Блядская жизнь

1.

Они были блядями, обе. Именно в том классическом, словарном значении, когда не ради заработка: "не те бляди, кто хлеба ради" - хотя среди прочих равных они, конечно, выбирали кавалеров, которые могли обеспечить и хороший ресторан, и подарок. Это не было главным - им нужен был кураж: дым коромыслом, буйное, шумное, загульное веселье. Это было их страстью и их жизнью. Там, в этом угаре они, две уже заметно потасканные к своим двадцати трём высокие молодые женщины, - серые и расплывчатые с утра - преображались в ярких, весёлых и озорных созданий. Они не были красавицами, но в обеих сидел какой-то весёлый чертёнок, какой-то огонёк, приманивавший к ним мужчин - нет, не красный фонарик доступности - они были разборчивы, и на моих глазах не раз отшивали чем-то не потрафивших им солидных кавалеров. И вовсе не были они глупы или невежественны.

Одна из них - Катька - бросила после второго курса театральный институт, намекала туманно на любовную историю с великим режиссёром, ведущим курс; но, конечно, это был миф, и её совершенно законно отчислили за леность и постоянные гулянки.

Вторая - Ленка - и не скрывала, что выгнали её с третьего курса Инженерно-строительного за то же самое: прогулы, пьянство и хроническое безделье. Покуролесив какое-то время, Катька через кавалеров устроилась кастеляншей в баню - заведовать простынями и полотенцами. Работа была не пыльная, не денежная, зато не отнимала ни времени, ни сил, давала полную свободу и, что важно, прикрытие от статьи "тунеядство", под которую её всё рвался подвести районный участковый милиционер.

То ли был он действительно упёртым законником, то ли Катька ему не дала, но зуб он на неё имел, и при случае старался напакостить. Ленка перебивалась случайными заработками, работу не терпела вообще никакую, избегала её всеми силами, но, в отличие от подруги, со своим местным ментом находилась в приятельских отношениях (об основе которых было несложно догадаться), и он её не трогал.

День подруг начинался не рано - собирались они в Катькиной рабочей кладовке далеко за полдень, строили планы, пили для разминки что-то лёгкое: шампанское или сухое вино, курили, трепались и к вечеру отчаливали, уже переодевшись и накрасившись, на очередное приключение.

Собственно,  в бане я с ними обеими и познакомился, когда устроился туда по протекции на работу банщиком - да, да, для этого нужна была серьёзная протекция. Но это отдельная история.

Были они внешне дополняющими друг друга противоположностями. Пышная, белокурая, вальяжная, рассудительная Катька и худая, смуглая, черноволосая и живая Ленка. Развратные, ленивые и непутёвые - были они обе при этом удивительно добрыми созданиями и всегда, совершенно искренне и безвозмездно, старались помочь любому попавшему в беду. Не знаю - случайность ли это или действительно есть в женском русском типаже нечто такое, отчего выходят и мой рассказ, и чувства, испытываемые мной к этим героиням, похожими на великое множество гуляющих по русской литературе сюжетов о падших, но добрых женщинах, читая которые чувствуешь себя как-то неловко. Трудно поверить мне до сих пор в преображение и просветление Катюши Масловой или в реальность некоторых героинь Достоевского, но что тут поделаешь - они, эти две подруги - были именно такими. Они действительно искренне и бескорыстно старались помочь. Помогли они и мне, не бывшим ни их близкимю на тот момент, ни уж тем более интимным знакомым - это тоже случилось, но немного позже.

