НЬЮ-ЙОРК, ДЕНВЕР, ЧИКАГО, ЛЮКСЕМБУРГ... ГНЕЗДА КИЕВЛЯНКИ МАРИНЫ ГАРБЕР
Игорь Михалевич-Каплан...Познакомившись с преподавателем итальянского языка в Октонском колледже и советником Итальянского Клуба Мариной Колачикки, многие удивляются тому, что она - не итальянка. "Это происходит постоянно, - признает Колачикки. - Люди часто спрашивают меня, из какой части Италии я родом, и все они, особенно итальянцы, поражаются тому, что я итальянка только по мужу" (Марина родилась на Украине, в Киеве, и ее родной язык - русский).
"Мое итальянское имя только усиливает путаницу", - признает она и добавляет, что 'Марина' - чрезвычайно распространенное в России имя. Колачикки предпочитает, чтобы к ней обращались по имени, а не по фамилии...
______________________
Кто она, Марина Колачикки, с её родным русским языком
"Кажется, что пройдено очень много, но когда пытаешься уложить все свои дороги в рамки фактов и дат, то получается несколько сухих фраз, и только. Наверное, оттого, что у детства и молодости большие глаза: каждое событие удвоено, поднято на эмоциональную высоту. Я родилась в 1968 году. Город моего детства - Киев. Зеленый, гордый, особенный, который люблю и помню. Помню не ежесекундно, а вспышками: родная пятиэтажка, шум электрички, запах сирени... И, конечно же, события. Читать я научилась задолго до школы. И сразу полюбила. Первое стихотворение написала примерно в семь. После окончания школы поступила в Киевский инженерно-строительный институт, где отучилась всего полтора курса, т.к. в 1990 году со своей семьёй эмигрировала в США. Поблуждав немного по Америке, три года назад остановилась в штате Колорадо, где живу до сих пор…".
Уже тогда мне было ясно, что в Зарубежье вскоре засверкает новое имя. Так оно и случилось. Я получал ее послания из США и Европы: Майями, Денвер, Чикаго, Нью-Йорк, Люксембург, Венеция, Рим… Марина - добрая душа, все ее письма и открытки хранят теплоту отношений и благодарности, с одной стороны открытости, а с другой стороны - твердого и решительного характера.
Характер поэта проявляется в творчестве. Она талантлива - за всё, что берется творить: то ли пишет рецензии, критические или полемические статьи - всё делает на высоком профессиональном уровне; то ли преподавание языка и литературы: русский, итальянский, английский - любит своих студентов и отдается работе целиком и полностью.
Вот такой интересный пример. Марина - специалист по итальянскому языку. В чикагской газете "Новости" журналист Риго Торрес опубликовал статью "Я из Киева, Италия. Русский язык братается с итальянским в лице преподавателя Октонского колледжа":
"Познакомившись с преподавателем итальянского языка в Октонском колледже и советником Итальянского Клуба Мариной Колачикки, многие удивляются тому, что она - не итальянка. "Это происходит постоянно, - признает Колачикки. - Люди часто спрашивают меня, из какой части Италии я родом, и все они, особенно итальянцы, поражаются тому, что я итальянка только по мужу" (Марина родилась на Украине, в Киеве, и ее родной язык - русский).
"Мое итальянское имя только усиливает путаницу", - признает она и добавляет, что 'Марина' - чрезвычайно распространенное в России имя. Колачикки предпочитает, чтобы к ней обращались по имени, а не по фамилии.
Разобравшись во всем этом, собеседник начинает понимать, почему она произносит букву W в начале некоторых слов как V. Тем не менее, она владеет итальянским настолько блестяще, что итальянцы часто принимают ее за свою и не верят, когда она пытается им возражать".
Вот такой пассаж с Гарбер-Колачикки. В шутку Марина иногда объясняет своим студентам, что при изучении итальянского языка, ее муж выполнял для неё роль "ходячего словаря".
