РОКОВАЯ,

Наверное, у каждого эмигранта хотя бы однажды возникала мысль вернуться туда, откуда уехал. Не насовсем, конечно! Просто, преодолев сомнения, когда-нибудь собраться и отправиться поглазеть: а как оно там теперь без меня? И сделать это, повинуясь едва осознанному импульсу, чтобы уже раз и навсегда избавиться от ностальгии или, не избежав её ремиссии, ощутить новый мучительный приступ. Прошлое не забыть. Вот и остаётся гнать от себя воспоминания, если они угнетают или лелеять их как святыню, когда те единственный островок радости. Не говоря уже о том, что прошлым можно жить. Да и заканчивается ли прошлое, вообще?
 
Алик был, пожалуй, единственным среди своих друзей, кто после приезда в Америку так и не посетил ни разу Одессу. И это он - человек, покинувший город с разбитым сердцем и со слезами на глазах?  Ну, ладно, никуда бы не выбирался и сидел бы сиднем в Нью-Йорке. Так ведь нет!  Что ни отпуск, так сразу за океан - отдышаться от американской действительности и глотнуть европейского воздуха. Причём, потянуло Алика на Старый континент чуть ли не через два года после того, как он более или менее обжился в Америке. Вдруг заскучал по старинным городам, которых прежде никогда не видел, и оболожило его душу такой смертной тоскою, что впору было бросить всё к чёртовой матери. Хотя бы на время... Одним словом, созрел к далёким путешествиям, имея на руках только гринкарту и разрешение на обратный въезд в страну. И вроде, опасаться тут нечего, но без паспорта пересекать границу, всё же, как-то неуютно. Да уж, вот они странности эмигрантской натуры.

 - А чего ты не полетишь в Одессу? - удивлялись знакомые в Бруклине, встречая Алика после его очередной вылазки в Европу.
 
- Там сейчас класс! А с зеленью ты и подавно везде желанный гость.
 Алик не без интереса слушал рассказы очевидцев, улыбался, не возражал, но, тем не менее, туда не ехал. Почему? По разным причинам. Из боязни разочароваться, например. Так, во всяком случае, он объяснял собственные мотивы особо надоедливым землякам и в том же старался убедить себя самого. Однако дело состояло совершенно в другом. Алик элементарно стеснялся появиться в Одессе бедным. То есть он не видел для себя моральной возможности  возвратиться на родину обыкновенным неудачником. Ему хотелось пожаловать победителем на белом коне и с весомыми трофеями, а не наведаться втихаря незаметным визитёром - одним из тысячи муравьёв-тружеников, поменявших, в итоге, шило на мыло. Это ведь раньше, в середине восьмидесятых, любой оборванец, прикативший в Одессу из Штатов, мог заливать какой он там за бугром весь из себя капиталист. Стоило такому удальцу привезти в подарок ошалевшим от счастья родственникам видеомагнитофон и чемодан дешёвого тряпья, как о нём уже слагал легенды весь квартал. "Миллионэр"! Да Алик и сам ещё совсем недавно, открыв рот, глядел в Одессе на редких бывших советских граждан, рискнувших отправиться на побывку в СССР.

В Америку он подался как раз накануне развала Советского Союза и сразу понял, что за океаном связка - отдельная квартира и собственная машина, отнюдь, не индикатор материального успеха. Даже роскошная шуба, которую Алик прикупил жене Людмиле к зимненму сезону, не стала свидетельством процветания семьи. В Одессе его Людочка смотрелась бы в ней барыней-боярыней, а здесь, где в натуральных мехах щеголяла чуть ли не половина Брайтона, она до обидного выглядела как все. И вообще, самооценка Алика в Америке понизилась, как гемоглобин в крови от неправильного и малокалорийного питания. Оттого, вероятно, и врастал он в американский быт с превеликим  трудом. Короче, втайне страдал. Не то, что его некоторые приятели, не знавшие как благодарить судьбу, даровавшую им шанс малярить не в Одессе, а в Нью-Йорке. Один из них - Додик, прославившийся на всю мижпуху полоумными баснями о дяде ювелире, изготовившим на заказ серьги самой супруге президента, чувствовал себя, не в пример Алику, абсолютно счастливым. А признайся ему Алик в смятении и расстерянности, так тот просто покрутил бы пальцем у виска:

- Малахольный!