А вляпался я тогда в глупую историю с пивом. И цена вопроса-то была три копейки (буквально в три: именно на них поднял мой банный напарник, не посоветовавшись со мной, цену на продаваемое нами пиво) - округлил, чтобы сдачу не отсчитывать, - вот и завели на нас дело. Копейки, а дело это легко могло перерасти в серьёзную по тем временам уголовную статью о спекуляции. И вот тут-то эти две совершенно чужие мне девицы проявили живейшее участие в моей судьбе: нашли нужных адвокатов, к которым мы вместе ездили на консультации, каких-то знакомых высокопоставленных ментов, и так до сих пор я и не знаю - заступничество ли их помогло, или сработали какие-то другие, неведомые мне силы, но отделался я тогда лёгким испугом: штрафом на довольно незначительную сумму. Конечно, на радостях я пригласил обеих моих спасительниц в ресторан, и погуляли мы от души. Вот, собственно, отсюда, с этого момента и начались наши более тесные отношения - да, и интимные в том числе, но вот как раз они были только сопутствующими - приятным дополнением к дружеским, не более того. Вскоре я ушёл из бани - начиналась Перестройка, завязался какой-то бизнес, но с обеими девицами отношения сохранил, периодически встречался: выпивали, гуляли, обменивались новостями и сплетнями, болтали - они были интересными собеседницами.

2.

В тот раз, в начале восемьдесят восьмого, в ту недобрую, уже попахивающую грядущими талонами, нервозностью, неуверенностью и предвкушением чего-то страшного весну, Ленка приехала одна и сразу с порога огорошила новостью:

- Катька замуж выходит!

То, что обе они постоянно присматривали себе мужей, никакой тайной не было, и я не особо удивился:

 - Здорово! И кто этот счастливчик?

 - Югослав! - презрительно ответила Ленка, сделав перед этим длинную паузу, во время которой успела босиком - туфли она сбросила в прихожей и помчалась дальше в колготках - добежать до стола на кухне и выпить налитую мной заранее большую рюмку коньяка. Затем, уже расположившись поудобнее на кухонном табурете и закурив, принялась рассказывать:

- Мы их сняли в Прибалтийской...

- Сняли?.. Ну, Леночка, ты бы хоть как-нибудь завуалированней выражалась. Ты травмируешь мою нравственность, - попытался схохмить я, но Ленка не приняла игривого тона:

- Да иди ты в жопу! Да, сняли! Что ты из меня Мать Терезу делаешь? - Это было что-то новое. Я всегда избегал в общении с ними малейшего морализаторства и нотаций - да и кем бы я выглядел - сам же самым бессовестным образом этим и пользовался, но и она обычно не формулировала так жёстко. Как правило, это было: "Познакомились"  или "Они к нам подсели за столик" - милое, но понятное всем сторонам арго.

- Ну, ладно-ладно - не дуйся, - я не собирался ссориться.

- Да строители, обычные работяги - этот, правда, какой-то бригадир у них или прораб, - это Ленка произнесла с особым отвращением. Слово "прораб" из её накрашенных тёмно-красной помадой пухлых губ звучало особенно вульгарно и вызывало отвращение самим своим звучанием. - А Катька, дура, запала на него. И вот собирается замуж и уехать с ним хочет, - тут губы её скривились, голос задрожал, и я с удивлением понял, что Ленка - взрослая, битая, видавшая виды баба (в бане за ней закрепилась кличка "Копыто" - рассказывали, что умела она крепко лягнут противника или назойливого ухажёра в самые чувствительные места) - собирается заплакать. И вдруг подумал я, что за годы знакомства и достаточно непростые ситуации, в которых мне приходилось её наблюдать, я ни разу не видел её плачущей. Всякой видел: пьяной в хлам; с синяками на роже и на ляжках - битой очередным любовником - видел; после того, как затащили её в гостиничный номер и всласть поизмывались три кавказца - видел; даже с рубцами на заднице, когда выпороли её ремнями два курсанта военного училища, которых она продинамила - тоже видел, после этого она две недели спала только на животе. А вот плачущей - ни разу.

На свадьбу я не пошёл, ограничился посылом букета и оказался прав - по рассказам той же Ленки, закончилось буйное гуляние огромной коллективной дракой, битьём стёкол и посуды - видимо, сказались славянские корни сербского жениха и новой родни. Катька уехала с мужем в Югославию, с Ленкой я виделся всё реже и реже.

