Под солнцем - Грузия моя

Выписывая мне командировочные на поездку в Тбилиси, главбух Киргизского института научно-технической информации, где я целый год, прежде чем уйти в журналистику, трудился редактором за 105 рублей в месяц, возможно, не знал, что 70 "ночлежных" копеек в сутки может в лучшем случае хватить лишь на койку в сельском Доме приезжих, но никак не на место в приличном отеле. Но о том, что в столице Грузии, прежде чем селить первых постояльцев в только что отстроенную гостиницу, над главным входом вешают табличку "Мест нет", -  главбух, скорее всего, не догадывался. Это потом мне объяснили умные люди, что вопрос "Есть ли свободные места?" - вопрос глупый, задавать его не следует, а следует, вложив в паспорт 10-20 рублей, подать администратору в обмен на ключ от номера. С этим правилом я знаком не был, поэтому, прилетев в Тбилиси 14 октября 1966 года, в поисках ночлега поколесив по городу на трамвае и в троллейбусе, навестив не меньше полудюжины отелей, всюду натыкаясь на пресловутую табличку, подался, пока не поздно, на ж/д вокзал, нашел незанятую дубовую скамью, на ней улегся, в подушку обратив командировочную "балетку", для пущего комфорта обернутую в плащ, - так и прокемарил до утра. Которое, как в старой доброй сказке, оказалось мудренее вечера.

К счастью, был к тому времени в моей биографии памятный момент: служба в армии. Там я задружил с парнем из Грузии, звали его Шота Гогуадзе. Весельчак и певун, как и подобает грузину, он для меня написал русскими буквами текст знаменитой грузинской песни о Тбилиси. По вечерам, коротая время до отбоя, мы пели на два голоса под его аккомпанемент на гитаре: "Тбилисо, мзис да вардебис мхарео, ушенод, сицоцхлес ар минда. Сад арис, схваган ахали варази, сад арис, чагара Мтацминда". Шота рассказывал мне про свой дом в Тбилиси, приглашал приехать после дембеля к нему в гости; я обещал, что приеду, хотя сам в такую возможность верил слабо...

Но в утро 15 октября, сбросив остаток ночной дремы, я уже знал, на что потрачу первый день в незнакомом городе: разыщу бывшего сослуживца, он поможет найти жилье на неделю, а то и приютит у себя дома - зря, что ли, так красиво о нем рассказывал. Иду в городское адресное бюро, заполняю бланк: фамилия - Гогуадзе, имя - Шота, в графе "отчество" делаю прочерк: солдаты друг друга по батюшке не величают; год рождения - такой же, как у меня, 1939-й. Бланк вернулся с адресом: улица Орджоникидзе, 77. Спросил, каким автобусом туда проехать, - мне объяснили.

Радуясь, что все удачно складывается, иду к автобусной остановке. "Зебра" для пешеходов далеко, аж на перекрестке, глянул по сторонам - машин нет, двинул напрямик. Тут, как в известной песенке про старушку, но с поправкой на мой не дамский пол, меня "остановил милицанер". Сержант милиции шел, помахивая жезлом, в мою сторону, я, обреченно, - ему навстречу, на ходу доставая из кармана штрафную трешку. На моем лице, наверно, было написано, что я не здешний, потому что он спросил: "Ты откуда?" Ответил как есть: из Киргизии мы, командированные. Мою протянутую руку с трояком сержант отвел:

- Гостей не штрафуем. Иди, больше не нарушай...

Без проблем нашел нужный дом и квартиру, постучал в дверь, мне открыли две молодые женщины, назвались сестрами Шота Гогуадзе; старшую звали Надия, младшую - Циури. Попозже пришла средняя, Тамара, Тамрико. Объяснили: брат здесь жил раньше, а недавно переехал в район Авлабар, на улицу Гутанскую, 17, просто еще не успел отсюда выписаться, а по новому адресу - прописаться. Но я дождусь его здесь: "У него сегодня утром дочка родилась, он в роддом уехал, скоро сюда приедет, расскажет, как жена и ребенок себя чувствуют". Мне было предложено отдохнуть с дороги, на скорую руку перекусить, "а Шота вернется - вместе поужинаем". 

