Три истории

Наталья Крофтс родилась в Херсоне. Окончила МГУ и Оксфордский университет. Автор более 150 публикаций, в том числе в журналах "Нева", "Юность", "Новый журнал", "Интерпоэзия", "Работница", в "Литературной газете" и многих других изданиях. Живёт в Сиднее (Австралия).

ПОСЛЕДНИЙ ХРАНИТЕЛЬ КИПУ

* * *

Солдат фортуны Гонсало де Варгас присел и заботливо стряхнул пыль с рыжеватых сапог.

Сапоги у него появились недавно - их прежний хозяин остался у горного перевала, рассматривать лёгкие облачка неподвижными глазами. Бедняге повезло - он почти не мучился. А Гонсало повезло ещё больше: сапоги пришлись ему как раз  по ноге, и солдат легко зашагал по ржаво-красной земле этой варварской страны. "Вот бы ещё коня", - думал он, и конь услужливо появлялся в скупом воображении де Варгаса: нетерпеливо грыз уздечку, помахивал хвост ом. Его конь.

Совсем рядом, в красной долине, солдата ждал сказочный город. Индейцы назвали его "Куско". Про этот город плели такие россказни, что у де Варгаса начинало стучать в висках и жечь внутри, будто от сильной жажды. Говорили, Куско - это центр мира, а золота там столько, что даже мощные стены покрыты им. "Моё сердце поражено страшным недугом, и вылечить его может только золото", - с усмешкой подумал де Варгас. Он прислонился к тёплой скале и закрыл глаза. Золото - вот бог, творящий чудеса, превративший грязного свинопаса из Саламанки в бесстрашного солдата. И если повезёт, этот бог ещё увидит, как блистательный дон Гонсало будет пить вино из золотых кубков, спать на реннских простынях и лихо носить за поясом мягкие перчатки из Кордобы.

о других богов солдату не было дела. И богам до него, наверное - тоже. Куда, скажите, смотрел всевышний, когда пьяный капитан де Варгас по прозвищу "Длинный" соблазнил глупую, полнотелую Инес Каско, служанку монастыря Пуэрта-де-Кориа? Создатель, верно, повернулся спиной к тяжёлым стенам обители - а в это время Инес проворно лишилась девственности и столь же расторопно понесла. Она бродила по коридорам монастыря в душном облачке животного ужаса и страсти, едва понимая обращённые к ней слова - и достаточно скоро нехитрая её тайна была раскрыта. Инес оказалась за забором, де Варгаса-старшего простыл и след - и выгнанная кастелянша заковыляла по узкой тропе к дому матери, иногда останавливаясь от давящей на грудь тошноты, с надрывным кашлем наклоняясь над придорожной травой. Так началась бурная жизнь Гонсало де Варгаса, стремительно выхватившая мальчишку из тихой испанской деревушки, чтобы забросить его в бойню под Миланом - а потом в Новый Свет, к войнам, болезням и варварам. Солдат фортуны был равнодушен к чудесам этих земель - невиданным городам, заснеженным вершинам и лиановым лесам. Он яростно гнался за величественным доном, давно представшим ему в мечтах - за новым Гонсало де Варгасом: солдат уже видел, как растерянно захлопает глазами его постаревшая мать, как будут яростно шептаться соседи, не веря, что ослепительный господин - это и есть неграмотный байстрюк, долго сносивший их насмешки. И Гонсало настойчиво шагал вперёд - навстречу своему мерцающему богу, навстречу сиятельному дону де Варгасу, навстречу заветным перчаткам, прочно захватившим его воображение.

Ночи в этих горах были чертовски холодны. Даже видавший виды де Варгас долго не мог уснуть. Завтра - Куско, и фортуна решит, набивать ли ему карманы, сумки и сапоги золотом - или неподвижно лежать на этой красной земле в луже крови, под ногами других везунчиков, сгребающих добычу.

Но фортуна помогла своему солдату: войско инков, потрёпанное небольшой испанской конницей, этой ночью тихо ушло, и в городе остались только мирные жители, ошалело глазевшие на лошадей, на волосатые лица пришельцев, на их сверкающие шлемы… Де Варгас ненадолго опешил от непривычного величия, чистоты и порядка - прямые улицы, каменные дома, тихое журчание воды. С холма на пришельцев мрачно смотрела какая-то крепость - две огромные круглые башни, сложенные из гигантских валунов. Говорят, там-то и были самые богатые запасы - в бесконечных лабиринтах тёмных комнат.

