Часть 3. МЕТАМОРФОЗЫ ДВУХ ДЕСЯТИЛЕТИЙ

ГОРБАЧЁВСКИЕ РЕФОРМЫ: ДЕМОКРАТИЯ ИЛИ МОНАРХИЯ?

С. Р. Арон Каценелинбойген, безусловно, давал реформам Горбачева вполне справедливую оценку. Но особо оригинальной, тем более - пророческой - я ее не нахожу. Конечно, для представителей американского истеблишмента горбачевские реформы стали манной небесной. Я хорошо представляю их реакцию, когда Арон вылил на них холодный душ. Как же! В течение сорока лет они со дня на день ждали, что кремлевские безумцы шарахнут ядерными боеголовками. И вдруг Кремль заговорил о реформах, об общечеловеческих ценностях, о наведении мостов на Запад. А этот иммигрант, озлобленный, по их понятиям, на изгнавшую его родину-мачеху, твердит, что из этой затеи ничего не выйдет! Да они сами ездили в Москву, получили заверения от окружения Горбачева, кому же им верить? Да еще при щенячьем американском оптимизме, заставляющем принимать желаемое за действительное. Wishful thinking, как это здесь называется.

Но нам, выходцам из страны Советов, реформы виделись в ином свете. Полистайте хотя бы "Новое русское слово" -- ведущую и почти единственную в те годы русскоязычную газету в Америке. Вы найдете сотни публикаций с крайне негативным анализом горбачевских реформ. В 1988 году, когда Арон написал статью, о которой вы говорите, я - впервые после выезда - смог побывать в Москве. Общался с массой людей, в основном с московскими интеллигентами из самых разных слоев - литературных, научных, технических. Хотя я ничего хорошего для России не ждал, но даже меня поразил царивший во всех кругах глубочайший пессимизм. Были и исключения, но когда я потом проанализировал свои впечатления, то понял, что оптимистически были настроены два человека из тех, с кем я встречался, и они оба уже тогда лично значительно выиграли от гласности и перестройки. Поднялся их статус, появились новые возможности. Например, литератор-диссидент, который почти тридцать лет жил в изоляции, постоянно ждал обыска или ареста, вдруг стал нарасхват. Пока я у него сидел, непрестанно звонил телефон: какая-то редакция заказывала статью, какая-то торопила с чтением корректуры, кто-то звал на митинг, на заседание, просил выступить. Разговор наш шел урывками. Вот он был уверен, что лед тронулся, возврата к прошлому нет.

Но, повторяю, такими были единицы из сотен, и в значительной мере это объяснялось тем, что их личная ситуация резко изменилась к лучшему. Поймите меня правильно, я ни в коей мере не обвиняю этих людей в корыстных побуждениях. Но у каждого свой сектор обзора, и восприятие действительности в значительной мере определяется тем, что попадает в поле зрения данного человека. (Кстати, это еще одно основание, из-за которого я скептически отношусь с дедукции). Большинство было убеждено, что если возврата к прошлому не будет, то придет что-то еще более страшное. Евреи всерьез ждали погромов, тому были основания. На авансцену вышло общество "Память", его митинги и демонстрации собирали тысячные толпы, власть не пыталась их унять - свобода!

Горбачев пытался сделать систему более эффективной и более открытой, но это неизбежно должно было вызвать цепную реакцию и привести к распаду - с непредсказуемыми последствиями. Я убежден, что отнюдь не "отсутствие нетривиальных идей препятствовало эффективному преобразованию страны". Идей всегда более чем достаточно, но, как говорил мой первый учитель в научной журналистике Михаил Васильевич Хвастунов, идея стоит 20 копеек. Вопрос в том, какие идеи в данный момент востребованы. Но и это не все решает. По словам Маркса, идея, овладевшая массами, становится материальной силой, но основоположник поставил точку, как говорится, на самом интересном месте. Он не сказал, что, овладевая массами, идея, как правило, деформируется и профанируется, результат получается совсем не тот, на который рассчитывали. Потому я убежден, что как идеи Шаталина и Явлинского не сработали, так и никакая другая позитивная идея не могла бы сработать. Думаю, что тогда, в конце 1980-х, это было ясно многим, кто не смотрел на происходившее в СССР сквозь розовые очки. Хорошо, что Горбачев был в таких очках, иначе он бы не решился ни на какие реформы.  Он не сознавал, какого джинна выпускал из бутылки.