Мою руки над кухонной раковиной. Мысленно радуюсь, что проблема ночлега, похоже, почти решена. Рассказываю сестрам про то, как мы с Шота тянули солдатскую лямку, да какой он у них бравый, компанейский, веселый парень, и как здорово играет на гитаре. Сестры слушают, переглядываются, как будто я сообщаю об их брате нечто прежде неслыханное...

Первый визит в незнакомую семью редко обходится без просмотра семейных фотографий. Вот и теперь - Надия, на правах старшей сестры, достала из комода альбом, раскрыла передо мной: "Это наш Шотико..." Со снимка на меня смотрел парень в солдатской полевой форме, в погонах рядового, с аккуратно подстриженными усами, без которых грузин - не грузин. Звали парня, ясное дело, Шота Гогуадзе, но его лицо я видел впервые!      

Продолжаю листать альбом. Постепенно до меня доходит, что незнакомец, которого вижу на снимках, с минуты на минуту может войти, и тогда... Чувствую себя воришкой, который забрался в чужой дом и вдруг услышал, что вернулись хозяева. Выпутываться надо - но как? Сказать сестрам, что я не туда попал и вообще не тот, за кого полчаса назад себя выдавал, - и это после того, как представился сослуживцем и другом их любимого брата?! Пожалуй, надо смываться потихоньку, пока незнакомый мне Шота не пришел да не разобрался со мной по-мужски. Беру в одну руку свой видавший виды плащ, в другую - обшарпанную "балетку", сестрам показываю заполненную, но не отправленную домой открытку: дескать, сбегаю к почтовому ящику, опущу и вернусь. Надия тычет пальцем в мои пожитки: "А это зачем? Оставь, никто не украдет..."

Весь в холодном поту от стыда (мало того, что приперся в незнакомый дом, где тебя приняли по-человечески, так еще обижаешь людей недоверием!), я пристроил "балетку" в угол комнаты, пристроил на вешалку плащ, решив: выйду, прогуляюсь, а когда вернусь, Шота уже появится в квартире, ему я все объясню, он правильно меня поймет... 

Два часа бродил по городу, о котором пел совсем недавно: "Такой лазурный небосвод сияет только над тобой!", - но до небосвода ли было мне, столь глупо попавшему в переплет! Что ж, видать, придется еще одну ночь перекантоваться на вокзальной дубовой скамье, но прежде я обязан, придя с повинной головой, покаяться перед ни о чем не подозревающими сестрами и их братом, да и пожитки свои забрать...   

Полсотни метров оставалось до места моего будущего покаяния, как из-под арки дома по Орджоникидзе, 77 вышли - нет, вырвались стремглав! - Надия и Циури, и с ними Шота, которого я узнал еще издали по недавно увиденной фотографии. На ходу жестикулируя, он что-то горячо и сердито выговаривал сестрам, а те, судя по их виноватому виду, смущенно оправдывались. Тут все трое заметили меня - и картина резко поменялась, став из грозной - радостной. Мы сошлись. Шота крепко меня обнял и тут же отчитал:  

- Ты как себя ведешь, кацо? Пошел открытку опустить - и с концом. Знаешь, как я сестер ругал: человек новый, город ему незнаком, зачем одного отпустили? Мы уже шли в милицию заявлять, что у нас гость пропал...    

Мой жалкий лепет оправданья: извини, недоразумение вышло, адресное бюро виновато, вот бланк, смотри, - Шота слушать не стал, руку мою с бланком отвел, о гостинице даже думать запретил: "Остаешься у меня. Сейчас тут ужинаем, потом едем ко мне в Авлабар, будем пить за здоровье моей жены и дочки, позже в роддом сбегаем..."

Похоже, я взял слишком серьезный тон. Исправлюсь, расскажу анекдот. Разумеется, грузинский. Они, после еврейских, самые остроумные. "Я так ду-у-умаю", - как говорил великий армянин Фрунзик Мкртчян в великом грузинском фильме "Мимино".

Гиви, задрав голову, под окнами роддома, кричит жене, стоящей у раскрытого окна:

- Нани, как твои дела? Ты родила уже?

- Все в порядке, родила, - отвечает Нани.

- Кого? Мальчика?

- Нет...

- А кого?!