В марте 2003 года Марина прислала мне блестящую статью-рецензию "Гнев и гордость Орианы Фаллачи", - о легендарной итальянской писательнице и журналистке, - для публикации в еженедельнике "Реклама и жизнь". Привожу отрывок:
"…Как только ни ругали ее - от коллег и критиков, до политиков и феминисток, - называя и "истеричкой", и "агрессором", и "аморальной особой", и даже "капризным ребенком"... Но ни один не осмелится упрекнуть Фаллачи в холодности бездушного магнитофона, присущей многим из журналистской братии - с их отвлеченной небрежностью и страхом спросить о запретном. Именно смелость вопросов "в лоб", прямая заинтересованность в каждой личности и сюжете, определенная одержимость своим делом и свой, выработанный годами, "почерк" закрепили за Фаллачи звание одного из блестящих писателей, журналистов и интервьюеров нашего времени. "В каждом профессиональном опыте я оставляю куски своего Сердца и души, участвуя во всем том, что вижу и слышу, так, будто бы дело касается меня лично, обязывая меня занять определенную позицию (и я всегда ее занимаю, опираясь на определенный моральный принцип)", - пишет Фаллачи".
Тогда у меня сложилось впечатление, что она служит для Марины примером, и что она очень хочет быть похожей на эту смелую и страстную в борьбе со злом писательницу. И, надо сказать, ей это удалось…
Моё интервью с Мариной Гарбер
- Марина, все Ваши статьи внизу подписываются Нью-Йорк или Люксембург, или то и то вместе. Киев совсем ушел в прошлое, хотя вы там напечатали книгу. Был еще и Денвер, Чикаго, была Флорида. И всё-таки, где же гнездо? Где лучше всего творится-пишется? Помните, в стихотворении посвященном вам, я написал: "…Затеряна в Арденнах, как Клерво, / Хранишь ты русское святое ремесло"? И, если бы вас спросили, где вы хотели бы жить…
- Действительно, так сложилось, что последние тринадцать лет я жила между континентами, каждые два-три года переезжая вместе с семьей из Америки в Европу и обратно… Видимо, эта кочевая жизнь наложила определенный отпечаток на мое миро- и жизнеощущение: мне почти безразлично, где жить. Разумеется, эти слова лишены трагического цветаевского подтекста ("В дом, и не знающий, что - мой…"), напротив, в них больше приятия, чем тоски и одиночества. Можно ли ожидать иного от такого "гражданина мира", "безродного космополита", как я, выросшего в Украине, сформировавшегося в США, поменявшегося в Европе и при этом считающего родной именно русскую культуру?
А ведь в России я бывала лишь однажды, десятиклассницей, в далеком 1986-ом, в ту бытность еще Ленинграде… К слову, многие из значительных современных поэтов живут вне России: Александр Кабанов, Борис Херсонский, Ирина Евса (Украина), Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Владимир Гандельсман, Андрей Грицман (США)…
Мои частые переезды не могли не сказаться на творчестве, как и на мировосприятии, ведь человек, повидавший мир, поживший в разных его точках, отличается от того, кто не видел дальше собственного забора. Однако творчество, как и счастье, нередко оказывается вне географии: можно быть счастливым и плодотворным в забытом богом местечке, но тосковать и молчать в столице и наоборот.
В большей степени, чем физическими перемещениями в пространстве, как это ни парадоксально, художественные перемены могут быть вызваны переменами жизненными, зачастую заурядными житейскими событиями или попросту произойти в силу течения времени. Вероятно, всё зависит от мира внутреннего, в то время как мир внешний можно в меру возможностей "скроить" на свой лад. Где бы я ни жила, в захолустном пригороде или метрополисе, я всегда старалась создать свой город в миниатюре: люблю ходить в те же магазины, рестораны, аптеки, люблю, когда меня там узнают и, напротив, не люблю безликости толпы, своей потери в ней. Поэтому живется и пишется одинаково хорошо или плохо как в Нью-Йорке, так и в Люксембурге, в зависимости от внутреннего состояния. Если же вообразить нечто идеальное, то это будет солнечный Люксембург, в котором живут мои родные и друзья и все вокруг говорят по-русски.