Жизнь Додика изменилась  ровно в той степени, что свиные битки он покупал теперь не у "своего рубальщика" на Привозе, а шёл в "Интернэшэнэл" и брал там отборную вырезку. Впрочем, не только. Ещё при знакомстве тот, протягивая руку, ныне самодовольно величал себя мистером.
 Алик мистером себя не ощущал. Как и вообще, никем. Его дни плавно чередовали друг друга, уныло-одинаковые, как разовые бутылочки с питьевой водой в пластиковом брикете. Работа, дом да русский ресторан в дни именин многочисленных родственников. Никаких достойных внимания событий и сплошной гармидер в душе - это всё, чем Алик мог похвастаться в тот момент, когда его отыскал привет из Одессы. И как обычно бывает, произошло это совершенно неожиданым образом.

В один прекрасный день в Нью-Йорке объявилась Майечка. С ней Алик был знаком когда-то близко и даже очень... Очевидно, именно поэтому та не увидела  препятствий ему позвонить.   

- Вот приехала на экскурсию, так сказать, в частном порядке, - прощебетала она задорно. - А заодно и  друзей навестить. Соскучилась за ними.
 Последние слова Майечка произнесла так, что у Алика как-то нехорошо ёкнуло сердце и предательски кольнула печёнка.

- Ты мне не рад?

- Почему же? Рад, - он, едва совладая с охватившим предчувствием чего-то неминуемого, терялся  в догадках о целях её звонка.

- Как поживаешь? - невинно поинтересовалась Майечка. И хотя, они не виделись уже более двадцати лет, Алик легко различил в её голосе слащаво-приторные нотки.

- Нормально. Как ты? Надолго в Нью-Йорк?

- На недельку, дней на десять. Как получится. Хотела показать дочке её отца.
Майечка вдруг замолчала, выдерживая многозначительную паузу.

- И ты не спрашиваешь, кто он?

- А почему я об этом должен спрашивать? - Алик ощутил противную сухость во рту, как предвестницу негаданного дурного известия.

- Ну... Я не знаю, - замялась его нежданная собеседница. - Ведь и у нас с тобой теоретически мог быть ребёнок.

- Майя, - жёстко перебил её Алик. - Мы всё тогда решили. Не так ли?

- Ты решил.

- Что ты имеешь в виду?

- А то, люба моя дорогая, что ты дал денег на аборт и преспокойненько умыл руки. Вот только аборт я делать не стала.
 
У Алика на секуду пропал дар речи, словно он поперхнулся куском отварной индюшачей грудинки, неделю пролежавшей в холодильнике. Ему моментально припомнилась нервотрёпка  тех дней двадцатилетней давности и сопутствующее ей скверное настроение.

- Ты это серьёзно?

Представить, что молодая особа, смышлёная и недурная собой, захочет родить без мужа не укладывалось в его голове.

"И почему же она всё время молчала, - мелькнуло естественное подозрение. - И чего хочет добиться сейчас?"

- Да ты не нервничай, - Майечка, будто прочитав беспокойные мысли, возникшие у Алика, покровительственно рассмеялась в трубку. - Я без претензий. Ирише, слава богу, девятнадцать исполнилось Сама уж скоро невеста. Кстати, захочешь её увидеть, позвони. Я у подруги остановилась.

Майя неспеша и чётко продиктовала номер, уверенная в расторопности  бывшего кавалера разыскать карандаш и бумагу. А уж в его порядочности и подавно.
 Она ни на грамм не ошиблась. Алик судорожно записал телефон и пребывал теперь в неописуемой прострации. Да и какие ощущения посетили бы вполне ответственного мужчину, в одночасье ставшего отцом взрослой дочери? Который, к тому же, не злостный неплательщик алиментов, а добропорядочный супруг, имеющий в браке тоже почти взрослого ребёнка?

Ночью Алик не сомкнул глаз. Ворочался с боку на бок и, перебирая в памяти короткий роман с Майечкой, так ни до чего не додумался. История ему виделась крайне странной. Его давняя подружка всегда была хорошо себе на уме. Даже пообщавшись с ней очень недолго, Алик без труда разглядел, с кем имеет дело. Майя относилась к типу тех женщин, которые никогда не ждут счастливую случайность, как бесхитростные девицы у окошка, подперев кулачком нежную щёчку, истомившись и вздыхая про себя:

- И где она  запропастилась?

