ПИСАТЕЛЬ АКСЁНОВ. АСТРАЛЬНАЯ КОНСТАНТА: МИРАЖ ОТЕЧЕСТВА

Филипп Исаак Берман (США, Пенсильвания)
Когда воротимся мы в Портлэнд,
Нас примет родина в объятья.
Да только в Портлэнд воротиться,
Не дай нам Боже никогда.

        /Из песни Булата Окуджавы/

Шел 1980 год. Я ехал на проводы Василия Аксёнова. Москва была пустынна, почти совершенно пустые улицы, только иногда по улицам проносились военные грузовики, забитые солдатами. Солдаты сосредоточенно сидели, будто их работа и была так сосредоточенно сидеть плотным рядом с карабинами на груди.

Правда, иногда, эта монотонность нарушалась, и появлялись обычные грузовики с высокими бортами, где, также сосредоточенно, сидели отборные молодые люди, но уже в штатском, тоже, будто готовясь к какой-то важной будущей работе.

Создавалось впечатление, что вся великая и необъятная страна готовилась к борьбе с новым, пока еще необъявленным врагом.

Как обычно в Советском Союзе, в воздухе была какая-то особая напряженность советского бытия. А тогда, в 1980 году, еще существовал Советский Союз.

В остальном, жизнь советской империи оставалась прежней. В подмосковных лесах, корабельные сосны имперского леса уносились ввысь, в синее небо, как тысячу лет назад, и если лечь на землю, то могло показаться, что ничего на этой земле не меняется: есть небо, сосны, бездонная синь, земля, покрытая стелющейся зеленью, правда, странным было то, что описанный пейзаж был безлюден. Только иногда, над империей, проносилась единственная охранная птица и всё, что было живого в этом имперском мире, будто на миг застывало, муравьи, жуки, бабочки оставались там, где они когда-то были, на тысячу лет, в прозрачном бесцветном воздухе, теперь они были бездвижные и неживые. И это было будущее этой земли. Провидением, судьбой, этой земле суждено было умереть. Но никто тогда не знал об этом.

А, возможно, все это было так, только в моих глазах, так казалось только мне, оказавшемуся, в неурочный час, на Котельнической набережной, перед домом, где жил тогда, теперь ясно было, что временно, большой русский писатель Василий Аксёнов.

В прекрасной квартире сановного советского дома пока что не так много людей. Был там Виктор Ерофеев, также Евгений Попов, был также какой-то марксистский человек, то ли профессор какого-то московского университета, то ли преподающий в каком-то техникуме, была также его жена. Профессор постоянно снимал и обещал фотографии. Но позже я все никак не мог с ним встретиться, получить фотографии, а жаль.

Вася был, как всегда, как говорят в Америке, very cool. Я, пожалуй, никогда не встречал в жизни другого человека, который сочетал бы в себе столько непоказного достоинства, внутренней силы и обаяния. И все это было внутри и вокруг выдающегося писателя большой мощи и силы.

Это были проводы с открытой дверью, все время кто-то приходил. Впрочем, так было всегда: позже, когда он жил в Вашингтоне, он жил открытым домом, так что там могли бы и появиться даже деятели из советского консулата. Но об этом позже. Через некоторое время пришел писатель Георгий Владимов.

Василий Аксёнов был в тот день своего отъезда твердо уверенным в себе человеком. Аксёнов рассказывал о себе в одном интервью, каким он стал, когда уезжал из Магадана, после повторного ареста матери (в 1949 году): "Я… понимал, что я - не советский человек. Совершенно категорично: не советский". Это открытое признание можно считать редким, Вася всегда был таким, но никогда не говорил об этом, и это сильно отличает его от многих советских писателей, живших тогда, и сейчас живущих в России - его открытое неприятие советскости. Многие советские пытаются втащить Аксёнова, и сейчас, в стальную безопасную клетку конформизма. Но с какой стороны не смотри, как его не изучай, из его произведений выплывает, даже зловещий облик нашей великой родины. Сначала были знаменитые "Коллеги", через некоторое время появились блистательные рассказы, такие, как, например, "Папа сложи", "Местный хулиган Гоги Абрамашвили", "На полпути к Луне" и многие другие. Потом фантасмагорическая "Бочкотара", откуда выходили бочкотарные советские персонажи, созданные идеалистическим лозунгом всеобщего братства и всеобщего социалистического рабства.

Шестидесятники прекрасно писали. Василий Аксёнов, Юрий Трифонов, написавший рассказы, вошедшие в его книгу "Кепка с большим козырьком", а позже серию повестей и романов, открывших совершенно иного писателя. По счастью, прочитав мои рассказы, Трифонов принял меня в свой литературный семинар.

Булат Окуджава, непревзойденный поэт, а проза его поражает своей чистотой. В шестидесятые годы состоялся небывалый взлет прозы и поэзии, объясняемый начавшимся разложением и постепенной смертью сталинизма. Я бы отнес к этому расцвету также книгу рассказов известного, и вполне, советского писателя, Сергея Антонова: "Дожди", и рассказы таких писателей, как Артур Макаров и Владимир Савченко. Мне также повезло быть до Трифоновского семинара, в семинаре Сергея Антонова.

Сергей Антонов, писавший о Ленине, в эту западню попали многие, включая и знаменитого Андрея Вознесенского со своим "Лонжюмо", так вот, Сергей Антонов как-то рассказывал нам, молодым писателям, о каком-то спектакле в "Современнике". "Сижу я спокойно, в таком-то ряду, вдруг, вижу: бенц, между рядов появляется кто-то, весь в прожекторах, думаете кто, Ленин!" По тому, как он это говорил, как он показывал свое полное остолбенение, было ясно, что он думает обо всем этом: о Лениане, о Ленине и о советской власти. От советской власти спасал тогда почти открытый цинизм. Это были уже семидесятые годы.

После бесконечного ленинского юбилея, в Москве появилось такое выражение, "остоюбилеило".

Василий Аксёнов, слава Богу, не участвовал в лениане. Приблизительно в это же время, он написал "Круглые сутки нон-стоп", восторженное впечатление (весьма заслуженное) о поездке в Америку. Там он написал: "Если ты еврей будь гордым и красивым". Публикация была в "Новом мире", журнале русской интеллигенции, но даже для "Нового мира" это было явное достижение. Когда был жив вождь всех времен и народов, товарищ Сталин, Твардовский сказал Василию Гроссману, чтобы в свой роман он добавил бы главу о Сталине. Это было время зверя. Впрочем, все пространство от Ленина до Горбачева было временем зверя, но об этом позже. Григорий Бакланов, после приезда из Америки, написал в "Новом мире": "Не парковаться", запретительную особенность Америки, Василий Аксёнов написал о беспрерывном движении Америки.

Правда, Вася написал книгу о советском террористе-коммунисте Леониде Красине "Любовь к электричеству". Юрий Трифонов рассказывал мне, что его, как говорят в Америке, girl friend работала тогда в издательстве, если не ошибаюсь в "Политиздате", она и помогла многим друзьям Трифонова сделать там книги. Аксёнов пишет "Любовь к электричеству", сам Трифонов, большой роман "Нетерпение" о народовольцах. Булат Окуджава роман "Глоток свободы", Анатолий Гладилин "Евангелие от Робеспьера" задолго до этого Гладилин уже прославился "Хроникой времен Виктора Подгурского".