Сжимая рукоять кинжала, Де Варгас быстро пошёл наудачу, почти принюхиваясь: где, где варвары спрятали золото? Его встречали тёмно-красные стены, склады жалких дротиков и стрел, комнаты с мерцавшими тканями, запасы еды, пугливые фигуры, шарахавшиеся от него, как летучие мыши от огня. … Болезнь сердца, излечимая только золотом, жгла нутро, рука всё злее сжимала сталь. Ещё одна комната. Безбородый старик выскочил в дверной проём, торопливо заговорил, пытаясь схватить де Варгаса за рукав потрёпанной куртки. Ага, вот где ты прячешь сокровища!

Солдат быстро сунул кинжал под ребро дикарю, отпихнул его согнувшееся вдвое тело - и шагнул в темноту. Мотки разноцветной пакли, разукрашенные деревяшки. Маленькое лицо, испуганно глянувшее из угла на де Варгаса. Золота не было и здесь.

- Варвары, - в бешенстве прошипел Гонсало, резко бросил в комнату горящий факел и долго смотрел, как весело потрескивала под красными огоньками разноцветная пакля.

* * *

Самым прекрасным было созвездие Чёрной Ламы. Она выходила на Млечный Путь, чуть пугливо, недоверчиво озираясь на Лиса, принюхивалась к прозрачному колкому воздуху ночных гор. Потом за матерью робко появлялся мохнатый детёныш - и восьмилетний Теуотихи каждый раз невольно сжимался: ему казалось, что глаза Лиса наливаются красным, и пушистый зверь начинает тихо подкрадываться к малышу, аккуратно ступая по острым песчинкам звёзд. Тогда весь мир замирал, и ждал…

По ночам Теуотихи часто смотрел на небо - он безумно хотел увидеть, как Чёрная Лама спустится на землю, чтобы напиться воды из моря. Она пойдёт по Млечному Пути мимо толстой жабы и могучего змея - а потом вдруг прыгнет вниз, словно с горного уступа, и мягко опустится на красную землю Детей Солнца. Теуотихи знал, что пить Лама должна непременно, иначе воды на земле будет слишком много и начнётся потоп - так сказал ему дядя Киспе-Сонко.

Дядя был самым мудрым из всех, кого знал маленький Теуотихи. Он хранил бесчисленные мотки чудесных историй - таких, от которых становилось тепло и грустно, а глаза начинали слезиться, как от едкого дыма. И название у этих мотков было мягкое, ласковое, словно пух - "кипу". Разматывая длинные цветные нити, дядя умел вызывать слова о творце Виракочу, населившем мир - и Теуотихи видел, как первые люди выходят из вод огромного озера, раздвигая упругий жёлтый камыш у самого берега. А если Киспе-Сонко разворачивал знакомый моток, украшенный ракушками с далёкого побережья, то начинала мерно струиться грустная история о достославном пастухе и дочери Солнца. Сказаний было множество - и вослед за неспешным старческим речитативом Теуотихи бесконечно повторял их про себя, даже когда не совсем понимал, о чём говорят эти волшебные нити.

Но больше всего мальчик любил маленькие пёстрые мотки, полные весёлых историй. Он радостно хихикал каждый раз, когда лукавая морская свинка уговаривала глупого крестьянина: "Не ешь меня, я вовсе не свинка, а просто работник: маленький-маленький, но очень ловкий и способный". Так ярко видел Теуотихи умные круглые глазки, так ясно слышал плутоватый голосок. Но прекраснее всего была сказка о лисе, одолжившем у птицы клюв: как же радовался рыжий музыкант прекрасным звукам, как весело пускались в пляс на полянке два полосатых скунса!

Только с недавнего времени дядя Киспе-Сонко стал рассказывать новые истории - страшные и нелепые. Будто движутся по красной земле зловещие чужаки: их шерстяные лица похожи на морды лам, они едут верхом на невиданных зверях, и знают, как извергать смертельный огонь из палок. Но при столь огромной силе они безумны: носят на головах поваренные котлы, которыми никогда не пользуются. Они не чтут ни прародительницу Пачамаму, ни духов гор Апу, ни самого Инти, бога Солнца. Варвары, без короля и законов.

