"МОЙ" ЕВТУШЕНКО

Я долго сомневался - писать ли  об этом. Действительно, кого волнуют склонности  читающих?  Кто-то любит одного  поэта, кто-то - другого... Тем более что их юбилеи уже прошли. Но вспомнились мелочи известных биографий,  часто ничтожные случаи, - как старательно их собирают, и  чем дальше, тем старательней.  Прошли совсем не столетия, но детали  жизней, скажем, Серебряного века - уже раритеты. Может, не стоит пренебрегать и крупицами  о Евтушенко? Ведь время не остановишь.

Сейчас уже не вспомнить,  когда я впервые обратил на него внимание. Это было наверняка в шестидесятые, на виду была тройка молодых - он, Вознесенский и Рождественский, и казались они очень разными. Людские склонности необъяснимы, и сейчас даже  трудно  понять - почему меня не привлекли Вознесенский или Рождественский, почему  так потянуло к этому порывистому, худощавому молодому человеку? Наверно, потому что писал он,  наряду с казённой шелухой, иногда -  "на пределе дозволенного",  какие-то непривычные, рисково-искренние стихи.

Потом была Москва тех самых шестидесятых, многократно воспетый, но, как я теперь понимаю - весьма неуютный и негостепреимный город, во всяком случае для ютившейся по общагам иногородней молодёжи. На последних курсах нам читали экономику, и наш лектор,  дважды доктор (технических и экономических наук), заметивший мой "нигилизм", на экзамене отложил билет  и неожиданно спросил:

- Последнюю вещь Евтушенко видели? "Уроки Братска" вышли недавно. Ну-ка, первые строчки?.."

Я редко помнил стихи, но тут каким-то чудом  вылетело:

 - Свидание со старыми друзьями -
Чем дольше не видались, тем страшней.
Нас годы беспощадно отрезвляли
Потерями иллюзий и друзей...

- Идите. "Пять".

Несколько ошалев, я поднялся и поблагодарил, поняв, что меня оценили скорее не как "экономиста", а как единомышленника.

Потом опять шли годы, и начались командировки "по Северам, по СибирЯм".  В средине семидесятых в одном из северных  городков я услышал "Завтра в семь по телеку - Евтушенко, из Дворца Съездов! Два часа!" Многое меняется  во времени и в пространстве, но всегда ценно вечернее телевизионное время. Два часа, в семь, из Дворца Съездов? Кем надо быть, чтобы возыметь такое?

Но не было обещанного ни в семь, ни позже, хотя стояло в газетной программе...  Включив  "Голос", я узнал  причину: итальянская "Корьерра Делла Сера" поместила  интервью Евтушенко в защиту Синявского и Даниэля. Вот и судите о человеке.

Прошли ещё годы, и декорации снова  сменились. Пишущий эти строки - в селе, чем только ни пытается выжить... В один  из зимних выходных повезли мы  нашу баранину на Центральный рынок. Промёрзший "мясной" павильон, на толпу продавцов - "полторы калеки" покупателей. Но к позднему утру народу прибавилось, и вдруг в проходе появляется высокий мужчина в роскошной дублёнке, не крашеной и перешитой из солдатского тулупа, как у меня, а настоящей, импортной... Евгений Александрович Евтушенко собственной персоной. Молчалив, величественен как скульптура, и задумчив... При нём - то ли "топтун", то ли знакомец - молодой невысокий крепыш, тащит огромную сумку. Похоже, на шашлыки собрались.  Крепыш покупает у меня барана (Евгений Александрович молча наблюдает), и парочка растворяется в толпе... Небожитель вернулся на свои олимпы, а мы - к своим хлопотам.

Примерно в то время я увидел пародию на  него у Александра Иванова. Уж не знаю, чем Евгений Александрович так Иванова рассердил, но пародия была злой, с параллелями о свиньях. "Горблюсь я над золочёным корытом..." Было там и о жене-англичанке, и о "сухумском бунгало", а главное - о  попытках совместить всё это со спартанскими советскими идеалами. Задача действительно непростая...