Евгений Попов, один из участников создания второго, после "Метрополя" не подцензурного литературного журнала "Каталог", имелся ввиду "Каталог клуба беллетристов" (в журнал вошли прозаики: Филипп Берман, Николай Климантович, Владимир Кормер, Евгений Козловский, Евгений Попов, Евгений Харитонов, поэт Дмитрий Пригов) пишет в книге об Аксёнове: "Я Васе так это осторожно - ты сам понимаешь, с каким я пиететом относился к нему, - задал щекотливый вопрос: зачем там, в этой книге, козел Ленин какой-то даже чуток симпатичный, не говоря уже об этом негодяе Красине?..".

Попов обсуждает это в книге: "Аксёнов", авторы Александр Кабаков, Евгений Попов. Кстати, о Попове. С Аксёновым мы говорили довольно искренне о многих вещах. Вася как-то сказал мне в Вашингтоне, "единственная семья, где я чувствую себя нормально в Москве, это у Женьки". Речь шла о всех остальных, кроме Беллы Ахмадулиной и Бориса Мессерера.

Вот, далее, диалог А. Кабакова и Е. Попова:

Е.П.: Но, зная, что Аксёнов к тому времени уже закончил "Ожог", не следует ли признать, что "Любовь к электричеству" есть чистый акт зарабатывания денег, которые в данном конкретном случае уместнее назвать "бабками"?

Мой ответ Евгению Анатольевичу: нет, не означает. Теперь ответ Кабакова.

А.К.: …желание хоть чуть-чуть расширить рамки. Ну, не опозориться, оскоромиться большевистской скоромностью лишь по минимуму.

Е.П.: А-а понял. В более или менее правоверную книгу можно вставить еще много чего. Например, эротические сцены. Или, восславить студентов-анархистов.

А.К.: Или сделать из Красина романтического разбойника, а то и большевистского Джеймс Бонда.

Теперь ответ Евгению Анатольевичу об Аксёнове. Кабаков отвечает Попову, в том смысле, что советская власть замарала всех своим большевистским дерьмом.

Действительно, это правда. Если взять знаменитую книгу о Беломорско-Балтийском канале, то там измараны советским дерьмом все. И Андрей Платонов, и Михаил Булгаков, и Вениамин Каверин, и Валентин Катаев (Катаев даже, возможно, с натуральной охотой и желанием показаться перед вождем всех народов, плюс со своим рабским антисемитизмом), и Пастернак и, естественно, пролетарский писатель, Максим Горький, и Эренбург, и все другие писатели земли русской, участвовали в прославлении рабского советского карательного института, называемого Гулаг.

Дело в том, что Василий Павлович Аксёнов любил авантюристические характеры и авантюристические сюжеты. Эта часть жизни Красина затмила для него сущность, хотя и невероятно способного человеческого психолога, но дьявольски аморального и циничного, Леонида Красина. До определенного момента в своей жизни, несмотря на опыт собственной семьи, он обладал также достаточно высокой долей наивности в оценке советской власти и последствий, к которым эта наивность может привести. Любовь к авантюре заслонили перед Аксёновым существо Леонида Красина. Этому помогал его собственный большой литературный успех, его невероятная популярность. За время лютующего социализма люди изголодались по теплому чистому чувству, которым были проникнуты его "Коллеги". После его поездки в Бельгию на какой-то форум деятелей Востока и Запада, он с большим энтузиазмом рассказывал мне, как многое изменилось, возникло новое состояние сотрудничества Запада и Востока, он имел в виду выступление ректора историко-архивного института. Это было еще до перестройки. Я удивился и высказал сомнения в искренности этого выступления. Ректор историко-архивного института, по определению своей должности, должен был стоять на страже самых страшных секретов советской власти, по определению, он должен был быть овчаркой режима, который поставил его на эту должность. Когда-то он возглавлял пионерскую организацию, которая занималась промыванием мозгов детям до 14 лет. В историко-архивном институте готовились кадры, так называемых, работников идеологического фронта, работники центрального комитета коммунистической партии. Он был профессиональным партийным идеологом, хотя он и считался демократом, и был вокруг Ельцина. Другим разительным примером являлся случай, когда он понял, что его хотели убить. Он написал об этом в своем романе "Таинственная страсть". Шел 80-й год, Вася вместе с Майей ехал в Казань попрощаться с отцом, Павлом Васильевичем, у которого совсем недавно КГБ изъяло его рукопись воспоминаний о Гулаге. Вдруг на пустой дороге, на встречной полосе, мощный трак "КРАЗ". Сзади него мотоциклисты. Когда расстояние между машиной, где Аксёнов и Майя, сократилось совсем, "КРАЗ" резко выворачивает на полосу, где Вася, вместе с мотоциклистами, включая во всю полноту мощные, ослепляющие Аксёнова фары.

На предельной для "КРАЗА" скорости, уплотненная стена света приближалась с ураганной скоростью, чтобы убить Аксёнова. Власти хотели убить раз и навсегда весь "Метрополь", все будущие книги Аксёнова: еще не изданный "Остров Крым", "Московскую сагу", "Ожог", "Скажи Изюм", будущий "Каталог клуба беллетристов", всю будущую русскую литературу. Так казалось тем, кто хотел убить Василия Аксёнова. Не было бы в живых ни Василия Аксёнова, ни его удивительно красивой, каждым своим движением, жены. Вася резко выворачивает вправо, в кювет, на его кромку. Действовал он молниеносно, его спасло Провидение и бешенная скорость его "Лады" на кромке кювета, чтобы не сверзиться вниз, и не врезаться во встречно ревущий "КРАЗ". Самое страшное проскочило, теперь надо было молниеносно вырулить на полосу дороги, Вася справился и теперь на бешенной скорости, на которую была способна "Лада", уносился от "КРАЗА" и убийц мотоциклистов.

Мотоциклисты были предназначены, чтобы добить еще живых Василия и Майю, останься они живыми после столкновения с "КРАЗОМ". Всё предусмотрели мастера убийств. Не предусмотрели они только вмешательство Господа Бога.

Участники убийства великого актера Еврейского театра и международного общественного деятеля-антифашиста Михоэлса (Вовси), осуществленного по приказу Сталина, получили ордена. Хотя, наверняка, все они были позже уничтожены. Не сомневаюсь, что и отобранных аксёновских убийц, уничтожили позже, но без орденов Ленина.