- Вы, прежде всего, поэт, прозаик, прекрасный литературный критик, рецензент и обозреватель. Ваше имя пользуется уважением, как среди коллег, так и читателей. И всё-таки, чему вы отдаете предпочтение?
- Мне вдруг вспомнился наш с вами самый первый телефонный разговор, кажется, в 1993-ем или 94-ом году. Вам нужны были данные для авторской биографической справки в тогда еще молодом "Побережье" и вы ждали от меня определенности - "Кто вы?!", - а я не решалась назваться поэтом и терялась...
Теперь, по истечении двадцати лет, я, безусловно, считаю себя поэтом, и не "прежде всего", а исключительно. Всё остальное видится мне приложением к поэзии, проще говоря, ее так называемыми суб-жанрами, вспомогательными, второстепенными. Мне хочется думать, что мои прозаические опыты имеют большее отношение к прозе поэта, чем к прозе в чистом виде. Рецензии и критические очерки тоже написаны с этой позиции, там я выступаю не критиком в строгом понимании, а поэтом-читателем поэзии (я редко рецензирую прозаические тексты).
К написанию рецензий меня в свое время подвигла Валентина Синкевич, в то время издатель и редактор альманаха "Встречи". Она же наставляла писать как можно меньше о себе и как можно больше о рецензируемой книге, говорила о важности следования логической линии, о самодисциплине… И оказалась права: писание рецензий многому меня научило, помогло выработать определенный вкус, стиль, подход. Нужно сказать, что мои рецензии отличаются от современных российских, в которых упор ставится на обобщения, подвод под общие знаменатели, разбор произведения в контексте творчества в целом. Я же уделяю основное внимание конкретной, лежащей передо мной книге, пытаясь детально прокомментировать ее сильные и слабые стороны, при этом, насколько это возможно, избегать ячества и "лирических отступлений", нередко служащих рекламой рецензенту. В моем подходе можно усмотреть некую старомодность, но в этом, мне кажется, состоит различие жанров - критических статей и традиционных рецензий.
- Марина, хочу отметить у вас удивительное качество: вы великолепный дипломат, искренний, благожелательный и открытый человек. Вам, как немногим, удается сохранять хорошие отношения практически со всеми редакциями: "Новым журналом", "Интерпоэзией", "Связью времен", и, конечно, "Побережьем". В эмиграции это довольно непросто: различные литературные вкусы, амбиции, группировки, каждый старается перетянуть канат на себя. Слишком мало места от Калифорнии до Нью-Йорка… Правда, вопрос немного провокационный…
- Игорь, вы либо слишком добры ко мне, либо до сих пор плохо меня знаете (полагаю, что, все-таки, вернее первое). Хорошо знающий меня и любящий муж вряд ли с вами согласился бы… Дипломат из меня никакой, во всяком случае я не пытаюсь лавировать, хоть в спорных ситуациях стараюсь сохранять такт. Возможно, дело в соразмерности моих амбиций с моим дарованием или в каких-то чертах характера. Но, главное, я стараюсь, чтобы литературные "связи" не затмевали человеческих отношений, а люди, напрямую связанные с перечисленными вами изданиями, мне импонируют - увлеченностью своим делом, его знанием, отдачей ему, хоть и подходят к нему каждый по-своему, со своим "багажом". Валентина Синкевич, вы, Андрей Грицман, Марина Адамович - не просто редакторы изданий, сыгравших важную роль в моей творческой биографии, но, прежде всего, люди, мнение которых для меня чрезвычайно важно и не обязательно сугубо касательно литературы. Это люди, ставшие частью и моей частной, нелитературной жизни, ведь я могу гордиться личной дружбой, по крайней мере, с первыми тремя из этого списка. И что может быть лучше занятия любимым делом с интересными тебе людьми?..