Киспе-Сонко стал печален, подолгу задумывался, глядя на пёстрые мотки, беззвучно и озабоченно шептал себе что-то. Он всё чаще сплетал длинные нити в чудесные узелки, и Теуотихи понимал, что дядя создаёт новые кипу, пытаясь сохранить рассказ об этих тревожных временах. Всё настойчивей Киспе-Сонко велел мальчику повторять заученные истории, ласково поправлял ошибки, тихо подсказывал. Иногда старик обходил тёмные коридоры хранилища, прислушивался к звукам.

…Ночь выдалась холодной, и малыш, сжимаясь в комочек под тяжёлыми одеялами, видел, что дядю лихорадит. Проснулся Теуотихи от шума: за стенами слышались крики, звучала странная речь. Он вскочил, и забился в тёмный угол, чтобы не мешать Киспе-Сонко, озабоченно шагающему по хранилищу от одной полки кипу к другой. Вдруг крики раздались уже здесь, совсем близко. Кто-то тяжёлый и страшный шёл по коридору, гулко звенел металл. Киспе-Сонко метнулся к двери - и перед ним возник чудовищный незнакомец огромного роста: чёрная волосатая морда, мясистый нос, дикие глаза.

- Пожалуйста, господин! Мы накормим, мы дадим золота, - торопливо заговорил старый хранитель, пытаясь схватить ужасного незнакомца за рукав, увести от бесценных кипу, отвлечь.

Блеснул серебристый металл - и дядя Киспе-Сонко тихо согнулся вдвое у самой двери. Мохнатое чудовище в блестящих одеждах шагнуло в комнату. По-звериному круглые глаза равнодушно пробежали по моткам древних кипу, по деревянным таблицам, по испуганному мальчику, вжавшемуся в угол. Вдруг чудище издало страшный рык - непонятный, но, казалось, осмысленный - и от этого стало невыносимо жутко.

Метнулось пламя - огромная лапа резко швырнула факел в самую середину священных кипу, и они тут же загорелись, тихо и весело потрескивая. Красные язычки беспечно плясали по древним сказаниям о сотворении мира, по учётным спискам из разных углов империи, по рассказам о небесных светилах. Горели прекрасные мотки с ракушками, унося в небытие сказку о достославном пастухе и дочери Солнца. Проворный огонёк подкрался к пёстрым нитям, алчно пожирая весёлых скунсов, хитрую морскую свинку и пушистого лиса, самозабвенно распевающего звонкие песни. Наконец чудовище закашлялось и вышло, задев рыжим сапогом недвижное тело Киспе-Сонко.

Только тогда узкие глаза Теуотихи наполнились слезами. От жёсткого дыма. От того, что дядя Сонко неподвижно лежал у дверного проёма. И ещё потому, что мягкая Чёрная Лама уже никогда-никогда не захочет спуститься на эту землю.

- Варвары, - сдавленно прошептал последний маленький хранитель кипу. - Варвары.

СЛОВАРЬ ЯЗЫКА Т

***

Худощавый молодой человек вышел из домика местного совета, поправил очки, и с необъяснимой приязнью уставился на хилый эвкалипт у дороги.

- Целых два, - лучезарно сообщил очкарик узким серебристым листьям, - они даже живут в одном посёлке, вот удача.

И тихо добавил:

- Ура.

Говоривший открыл дверцу рыжей легковушки, взятой напрокат, и уже собирался нырнуть в кабину - но оттуда вырвался такой обжигающий воздух, что пришлось подождать минуту, пока температура пекла внутри машины не опустится до температуры пекла снаружи. Тем временем парень проверил содержимое бумажника - и решительно вытащил красную двадцатидолларовую купюру, чтобы на радостях пожертвовать её на алтарь науки. Притормозив у единственного продуктового этой дыры, он тщательно осмотрел полки со спиртным и увидел ровно то, что было нужно: Джонни Уокер, фляжка в 200 мл.

Четыреста километров Фил проехал не зря. Давно, лет тридцать тому назад, в этих краях работал его научный руководитель - записывал пама-ньюнгские языки австралийских аборигенов. Языков оказалось чуть ли не полторы сотни, работы было много, поэтому когда один из старейшин упомянул о языке тьинпа, на котором говорила небольшая община к северу от его территории, название зарегистрировали, но носителей разыскивать не стали. Шло время, а язык так и оставался строчкой в отчёте: ни описаний, ни записей. И теперь, когда большинство уцелевших языков уже было изучено, аспирант Фил сильно обрадовался, услышав, что, может, и на его долю осталось немного приключений.