Уже в Авлабаре, хорошо заполночь, когда мы прилично нагрузились "кахетинским", Шота сказал, что настало время идти в роддом, до которого, оказывается, рукой подать. Подошли к роддомовской проходной. Шота постучал в затянутое проволочной сеткой окошко, а я, собрав остаток трезвости, спросил, отчего он так уверен, что нам откроют в столь поздний час. "А у нас пропуск есть, - отвечал Шота, вынимая из кармана трехрублевку. - Любую дверь открывает". И верно: одна "трешка" открыла нам ворота роддома, вторая впустила в отделение на третьем этаже, где обретались Лили и Хатуна - жена и дочь молодого папаши. За третий "пропуск" молодой матери разрешили подойти к застекленной двери на лестничную площадку и показать нам дитя. Помню слова Лили, через стекло обращенные ко мне, незванно-нежданному: "Шота вас хотя бы покормил? Вы там не голодаете? Извините, что так неудобно получилось..."

 
/Шота и Лили Гогуадзе. 1990-е годы/

Утром следующего дня Шота пошел со мной в адресное бюро, чтобы помочь найти своего тезку и однофамильца. Седовласый, вежливый, с тихим голосом, сотрудник бюро перебрал карточки всех тбилисских Шота Гогуадзе, не считая того, кто стоял со мной рядом, и все они оказались "типичные не те" - или слишком молодые, или чересчур старые, чтобы быть моими сослуживцами. Мне лишь оставалось руками развести: "Как же так? Он ведь говорил, что живет в Тбилиси, у него свой дом, в гости меня звал..." - "А где вы с ним были знакомы? - спросил седовласый. - Ах, на Украине, в армии служили! Так я вам, уважаемый, скажу одну простую вещь: если грузин уезжает на сто километров от Грузии, то всем говорит, что он из Тбилиси. Ваш приятель может жить в каком-нибудь райцентре или в деревне, про которую никто не знает, - а Тбилиси знает весь мир!.." 

Мы вышли на улицу. Шота положил мне руку на плечо: "Видишь, как все хорошо вышло. Не нашел одного друга - нашел другого..."

На третий день после моего нечаянного появления во дворе дома на Гутанской, 17, ко мне подошел незнакомый человек: "Николоз меня зовут. Мы с Шота соседи. Если придешь, а он еще с работы не вернулся, заходи ко мне, отдохни, покушай". Двор был густо населен, квартирки крохотные, убранством небогатые, в нескольких я побывал, приглашенный хозяевами, и везде меня принимали, как дорогого гостя, которого ждали, он долго не шел и наконец пришел.

...Случай сделал меня невольным свидетелем короткой дворовой перепалки между двумя соседками: не поделили веревку для сушки белья. Вышел муж одной из них, повесил еще одну веревку, и спор утих, не успев разгореться...

По вечерам мужчины усаживались на свежем воздухе за грубо сколоченным дощатым столом, пили вино, благо за ним не надо было бежать в магазин - почти у всех имелось свое, домашнее; играли в нарды, в карты, говорили немного о политике, зато много и горячо - о футболе. В один из таких вечеров я оказался в их компании. За столом сидел незнакомый мне парень не из "нашего" двора и, как мне показалось, не грузин, хотя по-грузински говорил, словно это его родной язык. "Он русский, - вполголоса ответил на мой вопрос Шота, - звать Анатолий. Родился в Тбилиси, живет на соседней улице. Жалко, ты скоро уедешь, не увидишь, как он классно в футбол играет". Также вполголоса я заметил, что в Грузии, это всем известно, любой мальчишка, едва выбравшись из пеленок, начинает играть в футбол, так с чего бы Анатолию  быть исключением из этого правила? "Он-то как раз исключение, - ответил мой друг, - у него вместо ног протезы. Ему обе ноги трамваем отрезало. Но ты прав, в футбол он играет с тех пор, как выбрался из пеленок"...       

...Тамаз, сотрудник грузинского ИНТИ, куда я был командирован, выполнял поручение своего директора - показать гостю Тбилиси. Мы вышли из здания института на улицу, он поднял руку, остановил такси, открыл дверцу, что-то сказал водителю, выслушал ответ, вынул из кармана трояк, протянул внутрь, захлопнул дверцу, такси отъехало, а мой провожатый тут же руку поднял, голосуя. Весь недоуменье, я спросил:

- Тамаз, зачем ты заплатил водителю, он же нас не взял?   

- А как иначе! Человек ехал в другую сторону, но остановился, чтобы меня выслушать. А мог в это время деньги зарабатывать. О, вот другая машина, в нее сядем.  