А Красин был супер авантюристом. Вместе с Лениным и Богдановым занимался финансами партии и руководил ограблением банков, осуществляемых вторым супер бандитом Камо (Симон Тер-Петросян), и другим супер-супер бандитом, товарищем Сталиным, и другими налетчиками. А Максим Литвинов (не путать с внуком Максима Литвинова, с известным диссидентом Павлом Литвиновым) с Лениным принимали эти деньги в Швейцарии. В 1909 году Камо изгнали из Германии и в кандалах доставили в Тифлисскую тюрьму. Камо претворился сумасшедшим, настолько, что, чтобы доказать, что это так, он ел собственное дерьмо. Как писал Маяковский: "отрекитесь, ревели, но из горящих глоток, лишь два слова: да здравствует коммунизм!" Конечно, Камо хотел спасти свою жизнь, о коммунизме он не думал. Западноевропейская Лига защиты прав человека протестовала против повешения Камо премьер-министру Столыпину. Петр Столыпин отправил письмо кавказскому губернатору, намекая, что из-за проблем с правозащитниками, следовало бы воздержаться от заслуженного наказания. Между тем, Леонид Красин оказался обладателем 200000 рублей. Русские рубли тогда обеспечивались золотом. Красиво жить не запретишь. Это было в апреле 1909 года. Ленин протестовал против присвоения Красиным партийных денег, то есть тех, которые под его личным руководством достались партии в результате ограблений банков, в которых участвовала вся кампания: Ленин, Литвинов, Красин, Сталин, Камо, Лбов и другие мерзавцы. Красин в 1905-1907 годах руководил изготовлением взрывчатки и бомб для большевиков. Одновременно работал в германском электротехническом концерне Сименс-Шукерт, когда поссорился с Лениным. С 1919 по 1925 он народный комиссар торговли, посол в Великобритании и Франции, он был приятелем английского премьера Дэвида Ллойда Джорджа и разведчика Сиднея Рейли. Камо позже был убит автомобилем на Кавказе по приказу Сталина, Ленин тогда умолял Камо вытащить его из Горок, где Сталин руководил его постепенным убиением, и Ленин догадывался, что будет отравлен. Красин организовал русские офшорные банки и т.д. Фигура была весьма интересная для Васи. Конечно, вопрос Евгения Попова правомерен, но Аксёнов стал зрелым человеком, когда понял, что он не советский человек и, когда написал "Остров Крым". У Василия Аксёнова был период, когда он еще игрался с советской властью. Таков был период, когда он написал о Красине. Хрущев кричал, что сотрет Аксёнова в порошок, а Брежнев дал санкцию на убийство писателя Василия Аксёнова, иначе быть не могло. Думаю, что Василий Павлович никогда не думал, что советские готовились его убить, в данном случае, с помощью "КРАЗОВ". А в любом другом случае, как?

"Когда воротимся мы в Портлэнд, нас примет родина в объятья, да только в Портлэнд воротиться, не дай нам Боже никогда".

У Даниила Хармса есть стихотворение, где два мальчика рассказывают друг другу различные небывалые, но почти реальные истории. Один  из них говорит, что под морем-океаном человек стоит с ружьем. А второй мальчик соглашается, что под морем действительно стоит человек, но никак не может согласиться, что с ружьем. С палкой может быть, но не с ружьем. Возможно с палкой, но невозможно с ружьем. Советские могут разогнать "Метрополь", или "Каталог клуба беллетристов", но убить Аксёнова они не могут, это уже слишком. Это и была и есть философия советских мещан, и советских мещан-писателей. На это они не пойдут, и потом, западное общественное мнение! В гробу они видали западное общественное мнение. До поры у Аксёнова было такое же отношение.

Аксёнов был человеком и участником игры жизни, а это было время зверя, время красного дракона, о котором писал Иоанн в "Откровениях". В этой игре Чести, Жизни и Смерти над Аксёновым нависала советская власть, которая все время грозила придавить и уничтожить его самого, как почти уничтожила его мать Евгению Соломоновну Гинзбург, написавшую, оставшись в живых, блистательную книгу о своей жизни в советском концлагере Гулаг, и как она почти уничтожила его отца Павла Васильевича Аксёнова, арестованного и посаженного тоже в Гулаг, и миллионы других людей. Хрущев кричал, что сотрет его в порошок.

Каждый выбирает в этой игре жизни свой путь, в зависимости оттого, насколько ближе он или дальше от истины Бога, и он либо выигрывает, либо проигрывает в этой смертельной игре. И это был его шанс жизни, его талант, его смех, и его любовь, и его честь, и его верность самому себе. И он сражался всю жизнь и был себе верен.

И он, Василий Павлович Аксёнов, выиграл свою жизнь писателя времени и жизни. Но это все видно не сразу, а только часто, на большом расстоянии жизни. "Большое видится на расстоянии".

Хрущев грозил стереть его в порошок. Неисповедимы пути Господни. Может, не напиши он "Любви к электричеству", Аксёнов никогда не написал бы "Острова Крыма", или "Ожога".

В 1979 году Аксёнов закончил свой новый выдающийся роман "Остров Крым". Он создавал новую горную цепь, потому что почти каждая его вещь становилась новой вершиной, и продлевало горную цепь Василия Аксёнова. Эта горная цепь, как Анды, вырастала позже в Америке. Возможно, когда-нибудь, именем Аксёнова и назовут какую-нибудь гряду гор, которая будет олицетворять его духовные достижения. Его горы были разного камнесложения и разной породы. Я думаю, что роман "Остров Крым" был его высочайшей вершиной. Там он бил советскую власть наотмашь. Уже не было, к счастью, гения всех времен и народов, лагерного волкодава Сталина. Ушел Хрущев, униженный раб Сталина, который, к счастью, мстил Сталину за свою пожизненную роль клоуна и дурака, которую он мастерски играл всю свою жизнь при дворе самого коварного диктатора всех времен и народов, ушел в результате внутреннего, дворцового переворота. Бриллиантовая коммунистическая палица и кнут социализма перешли теперь Лене Брежневу. Каждый из царедворцев империи стремился сам состояться, независимо оттого, каким бы ничтожеством он ни был при дворе императора. А для этого он должен был стать хозяином Кремля и Красной площади. Это был единственный для них путь, ничего другого в жизни они никогда не делали. Теперь был Леня Брежнев, или Леонид Ильич.

Но страшная советская власть еще существовала.

Вокруг Аксёнова всегда роилось много разных людей и людишек. Вокруг звёзд всегда есть туман звездной пыли. Вот, и марксистский преподаватель на его проводах. Но Аксёнов не был ими, кто роился. Это они хотели быть им, но ни по качеству того, что они писали, или как они жили, ни по своей внутренней сущности, никогда не тянули на Василия Павловича Аксёнова. Когда он писал "Остров Крым", он был уже зрелым человеком. В одном из своих интервью он скажет: "Я понимал, что я - не советский человек. Совершенно категорично: не советский". Василий Аксёнов сделал свой вывод, кем он был и кем он стал. Позже, в "Новом сладостном стиле", он воскликнет словами своего героя Саши Корбаха: "Для меня... гибель в бою с чекистами стала бы вершиной существования  Вот ты встал там в восторге и в этот момент получаешь пулю, желательно все-таки, чтобы слева между ребер, чтобы иметь несколько секунд для осознания вершины...".

На южной окраине России, в Крыму, под ярким солнцем, белыми, еще в ту знаменитую русскую революцию, когда мир еще делился на красных и белых, в революцию, которая кровавым колесом прокатилась по всей России, и еще продолжала катиться и сейчас, был создан остров свободы от советской власти, было создано новое свободное государственное образование "Остров Крым". Теперь, пришло новое поколение русских, детей тех, кто создавал прекрасную свободу жизни. Это новое поколение, возглавляет потрясающий Аксёновский герой, Лучников, или сокращенно Луч, создающий новую партию "Союз Общей Судьбы". Поколение это мечтает воссоединиться со своей исторической родиной Россией, обрести, наконец, и разделить общую судьбу жизни. Луч и его сторонники, так называемые одноклассники "Острова Крыма", создают новую партию СОС, которая стремится осчастливить жизнь своих детей общей судьбой с Россией, хотя и понимают, что их теперешняя, свободная жизнь будет полностью уничтожена, может быть, даже будет посажена за колючую проволоку. Гипнотическая философия жертвы, подготовившая себя к съедению советским удавом. Не так ли было с русскими эмигрантами в Париже? Василий Аксёнов это хорошо знает. Марина Цветаева поехала вслед за мужем Эфроном, который был давно уже завербован чекистами. Эфрон и многие другие были загипнотизированы кремлевскими гипнотизерами об общей судьбе с великой Россией.