В. З. Касательно анализа перестройки, Арон, в отличии от эмигрантских статей, о которых вы упомянули, не занимался "крайне негативным анализом горбачевских реформ". Он отнюдь не считал, что Горбачёв был в "розовых очках". Напротив, он очень интересно и нетривиально показал, какая чёткая историческая схема стоит за горбачёвскими преобразованиями, и при этом  его акцент был не на знаке, а на сути реформы. В своём анализе Арон сравнивал горбачёвскую реформу со стратегией Николая II, который ввёл многопартийную систему, основал конституцию, ввёл выборы в думу, отказался от цензуры и сделал Россию открытой страной. При этом  Николай II сумел сохранить и упрочить свою власть, оставив решение кардинальных вопросов войны и мира за собой.

Все эти действия были направлены только на одно - укрепить страну во время форсированной подготовки к войне. То есть Николай II заботился не о демократизации России, а напротив - об укреплении монархии, используя гибкие средства. Но все знают, что получилось в результате этого. Арон проводит следующую параллель между стратегиями Николая II и Горбачёва:

"Горбачевские реформы, на первый взгляд, выглядели демократическими. Но я поставил другой диагноз. На мой взгляд, он хотел гибкими средствами сохранить костяк империи и свою личную власть в решении кардинальных вопросов развития страны и, прежде всего, в ее внешней политике. Не случайно Евгений Максимович Примаков, ближайший советник президента Горбачева, как-то сказал, что они сейчас вырабатывают такой мощный закон, который, как нигде в мире, ограничит возможности президента единолично принимать решения по вопросу войны и мира. Однако до реализации этого обещания дело не дошло. Горбачев ничего не сделал для изменения структуры промышленности, ее военной направленности. Если я не ошибаюсь, то в библиотеке американского Конгресса хранится копия решения Политбюро 1989 г. о трехкратном превышении производства военной продукции по сравнению со всеми странами НАТО. Что касается политики внутри страны, то трагедия Нагорного Карабаха, расстрел демонстрации в Тбилиси, штурм телевизионной башни в Литве показали, что Горбачев полон решимости сохранить основу русской империи. Демократизация, выразившаяся в повсеместном участии всего народа в голосовании, была на самом деле охлократия (мобократия). Она допускала к принятию общесоюзных решений огромное число безответственных некомпетентных людей, не имеющих никакого опыта жизни при демократии. Нечто подобное произошло в Веймарской республике, когда победил Гитлер".

Заинтересованный читатель может прочесть об этом в последней книге воспоминаний Арона Каценелинбойгена, помещённой на сайте моего интернетовского журнала "Гостиная" в разделе BOOKS (http://gostinaya.net/Aron/). 