- Знаю, что вы одновременно существуете в нескольких литературах: прежде всего, русскоязычной, англоязычной и итальянской. Я имею в виду, как читатель и знаток. Какие процессы, которые вас интересуют как писателя и критика, вы наблюдаете в них, что отбираете для себя?
- Признаться, с современной итальянской поэзией, после Д'Аннунцио, Пазолини и Монтале, я знакома весьма поверхностно, но ее общие черты - деромантизация, прозаизация, конкретика лиц и мест, предельная искренность или, напротив, нарочитая отстраненность - присущи и русской современной поэзии. Мне кажется, что собственно наша подвижная эпоха позволяет делать какие-то обобщения между литературами, когда, в силу размытости географических границ и легкости физического перемещения между ними, литературы "объединяются" и выступают в единственном числе, во всяком случае, в академических кругах.
В этом контексте, на мой взгляд, интересен случай Михаила Шишкина, покорившего Швейцарию (а с ней - и полмира) и недавно перебравшегося в США. Вот такая внутренняя пластичность, изначальная масштабность писателя при сохранении культурной и художественной самобытности меня привлекает - способность пустить корни на любом, отпущенном ему клочке земли, как писала Цветаева. Здесь следует вспомнить и наших "русских американцев", Григория Стариковского и Александра Стесина…
Если же говорить об окололитературных процессах, то и они значительно изменились: фестивали, чтения, "круглые столы", собирающие поэтов со всех концов мира, - все эти виртуальные и реальные "междусобойчики" стали неотъемлемой частью нашего "мобильного" времени. Иными словами, возрос потенциал обратной связи с читателем, появилось больше возможностей прямого общения с теми, с кем дышишь одним воздухом (именно на одном из таких мероприятий я познакомилась и подружилась с поэтами Натальей Резник, Даниилом Чкония, Татьяной Перцевой, Михаэлем Шербом)… Но здесь важно не переборщить, чтобы не произошло подмены приоритетов, ведь, по большому счету, писание стихов - одиночный удел, а чрезмерная суета отвлекает от главного и съедает необходимую для творчества энергию.
И снова упомяну поэта, переводчика и эссеиста Григория Стариковского, некогда тесно сотрудничавшего с "Побережьем", а позднее с "Интерпоэзией", в меру общительного, безмерно доброжелательного, но далекого от само-пиара затворника, "круглым столам" предпочитающего письменный стол в тихой комнате собственного дома, - а ведь его последний поэтический сборник "Левиты и певцы" (предисловие В. Гандельсмана) был представлен на соискание престижной "Русской премии".
- Вопрос чисто "географический": чем отличается русскоязычная литературная Европа от Америки? Вы же жили и там, и там…
- Дело, скорее, не в континентах, а в метрополиях - американских ли, европейских ли, российских. Чем ближе к эпицентру, тем горячее - тем интенсивнее окололитературная жизнь, в то время как периферия - всегда "на краю". Правда, следует отметить, что фестивальное движение сильнее развито на европейском континенте (упомяну лишь ежегодно проводимый в Бельгии фестиваль "Эмигрантская лира"). Но это - по большей части поверхностный показатель. Что касается поэзии как таковой, то "русские американцы" в некотором роде опережают живущих в Европе и в России поэтов в плане уже упомянутого кос-мополитического самоощущения, к счастью, уже утратившего свой нарицательный оттенок.
В силу исторических перипетий и политического устройства Америка издавна являлась страной притока новых кровей, страной водоворота языков и культур, а так же определенных свобод, которые россиянам пока приходится лишь осваивать, в то время как эмигранты уже успели их перенять от новой родины и усвоить. Да и влияние англоязычной поэзии, на мой взгляд, в настоящее время гораздо значительнее европейской. То же касается самого статуса поэта, по-американски более герметичного, чем испокон веку было принято на Руси.