Напротив, подобные Майечке практичные особы, открывают ворота пошире, чтобы та, сердешная, не заплутала часом и не ошиблась дверью:

- Эй, девушка! Вам, драгоценная, сюда. Ну, куда, дура, попёрлась? Говорят тебе - сюда, значит, сюда.

Попробуй, откажись от такого приглашения? И вдруг выясняется, что благоразумная и деловая Майечка  -  мать-одиночка? Ведь даже про беременность та сообщила тогда совершенно невозмутимо, с твёрдым намерением ибавиться от неё. И без всяких сопутствующих ситуации колебаний. Сказала, что есть надёжный доктор и за двести рублей спроворит аборт. Взяла деньги, на том и расстались.

Жену Алик решил ни во что не посвящать. И хоть, Людмила не ревновала его к добрачным связям, всё равно, заикнуться о подобном нонсенсе Алику казалось постыдным. Впрочем, и Майечке он не поверил безоговорчно, но, тем не менее, предложил встретиться. На его счастье, Людмила работала в ближайший уикенд, что давало Алику удобную возможность без ведома жены провести пару часов с новоявленной дочкой и с её мамой. А уж потеряться от посторонних глаз в Нью-Йорке проще простого. Решили сходить вместе на ланч.

Майечка сильно изменилась, превратившись из смазливой барышни в представительную даму. И выглядела теперь отнюдь не хуже той девушки, с которой появилась в итальянском ресторане, куда Алик их пригласил. Обе, стильно одетые, намарафеченные, они вовсе не производили впечатление обиженных жизнью женщин. Да и в глазах юной особы - по логике вещей,  дочки,  Алик не заметил терзающего совесть упрёка ребёнка-безотцовщины. Наоборот, в них отражалось, если не безразличное любопытство, то уж наверняка не укоризна или осуждение.

- Ну, вот, Ириша, можешь с полным правом называть этого человека папой, - представила Алика Майя. Тот смутился и вдруг поймал себя на мысли, что ищет в лице девушки собственные черты. Свой фамильный нос с горбинкой или слегка скошенный подбородок, доставшийся ему от мамы и от бабушки. Какой-нибудь внешний признак, который как опозновательный знак подскажет ему их кровное родство. Внимательно разглядывать девушку Алик постеснялся, но потом, время от времени, бросал на Ирину пристрастные взгляды, как бы примеряя на себя новый статус.

- Здравствуйте, -  чинно поздоровалась девушка.

-  Именно таким я вас всегда и представляла, - тепло добавила она.

- Каким?- наконец, прервал напряжённое молчание Алик, воодушевлённый её доброжелательным тоном. 

- Импозантным мужчиной, с которым мне хотелось бы появиться перед друзьми. Я наверняка испытала бы гордость, представив вас как своего отца. -  виновато улыбнулась Ирина, не скрывая сожаления о том, чего до сих пор была несправедливо  лишена.

Во время ланча никто никуда не торопился. Для начала Алик заказал бутылку вина и карпаччо. В перерыве между закусками Майечка решила ненадолго отлучиться. Она, словно нарочно оставила Алика и Ирину наедине, а когда вернулась, нашла их подружившимися. Отец с дочкой что-то живо обсуждали. На прощанье они даже обнялись.

Последующие дни Алик продолжал оставаться под непроходящим волнением от трогательной  встречи, но ещё под более сильным от объяснения с Майечкой:

- Ты так быстро тогда согласился, - горько усмехнулась она, когда Алик завёл разговор обо всём происшедшем.

- Будто испугался, что я надумаю рожать. Ах, Алик, ты даже не представляешь, насколько предупредительная готовность мужчинны заплатить за аборт может быть для женщины оскорбительной. Мне показалось, что этим ты меня предал. А как я хотела услышать твой протест. Ну, хотя бы одно слово в защиту будущего ребёнка. Нашего ребёнка!

В глазах у Майечки навернулись крупные тяжёлые слёзы.