Начав с проспекта Руставели, мы проехали через центр города - туда, где крепость Нарикала, где гора Мтацминда с Пантеоном, завернули в Ботанический сад... Меня все приводило в восторг: широкие проспекты и крутые, узкие, мощеные булыжником  улочки, архитектура старых зданий. Своих эмоций я не скрывал. Так мы катались час, второй. Когда вернулись к зданию института, Тамаз, расплачиваясь, протянул таксисту купюру в 50 рублей - тот замахал руками, замотал головой, заговорил по-грузински горячо, помогая себе жестами. Тамаз рассмеялся, сунул деньги в карман, позвал меня из машины и на ходу объяснил: "Ему понравилось, как ты хорошо говорил о нашем городе, он тебя считает своим гостем, поэтому денег с нас не взял..."

Заканчивалась моя командировочная неделя. Днем я бегал по делам, потом ехал в Авлабар, дожидался Шота, чтобы с ним отправиться в роддом, где еще оставались Лили с Хатуной. Вернувшись на Гутанскую, соображали нехитрый ужин на двоих. Шота ставил на стол бутыль домашнего вина, которое привез из своего родного села Ланчхути, и мы допоздна травили истории из армейской жизни.

В последний день командировки, в самый канун отъезда домой я чуть было все не испортил. Сестры устраивали что-то вроде прощального ужина в мою честь. Понимая, что предстоят серьезные расходы, я решил в них посильно поучаствовать. Зашел в гастроном, купил курицу, конфеты и вино, на рынке набрал зелени и фруктов. С полной сумкой снеди явился на Орджоникидзе, 77, вполне собой довольный. Натия, Циури и Тамрико хлопотали в кухне, чему-то весело смеялись; Шота сидел на диване, листал газету. Я вошел, сестры увидели у меня в руках сумку с провизией, и веселье смолкло. За столом сидели в полном молчании. На мой вопрос - что случилось? - отвечали коротко: ничего не случилось. Не привлекая внимания сестер, Шота шепнул мне: "Выйдем, покурим..." Мы вышли во двор, и он сказал: "Валера, может быть, там, откуда ты приехал, принято, чтобы гость приносил с собой еду, но у грузин так не делают. Есть на столе курица - вместе едим курицу, будут одни сухари - грызем сухари. Ты нас больше не обижай, кацо..."

Урок я усвоил. Вернувшись в дом, извинился перед сестрами, был прощен, на прощанье - поцелован, и мы с Шота в последний раз отправились к нему на Гутанскую. Вечером другого дня он обещал проводить меня в аэропорт. Спать я лег заполночь - сидел, писал. С утра пораньше, заранее узнавши адрес, поехал на проспект Руставели, зашел в редакцию газеты "Вечерний Тбилиси", положил перед приятной дамой, сотрудницей отдела писем, пару страничек, итог моих ночных бдений: рассказ о том, как я по недоразумению попал к незнакомым людям и что из этого вышло. Дама, дочитав до конца, спрашивает:

- Вы хотите видет этот текст напечатанным - я угадала?

- Угадали, именно этого я хочу.  

- Понимаю ваши чувства, - начала она тоном, каким взрослые объясняют малому ребенку, что ему еще рано мечтать о взрослом велосипеде, - но и вы поймите: читателей ваша заметка не удивит. Все равно, как если бы мы сообщили в газете, что тбилисец Шота Гогуадзе утром встал, почистил зубы, побрился и поехал на работу. Он вас не оставил ночевать на улице, принял, как родного? Но точно так же, поверьте, с вами поступили бы в любом грузинском доме, да хоть бы и в моем...      

Не верить даме у меня не было причин. Оставалось попрощаться и уйти.

ВСЕМ ЕХАТЬ НАДО!

