ЭКСКУРСОВОД
Михаил ЮДОВСКИЙ- ...Миша, вы не хотите поехать в Бельгию?
Признаться, я немного удивился.
- Не хочу показаться невежливым, - ответил я, - но какое вам дело до того куда я хочу поехать, а куда не хочу?
- Вы не поняли. Это я приглашаю вас поехать в Бельгию.
- С вами?
- И со мной, и с моим мужем...
- Вы предлагаете мне menage a trois?
- Что я вам предлагаю?
- Ну, что-то вроде тройственных отношений.
- Вы с ума сошли! Послушайте, Миша, я и мой муж...
Тягу к этой области познаний я, видимо, унаследовал от одного из моих дедушек, бывшего в свое время доцентом на кафедре истории Киевского Университета. Впрочем, наследство досталось мне в несколько искаженном качестве: если дед мой любил историю в единственном числе, то я полюбил ее во множественном, в виде историй, которыми я щедро делился с друзьями и знакомыми - безотказными слушателями и добровольными жертвами моих мистификаций. Я даже прослыл специалистом в исторических вопросах, поскольку знал хоть что-то, в отличие от моих приятелей, по большому счету не знавших ничего. Я с упоением бросал семена фантазии в благодатную почву невежества, нисколько при этом не заботясь об урожае. Семена, меж тем, проросли и однажды наступило время жатвы. Слух обо мне дошел до совершенно незнакомых мне людей, которые решили открыть что-то вроде частного туристического бюро и устраивать поездки по Европе для обретавшейся в Германии русскоязычной публики. Как-то вечером мне позвонили и приятный женский голос осведомился:
- Алло? Здравствуйте. Это Миша? Можно вас так называть?
- Мишей можно, - ответил я. - А Иннокентием нельзя.
- Каким Иннокентием? - удивился голос.
- Никаким. Раз уж родители неосторожно назвали меня Мишей, не вижу повода называть меня как-нибудь по-другому.
Трубка хмыкнула.
- Вот и чудесно. Меня, кстати, зовут Ритой. Мы с мужем...
- Жаль, - сказал я.
- Что жаль?
- Жаль, что вы с мужем.
- О Господи! - сказала трубка. - Ладно, ближе к сути. Миша, вы не хотите поехать в Бельгию?
Признаться, я немного удивился.
- Не хочу показаться невежливым, - ответил я, - но какое вам дело до того куда я хочу поехать, а куда не хочу?
- Вы не поняли. Это я приглашаю вас поехать в Бельгию.
- С вами?
- И со мной, и с моим мужем...
- Вы предлагаете мне m?nage ? trois?
- Что я вам предлагаю?
- Ну, что-то вроде тройственных отношений.
- Вы с ума сошли! Послушайте, Миша, я и мой муж организовываем двухдневную поездку в Брюссель и Брюгге для русскоязычных туристов. Нам нужен экскурсовод. Один ваш друг порекомендовал мне вас как человека, который разбирается в живописи и в истории.
- Это который друг? - поинтересовался я.
- Алексей. Алеша Жаворонков.
- Леха, что ли? У вас устаревшие сведения. Он мне больше не друг.
- Почему?
- Потому что. Вы бы стали дружить с человеком, который, чуть сядешь с ним за стол, напивается, буянит и лезет в драку?
- Пожалуй, нет.
- Вот и он не хочет.
Некоторое время трубка молчала. Затем снова послышался голос Риты:
- Вы шутите?
- Шучу, конечно.
- То есть, наговариваете на себя?
- Естественно, наговариваю.
- Зачем?
- Чтобы вы были готовы к худшему и не разочаровались при встрече.
- Ну-ну, - проговорила Рита. - Так что насчет Бельгии?
- Хорошая страна, - сказал я. - Я там не был ни разу.
- Вот видите. А теперь мало того, что побываете, так еще и деньги заработаете.
- Сколько? - Я оживился.