Теперь адреса двух человек, всё ещё говоривших на тьинпа, лежали у Фила в кармане - и молодой учёный весело погнал машину. Вокруг опять потянулась бесконечная рыжая земля, сиротски прикрытая жёлтой ершистой травой. Дорога была пустынной, только несколько раз пронеслись навстречу длинные тяжелогрузы, да промелькнуло два-три пикапа. Даже о кенгуру сейчас можно было не беспокоиться - они, конечно, дуры дурами, и большие любительницы выскакивать прямо под колёса - но в такую жару лежат себе, небось, где-нибудь в тенёчке и старательно облизывают передние лапы, чтоб хоть немного остыть.

Через пару часов Фил занервничал: на радостях он забыл подзаправиться перед отъездом, и теперь вполголоса униженно умолял легковушку, беспокойно поглядывая на стрелку топлива:

- Ты только доберись, умница моя рыженькая, мы тебя скоро напоим… Прости идиота, что я тебя уродкой обзывал - ты красивая, добрая, ты же довезёшь, правда?

Застрять в этом пекле на безлюдной трассе Филу никак не улыбалось, тем более когда цель так близко. Но пронесло - и в конце дороги, наконец, мелькнуло несколько белых крыш за серебристой зеленью, а потом - вот она: долгожданная красная надпись на тощем столбе. Благодарно заливая в машину обещанное пойло, Фил отметил на другой стороне улицы надпись "таверна", выведенную большими печатными буквами прямо на покатой крыше приземистого домика: вот сюда-то мы и вернёмся со стариками, посидеть за кружечкой пива.

***

Получив первый адрес, навигатор потащил Фила обратно в глушь, оставляя позади паб и несколько ухоженных улочек. Поворот - и дорога под колёсами стала грунтовой, уводя в чащу колючего редколесья. Залаяла собака - и среди зарослей вдруг появилась халабуда: хлипкие деревянные стены стояли вразвалку, а одну из них уже подпирал проржавевший лист кровельного железа. Дорога кончилась.

Фил вышел из машины. Пёс ещё раз звонко тявкнул - и поспешно ретировался в дырку между железом и стеной, прикрывая тылы грязным хвостом. На минуту всё замерло. Потом сбоку послышалась возня - и из-под помятого пикапа появился хозяин, тёмный бородатый старик. Рывком сел и, вытирая руки о драные штаны, молча посмотрел на гостя.

- Простите, это вы - мистер Вандара? - от смущения Фил заговорил официальным тоном.

Коричневое лицо тут же сморщилось, дед раздражённо убрал со лба белую прядь, недобро прищурил кофейного цвета глаза:

- Ну, что? Опять, да? Нажаловался кто, э?

Фил стушевался ещё больше:

- Никто. Я сам. То есть… - и тут он вспомнил про спасительную бутылку. - Мистер Вандара, а я к вам побеседовать, - обрадовавшись, весело выпалил парень, быстро достал из машины фляжку и протянул хозяину: - Это вам.

Тёмные губы под белыми усами тут же раздвинулись в улыбку, глаза заблестели:

- Хо… Славно, славно, а. Ну, что ж, такое раз дело, привет, пацан. Как зовут?

- Фил.

- Эдди.

Они пожали руки, хозяин засуетился - и на широком бревне у дома быстро появились куски хлеба, лежалые карамельки, запотевшие жестянки пива и два стакана для виски. Вскоре старик уже размахивал руками, непрерывно курил и громко рассказывал:

- …мать уже тогда умерла, конечно. Отец меня в охапку - да марш из общины, наниматься к господину Кларку. Тот здесь был - ну что твой король почти, э? А вот я, пацан - сам себе король, до пенсии дополз. Считай сотни четыре в неделю получаю - чем не король, а? Хочу - сплю, хочу - спорт по телеку вон, хочу - и выпью, и ничего. А никто мне не указ. И на сигареты хватит, и чтобы в люди - в паб съездить, это да. Чего мне ещё, э? А виски вот люблю. Молодым был, мы не такое пили, и бензин нюхали, тоже случалось, - весело сверкнул рассказчик кофейными глазами, глубоко вдохнул и покачал головой.