Мне показалось, что светофоры на тбилисских перекрестках - скорее элемент декорации, нежели "оптическое устройство, несущее световую информацию и регулирующее уличное движение транспорта и пешеходов", как сегодня учит нас Wikipedia. Несчетное число раз я наблюдал за тем, как грузины за рулем автомобиля (частного, служебного - неважно) проскакивали перекресток на красный свет, точно так же поступали пешеходы. При этом (внимание!) аварий на дорогах Тбилиси случалось меньше, чем в моем Фрунзе, где в те годы частных автомобилей было считанное число, и они цепенели перед красным сигналом светофора, как кролик перед удавом. Заторы, время от времени возникавшие на дорогах Тбилиси, рассасывались мирно и быстро, без мата и мордобоя (это вам не Москва). Горячие споры между двумя, а то и тремя водилами, с их энергичной жестикуляцией, кого угодно могут ввести в заблуждение: вам кажется, что спорщики вот-вот схватятся за кинжалы, а они всего лишь решают, кому проезжать первому, а кому чуть погодить.          

Картинка из жизни. Высокий, комфортабельный Ikarus, в котором сидят двое туристов и не менее тридцати туристок, важно проплывает по проспекту Руставели. Водитель увлекся разговором с блондинкой на переднем кресле и чуть не проскочил перекресток на красный свет. Визг тормозов, возмущенные выкрики из других машин, чьи владельцы пооткрывали боковые окна и, помогая себе руками, ругают нахала, мешая русские слова с грузинскими:

- Ты что, сдурел?!

- Несется, как ошалелый, светофора не видит!...

- Что вы от него хотите, человек первый раз сел за руль!

Водитель Ikarus'а не выдерживает, тормозит и высовывается наружу, чтобы ответить всем разом:

- Чего раскричались? Никуда я не несусь, нормальную скорость держу. Вам завидно, что у меня в салоне туристки со всего Союза - красавицы, блондинки! А у вас неизвестно кто...

- Как это "неизвестно кто"?

- Нет, вы видали нахала?! Он себя правым считает!

- Да я, может, в больницу спешу, у меня жена беременная!..

Снова водитель Ikarus'а:

- А ну, покажи, где она, твоя беременная? Нет у тебя никакой жены. Кому ты нужен такой! Наверное, старуху везешь, а мне завидуешь и злишься, что не можешь со мной поменяться...

Посмеялись, облегчили души - и разъехались по своим делам.       

Еще анекдот в тему. Москвич, путешествуя по Кавказу на своем автомобиле, попадает в Тбилиси. Едет по городу, как порядочный: на желтый сигнал светофора тормозит, на красный - стоит терпеливо, ждет зеленого. И ничего понять не может: водители, все как один, мчатся, не разбирая цветов, и гаишники их не останавливают. Москвича зло взяло - он взял и проехал на красный. Тут же - свисток автоинспектора: остановись.

- Ты что, дорогой, правила не знаешь?    

- Как это не знаю! Я двадцать лет за рулем. Езжу строго по правилам. Но вот мимо вас только что проехал нарушитель - вы его почему-то не остановили.

- Так он правила не знает, дорогой! А ты сам сказал, что знаешь. Давай сюда техталон. Получи дырку.

Тбилисские автобусы и троллейбусы той поры - отдельный анекдот. Компостер, талончик, проездной билет - про все эти привычные атрибуты городского пассажирского транспорта приезжему следовало забыть на полный срок пребывания в грузинской столице. Здесь был в законе единственный способ оплаты за проезд - те же советские 5 копеек, только платить их полагалось водителю лично. Нет, не подумайте, общесоюзные талоны и проездные билеты существовали, но никто их покупать не думал, и у компостеров, установленных в салонах, работы не было. Вам как бы говорили: "У нас все просто, дорогой. Войди в автобус с задней двери, двигайся к передней; выходя, положи перед водителем на переднюю панель свои пять копеек, а уж он сам решит, сколько денег после смены сдать в кассу автопарка, а сколько принести в семью..."

Передвигался я по городу реже в метро, чаще - в троллейбусе или в автобусе, но ни контролера, который бы отлавливал "зайцев", ни самих "зайцев" мне встретить так и не довелось.         

И пусть вас не удивляет сцена, мной виденная не раз. Автобус отходит от остановки, тихонько движется к перекрестку, а сзади, взмахивая руками, поспешает женщина: упустила, а ехать надо. Машина плавно притормаживает, останавливается, задняя дверь открывается, женщина догоняет, входит, дверь закрывается - поехали. Не думайте, что водитель сделал это единственно по доброте сердечной. Доброта, конечно, присутствовала, но и 5 копеек лишними не бывают, на дороге не валяются. Во всяком случае, тогда. По крайней мере, в Тбилиси...  