В России совершается великая революция, а они, русские вельможи, князья, да графья, поэты и писатели, работают здесь таксистами, да двери в ресторанах открывают. Нужно быть со своим народом, разделить его судьбу, а если ты писатель, то надо быть народным писателем! А если ты поэт, то надо быть народным поэтом! Главное, вместе с народом! Они на баррикады, и ты на баррикады, они в Гулаг, и ты в Гулаг!

Цветаева повесилась в Елабуге, мужа Эфрона расстреляли свои же чекисты, а дочь Аля сидела в лагерях, чудом осталась жива.

Вот это и была общая судьба, или союз общей судьбы со своим народом, быть замученным, или убитым советской властью в лагерях, посмертная, общая судьба!

Не зря пел Булат Окуджава:

"Когда воротимся мы в Портлэнд, нас примет Родина в объятья, да только в Портлэнд воротиться не дай нам Боже никогда".

Это было время жизни большого русского писателя Василия Аксёнова.

Родители Аксёнова, Евгения Соломоновна Гинзбург и Павел Васильевич Аксёнов, разделили и имели общую судьбу жизни со всем остальным советским народом, они жили в коммунистическом раю, за колючей проволокой, где их избивали, пытали, где они были лишены обычной человеческой жизни. Новая партия, которая стремится осчастливить жизнь своих детей общей судьбой с великой Россией так, чтобы их жизнь была бы полностью уничтожена, чтобы убить свободу, посадив ее за колючую проволоку, лишь бы с Россией была бы общая судьба. Тут и задымленные очки не помогли Лучу прорваться к свету.

Люди в ЦК теперь ходили в задымленных стильных очках и, даже иногда им удавалось вылетать по своим кгбэшным делам в тлетворный капиталистический запад, откуда они привозили западные потрясающие шмотки, особенно джинсы. Это была особая советская жизнь, с одной стороны высокие разговоры об искусстве, любовь и фальшивое самопожертвование для советского режима, с другой, тоска по стильной, западной одежде, на первый взгляд, полная чушь, но которая что-то подчеркивала в человеке, что постоянно убивала советская власть, а именно, что человек рожден свободным, что его жизнь, вместе со свободой дается от рождения Богом, а не государством, правительством. Это что-то и было свободой. В этом всё дело. Джаз, Луис Армстронг, Глен Миллер, "Серенада солнечной долины", этот новый свет, свободный Запад, все это уничтожало советский концлагерь. Джаз, новый стиль жизни, также создавали и Василия Аксёнова. Да, это было присуще всем. Это было присуще мне, многим моим друзьям. Уже в Америке, я с удовольствием, которое понятно, пожалуй, только советскому человеку, носил прекрасные, серые, со множеством удобных карманов, с каким-то черным прочерком, прочные, будто из чертовой кожи, джинсы "варенка". Однажды, через Мессерера, передал такие же штаны Женьке Попову, для того, чтобы понял, как капитализм обольщает нас.

В 1979 году произошло главное литературное событие на десятилетие вперед: вышел не подцензурный литературный альманах "Метрополь". Дмитрий Петров, которого я неоднократно цитирую в этой статье, написал в своей книге "Василий Аксёнов. Сентиментальное путешествие": "Метрополь" придумал Ерофеев". С Виктором Ерофеевым, также как и с Евгением Поповым, я познакомился на совещании прозаиков России в Переделкине, в 1976 году. Тогда меня поразили рассказы Ерофеева, которые он читал в Переделкине. Их отличала интеллектуальная свобода и абстрактная многомерность. Кому-то в семинаре они не понравились, они были чрезвычайно отличны от замусоленного соцреализма. Ерофеев тогда сказал им, что мы с вами находимся в разных плоскостях. Его руки очерчивали в воздухе эти разные плоскости. Я подумал, что они находились в разных мирах и пространствах. Потом мы часто встречались в доме литераторов, а иногда, и у него дома. Он жил на Юго-Западной, в новом кооперативе. Там же бывал и Женька Попов. Нас объединяли общие литературные интересы. Несмотря на зажим сверху, мы старались вылезти из-под глыб отечества. Однажды, я встретил в квартире Виктора Ерофеева культурного атташе французского посольства. Был  интересный разговор о судьбе романа. Виктор Ерофеев был сыном известного советского дипломата, то есть ревностного охранителя советской власти и ее системы, так уж сложилась его жизнь. Юрий Трифонов говорил мне, что его отец работал 5 дней в Чека, когда это зловещее учреждение только что образовалось. Отец Аксёнова был мэром города Казань и так далее. Такова была советская жизнь. Отца Ерофеева, прорабатывали: если сын не отречется от "Метрополя", ты вернешься из Вены в Москву. Но и отец Ерофеева, Владимир Ерофеев, произнес тогда во время истории с "Метрополем" достойные слова, предостерегая Виктора Ерофеева от подписания покаянного письма: "В нашей семье уже есть один труп. Это я. Если ты напишешь письмо, будет два трупа".

С рассказами Попова я познакомился намного раньше, задолго до нашего личного знакомства. В "Новом мире" появилось два блистательных рассказа абсурда, автора Евгения Попова. Рассказы были представлены прекрасным русским прозаиком Василием Макаровичем Шукшиным. Один рассказ назывался "Хочу любви невероломной", а другой "Барабанщик и барабанщица". Я ходил и читал всем эти рассказы вслух. Я показал их большому знатоку русской литературы, хотя и мало известной в литературной среде, моей приятельнице, Линочке Брагинской. Она была в восторге. И вдруг, я знакомлюсь с Евгением Поповым в Переделкино. Тогда я и влюбился в его прозу. Однажды, в доме литераторов, на улице Воровского, Витя сказал мне, - что-то литературное будет готовиться. Я тогда был в Пушкино, на даче, и писал новые главы к "Регистратору". У меня есть правило, я никогда ни о чем никого не расспрашиваю, тогда мне следовало бы проявить больше интереса, любознательности. Когда вышел "Метрополь", я понял, что речь шла об этом журнале. "Метрополь" явился событием в русской литературе.

"Метрополь" был составлен Василием Аксёновым, Виктором Ерофеевым и Евгением Поповым, Фазилем Искандером и Андреем Битовым. Результатом явилось то, что Попов и Ерофеев были исключены из Союза Писателей. Семен Израйлевич Липкин, Инна Лиснянская и Василий Аксёнов вышли из Союза Писателей в знак протеста.

Эта составляющая сложилась вместе с другими, предопределив дальнейшую судьбу жизни Василия Аксёнова.

Но тогда мы никто ничего не знали, мы никто не знали своего будущего. Не знал и я, что вдруг, через год окажусь одним из составителей другого не подцензурного издания литературного альманаха "Каталог". Не знал своего будущего и Василий Аксёнов. Но за его спиной уже было много того, чего не было ни у кого. За его спиной был новый роман "Остров Крым", который вскоре будет опубликован на Западе.

Теперь он был совсем взрослым человеком. Он уже не был молодежным автором, написавшим "Коллеги", "Звездный билет" и "Апельсины из Марокко". Должно было быть "Апельсины из Яффы", то есть израильского города Яффы. Но советское социалистическое ухо не могло переварить слово Израиль, или даже еврей. Его родители прошли "Гулаг", он сам жил в Магадане и своими глазами талантливого и впечатлительного юноши, видел сущность советской власти изнутри.

Бабушка Аксёнова, со стороны отца, Павла Васильевича Аксёнова, Авдотья Васильевна, ожидая ареста своего сына, встав на колени, стала читать молитву: "Господи, Спаситель наш, отдавший жизнь за нас грешных, и Ты, Святая Богородица… Помогите моему сыну в трудное время не пасть духом, вселите в него твердость и силу пройти через все испытания и не уронить своего человеческого достоинства". Это человеческое достоинство оказалось не только у отца, Павла Аксёнова, выдержавшего невероятные пытки в НКВД, но и ее внука, мощного русского писателя Василия Аксёнова.

