Отражения

Александр Вертинский

Недавно в "Кругозоре" была опубликована большая статья Марии Мутловой "Жизнь свою отдав с улыбкой Родине своей…" в связи со 130-летием со дня рождения Александра Вертинского.  Страницы напряжённой жизни артиста, этакий культурный слой ХХ века. Прикосновение к культурному слою таит в себе не только следы былого и вехи событийного познания. Такие материалы ассоциативно неожиданно проявляют отклики на былое в собственном сознании.

Ныне я уже принадлежу к той небольшой части людей, которые могли видеть не кинематографического Вертинского, а живого артиста с исполнением на реальной сцене столь памятных песен. Конечно со скидкой на время, на возраст. Но эффект присутствия - это невосполнимо. Песни Вертинского - со сцены в памяти или ныне в записях - настраивают на размышления, на философский лад. Вспомнились строки Валентина Гафта:

Мы - лишь точки мирозданья,
Чья-то тонкая резьба,
Наш расцвет и угасанье
Называется - судьба.

Зеркало, гладь водяного простора - нет, я не о фотографическом отражении лиц и обстановки. За звуками песен Вертинского следует отражения чувств и событий в сложном переплетении времён и обстоятельств. Вертинский не располагает к прямолинейности и бытовизму. Некоторая вычурность и закруженность. Ну, а положа руку на сердце, много ли в жизни простого и предсказуемого...

Вертинский - артист, певец, поэт, композитор. Можно критически смотреть на каждую ипостась этого человека. Ворчливо и строго, так сказать. по Гамбургскому счету, можно сказать, что он не Качалов как артист, не Карузо как певец, не Цветаева как поэт, и даже не Дунаевский как композитор. Но он - Александр Вертинский - целая эпоха в культуре начала ХХ века. "Я был больше, чем поэтом, больше, чем актером. Я прошел по нелегкой дороге новаторства, создавая свой собственный жанр", - писал сам Вертинский. В Вертинском была особая эмоциональность, заставляющая становиться соучастником действа. Облик, текст, музыкальная линия - во всем индивидуальность, личностность, свежесть. Ну и какая-то особая красота...

Вертинский впервые появился на сцене в 1912 году. Это был московский Театр миниатюр. В первой рецензии его имя упоминалось так: "Много смешил Вертинский - еврей". В образе Пьеро он начал выступать на пару лет позже У нас нет возможности услышать звучание песен Вертинского самого яркого периода - начала ХХ века, когда он завоевал популярность на сцене с авторскими песнями.

 
До 1917 года был русский Пьеро с белой маской, политическая напряжённость подтолкнула артиста сменить белое кружево жабо на чёрное. Но этот образ продержался недолго, и все последующие годы Вертинский выступает в черном фраке.

Первые граммофонные записи русского шансонье были сделаны в 1930-1933 годах для фирмы "Parlophon" и "Odeon". В 1932 году были сделаны записи фирмой "Columbia". Записи Вертинского появились на пластинках фирм "Syrena Electro", "Victrola Record" и других. Но не советского Апрелевского завода. Среди 19 миллионов пластинок в год для "упадочного и жеманного" Вертинского места не было.

Единственная запись на пластинки в СССР была сделана в 1944 г. уже после возвращения певца в Москву из эмиграции, растянувшейся на четверть века. Большие же альбомы фирмы "Мелодия" появились только ещё через четверть века.

Мне довелось услышать песни Вертинского в старых записях, оказавшихся неисповедимыми для меня путями в домашней коллекции моей знакомой. Это были годы моих старших классов школы, последние сталинские годы. С тех пор прошло более 65 лет. Примерно столько же судьба отвела на всю жизнь замечательному артисту.

Манит, звенит, зовет, поет дорога,
Еще томит, еще пьянит весна,
А жить уже осталось так немного,
И на висках белеет седина.

В звучании песен было всё необычно. Непривычные интонации. Особая речь. Красивость. Трогающая сентиментальность. Первоначально это всё настораживало и провоцировало с юношеской безаппеляционностью выдавать какие-то ворчливые сентенции. Незаметно интонации артиста проникали вглубь, становились привычными и греющими душу. Появились вполне жизненные ассоциации. Артист из чужого далека приблизился.

Я даже не знаю, был ли тогда для меня Вертинский артистом и певцом, или это был аккомпанемент молодого восприятия жизни. Звучал голос артиста, шансонье, а проникал он своими эмоциональными обертонами вглубь. Воспринимал его не только слух, но и глаза, чувства, вибрации сердца... Ты сам становился инструментом, на котором играл исполнитель.