   

ДЕНЬГИ - ЗЛО, КОГДА ИХ МАЛО ИЛИ НЕТ СОВСЕМ

Через четыре года, выкроив из отпуска неделю, лечу к грузинам. Шота встречает меня в аэропорту. Лили с дочерьми (их уже было трое: вслед за Хатуной в положенный срок появились на свет Лела и Майко) гостит у свекрови в деревне Ланчхути, родине моего друга. Каждый вечер перед сном Шота подходил к висевшей на стене фотографии, на которой засняты жена и дочери, и, обращаясь к ним, тихо и горячо говорил по-грузински. Не сразу я догадался спросить, о чем он с ними беседует. Вот его ответ:

- Я им говорю: мои дорогие, любимые, скорее возвращайтесь, я без вас очень скучаю.    

Как-то вечером я заметил (не от большого знать, ума, да и выпито было немало):

- Любой мужчина, а уж грузин - тем более, мечтает о сыне, а у тебя три девочки. Не обидно тебе?

Шота меня отрезвил одной фразой:

- Пускай хоть десять дочек, лишь бы живы были, здоровы и счастливы.

Выходим из дома, идем в баню. Навстречу пожилой дядька. Шота с ним поздоровался, остановился, я же прошел вперед, чтобы не мешать беседе. Догнав меня, мой друг какое-то время шел молча, потом заговорил:

- Он тут недалеко живет, вверх по нашей улице. Недавно из тюрьмы вышел. Раньше на меховой фабрике завскладом работал. Мы с Лили хотели вступить в кооператив на квартиру, нужен был первый взнос - десять тысяч рублей, я к нему домой пришел, попросил взаймы, он говорит: "Деньги у меня есть, я тебе дам, но подожди, пока я соберу миллион рублей. Мечтаю увидеть миллион своими глазами, теперь уже недолго осталось". Потом на фабрику пришла ревизия, вскрыла у него недостачу, его посадили на пять лет, а всё, что он насобирал, конфисковали. И знаешь, что он мне сейчас сказал?"Эх, Шота, какой же я был дурак, что не дал тебе тогда десять тысяч! Сейчас бы ты мне их вернул..."      

Пожалуй, сейчас самое время для нового старого анекдота.

- Гиви, люди говорят, ты купил себе самолет. Зачем он тебе?

- Как зачем?Тонну мандаринов погружу, в Москву отвезу. Удобно, и с "Аэрофлотом" не надо связываться.

- Тоже верно. А сколько ты отдал за свой самолет?

- А, ерунда! Три миллиона.

- Три миллиона?! Сумасшедшие деньги! Это ж целый год работать надо... 

Через площадь иду к станции метро "26 бакинских комиссаров". Посреди площади стоят и о чем-то громко спорят седой старик и парень лет не старше двадцати. Парень горячится, еще немного - и руки пустит в ход. Обхожу спорщиков стороной и слышу за спиной звук увесистой оплеухи: ну вот, думаю, молодой все-таки не сдержался; оглядываюсь - парень удаляется, прижав ладонь к щеке, а старик что-то гневное выкрикивает ему вслед. Рядом со мной, наблюдая эту сцену, остановился прохожий, у которого я спросил: "За что старик его ударил?" - "Этот молодой неуважительно с ним разговаривал, вот за что", - ответил прохожий...    

...Поездом выбрались на три дня в Ланчхути. Двухэтажный деревянный дом, в котором Шота родился и рос до переезда в Тбилиси, строил еще его дед, сейчас в нем живет мать, 80-летняя калбатоно Бабинэ. Как в любом грузинском деревенском доме, первый этаж служит кухней с большой печью-камином, которую топят дровами; тут же - кладовки со всяким инвентарем, необходимым в крестьянском хозяйстве; второй этаж - спальный, туда не должны проникать запахи готовки и еды. Утром, проснувшись и позавтракав, мы вышли в сад собирать хурму и королек, который та же хурма, только мякоть у него сладкая, не так вяжет, цветом темная, почти коричневая. Урожай в тот год выдался обильный, и мы с Шота неплохо поработали, снимая его. Потом мне вздумалось размяться рубкой дров для камина. Я взял топор, выбрал несколько поленьев покрупнее и на здоровенном пне начал их раскалывать на чурки. Мое  усердие прервала калбатоно Бабинэ (Калбатоно (груз.) - вежливая форма обращения к женщине): подошла, отняла топор, что-то насмешливое сказала по-грузински. Шота, тут же стоявший, перевел:      

- Мать говорит: зачем меня балуешь? Завтра уедешь - кто мне дрова колоть будет? Если ты такой заботливый, оставайся и живи здесь... 