Человеческое достоинство и составляло часть астральной константы его жизни.

И Бог спас и отца Василия Аксёнова, Павла Васильевича, и сына, Василия Павловича Аксёнова. И Бог создал не только большого русского писателя, но и, пожалуй, великого русского писателя, который через свою советскую судьбу - задушенность, прорывался к самому себе всю жизнь. И обладая множеством писательских талантов, будучи всегда другим и новым писателем, он написал прекрасные реалистические рассказы, в которых была теплота нашей божьей души и счастье жизни, потом фантасмагорическая "Бочкотара", потом романы "Ожог", "Остров Крым", "Московская сага", "Новый сладостный стиль" и другие. Он прорывался к самому себе через свои книги. От того и много писал, что в нем жила жажда полностью исчерпать себя, чего он никогда так и не сделал. Он написал 28 романов, множество рассказов, много пьес. Он жил полной жизнью своего народа, который был угнетаем и уничтожаем советской властью. И отец и мать были в советских лагерях. С большим трудом удалось поехать к матери в Магадан, чтобы жить там вместе с матерью, он поступил там доучиваться в школе. В 1949 году маму вновь посадили в лагерь. Аксёнов уже жил тогда в Магадане, вместе с ней. Мама Аксёнова, Евгения Соломоновна Гинзбург, называемая в жизни, естественно, для родимой советской власти Евгенией Семеновной, оказалась уникальной писательницей.

Евгению Соломоновну Гинзбург НКВД арестовало в феврале 1937 года. Вместе с Павлом, они ждали ареста каждую ночь. Ей позвонил чекист Веверс, любезный, вежливо пригласил встретиться с ней. Встреча займет, может, час.

Она попрощалась с мужем, понимая, что уже всё, ее забирают. Ее сын Вася спал. Она уже открыла дверь, вдруг выбежал пятилетний Вася. "А ты, мамуля куда? …А я не хочу, чтобы ты шла…". Вася встретил снова свою мать только через 11 лет, в 1948 году, в Магадане.

Это было время жизни писателя Василия Павловича Аксёнова. Его астральная константа.

Отца Павла арестовали седьмого июля. Постоянно избивали, требовали подписать ложные показания на себя и других. На встрече с прокурором Павел сказал, что дал ложные показания под пыткой. Снова избиения и пытки, пока не сломили его дух. То, что с ним делали, он выдержать уже не мог. Таково было, как написал в своей книге "Сентиментальное путешествие" Дмитрий Петров, путешествие по жизни Василия Аксёнова. Павла Аксёнова поместили в камеру смертников, в одиночку. Спасала его теперь первая жена Циля, нанявшая адвоката Дивногорского. Помогло также, что был арестован, очень маленький человек, ростом всего в 162 см, но обладающий большой властью человек, нарком НКВД Ежов. Всё вместе спасло Павла Васильевича, отца Аксёнова, от смерти.

Теперь пятилетний Вася остался один. Он был отправлен в распределитель НКВД, то есть детдом НКВД. Советская власть делала из детей, так называемых врагов народа, достойных строителей коммунизма. Сталин хотел бы, чтобы дети убитых им врагов народа, кричали бы "Да здравствует Сталин!". Он хотел бы, чтобы дети убитых прославляли бы его имя, имя вождя всех времен и народов, Сталина.

Васе было пять лет, когда его отправили в энкэвэдэшный распределитель. В это же время шли кровавые сталинские судебные процессы. В своей заключительной речи, Каменев, у которого было два сына, один был летчик, а другой был пионером, воскликнул, обращаясь к своим детям: "Сейчас, стоя уже, возможно, одной ногой в могиле, я хочу сказать своим детям, независимо от того, каким будет приговор… не оглядывайтесь назад! Смотрите только вперед! Вместе с советским народом идите за Сталиным!" Дети Каменева вставали и кричали против Каменева. Так называемые сталинские дети, кричали-презирали своих отцов.

Василия Аксёнова спас его дядя, брат отца, Адриан Аксёнов. Он сам был изгнан с работы и из партии, как брат врага народа. Вася тогда был уже в энкэвэдэшном доме для беспризорных в Костроме. Адриан Аксёнов писал в своем прошении, в котором он просил вернуть Васю Аксёнова ему:

"ЦК ВКП(б) командировал меня в г. Сталинобад на педработу… в качестве преподавателя истории народов СССР и новой истории. 1 июля я приехал к сестре в Казань, где имел в виду провести свой отпуск. 3 и 4 июля мне пришлось встретиться с П. Аксёновым. Он был тогда членом партии и работал на стройке гортеатра. 7 июля, после постановления президиума ВЦИК о предании суду П. Аксёнова, последнего арестовали.

Я вернулся в Сталинобад. 19 авг. Я сообщил, что… мой брат и его жена репрессированы. Это заявление послужило причиной моего исключения из партии… 8 сентября последовал приказ директора о снятии меня с преподавательской работы…

С братом с 1937 г. абсолютно никакой связи не имел… За его преступные действия, о которых ничего не знаю, кроме газетного материала, я несправедливо несу бездушное надругательство.

Вот, кажется, и все.

А. Аксёнов"

Адриан Васильевич Аксёнов, продал свои часы, чтобы раздобыть денег на дорогу.

Вот еще один документ, это заявление Адриана Васильевича Аксёнова в Управление детскими домами НКВД ТАССР от 28 января 1938 г.

"Я - брат врага народа П.В. Аксёнова, находящегося в настоящее время в Казанской тюрьме № 2.

У П. Аксёнова был сын Василий Павлович Аксёнов - пятилетний мальчик, которого 28 авг. 1937 органы НКВД взяли и распределили в детский распределитель НКВД. В настоящее время мальчик находится в одном из детских домов Костромского районо. Вот я и хочу просить… чтобы мне дали разрешение взять на себя заботу и воспитание моего племянника Васи. Тем более что в настоящее время органы НКВД возвращают детей репрессированных родителей на содержание их родственникам. Заверяю вас, что Васильку будет у меня неплохо, ибо я педагог, люблю детей вообще, а его в особенности. Следовательно, я имею законные основания вернуть его к себе. Я обязуюсь обеспечить его всем необходимым, посвятить свою жизнь его образованию и коммунистическому воспитанию.

Я прошу вас разрешить Васильку жить в Казани у моей сестры Ксении Аксёновой и моей матери Евдокии Аксёновой, которым я буду посылать средства… Как только я устроюсь, Вася переедет ко мне.

Еще раз убедительно прошу вас, верните мне моего племянника. Он будет счастлив. Я люблю его как своего сына.

А. Аксёнов".

Это было время жизни большого русского писателя Василия Павловича Аксёнова.

Пройдя круги советского ада, советские концентрационные лагеря в Магадане, Евгения Соломоновна Гинзбург оказалась поставлена судьбой, стать свидетелем и писателем самого его величества времени. Да еще сталинского времени. Ее роман "Крутой маршрут" оказался новой вершиной литературы.

Но не только еврейские писательские гены сидели в каждой живой клетке Василия Аксёнова. Бабушка Аксёнова, Авдотья Васильевна, вот что сказала своему сыну Павлу, ожидавшему ареста: "Скоро и ты там будешь… И все ваши товарищи… высокие и других размеров начальники будут там… И чем больше вас будут сажать, тем больше будет расти число людей, которых ждет тюрьма. Вы все так поедом и поедите друг друга. И никто не придет на помощь. Только сама жизнь, как глубокая и сильная река, пробьет себе новое русло, и тогда наступит светлый праздник. О детях не думай. Они поднимутся. У них свое течение жизни будет. Держись, Паша…".