С. Р. Воспоминания Арона - очень интересная книга. Я охотно рекомендую ее всем, кто до сих пор не читал. Но вижу, что мы с вами ее читаем по-разному. Мне она интересна множеством подробностей, деталей, портретами людей, с которыми Арон встречался, показом некоторых секторов жизни - советской, а затем и американской, которые он прекрасно знал изнутри. Что же касается, приведенного вами отрывка, то, честно говоря, я это место просто забыл. Меня такие рассуждения не впечатляют. Между Горбачевым и Николаем II было общим то, что оба оказались во главе государства в период глубокого кризиса - не только политического, но системного. Этим сходство исчерпывается. Вы знаете, что в моей книге "Вместе или врозь?" около 130 страниц отводится анализу правления Николая II - шаг за шагом, от этапа к этапу. Никакой многопартийной системы он не вводил, никакой конституции не создавал, монархию не укреплял. Кстати, в России вообще не было монархии, это был деспотический строй, он держится силой, а не правом. Об этом я писал в серии очерков "Цареубийство в царской России"  ("Вестник", 1999, №№ 5 (212)-9 (216); www.vestnik.com/issues/1999/0427/win/reznik.htm  . Все усилия Николая были направлены на то, чтобы сохранить за собой абсолютную власть и передать ее наследнику, но в последний момент он отказался и от этого, когда отрекся от престола за себя и за сына. Как монарх, Николай не имел на это юридических прав, но, будучи деспотом, он этого искренне не понимал. Это был очень одинокий, слабый, несчастный человек. Судьба возложила на него слишком тяжелую ношу, нести ее он был неспособен. Никакой стратегии у него не было, он просто не знал, что это такое.

Что касается Горбачева, то Арон совершенно прав: его целью было спасти советскую империю гибкими средствами. Отчасти, видимо, потому, что жесткие средства были опробованы его предшественниками, - они уже не работали. Проблема состояла в том, что и гибкими средствами ее спасти было нельзя, потому мы все и полагали, что в этом была игра, стремление запудрить мозги западным политикам. Я думаю, что и президент Рейган так считал и этим много способствовал тому, что игра Горбачева становилась все более серьезной.

Арон совершенно правильно перечисляет то, чего Горбачев не сделал, хотя должен был сделать, если бы всерьез собирался демократизировать страну. Но был еще один не совершенный Горбачевым акт, который все и определил. Когда начались волнения в ГДР, народ вышел на улицы, запаниковавший Хоннекер позвонил Горбачеву, просил помочь советскими войсками. Для этого их даже не надо было вводить, как в Чехословакию, -- в ГДР их было более чем достаточно, могли бы разнести всю страну. Но Горбачев ответил, что не допустит, чтобы в центре Европы повторилась трагедия пекинской площади Танянмынь. Войска остались в казармах. Режим рухнул, Берлинская стена была снесена ликующим народом. Следом прошла волна бархатных революций в странах Восточной Европы. Через год уже бушевали в советских республиках.  Система пошла в разнос.

"ПАМЯТЬ", СОЦИАЛИЗМ И КОЛЛАПС КОМИМПЕРИИ

В. З. Возвращаюсь к разговору о "Памяти": были ли у вас, Семён, встречи с членами этого общества?

С. Р. Я встречался с "памятниками" и с теми, кто их отслеживал. Заполучил массу материалов, которые использовал в книге "Красное и коричневое". Между прочим, мои контакты были засечены, и меня потом в Союз не пускали. Как написал по этому поводу в том же НРС мой покойный друг Юрий Дружников, я стал "дважды отказником". Впрочем, в отказе меня продержали не долго: время было уже не то. Когда я, после "отказа", очередной раз приехал в Россию весной 1991-го, то выяснилось, что кое-кому из моих друзей, с которыми я встречался в предыдущий приезд, звонили с Лубянки, выясняли, откуда они меня знают, и предупреждали, что "с Резником надо вести себя осторожно - он опасный сионист". Но система шла вразнос, Лубянку уже не боялись, и мне со смехом рассказывали об этих звонках.  

В. З. И все же, почему, с вашей точки зрения, коммунистическую систему нельзя было спасти продуманными реформами?

С. Р. Как нельзя изобрести вечный двигатель, так нельзя эффективно реформировать коммунистическую систему советского образца. Это слишком жесткая конструкция. Она способна выдержать очень большие нагрузки - до определенного предела. Если предел превзойден, она рушится. Лично я, по крайней мере, с 1968 года, с подавления Пражской весны, был убежден, что социализм с человеческим лицом невозможен, потому что коммунистический режим нереформируем. Считал, что он может переродиться в подобие нацистского  режима, но попытки его либерализовать обречены на провал.