- Не-е-е, крепкие мы были, пацан, крепкие…

- Да, так вот я про язык, - в который раз беспомощно пискнул Фил…

- А, язык, ну да. С отцом говорил - малой был, нравилось мне, что никто нас не понимал, секрет такой, э. Ну а потом, конечно, если встретишь своего - то честь по чести, возьми расспроси, откуда, кто, не родственник ли… Только всё это уже… - старик помахал дымящей сигаретой, опять жадно затянулся, закашлялся.

- Так мистер Вандара… - вклинился в паузу Фил.

- Эдди, - поправил старик.

-…да, Эдди, я как раз об этом и говорю. Мне бы речь вашу записать… Чтобы сохранить…

- А чё её записывать? - удивился оратор. - Ну, пиши, раз зудит - я ж разве чего? Так вот, о чём это я? Да, заходим мы, значит, как-то раз в этот самый паб - а там такая цыпочка сидит, я аж присвистнул… Стоп, говорю…

- Нет, мистер Вандара, я хотел бы, понимаете, записать, как вы на родном языке говорите, на тьинпа.

Старик на несколько секунд завис с дымящейся сигаретой на полпути ко рту. Потом медленно склонил голову набок и с интересом пробуравил Фила нетрезвым уже взглядом:

- А ты что ж, пацан, на Языке умеешь? Это как же ты так, э?

- Да нет, не говорю. В том-то и дело - никто его не знает! Умирает язык, понимаете. Вот я и хотел бы записать, как на нём говорите вы, а потом…

- Да ты что, очумел. Что я тебе, псих - сам с собой разговаривать? - обиделся старик. - Ты же вроде и не пил ни капли, э, а вон дурной такой уже.

- Ну хорошо, - терпеливо согласился Фил, - не хотите сам с собою говорить, давайте съездим к мистеру Бирадоо, и запишем ваш диал…

При этих словах тяжёлый кулак с грохотом опустился на бревно. Звякнули и покатились пустые жестянки из-под пива. Тоненько дзинькнул стакан. Взвизгнул примостившийся было рядом пёс - и опрометью нырнул в свою щель.

- Так вот ты что… А я-то, э… А ну кыш отсюда, пакостник!

Старик вскочил, схватил подаренную флягу за горлышко - и было даже замахнулся ею на гостя, но вдруг заметил, что за стеклом ещё плещется немного золотистого виски. Дед заботливо перевернул бутылку горлом вверх, заткнул её за пояс - и нетвёрдо пошёл к своей хибаре.

- И чтобы я твоей очкастой морды здесь больше не видел, гадёныш, - вдруг обернулся он к остолбеневшему Филу и, разъярённо уставившись на гостя, медленно кивнул - будто раз и навсегда подтверждая сказанное. Затем не спеша направился к дому и пропал за покосившейся дверью.

Фил растерянно огляделся. Из укрытия высунула острый нос перепуганная собака, глянула на молодого человека сочувствующе. Парень ещё немного постоял перед домом, среди мусора и бурьяна, потом протянул "мдааа" и сел в машину. Покопавшись, достал адрес злополучного мистера Бирадоо.

***

В посёлке Фил остановился перед аккуратным домиком, опустил зеркало, пригладил растрёпанные волосы. Подарка, рассчитанного на дружескую беседу втроём, больше не было - и молодой человек мысленно попросил: нельзя ли на этот раз послать ему собеседника поспокойнее. Потом вздохнул, вылез из машины и неохотно поплёлся к белой калитке. На звонок из боковой двери дома выглянула тёмная женская головка:

- Да?

- Я к мистеру Бирадоо… Из университета, из Сиднея.

- Из университета? - головка оглядела Фила с ног до головы и кивнула: - Пожалуйста, проходите.

У двери гостя встретил внушительного вида старик, в очках и с тростью.

- Здравствуйте, молодой человек. Чем могу быть полезен?

Фил с облегчением защебетал о своей работе, об исчезающих языках, и о том, что было бы очень-очень важно - для истории, для потомства важно - сохранить эти языки, в том числе - язык тьинпа.

Хозяин молча слушал, опершись обеими руками на трость, кивал курчавой головой.

- Что ж это мы стоим? - спохватился он - Чаю?

Мужчины сели в уютной гостиной, и скоро на столе появилось печенье и чашки на цветастых подставках.

- Это всё отлично, молодой человек… Только боюсь, что пользы от меня будет мало. Что-то я, конечно, для вас припомню, но вы поймите… Мне уже много лет, а из общины я ушёл совсем юнцом. Разговаривать было не с кем - вот всё и подзабылось.