Василий Аксёнов здесь прямо сидит в словах бабушки: И все ваши товарищи… высокие и других размеров начальники будут там, особенно в словах высокие и других размеров начальники. А дальше идет библия, о реке, которая пробьет себе новое русло и тогда наступит светлый праздник, это ветхий и новый завет. Вот, оказывается, что вошло в Василия Аксёнова вместе с еврейско-русскими генами, создав новую астральную изотерическую константу времени и пространства: жизнь, соединенную со временем и пространством. А чего стоят слова: "У них свое течение жизни будет". Так писал Андрей Платонов и так говорила бабушка писателя Аксёнова.

Я вспомнил, как однажды, я увидел Аксёнова, как он шел пообедать в ресторан по московскому дому литераторов, вместе с Владимиром Амлинским. Вася шел впереди, а Владимир Амлинский шел слегка сзади. Владимир Амлинский был в кожаном пиджаке, была такая писательская униформа кожаный пиджак и джинсы, но это не помогало: как ни старался Амлинский идти так же, как шел Аксёнов, ничего не получалось.

Вася имел внутри себя нечто, неуничтожаемое и непонятно откуда взятое: в нем было только его, особое время жизни, которое было независимо от писклявых криков генерального секретаря советской коммунистической мафии Хрущева, охранной птицы империи, пролетающей над Россией, или наглого практицизма раба Сергея Михалкова. Как говорят математики, оно было инвариантно ко всему и существовало всегда.

Время жизни Аксёнова было инвариантной константой вселенной, как и время жизни других мощных русских писателей. Бог его провел по жизни и сделал его писателем. Он никогда не был и нашим и вашим. Он был всегда только нашим.

Марксистский профессор вызвал у меня большое удивление, это не было похоже на Аксёнова, на Васю, как мы его звали, на Василия Аксёнова. Я подумал позже, что это пришло с какой-то другой стороны жизни. Квартира эта пришла от Майи, феноменально красивой женщины, жены Василия Аксёнова, жившей когда-то здесь, вместе с известным оператором, абсолютно советским человеком, Романом Карменом. Он снимал, как когда-то считалось, непревзойденные кадры тайной советской войны в Испании, либо кадры коммунистической Кубы и его документальный социалистический реализм, разумеется, не показывал, как Сталин выкрал 634 тонны испанского золота, или, как Куба, устанавливала на железобетонные столы, тайно привезенные Хрущевым ракеты, чтобы обстрелять Америку атомными зарядами. Верхняя палуба была уставлена тракторами, а ракеты везли под твин-деком. Советские же солдаты были спрятаны еще глубже, им запрещалось выходить на палубу.

…Проводы подходили к концу. Мы обнялись. Теперь, через несколько дней Вася должен был улетать из Шереметьева.

В Шереметьево пришло всего несколько человек. Был Виктор Ерофеев, Евгений Попов, пришел Фазиль Искандер, был я. Приехал я вместе со своим сыном, Валерием, который очень любил прозу Аксенова. Это было неосмотрительно, агенты КГБ постоянно фотографировали всех, кто был в Шереметьево. Семья Аксёнова была очень впечатляюща. Василий Аксёнов, как всегда, very cool, весь в своем всегдашнем обаянии; чтобы он не одел, все ему шло, красивая жена Майя и не менее красивая ее дочь, в американской шляпе с широкими полями. Все неимоверно элегантны. Был еще молодой крепкий человек, которого я не знал, по-видимому, муж дочери.

Ходили агенты секретной советской службы, деловито переговаривались, воки-токи, щелкали фотоаппаратами. Было неизвестно теперь, когда мы встретимся. Но все было в руках Бога. Мы отошли на пару минут поговорить с Васей.

Договаривались мы о странной невероятной, или почти невероятной вещи. Оба мы верили, что то, что мы пишем, конечно, это должно быть всемирного астрального значения, должно было жить где-то, в другом мире, в который можно было бы каким-нибудь образом, изотерически проникнуть. И мы попробуем, как-нибудь в будущем, это сделать. Мы прилетим либо в его, либо в мой роман, побродим и поживем там, как иностранцы, а потом улетим обратно в нашу жизнь. Посмеялись. Особенно, по поводу "всемирного астрального значения". Обнялись и попрощались. Большой русский писатель Василий Аксёнов теперь улетал в иную, новую жизнь.

Влияние Аксёнова на мою жизнь было огромно. Влияние "Метрополя", первого открытого не подцензурного издания было невероятно. Это была астральная константа Василия Аксёнова, первый легальный пролом тоталитарного контроля над литературой и искусством вообще.

Я подумал, что-то надо было делать. Говоря словами Аксёнова: "Пора мой друг, пора". Пора было взрослеть.

В 1981 году произошли для меня значительные события. Семь человек решило издать, опять же, не подцензурный литературный сборник "Каталог". Разгон КГБ, устроенный авторам "Метрополя" не прошел бесследно. В "Каталог" вошло только семь авторов: Владимир Кормер, Евгений Попов, Евгений Харитонов, Николай Климонтович, Филипп Берман, Дима Пригов и Евгений Козловский. Я был одним из составителей "Каталога". Евгений Попов был также автором "Метрополя". Шел 1981 год, время польской солидарности. Внутри страны только что прошел "Метрополь". В Америку уехал известный писатель Василий Аксёнов, его лишили гражданства. Из Союза Писателей исключили Евгения Попова и Виктора Ерофеева. В знак протеста вышли из Союза Писателей Василий Аксёнов, Семен Липкин и Инна Лиснянская. И вдруг новый, опять не подцензурный сборник писателей. На следующее утро после конфискации созданной нами книги, все "вражеские"  голоса говорили о нас и "Каталоге". Группа американских писателей отправила протест Брежневу. Думаю, что это письмо спасло нас от действий советского режима. Там были подписи Артура Миллера, Курта Воннегута, Доктороу и других. Не сомневаюсь, что это Вася рассказал американским писателям о нас. Между прочим, он никогда об этом не говорил. Опуская опасные и интересные подробности, скажу только, что в январе меня выслали из СССР. Оказавшись в Италии, я немедленно позвонил Васе. Нужно было все рассказать, что произошло с нашим арестом, нужно было поддержать авторов "Каталога". Аксёнов немедленно предложил мне позвонить ему по коллекту.

"У тебя нет денег, старик, звони по коллекту". В этом был весь Аксёнов, и в малом и в большом, он никогда никого не продавал и не предавал. После этого я позвонил Копелеву в Германию, но его не было дома, и я говорил с Раисой Орловой, рассказав о том, что произошло и происходило в Москве.

Однажды я приехал к Васе в гости. Он жил в трехэтажном доме, что называется по-английски town house, мы сидели на кухне и, как водится, пили напиток, называемый водка, я привез большую рыбу, то есть была неплохая закуска, говорили о разных вещах, о поэзии, о Бродском. Это было время, когда их отношения ухудшились. Вася рассказал мне, что к нему приходили из русского консульства, предупреждали, что готовится провокация, си-ай-эй хотят сделать его нобелевским лауреатом. Это советские придумали про си-ай-ай, узнав, что Василий Аксёнов мог бы быть номинирован.