Но чего я не понимал тогда и до сих пор не вполне понимаю, так это почему такой колоссальный, тектонического масштаба исторический перелом мог обойтись без долгой кровавой сечи, соизмеримой по своим бедствиям с гражданской войной 1918-1921 годов. Опереточный ГКПЧ уже и войска двинул на Белый Дом. Некоторые мои друзья там были - в числе защитников. Ночь провели у костра, наутро ждали лобовой атаки. Уже трое юношей (два русских и один еврей) погибли под гусеницами танка. И вдруг - отбой! Сдрейфили ГКЧПисты. Не нашлось среди них, слава Богу, ни Колчака, ни Буденного, ни Деникина, ни Котовского, ни атамана Григорьева. Ахрамеев повесился, Пуго застрелился, остальные разбежались, но на пускание БОЛЬШОЙ крови не решились. Почему?..

Мое объяснение (впрочем, совершенно дедуктивное, доказательств нет) приводит меня снова к Андрею Сахарову, Петру Григоренко, Анатолию Марченко, Владимиру Буковскому, Ларисе Богораз, Наталье Горбаневской, Андрею Синявскому, Юлию Даниэлю, Натану Щаранскому, Иосифу Бегуну, Андрею Амальрику, Людмиле Алексеевой - словом к той же горстке диссидентов, которые в течение двух-трех десятков лет вели героическую борьбу с тоталитарным режимом, причем вели ее исключительно моральными, ненасильственными средствами.

Борьба эта многим казалась безнадежной, вероятно, и им самим. Но они НЕ МОГЛИ МОЛЧАТЬ. Они шли в лагеря и психушки, но не сгибались. Степень их морального превосходства над тварями, которые их преследовали, была столь велика, что с годами они завоевали на свою сторону умы и сердца тысяч, миллионов людей. И это в условиях тотальной цензуры! Как пел Александр Галич, ""Эрика" берет четыре копии. Вот и все. И этого достаточно". В сущности, всё честное и способное мыслить было на их стороне. Это исподволь влияло на партаппарат, на ГБ, лишало номенклатуру уверенности в себе, в своих силах. Мне рассказывали - санаторий ЦК партии, прекрасные условия, лечатся министры, секретари обкомов и подобная публика. А в промежутках между процедурами разгуливают по тенистым аллеям, и у каждого на ремешке портативный радиоприемник, не какая-нибудь "Спидола", а что-то особое, японское, простому смертному не достать. Гуляют и слушают по Би-Би-Си политические комментарии Анатолия Максимовича Гольдберга - был такой очень популярный комментатор!

А дети таких высокопоставленных чинов! У них ведь были дети! Советские студенты, школьники. Приносят домой записи Высоцкого, Галича, а то и самиздат. Родители невольно слушают, читают.

Вот это все, я думаю, и повлияло на то, что в самые турбулентные годы номенклатура, даже перед лицом потери власти, не решилась на пускание БОЛЬШОЙ крови. Были жертвы в Вильнюсе, были саперные лопатки в Тбилиси, был Сумгаит… Но в общем можно сказать, что коммунистическая империя и система власти развалились с такими малыми потерями, что аналогов в мировой истории вряд ли можно сыскать.

Сейчас, к сожалению, настроение другое. Нравственный климат совсем иной. Два десятилетия беспредела, две чеченские войны, разборки криминальных группировок, заказные убийства, нагнетание национальной ненависти, коррупция власти, возрождение культа Сталина делают свое дело. Силы, которые пытаются противостоять этой тенденции, очень слабы. Гражданское общество, которое начало зарождаться при Горбачеве, так и остается в эмбриональном состоянии. Запад, озабоченный своими проблемами, коих выше головы, старается изо всех сил не злить "русского медведя".