- А жена ваша совсем не говорит на тьинпа?

- Нет, она… - хозяин понизил голос, глянул на дверь, и чуть наклонился к Филу. - Она из украденного поколения. Сами понимаете - говорит только по-английски. Зато… - тут старик откинулся на спинку стула, широко улыбнулся и сказал уже громко: - Зато пристрастила меня к английским книжкам: она учительницей работала, придёт домой - и здесь не сидит спокойно, всё бы ей кого-нибудь поучить. А я и не возражал.

- Вы простите, - осторожно начал Фил, подкрадываясь к минному полю, - а вот мистер Вандара? С ним вы никогда не говорите?

Благодушие слетело со старика. Он хмыкнул, опустил голову. Потом жёстко ответил:

- Говорил когда-то. Давно. А теперь - нет.

И, взглянув на Фила, хозяин тихо, но твёрдо, добавил:

- Для вас тоже не буду. Простите, старая история.

***

В паб Фил всё-таки заехал. Один. Хотелось съесть чего-нибудь основательного, отделаться от вкуса лежалых карамелек и сладкого печенья. Было пять вечера, и таверна была ещё пуста - только за стойкой пожилой толстяк протирал стаканы.

- Приветствую, - весело протянул он, подняв голову на звук открывшейся двери.

- Здравствуйте, - ответил Фил, пристраиваясь на высокий табурет у стойки. - Ужин можно заказать?

- А почему же нельзя? Сделаем… Что вам? Ага, сосиски с пюре. Отлично. Пивка?

Фил кивнул:

- Да, тёмного, пожалуйста.

Поглядывая, как посетитель грустно потягивает пиво, бармен задумчиво сказал:

- Ну, туристами сюда никто не ездит. Работа? В гости?

- И работа, и в гости.

- Это к кому же?

- Хотел встретиться с мистером Бирадоо и мистером Вандара.

Толстяк весело фыркнул:

- Так-таки с обоими?

- Ммм… - огорчённо подтвердил Фил, и осторожно спросил: - А что это с ними?

- Да не знаем мы. Раньше, я мальчишкой ещё был, они даже дружили: оказалось, они из одного племени. Как только познакомились, сели здесь в уголок паба и залопотали по-своему. И вроде всё у них было слава богу, хоть и разные они. Вандара - всю жизнь взрывной был чудак, рисковый парень. А Бирадоо - наоборот, малый благонамеренный, покрутился-покрутился - и пошёл в полицию работать, уважаемым человеком стал.

Так вот, сидят они как-то у нас, вон в том углу, чирикают, всё вроде ладно. И вдруг - крик, гвалт, повскакали. Вандара на Бирадоо бросился, а тот - огромный чертяка, поди возьми его… Ну, развели… И больше никто не видел, чтобы они вместе были. А почему - кто ж его знает. Может, свои какие-то непонятки, по их законам. Может, по службе - Бирадоо приятеля приструнить хотел. А, может, просто женщина… Поди тут разбери. Да зачем они тебе сдались, парень?

- Понимаете, я приехал их язык записать. Словарь, речь живую. Их родной язык умирает, сохранить надо. А они… Не хотят они друг с другом разговаривать.

Бармен пожал плечами:

- Ну, не знаю, парень. А зачем тебе сдался этот язык, если всё, что от него осталось - это два старикана, которые только и могут, что собачиться между собой? Своих нам ругательств мало, что ли?

И, глянув на удручённого Фила, добавил:

- Да не расстраивайся ты так. Может, язык-то твой давно уже исчез - вон когда эти двое друг на друга бросились. Тебя и в проекте тогда ещё не было, парень. Так что забудь-ка ты лучше, не парься в такую жару. Плеснуть тебе ещё пивка, а?

ОТКУДА НИ ОДИН НЕ ВОЗВРАЩАЛСЯ

или "Переход на новые носители"

Впервые я увидел его, пьяного, на одной из тёмных улиц. Он некрепко стоял на ногах и зло выкрикивал ночному небу язвительные строфы - а небо отвечало ему проливным дождём. Наверное, эта девка опять прогнала его. Ей быстро надоел неистовый поклонник - насмешник, забияка и скандалист. Брошенный любовник, взбешённый и вымокший, теперь беспомощно орал оскорбления - но ядовитые слова укладывались в прекрасные строки. И тогда их случайно услышал я.