- Потом узнала, что ты с кем-то встречаешься. Даже видела тебя с ней в городе. Не стала мешать чужому счастью. Да и сердцу, как известно, не прикажешь. Ведь со мной оставалась частица любимого человека. Его плоть и кровь! Ну, как я могла решиться лечь под нож?

Алик слушал её, терзаясь и напрочь позабыв о прежних сомнениях. И пусть он уже давно ничего не чувствовал к этой женщине, его честь и достоинство сразу же подтолкнули предложить Майечке посильную помошь.

- Ведь ты не будешь возражать? - пряча взгляд и краснея, спросил Алик её, растревоженную воспоминаниями. - Я хочу это сделать для Ирины. Пожалуйста, не отказывай мне. 

Незаметно прошёл месяц и однажды вечером Людмила за ужином поделилась с мужем свежими сплетнями, принесёнными ею из "Мэйсиса" - универсального магазина, где та работала в отделе посуды.

- У меня сменщица, тоже русская. Да я тебе говорила о ней. Лилька! Одесситка. Помнишь? У её родителей ещё дача была в Аркадии рядом с нашей.

- Угу, - машинально кивнул Алик без всякого интереса. К новостям о личной жизни  соотечественников  он испытывал полное равнодушие.

- Слушай,  такое рассказала! У неё подруга из Одессы гостила. Не поверишь, что вытворила.  Комедия!

- Гастролёрша?

- Не то слово! И вроде чудачке уже хорошо за сорок, но за какую-то неделю та успела раскрутить здесь сразу двух мужиков. Причём, по полной программе.

- Способная, -  отметил Алик, продолжая жевать и слушать вполуха.

- И чем же она их так прельстила? - он скептически усмехнулся. - Или в Бруклине уже не на кого положить глаз?

- В том то и фокус, что не тем заветным ласковым местом, о котором ты думаешь. Она им успешно работала раньше, - расхохоталась Людмила. - А теперь всё больше, башкой. Развела этих дурней мулькой о взрослой дочери.

- В смысле? - Алик ощутил как у него в пищеводе на пути к желудку  застрял кусок непрожёванного голубца, подобно лифту, внезапно остановившемуся между этажами.

- Наплела о себе душещипательную историю. Ну, вроде того, что когда-то переспала с  ними, забеременела и потом одна растила ребёнка.

- Чьего ребёнка?

- Алик, ты что, не врубаешься? Просто как всё гениальное. Разыскала телефонные номера бывших ухажёров, с которыми куролесила в молодости и каждому преподнесла сюрприз, мол, у тебя, дорогой товарищ, дитё имеется. А найти в Нью-Йорке кадра с рыльцем в пушку, знакомого по Одессе - плёвое дело. Уж где-где, а здесь осела, считай, чуть ли не вся Молдаванка.

- И те поверили? - упавшим голосом спросил Алик, уже догадавшись, о ком конкретно идёт речь.

- Как тут не поверить, если и доцю предъявили в качестве вещественного доказательства. Лилькина подруга какую-то местную оторву надыбала и платила ей стольник за свидание с любимым папой. Ну, там слезу пустить для пущей убедительности или на шею, расчувствовашись, кинуться к родителю. В общем, действовать по обстоятельствам. И что ты думаешь? Оба схавали. Как миленькие!  Ещё и в кабаки водили. Поили, кормили по первому разряду.

В тоне Людмилы послышалось невольное уважение к разбитной бабёнке, умудрившейся столь элегантно облапошить наивных простачков. И хоть поступила та довольно подленько, сыграв на лучших мужских качествах, сострадания к её обмишурившимся жертвам  Людмила не испытывала.
 
- Я так полагаю, что эта находчивая красотка и на аборт в своё время с каждого получила. Который, кстати, никогда и не делала.

- Нет? - Алик потеряно смотрел на поквецанный остывший голубец у себя в тарелке и на кончик ложки, утонувшей в банке с майонезом. Аппетит у него пропал начисто.

- Естественно! Лилька знает её как облупленную. Ещё со школы. Для той подобные мансы были всегда в порядке вещей. 

- И где она теперь? - пытаясь оставаться безучастным, полюбопытствовал Алик.

- Кто? Лилькина подруга? Да намылилась уже благополучно. Погуляла вволю в Нью-Йорке, скупилась, отбила поездку, благодаря своей сообразительности, и  обратно домой. В Одессу.