В один из своих не частых - раз в несколько месяцев - приездов она рассказала, что перезванивается с Катькой и даже переписывается. Я представил себе Ленку пишущей письмо, тщательно выводящей буквы и высунувшей от напряжения язык, засмеялся и напрасно: оказалось, что она не преувеличивает по своему обыкновению, и что письма действительно существуют. Они у неё были с собой. Взяла ли она их, чтобы продемонстрировать мне? - вряд ли. Эти несколько конвертов, перетянутые аптечной резинкой, были потёрты и явно болтались в её переполненной всяким барахлом сумке не первый день. И помнила она их почти наизусть. Кроме бытовых подробностей и нескольких грустных шуток в Катькином стиле, мне запомнилась одна - про то, что она всегда мечтала выйти замуж за миллионера, и вот, наконец, её мечта исполнилась: её муж получает несколько миллионов динаров (по тому курсу это было что-то вроде пары сотен долларов) в месяц - мне врезалось в память ощущение тревоги, сквозившее через наигранность корявых и, частенько, безграмотных фраз. Чувствовался страх. Мы ведь из своего далека ничего не видели и не понимали, что назревает. А там, на мест, уже остро пахло опасностью, уже висело в спёртом воздухе Балкан предчувствие грядущей беды.

Прошло буквально пару недель, и Ленка неожиданно объявилась снова. Позвонила, напросилась в гости, была на удивление смирна и тиха, а под конец визита, выйдя из ванной, уже одевшись и накрасившись, налила себе и мне, все ещё валявшемуся под одеялом на разложенной тахте, вина и предложила тост:

- Давай выпьем за меня.

- Всегда готов, - хмыкнул я, -  а есть повод?

- Я замуж выхожу.

- Вот здорово, - развеселился я, - а что ж молчала? - Наверно, это было не совсем то, что она надеялась услышать, и, буркнув что-то невразумительное, она стала собираться. Мне стоило больших трудов успокоить её, усадить и услышать, наконец, всю историю. Она ничем не отличалась от истории её подруги. С той лишь разницей, что мужик был не югослав, а швед, и не строитель, а, как сказала Ленка, "лесоруб". Впрочем, потом выяснилось, что так она и её товарки называла всех шведов, и что её-то муж оказался как раз не лесорубом, а бригадиром то ли электриков, то ли монтажников. Красивый, рослый и очень немолодой швед - я видел его один раз, когда приехал передать Ленке у входа в гостиницу "Пулковская" какие-то забытые ею вещи. Ни на свадьбу, ни на проводы я, конечно, не пошёл - да меня никто, собственно, и не звал.

3.

Я ничего не слышал о них почти два года. Время, заполненное, как нам тогда восторженно казалось, ломкой всего старого, неслось с такой скоростью, что когда Ленка позвонила, я разговаривал с ней так, словно расстались мы вчера, и был изрядно удивлён, когда она рассказала, что приехала она не одна, а с годовалой дочкой - маме привезла внучку показать. Рассказала она, что и Катька в Югославии родила сына, примерно в то же время, что и она - чуть-чуть раньше. А вот встретиться нам не удалось. Я был закручен какими-то новыми проектами, да и Ленка боялась оставить маленького ребёнка даже ненадолго со старой и больной матерью.

Прошло больше десяти лет. Всё изменилось: не стало страны, в которой мы жили, не узнать город, бывшие друзья не хотели узнавать друг друга при встрече, а вот этот голос, задорный, нагловатый и с лёгкой хрипотцой - я узнал сразу.

 - Ленка - ты?

 - А как насчёт того, чтобы сходить в баню?

 - Ну, если вот так - без здрасте и сразу в баню, тогда это точно ты.

 - Ладно, ладно, не сентиментальничай - вот там и поздороваемся.