Хотя, может, и нет в мире случайностей. Только стихи мне понравились - в них не было позы и манерности. Это бурлила живая, ураганная жизнь. Даже не объясню толком, чем этот писака так меня задел. Но я и не обязан разбираться в поэзии - я технарь. Моё дело - исследование, изготовление опытных образцов, тестирование - а дальше они уже сами, как решат. В те годы мы как раз опять разрабатывали модели новых носителей информации. Впрочем, ничего нового. Нам всё твердят "последние технологии" - а люди как на стенках и на заборе писали, так и будут писать. Материал забора меняется, вот и всё. Тогда, помню, в моде ещё планшетки были - все щеголяли элегантными прямоугольничками со стилосами. Вот мы на основании этих планшеток и разработали усовершенствованную модель: с одной стороны, удобнее, чем привычные тогда книги, а с другой - вместительнее и долговечнее, чем их планшетки. Мысль в чём? В книге тех времён нельзя было поставить закладку, до нужного параграфа добраться было очень хлопотно. Скажем, юрист на суде хочет сослаться на своды законов - но пока свиток размотаешь, пока опять смотаешь, публика уснёт. А если взять планшетку, добавить туда страниц - то получается то, что надо: ставь закладку прямо на нужном тебе развороте, и вперёд.

Буян мой на этой земле недолго протянул - лет тридцать, что ли. Нельзя же вот так - взахлёб жить. А стихи его по городу и миру гораздо дольше гуляли - ещё несколько столетий. В них каждый находил своё: кто - едкости и скабрёзности, кто - умные и ясные слова, кто - учёность. Я, например, очень любил ту вещицу, где про смерть - "откуда ни один не возвращался". Мрак и юмор - вместе, удивительный сплав. Впрочем, не мне одному эти строки запомнились. Но в школьную программу он так и не вошёл - сами понимаете, всё-таки детям его стихи давать неприлично.

И вот подошёл новый этап модернизации. Получил я инструкцию - и аж поперхнулся: на новые носители переводим только 10 процентов римской литературы, а греческой - и вообще 1%. Остальное - в мусорку. Бедные авторы. Впрочем, надо их, зануд, конечно, периодически отсеивать - а то столько развелось, что несчастному читателю и не разобраться. Школьную программу, разумеется, перевели - чтобы деткам было, над чем в классах дремать. И протащили несколько модных в ту пору авторов. Но буяна моего тогда уже подзабыли - никто его больше не переписывал. А мне он нравился - вот я себе одну копию тихонечко и заказал: уже по новейшим стандартам, на пергаменте. Правда, переписчик сильно напортачил - ошибок наделал массу. Но уж лучше так, чем никак. Друзей поэта моего жалко было, конечно - тоже неплохо парни писали: сколько вечеров провели они втроём, соревнуясь в экспромтах. Но я же не могу обо всех печься, у меня свои проекты, авралы поджимают.

Засунул я манускрипт в рабочий стол и забыл про книжку на несколько веков. Всё равно людям не до него в ту пору было. А потом, смотрю, опять в моду древности вошли. Ну тогда я возьми и подбрось манускрипт в один из монастырей. Люди заметили, тут же переписали - а оригинал я назад забрал. Вернулся мой забияка, "откуда ни один не возвращался".

Конечно, это нарушение. Отделу новых технологий не положено так вмешиваться в их дела. Но столько веков с людьми работаешь - конечно, и у нас свои слабости появляются. Вы думаете, я один такой? Разработчик Талик Тотов вон тоже протащил своего любимого "Золотого осла" в новый век - как и я, под полой, можно считать. И правильно сделал - не всё бедным школьникам над Цицероном страдать. Кто-то, глядишь, и Апулея охотно почитает - и не такой занудной ему римская литература покажется.

А через пару веков - очередная модернизация, и книгу со стихами моего бандита уже на бумаге отпечатали. Дальше я мог за него не волноваться - пока. Сейчас вот опять на новые носители тексты переводим. Впрочем, как обычно, ничего нового. Снова планшетки в моду вошли - только уже не восковые. А на стенках и на заборе как писали, так и будут писать. И вечное "ненавижу и люблю" тоже ещё долго будут выкрикивать, давясь от обиды и страсти. Даже не зная имя автора этих строк, дебошира моего - Гая Валерия Катулла.