Вспомнилось мне всё это годы спустя, когда сменились не только "декорации", но и "театр":  я оказался в Америке. Неподалёку от места, где мы живём, есть Гриннелл - маленький городишко, известный, пожалуй, только своим (говорят, престижным) гуманитарным колледжем. В прошлые годы его активно осваивали российские знаменитости, например, там долго преподавал наш "Арамис" - обаятельный Смехов. Периодически заглядывал с выступлениями и к нам, не пренебрегая небольшой денежкой. Русская "коммюнити" у нас маленькая, но состоявшая в основном из чтящей искусство "интеллигенции  всех столиц",  так что приезжие в накладе не оставались. Кто бы мог подумать, что чтобы послушать в небольшом зале Сергея Хрущёва и Войновича, Городницкого и многих других, а потом поговорить и чокнуться с ними за вечерним столом, надо было уехать в американскую провинцию...

Не забуду фурор среди русских, когда прошёл слух: в Гриннеле - Евтушенко, скоро приедет к нам! Зала, подобного Дворцу Съездов, у нас для него не нашлось, но не похоже, чтобы это очень смутило Евгения Александровича. Постаревший и как-то высохший, но не потерявший резкости движений и пронзительности  взгляда, в один из вечеров он приехал, встал у микрофона и оглядел зал... Как раз против него сидела хорошенькая Мариночка, жена сына нашего президента. Именно её и изводил сверлящим взором старый бонвиван, естественно хорошо понимавший и демонстративность, и ироничность всей  картины...

Вечером, после концерта, - традиционное застолье в доме пригласившего. Евгений Александрович прост и доступен, со сдержанным остроумием отвечает на вопросы и раздаёт автографы, на забывая оценить русскую кухню из американских продуктов. После третьей стопки он уже вспомнил купленного у меня барана, а после четвёртой - вспомнил и меня... Можно поиронизировать, а можно пофилософствовать над переменами, пронесшимися в России, и сравнить "небожителя" Евтушенко, чуть задержавшегося против меня на Центральном рынке, со всё так же ярким, но вполне доступным Евгением Александровичем, потягивавшим спиртное за нашим  вечерним русско-американским столом.

Многое  мелькнуло в моей голове в тот вечер. Например, что лучше: быть первым парнем на селе или последним в городе? Иметь статус "инженера человеческих душ",  небожителя - для  миллионов тех, кто "только и счастлив тем, что не знает, как хороша может быть жизнь"?  Или быть обычным вузовским профессором (пусть ещё и известным для немногих  зарубежным литератором)  там, где свобода перемещения по миру, хорошая машина и летнее бунгало  не вызовут "свинских" аллюзий, потому что привычны, как  две собственные ноги? Каждый на это отвечает по-своему. Многие российские (советские?) знаменитости, уехавшие было на Запад, вернулись назад. За былыми успехами? Не будем судить и гадать.
Как человек известный и многими любимый, вряд ли  бы пожалел о возврате и Евтушенко: его многолетняя слава советских времён позволяет так думать. Но он сделал иной выбор (так и тянет пошутить - несмотря на горячий советский патриотизм), и в Америке с начала 90х. Последуем за Новодворской и не будем к нему придирчивы: при всей спорности многого из того, что он сочинил,  при всех слухах о сотрудничестве с КГБ (как тут не вспомнить Высоцкого...) - он остаётся замечательным поэтом для миллионов (включая пишущего эти строки), навечно и при любых своих выборах.  

Превращение советского "небожителя" в обычного американского профессора и выступление в скромном зале напомнили и о побочном явлении наших больших перемен: о непростом притирании нынешнего российского искусства на Западе. Перестав во многом быть орудием идеологической борьбы, оно лишилось  скудной, но гарантированной прикормки от властей и оказалось без руля и без ветрил на хаотичном рынке Запада. Немудрено что кто-то растерялся... Но мировая "ярмарка тщеславия" всё расставляет по местам - не по справедливости (она не известна никому), а по востребованности. Не слышно, например, чтобы жаловались на судьбу  российские певцы в Метрополитен Опера... Находят своё место и другие.

По понятным причинам хуже всего тут литературе, а в ней - поэзии.  Евтушенко  вызывает уважение видимой смиренностью, с которой он отказался от роли знаменитости в России, и спокойно вошёл в рядовой (хотя и профессорский) статус в Америке. При всей его склонности к саморекламе, это говорит о ясном  понимании простого факта: стихи, даже замечательные и даже при хорошем переводе, - в другой культуре и на другом языке точно не воспроизводимы, как не воспроизводимы (что может быть и к лучшему) дух времени и жизнь, в которых  они создавались.