-------------------------------------------------------

* Калбатоно (груз.) - вежливая форма обращения к женщине.

Там же, в Ланчхути. Шота привел меня в гости к соседу, который работает в Батуми, а в Ланчхути приехал навестить родителей. Сидим в саду за столом, уставленным снедью, пьем белое прохладное вино, закусываем зеленью, едим горячее лобио, умные разговоры ведем. Приятель - главный инженер Батумского консервного завода, жалуется на сложности жизни:      

- Полтора года как сняли директора, нового никак не назначат. Один всё тяну: производство, финансы, кадры...

- А тебя почему не ставят директором? - наивно интересуюсь.

- Откуда я знаю, почему, - разводит он руками. - Ну, не ставят...

- Может, кому-то денег надо дать?

- Так разве я против! Пускай скажут - сколько и кому. Когда в партию хотел вступить, мне сказали принести 20 тысяч. Я принес, отдал, меня приняли в партию. А сейчас - молчат.

В 1983 году Хатуна, явившаяся на свет в памятный день 15 октября, закончила десятый класс. Собралась поступать в Тбилисский пединститут на факультет русского языка, но  родители не имели денег на "вступительный взнос", и мечту о высшем образовании для старшей дочери им пришлось отложить на неопределенный срок.

Кажется, повторялась случившаяся за пару лет до этого история с молодой грузинкой Мананой, приехавшей во Фрунзе к родной тетке, которая обещала помочь племяннице с поступлением в мединститут. Провалив первый же экзамен, девушка духом не пала, решила через год повторить попытку, а до тех пор устроилась курьером к нам, в редакцию "Вечерки". В своей неудаче она винила тетушку. Однажды разоткровенничалась:

- Я, как приехала, сразу ей сказала: "Тетя, мне папа деньги дал, чтобы вы серьезным людям подарили, они мне помогут поступить". Она не послушала. Сказала, у нее есть друзья, они все сделают. А у нас никто никому не помогает за красивые глаза. Так я сейчас у нее живу, свою зарплату откладываю, еще немного родители добавят, тетю не буду слушать, деньги кому нужно подарю и поступлю в институт.        

Ничего не знаю о дальнейшей судьбе Мананы, да и зачем мне. Но знаю, что в Грузии, по крайней мере в те годы, серьезным людям не взятки давали, а "серьезные деньги дарили". Звучит прилично, выглядит неподсудно...   

Еще одна сценка, на ту же тему. Мы с моим завотдела Витей Никсдорфом и газетным художником Валерой Кайсаровым после сдачи материалов в номер решили заглянуть в ресторан "Киргизстан", как раз напротив редакции. Пришли, заказали по пятьдесят граммов коньяку. Сидим, смакуем. Вечер, а народу в зале непривычно мало. За соседним столиком - средних лет грузин, перед ним бутылка. Долго глядит в нашу сторону, потом встает и вместе с бутылкой подходит:

- Не возражаете, ребята, если я к вам подсяду?        

Станешь тут возражать, если человек пришел не с пустыми руками...

- Будем знакомы, меня Шалва зовут, - сказал он, устраиваясь поудобнее. - Вы что пьете?

- Коньяк, называется "Киргизстан".

- Разве это коньяк, генацвале?! Настоящий коньяк - вот! - подняв бутылку, он наклонил ее над нашими бокалами, уже успевшими опустеть. - Ну, что скажете?

Нам бы сказать правду, что напиток средненький, качеством нисколько не лучше, чем наш родной, киргизский, пожалуй, даже похуже, но до правды ли тут, когда пьешь на дармовщину.

- Классный коньячок, - кивали мы с довольным видом, а он нам подливал. Постепенно бутылка опустела, мы поднялись уходить.

- Э, нет, минуточку, - покачал головой наш поилец. - Сначала ко мне в номер зайдем.

Лифт поднял нас на пятый этаж. Вошли в номер. Шалва нагнулся, вытащил из-под кровати ящик с уже нам знакомым коньяком:         

- Там еще один такой же ящик есть, - похвастался. - Дочка у меня в ваш университет поступает, приехал ее поддержать. Как думаете, председателю приемной комиссии этого хватит? 