Песни Вертинского порождают множество аллюзий, жизненных ассоциаций. В бодром рассказе ухаря слышится:

А он - иной, но пусть он ждёт...
Пока мы кончим ужин!

Слышится рассказ растерянной девушки. И как бы вторит "маленькая балерина":

Я маленькая балерина
Всегда нема, всегда нема.

Жизнь порождает ситуации не столь вторящие, но мысленная реакция зачастую уходит к Вертинскому. Вертинский, конечно, не звучал с бравадой советской эстрады. Декадентская погружённость в себя отличала его песни во все периоды. Возможно, именно такая направленность вглубь и вызывает живое сопоставление с жизнью даже через много лет.

Я сегодня смеюсь над собой...
Мне так хочется счастья и ласки,
Мне так хочется глупенькой сказки,
Детской сказки наивной, смешной.

В 1954 году мне довелось с волнением оказаться на съёмках фильма "Анна на шее", в котором Вертинский играл роль всемогущего князя. Съёмки были у дома, соседствующего с институтом Химического машиностроения, в котором я тогда учился (ныне ул. Старая Басманная). Несколько секундный эпизод включал подъезд коляски с загримированным Вертинским к дому. Эпизод снимался в течение двух дней. Мы случайно оказались на улице в это время, но преподавателю не довелось уже увидеть нас на занятиях. Князю пришлось долго сидеть в коляске, кутаясь, вероятно, в не слишком тёплую шубу. Дубль за дублем - слуга выходил из коляски, чтобы позвонить в дверь, князь внимательно смотрел на дверь в ожидании появления хозяина. Эпизод ничтожный, но перед глазами Вертинский!.. 
 

Дом Муравьёва-Апостола, Москва, Старая Басманная, 23

"Анна на шее", 1954

 Я был на нескольких концертах Вертинского в последние годы его жизни. На фоне черного бархатного задника на сцене появлялся маленький человек, изможденный жизнью. Казалось, что ему много-много лет. Сейчас с отметки своего возраста кажется неестественным такое восприятие человека шестидесяти с небольшим лет. Возможно, в его облике был виден тяжёлый след непростой жизни, а, может, главную роль играло юношеское смещение оценок.

Программа концертов по-преимуществу включала самые известные песни, как сказали бы сейчас, шлягеры. На слуху были все нюансы былого исполнения, каждая интонация, каждое слово. Слух воспринимал даже не звуки сцены, а освежение памяти, обогащённое обликом ставших привычными многократно описанных манер артиста. Исполнение, обстановка захватывала... 

Сегодня музыка больна,
Едва звучит напевно
Она капризна, и нежна,
И холодна, и гневна.

Возможно, для такого экзальтированного восприятия требовалась предыстория вслушивания в его песни. На одном из концертов я был с близкой знакомой, для которой это было практически первое знакомство с песнями Вертинского. Она отнеслась не без скептицизма. Я невольно вспомнил свои первые впечатления от граммофонных записей.

Прошло много-много лет. Другая страна, другие условия и запросы. Но на расстоянии совсем небольшом - нескольких минут езды - живёт та самая знакомая с детства подруга, которая сдружила меня с Вертинским. Мы встречаемся, мы говорим, мы вспоминаем. При наших встречах в подтексте слышны те самые пластинки. Старые пластинки, 78 оборотов, которые и проиграть сегодня не на чем...

Вертинский скончался 21 мая 1957 года во время гастролей в Ленинграде - меньше, чем через месяц после последних концертов в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище. На памятнике - как бы фрагмент сцены, которая была для него жизнью. Цветник напоминает контур рояля.

Могила Александра и Лидии Вертинских

Я не претендую на общность моего восприятия уникальности Вертинского. Но я в этих заметках попытался коснуться эмоционального личного отношения - своего душевного отклика, вплетения в темы артиста событий личной жизни и отношений с сегодняшними людьми, общения с друзьями.

Вертинский, незабываемый Вертинский... Вспомнились строки Осипа Мандельштама:
Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
Я изучал твои чудовищные ребра,
Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
И я когда-нибудь прекрасное создам.

Ему удалось создать особый мир. Наделить его своим прекрасным "Я" - неповторимым обликом выдающегося мастера. Этот мир воспроизводится уже больше века. Этот мир откликается в наших душах воспоминаниями и переживаниями.