Я позвонил в баню, в которой когда-то работал, и в которой мы познакомились, и заказал отдельный номер - теперь это было просто: баня стала частной. Новые владельцы перестроили её, превратив в солидное и совсем не дешёвое, как в наше время, заведение. В номере, который нам дали, кроме русской парилки, сауны и небольшого бассейна была комната для отдыха с диванчиками и столом, куда нам и принесли заказанный обед и какое-то спиртное - это они доставляли из ближайшего ресторана.

Здесь всё изменилось - мы когда-то и мечтать не могли, что можно будет устроить такой сервис в той пятнадцатикопеечной помойке, в которой и прошла часть нашей молодости.

 А вот Ленка изменилась мало, раздалась только немного, но ей это шло: скруглились, смягчились острые когда-то углы, движения стали плавней - теперь это была зрелая, ухоженная женщина. Мы пили, закусывали и говорили, говорили... Ленка жила в тихом зелёном пригороде Стокгольма, где по улицам бродили олени, а в парках носились непуганые белки, с тем же мужем и двумя детьми-подростками. Мальчик был немного, на полгода постарше девочки, и мой уже прилично затуманенный спиртным мозг как-то не сразу уловил, что здесь что-то не так. Только через какое-то время я сообразил и, конечно, не удержался.

 - Погоди, погоди, а как это у них такая маленькая разница в возрасте? И ты ведь дочку родила первой - я же помню!

 - Помнишь... ну, молодец, что помнишь, - Ленка помрачнела, налила снова мне и себе. - А Катьку помнишь?

 - Конечно, помню, о чём ты, мы просто ещё не добрались до неё в разговоре.

 - Ну, вот и добрались, - тихо сказала Ленка. - Вот давай за неё и выпьем. Не чокаясь.

То, что она потом рассказала, было и просто, и страшно одновременно, как бывает, когда, казалось, ставшие обыденными события, многократно виденные и уже привычные, но всегда происходящие с кем-то там, далеко, на экране телевизора, внезапно вторгаются в твой тихий мир и происходят с тобой, с твоими близкими. Ведь на экране стреляют в кого-то другого, смертники взрываются где-то далеко и калечат чьи-то чужие жизни, болеет и умирает кто-то другой.

 Катька не успела убежать. В самом начале той войны она попыталась выехать, но сначала муж не хотел отпускать ребёнка, потом мужа забрали в армию, а убегать было уже некуда - война была повсюду. Ребёнок выжил чудом - подобрали родственники мужа, успели сдать в детдом, а позже погибли и сами.

Ленка, примчавшаяся, как только это стало возможным, в разодранную на мелкие клочки бывшую Югославию, попав, по счастью, в короткий промежуток затишья в той веками непрекращающейся резне, смогла отыскать его. Помогли шведский муж, поехавший с ней, у которого нашлись какие-то друзья среди миротворцев, и деньги, которые она рассовывала всем, от кого хоть что-то зависело. Они вывезли маленького Катькиного сына в Швецию, где с огромными трудностями из-за отсутствия правильных документов усыновили. А вот Катькину могилу так и не нашли - наверное, где-то в общей яме закопали.

 Ленка рассказывала всё это просто, без пафоса, и ни на глазах, ни в голосе её не было слёз. Я слушал её молча и думал, что если бы эту историю мне рассказал кто угодно другой - я бы не поверил. А вот этой развратной, беспутной и лживой Ленке (а врала она раньше фантастически много, с упоением, заводясь настолько, что сама уже начинала верить в то, что сочинила) - верю.

 Мы посидели ещё немного молча. Ещё раз выпили, покурили. Потом она поднялась, легко поведя плечами, сбросила платье. Это была уже не та худая, угловатая девчонка - теперь это было плотное ухоженное тело сорокалетней рожавшей женщины, но в нём жила та же Ленка, которую не разглядел я тогда, раньше, не понял и не расслышал за шумом вечного застолья.

Она наклонилась ко мне, и в её маслянистых, не утерявших свой прежний блеск глазах, мелькнули те самые, задорные, блядские огоньки:

- Ну что? Пойдём попаримся... а потом давай кутнём по-настоящему, как когда-то, вместе, а?!.