Мы заверили заботливого папочку, что двух ящиков грузинского коньяка хватит, чтобы  споить всю приемную комиссию с секретарем впридачу. На радостях он открыл новую бутылку... 

Осенью того же 1983 года мы с Заремой поехали в Крым, повидались с родственниками - ее и моими, потом взяли курс на Тбилиси, где нас ждали Гогуадзе.

Кратчайший путь из Крыма в Грузию ведет через абхазскую столицу Сухуми. Мы купили билеты на вечерний автобус до Тбилиси, уселись на свои места, время отправления - 20.00, как сказано в расписании. Много мест в автобусе оставались не занятыми, водитель то и дело выбегал на площадь перед автовокзалом, чтобы вернуться с новым пассажиром. Так прошел час, второй, пошел третий. Местный народ, видно, был привычен к здешним порядкам, но все же не выдерживал и время от времени начинал роптать. Водитель имел верное средство для подавления бунта:          

- Если сейчас же не замолчите - всех высажу и уеду в гараж.

И ропот стихал.

Тронулись в 1 час пополуночи. Расстояние до Тбилиси, 440 километров, предстояло покрыть часов за 7-8. Измученные ожиданием пассажиры почти сразу уснули, а ко мне сон не идет. Я уставился в ночное окно, пялюсь на роскошные особняки, стоявшие по обе стороны от шоссе, в нескольких сотнях метров друг от друга. Каждый в два этажа, каждый отделен от проезжей части чугунной литой оградой, с чугунными же воротами, от которых к дому вела широкая аллея с выстроившимися по обеим сторонам электрическими светильниками - их не меньше дюжины, и все включены, ярко освещая территорию перед домом. Свет горел и в первых этажах особняков, чего я, прибывший из мест, где принято экономить электроэнергию, "чтобы не нагорало лишнего", никак не мог понять. Наклоняюсь через проход к соседу-абхазцу, он тоже бодрствует:

- Объясните, уважаемый, к чему такая иллюминация, ведь ночь на дворе. И такие расходы сумасшедшие...

  Сосед как будто ждал случая меня, чужака для здешних мест, просветить. Теперь уже он ко мне наклонился и, стараясь не тревожить спящих, зашептал прямо на ухо: 

- Пойми, дорогой, человек купил или построил дом, заплатил пятьсот тысяч рублей, а может, целый миллион, он хочет, чтобы это видели все, кто мимо проезжает. Сам подумай, зачем он будет на электричестве экономить?

- У вас тоже есть такой дом? - невинно интересуюсь, предвидя ответ. И получил его:

- Если бы у меня был такой дом, разве я сейчас ехал бы с тобой в автобусе?..

Оставшиеся километры до Тбилиси я тупо молчал.         

Нам с Заремой, хоть и не сразу, все же удалось уговорить Шота и Лили, чтобы привезли в следующем году Хатуну к нам во Фрунзе, где имелся такой же вуз, а мой хороший знакомый обещал "без особых подарков", то бишь, за пару бутылок коньяка, помочь с поступлением. Наконец, родительское согласие получено, можно делать следующий шаг. Прихожу по знакомому адресу в редакцию "Вечернего Тбилиси", кладу перед заведующей отделом писем три машинописные страницы с кратким описанием моей "грузинской эпопеи". Помня, как за 17 лет до этого охладила мой пыл сотрудница секретариата, на сей раз я был настроен решительно.     

Шота, когда я ему рассказал о своем визите в редакцию "Вечерки", поинтересовался: "Сколько ты им заплатил?" - "Что значит заплатил? - не понял я. - Это мне, автору, полагается гонорар за статью". Он усмехнулся: "Валико, ты порядков наших не знаешь. Чтобы в газете появилась твоя статья, ты должен выложить 500 рублей, а если хочешь, чтобы про тебя не напечатали уже готовый фельетон, - это будет стоить тысячу".

Похоже, у моего друга были устарелые сведения: платить мне ничего не пришлось. Зарисовка появилась в тбилисской "Вечерке" уже после нашего отъезда из Грузии. Почтовый перевод из редакции на 30 рублей я получил уже во Фрунзе.

(Окончание следует)