- Я очень внимательно слежу за вашими публикациями. На Западе вы нарасхват. В России всё продвигается медленнее. Но это не только у вас. В чем дело, как вы думаете? Неужели только потому, что мы - "отрезанный ломоть". Или здоровая конкуренция? И вообще, нужны ли мы там, и до какой степени…
- На этот вопрос, наверно, лучше ответили бы редакторы, но, думаю, что хорошая поэзия нужна везде, и при отборе материала опытный редактор станет руководствоваться, в первую очередь, качественным, а не каким-либо другим критерием. Несомненно, у каждого имеющего свое лицо "толстого журнала" существуют добавочные критерии. Например, редактор старейшего в эмиграции "Нового журнала", Марина Адамович неоднократно подчеркивала, что в случае необходимости выбора между равноценными произведениями российского и эмигрантского поэта или прозаика, редакция отдает предпочтение эмигрантскому автору. Логично предположить, что многие российские журналы поступают с точностью до наоборот, в первую очередь предоставляя площадку "своим" авторам.
При этом никакая географическая отдаленность не мешает активно публиковаться в России поэтам, перечисленным в ответе на ваш первый вопрос. Посему, положа руку на сердце и скрепя его, остается пенять лишь на самое себя. Возможно, я идеализирую, но в прочность так называемого "литературного блата" я не верю, так как на этом не устояло бы ни одно серьезное печатное издание, ведь литература, как писал Блок, не благотворительность.
- В поэзии всё "просто". Всё идет от себя, изнутри, то, что мы называем лирическим героем. Но вы стали писать и хорошую прозу. Что вы цените больше всего в людях и чем они вам интересны? В чем суть драмы ваших героев? Вроде бы "банальный" вопрос, но на самом деле, если прислушаться к вашим героям, не такой уж он прямолинейный. Ибо опять "переживаешь" в прямом и переносном смысле (у Вас это сильно чувствуется) детство, юность, отрочество по Толстому.
- Здесь прочитывается сразу два вопроса и один из них частично содержит в себе ответ. Отсылку к Толстому применительно к основным темам моей прозы я слышу не впервые. Тема детства - моя тема (кстати, не только в прозе, но и в поэзии). Я, наверно, сейчас скажу совсем уж банальную вещь: детство - это фундамент всей последующей жизни и в зависимости от того, как прошло твое детство, в его свете, будет строиться всё последующее за ним.
Конечно, существуют врожденные черты и качества, но они - глина, материал, из которого родители, друзья, учителя, окружение лепят будущего индивида, формируют, способствуют его становлению. Поэтому их наставническое мастерство (или отсутствие оного), их нравственные образцы и уроки, проявляющиеся скорее в конкретных поступках, чем в словах и поучениях, во многом определяют сущность будущего: атмосфера детства может озарить взрослую жизнь, а может заставить расплачиваться за него все последующие годы…
Я люблю разных людей - простых и сложных, мягких и волевых, причем эти качества не обязательно взаимоисключающи. В людях я ценю многое: духовную и душевную пластичность, способность изменить свою точку зрения, когда это нужно, доброжелательность, почти детскую незащищенность (она в разной степени присутствует почти в каждом), чувство юмора, которое, по-моему, наравне с состраданием спасет мир. Остерегаюсь людей с железными принципами и, как Высоцкий, "не люблю уверенности сытой", а так же всякого проявления узкомыслия и зависти, по Данте, одного из самых тяжких грехов.
Но прежде всего в людях я ценю порядочность, которую ни за деньги не купить, ни в университетах не приобрести. И это возвращает нас к теме детства - его первых и самых важных уроков.
- Как вам живется в Люксембурге? Как в упомянутом выше стихотворении: "…И вечный люксембургский дождь / Всё не уходит прочь и переходит в дрожь". Вы - человек солнечный, как переносится влажный и холодный город?