Получалось, что си-ай-эй также дала нобелевскую премию ставленнику ЦК КПСС Шолохову, а так же многим советским ученым, получавших ее многократно, за все прошлые годы. Я всегда ожидал, что Василий Аксёнов обязательно получит нобелевскую премию. Боялись советские, что снова окажутся в проигрыше. Литературную нобелевскую премию получили уже все противники советского режима: Бунин, Пастернак, Солженицын. Советским удалось впихнуть Шолохова. А теперь премию должен был получить Василий Аксёнов, который совсем недавно был лишен советского гражданства. Думаю, что советские сделали все, чтобы Василий Аксёнов не получил бы ее. Позже нобелевская премия была присуждена Иосифу Бродскому.

Аксёнов думал всегда о большой астральной литературе. В один из моих приездов он пригласил меня участвовать в уникальном литературном сборнике, который он собирался издавать небольшим числом экземпляров. Книга должна была быть блестяще издана и должна была содержать великую литературу. Но затея эта по каким-то соображениям сорвалась. Я вспомнил о другом подобном проекте, создателем которого был Юрий Трифонов. Сборник назывался "Садовое кольцо". Я несколько раз встречался с Трифоновым. Я спросил Юрия Трифонова, что он думает об этом сборнике. Он ответил, что это было бы событием в литературной жизни России. События не произошло. Но то было в Москве, в семидесятые годы. Юрий Трифонов говорил мне, что, по его мнению, в России, еще никогда не было такой затхлой атмосферы.

Хочу вернуться к "Острову Крым". Книга "Остров Крым" была мечтой русского писателя Василия Аксёнова. Такой могла бы быть вся Россия. Но мечты не получилось. Прошло несколько лет. И вдруг, происходит чудо. Вся Россия, вдруг, становится "Островом Крымом", тоталитарная страна рухнула, сгнил советский фундамент, и она рухнула под собственным весом. Только все, что произошло, называется теперь перестройкой. Гениальное предвидение Аксёнова. Он предсказал "Остров Крым". Василий Аксёнов, как и герои его романа, стремится в Россию. Люди полагали, что советская власть продержится триста лет, как татаро-монгольское иго, а она продержалась всего 74 года. И так же, как и в его романе, на всех перекрестах в Москве теперь стояли танки. И вновь подтверждается пророчество русского писателя Василия Аксёнова: новый "Остров Крым" захватывают изнутри наследники старого советского режима.

Теперь настало время нам встретиться с Василием Аксёновым, как мы когда-то договаривались перед отъездом. Мы решили полететь в его роман "Остров Крым". У него было несколько изотерических друзей, например, Бен-Иван из рок-группы, Дима Шебеко, да и мы сами чувствовали в себе силы взлететь. Такое иногда бывает. Я вообще, по ночам часто летал. Я говорил, посмотрите как это просто, и взлетал. Когда мы взлетели, Вася сказал мне: посмотри, старик, это что? В темном небе мы увидели  семиголового красного дракона, о котором писал в своих Откровениях Иоанн в 12 главе. Так это же красный дракон, из библии, сказал Вася, просто удивительно! Да, это был красный дракон, только его головами были головы советских генсеков. Посмотри, старина, это какой-то просто ужас. Дело в том, что первой головой был Ленин, второй Сталин, третьей Хрущев, потом шел Брежнев, Черненко, Андропов и Горбачев. Вот такая, "великолепная семерка", сказал Ваксон, так он назвал себя в романе "Таинственная страсть". Как сейчас говорят, это просто круто. Это вся советская власть летела вдруг, перед нами, в темном небе.

Я сказал: я знаю, что произошло, я думал об этом, и мы одновременно влетели и в мой роман "Мертвое место", и в твой, старик, "Остров Крым". А почему "мертвое место", старик? Да потому что, большевики всю Россию превратили в мертвое место, вот почему. Да и не только Россию. Да, это правда. Это просто страшно, сказал Ваксон, да и Красная площадь, где Кремль стоит, это же кладбище, старик, сплошное кладбище. Вот на кладбище, на мертвецах, они совершают все свои коммунистические обряды. Представляешь, вот стоят они все на мавзолее, на мраморной могиле, а перед ними, по Красной площади проходят перед ними, все убитые советской властью люди, убитые, замученные, после избиений, после пыток, этакий адский кортеж, миллионы людей, а все политбюро на трибуне мавзолея. А потом они спускаются вниз, выпить, закусить. В общем, подкрепиться.

Там под мавзолеем есть специальная комната, где они выпивали, ели бутерброды с черной икрой. Ну, вообще-то, старина, вот что я тебе скажу, я скажу, что Михаил Сергеевич, в общем-то, хороший мужик. Он же не может стать сразу другим. Он был, по определению, овчарка режима. Окончил юридический факультет Московского университета, он должен был охранять советскую власть, как он может сразу стать другим, он не может, но вот что он сделал, представляешь, взял и всю эту шоблу, весь этот смрад, он е…л их оземь, старик, разбил почти полностью, этого красного дракона с мертвецами, он обрушил оземь, старик. Вот этих всех, кто сейчас летит перед нами. Он же уничтожил советскую власть, старик. Ты представляешь, что это такое? Да, сказал я, представляю, расстрелял демонстрацию в Вильнюсе и Тбилиси. О Чернобыле молчал, врачам не разрешали писать истинный диагноз. Да, это правда, сказал Ваксон. Так называемая, правда, со слезами на глазах. Что же делать, старик? С другой стороны, представляешь, старик, развалить такую страшную страну. Да он, архангел Михаил, он скинул с неба всю эту гнусь, разбил ее в прах, представляешь, старик! Это Бог сделал, сказал я. Конечно же, Бог, а кто ж еще? - сказал Вася.

А вот еще что, сказал я, при Горбачеве сидел Анатолий Марченко, большой писатель, но он закрылся Сахаровым, о Марченко все забыли. Да, я читал, сказал Вася, хороший писатель. А Галина Корнилова, сказал я, ты ведь ее знал? Да, знал, я давал ей рекомендацию в Союз писателей, помню. Красивая женщина. Очень красивая, сказал я. Она написала письмо Горбачевым о Феликсе Светове, ее близком друге, и о его жене, Зое Крахмальниковой. Они тогда были в тюрьме, с просьбой освободить. Там было три подписи: Галина Корнилова, Ира Роднянская и Булат Окуджава. Да, я знаю, их освободили. Так это они сделали? Вот молодцы, сказал Вася, потрясающие молодцы. Все они, наши люди. Молодцы. Лагерный волкодав, Джо Сталин, наверное, в гробу крутится. Особенно не покрутишься под железобетонной плитой. Хорошо, что Хрущ вытащил его из мавзолея. Да, это неплохо. Но, с другой стороны, он ведь разоблачил пахана. Это было потрясающе. О, да. Всё сложно старикан. Да, всё сложно. Он же был у него клоуном, плясал гопак, упивался для него вусмерть. Но, посмотри, каков мужик, даже упившись вусмерть, он все еще мог, все-таки, контролировать одну свою жилку ума и воли, чтобы она не спала, нужно было продолжать играть свою роль дурака. И целовал его сапоги, когда пытался спасти своего сына. И, вот, эта сука, в наглую, орала на тебя. Визжала, как поросенок. Так он мог бы и убить. Да, мог бы, согласился я. Смотри, вон Хрущ летит там. Видишь, Сталин вцепился зубами в его загривок. А Никита вцепился зубами в Леню Брежнева, а Брежнев вцепился зубами в Черненко, а Черненко вгрызся в шею Юрию Владимировичу Андропову, а Андропов, мертвой хваткой, в Михаил Сергеевича. Теперь ты все это прочтешь и увидишь, все наши мысли и поступки. Ты преувеличиваешь старик, сказал Вася. Нет, не преувеличиваю. Ты астральный писатель, старик, сказал я. И я тебя люблю. Спасибо, сказал Вася. А почему ты называешь меня астральным? Потому что, ты летишь среди звезд, и ты будешь всегда среди звезд. Мы все летим среди звезд сейчас, Бен-Иван, и вот, я вижу, со всей своей рок группой летит потрясающий чувак, летит Дим Шебеко, так что, это не факт, полет среди звезд. Среди звезд летает множество даже бесчувственных предметов, как говорила моя бабушка: "…высокие и других размеров начальники будут там". Я сказал ему: это потрясающе, она имела в виду Гулаг. Потом я сказал ему еще: вспомни свой "Этот новый сладостный стиль", там Данте с братьями Гвидо пытаются создать новый язык, соединив Поэзию с Любовью, что полностью, после Данте, изменило итальянский язык! И совершенно изменило поэтическое ощущение жизни всей Европы. "За три века перед Шекспиром! За шесть столетий до Пушкина! И за семь столетий до Саши Корбаха", твоего главного героя. Но, при чем же тут Астральная константа? Я тебе отвечу. Данте мечтает о Беатрисе, и самым жгучим желанием его является достигнуть вершины неземной, поэтической любви, воспаряющей над всей телесной любовью, и над всем земным вожделением, присущим всем нам. А твой герой, Корбах, бродит в окрестностях, где жил Данте, и мечтает создать пьесу "Свечение Веатрисы", а свечение может быть только астральным. В нас оно от звезд. Вот почему у тебя есть Астральная Константа, она, как константа Планка, и она присутствует в каждой твоей строчке. Уел ты меня, уел, старик, сказал Ваксон.