- По-разному. По большому счету, мне не хватает ощущения полноты жизни, свободы от быта для занятия любимым делом, но, хотим мы того или нет, жизнь состоит из мелочей, подробных и обыденных, порой заслоняющих общую картину. Это особо ощутимо в жизни творческой женщины, ведь материнская "служба" не прекращается по истечении рабочего дня, у нее не бывает выходных и отпусков, а свободное время выкраивается из скудной ткани повседневности. Качество моей жизни порой зависит от таких тривиальных вещей, как сон и здоровье детей (они еще малыши)…
И да, местный неприветливый климат сказывается на настроении, ведь Люксембург - город дождей, сырости и низкого, невеселого неба, от которого приблизительно к середине февраля устаешь и готов бежать во Флориду или на Канарские острова. Нынешний - третий период нашего проживания здесь - самый продолжительный (более трех лет), возможно, свидетельствующий о том, что пора бы и осесть. Здесь мне сделал предложение мой муж, родились дети, появились друзья, сложился свой круг… Здесь - сердце Европы, откуда рукой подать до любой европейской столицы. К тому же, я не любитель больших городов и эта "маленькая крепость" (именно так переводится название страны) кажется почти домом.
- Дайте стихотворение, которое вам ближе всего, самое, самое…
- Рецензируя мой последний сборник "Между тобой и морем", Василий Молодяков писал, что я отношусь к своим стихам как к детям и не выпускаю в мир "одетыми абы как". Должна признать, что к своим стихам я отношусь крайне критически (к собственным детям я отношусь гораздо мягче) и "самых-самых" на поверку оказывается у меня не более десятка. Известно, что редкий поэт не сожалеет о преждевременности выхода своего первого сборника, я же и в последнем принимаю далеко не всё. Одно из "выстоявших" моих стихотворений посвящено Люксембургу, но в этот раз мне хотелось бы предложить стихотворение, связанное с другим городом, тоже сыгравшим важную роль в моей жизни.
РИМ
В городе том, где аллея похожа на конницу,
Цокающую вдоль Тибра, покрытого инеем,
В городе том кареглазую муку-бессонницу
Я называла мужским - и единственным - именем.
В городе, где с куполов петушиное пение -
Так безнадежно-безвыходно, паче отчаянья,
Кто-то заносит потери и приобретения
В книги нетленные, как поезда в расписания.
В городе, где не живут, а как воины ратуют,
Там, где безгрешность без проповеди немыслима,
Юноши-демоны (правильней: ангелы-статуи)
Каждой идущей вослед выдыхают: "Bellissima".
В городе том, где прохожие - римлянки, римляне, -
Жестикулируя, кажут протест домострою,
Я - иностранка, чужая - Франческу да Римини
Вслух называла своей итальянской сестрою.
В городе том, где под сводами триумфальными
Не полководцы кичатся своими удачами, -
Там по ночам задыхаются окна за ставнями,
С мебелью, утварью, спящими домочадцами.
В городе, в фата-моргане, в его околесице,
Где, как порфиры, подошвой шлифуются камни,
Я на Испанской помпезной заплеванной лестнице
Так и осталась. И не изменилась с веками.
И.М.-К.: И в конце возьму стихотворение, которое Вы мне посвятили - оно для меня, конечно, самое, самое…
М.Г.: Если не ошибаюсь, Вам, Игорь, я успела посвятить, как минимум, три стихотворения. Нашей многолетней дружбой и Вашим добрым отношением я искренне дорожу. Спасибо Вам!
***
И. Михалевичу-Каплану
Тебе, неправильный мой друг,
О чем теперь тебе не спится?
Когда земля опишет круг
И правильные люди, лица
Опять нахлынут, без труда
Все верные слова ломая,
Что мы ответим им тогда,
Наш круг с тобою размыкая?
Мы не ответим, промолчим,
Ведь тишина прочней притворства.
Молчим, хоть что-то говорим,
И в этом нет противоборства.
Не потому, что жжет секрет,
Не потому, что тайны святы,
А потому, что вовсе нет
Тех слов, которыми крылаты.
И пусть додумают потом,
О чем сейчас тетрадь мараю.
Руду с песком, огонь со льдом
Без задней мысли сочетаю,
Без напряженья и натуг -
Так пилигрим идет на службу...
Тебе, неправедный мой друг, -
За нашу праведную дружбу.
__________________________
На фото: Марина Гарбер (Колачикки).