Но, не только поэтому, ответил я. Ты был верен самому себе, ты не продал и не предал никого из своих друзей, ты не предавал евреев, а это было очень легко сделать в стране победившего социализма, твой герой Корбах, наоборот, объявляет себя евреем, все это вместе, включая честь и мужество, и твое достоинство, исключительно астральные свойства материи. И ты, та самая часть ее, которая и есть свечение Вселенной, поэтому тебя так любят женщины, они видят твое неземное свечение. Это интересно, сказал Аксёнов, смеясь, узнать, почему меня любят женщины. Я знаю, что тебя они тоже любят, старик. Я продолжал. Однако, твой герой Корбах, влюбляясь в Нору Корбах - Мансур, проявляет совсем уж земную страсть и вожделение, совсем не похожую на любовь Данте к Беатрисе.

Понимаешь, старик, сказал Ваксон, женщина это пронзительное соединение, концентрация, всей возможной красоты всего мира, это земля, деревья, небо, искрящийся солнцем водопад, и я это вижу в этом создании, которое передо мной, все вместе, в этом сравнительно небольшом объеме, который вдруг оказывается передо мной. И я совершенно обалдеваю от этого. Я это хорошо понимаю, сказал я, я это писал в Регистраторе. Я знаю, сказал Ваксон. Мне все там нравится, кроме названия.

Мы разговаривали а Бен-Иван летел впереди. Теперь, под нами, стал виден весь "Остров Крым". Наконец, появилось знаменитое стеклянное здание, карандаш Лучникова.

Внизу всюду мы видели войска советского режима, совковые войска. Здесь это слово очень к месту, потому что совок, означает советские оккупанты. Советские парашютисты-десантники, на всех крымских дорогах. А в небе, недалеко от нас, летели советские вертолеты. Внизу, мы увидели совковый авианосец.

Иногда раздавалась стрельба, и слышались взрывы ракет. Вася это место уже давно видел и знал.

И Бен-Иван сказал, я это место уже видел. Он прочитал его мысли. Да, он его видел. Это он, с помощью своего изотерического таланта, распластавшись крестом на дне лодки, уносившуюся к берегам Турции, спас сына Лучникова, с его женой Памелой, и их сына Арсения.

"Неужто конец, подумал Антон, сжимая плечи Памелы, неужто, в один день, конец нам всем, конец Лучниковым?" "Невозмутимым оставался один лишь младенец Арсений".

"Два могучих советских человека смотрели на них сверху.

- Видишь Толя, какие ребята, - сказал старший лейтенант Комаров. - Отличные ребята. Старший лейтенант Макаров молча кивнул. - А девчонки еще лучше, - сказал Комаров. - Плюс новорожденный. Макаров опять кивнул. - Смотри Толяй, они крестятся, - сказал Комаров. - У них там никакого оружия ни хера нету, Толяй. Крестятся, Толька, от нас с тобой крестом обороняются. Давай Толька, шмаляй ракету! - Я ее вон туда шмальну, - сказал Макаров и показал куда-то в мутные юго-восточные сумерки. - Ясное дело, - сказал Комаров. - Не в людей же шмалять. Он соответствующим образом развернул машину. Макаров соответствующим образом потянул рычаг. - Але, девяносто третий, - ленивым наглым тоном передал Комаров на "Киев", - задание выполнено. - Вас понял, - ответил ему старший матрос Гуляй, хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено".

Так все мы снова увидели, как Бен-Иван спасал их.

Говорили, что Лучу оставили его дом, чтобы внушать всем американцам, что свобода "Острова Крыма" продолжала существовать. Мы опустились к его дому.

Мы снова оглядели черное небо и крымскую землю.  Мы обнялись и стали петь, над обрывом, нашу старую песню, почти забыв слова, когда мы еще были совсем молодыми.

Расскажи, о чем тоскует саксофон,

Голосом своим волнует душу он.

Я верю, милый друг, тепло сплетенных рук,

Мы пронесем сквозь тысячи разлук.

Пускай звучит мотив нам

I love you.

Я для тебя, любимый мой пою,

Под эти звуки, танго пропою,

Как я тебя люблю.

Я помню, милый друг,

Тепло сплетенных рук, мы пронесем сквозь тысячи

Разлук.

С тобой войдем мы, в ресторана зал,

Нальем вина в искрящийся бокал,

И будешь ты со мною танцевать,

Любимой называть.

Вася подошел ко мне и сказал: Пора мой друг, пора. Потом он взлетел вдруг, высоко надо мной, в синее небо, и я понял, что он летел теперь к писательскому Олимпу. Олимп был очень высоко и не был  виден с земли, даже с высокого места, где жил Луч, из высокой его башни.

Он был очень высоко в темном синем небе. В бездонном межзвездном пространстве.

Недалеко от Бога.

Постскриптум. В 1994 году Василий Аксёнов написал Михаилу Маргулису, издателю и литератору (здесь цитируется по книге Дмитрия Петрова об Аксёнове): "Когда-нибудь вспоминать писателей будут не только по книгам, а по их делам, которые они совершили во имя... человеческой свободы. Писателей часто убивают из-за их любви к свободе, но путь свободы - это единственный прекрасный путь, уходящий в небо...".

Вот об этой астральной константе Василия Аксёнова я и писал здесь, это единственный прекрасный путь, уносящий Аксёнова в небо. Он любил Россию. Он приехал в Россию, чтобы там быть, жить и писать. Но Отечество было миражом. Писал он в Биарице. Говорят, что инсульт с ним случился, когда он вел свою машину. Вася был крепкий, спортивный человек. Инсульт необъясним и странен.

"Когда воротимся мы в Портлэнд, нас примет Родина в объятья, да только в Портлэнд воротиться не дай нам Боже никогда".