- Триста марок вас устроит? Плюс ночь в гостинице с завтраком. Вы когда-нибудь зарабатывали триста марок за два дня?
- Нет. Только за одну ночь и без завтрака.
Рита вздохнула.
- С вами чертовски трудно разговаривать. Сколько вам лет?
- Тридцать один.
- А ведете себя, как двадцатилетний. Короче, вы согласны?
- Я-то согласен. Только как я буду водить туристов по городам, в которых ни разу не был?
- Не волнуйтесь, Миша. Этим займется брюссельский экскурсовод. Вашей обязанностью будет занимать людей историческими сведениями, пока мы будем ехать в автобусе, а также вести экскурсию в музеях. Расскажете о художниках, о картинах. Алеша говорил, что вы хороший рассказчик.
- Алеша сволочь, - заявил я.
- Почему это он сволочь?
- Потому что я всегда ненавидел экскурсоводов. А теперь по его милости сам таким стану.
- Знаете что, - сказала Рита, - если для вас это так принципиально - откажитесь и покончим с этим.
- Я что, идиот, отказываться от трехсот марок? Вы меня искусили. Я теперь Адам, соблазненный, изгнанный из рая и вынужденный в поте лица своего зарабатывать хлеб на суровых бельгийских просторах.
- Ну, слава Богу, - с усталым облегчением выдохнула Рита. - Значит, увидимся через неделю. Пока-пока.
Она с не слишком учтивой поспешностью повесила трубку.
- Хамка, - сказал я.
Затем подумал и набрал номер Алешки Жаворонкова.
- Да? - раздался в трубке его недовольный голос.
- Привет, Лёха, - сказал я. - А я в Бельгию еду.
- Я в курсе, - ответил Леха.
- А ты в курсе, что ты сволочь?
- В курсе.
- Я так и думал. Что тебе привезти из Бельгии?
- Пива бельгийского привези.
- Ладно. Привезу тебе пива и статуэтку Писающего мальчика.
- На чёрта мне сдался твой Писающий мальчик?
- Чтоб ты знал, для чего пиво пьешь. Слушай, а сколько этой Рите лет?
- Какой Рите?
- Которой ты меня с потрохами сдал.
- Аа... Сорок.
- Тьфу... Сволочь ты, Алеша.
- Я в курсе.
Он, не попрощавшись, повесил трубку.
- Хам, - сказал я.
Неделю спустя, в темное и промозглое ноябрьское утро, приправленное моросящим дождем и неспешно опадающими листьями, наш автобус с сорока пятью туристами на борту выехал в сторону Брюсселя. Общество подобралось почтенное - в основном это были немолодые уже люди лет пятидесяти, а то и шестидесяти, а одному старичку было от души за семьдесят. Разнообразила этот геронтарий молоденькая черноволосая девушка лет двадцати пяти с относительно приятным лицом и по-лошадиному большезубой улыбкой. Впрочем, путешествовала она не одна, а в компании родителей - столь же большезубой мамаши, заботливо присевшей по соседству с нею, и невзрачного на вид отца, расположившегося на сиденьи сзади и нежно дышавшего ей в затылок. Было около шести утра, я не выспался, да и остальные пассажиры откровенно клевали носами. Я рассудил, что столь сонливому собранию меньше всего в настоящий момент требуется аниматор и собрался было задремать, но в этот момент надо мною склонилась изящная фигурка.
- Прошу прощения, - сказала фигурка, - Миша - это вы?
- Миша - это я.
Даже в полутьме автобуса можно было разглядеть удивительной красоты лицо с большими зелеными глазами, мило вздернутым носиком и чуть припухлыми губами. Кончики вьющихся светло-русых волос щекотнули мне лоб.
- Кто вы, нежный ангел? - поинтересовался я.
- Рита. - Лицо улыбнулось. - Мы с вами имели удовольствие беседовать по телефону.
- Какая, всё же, сволочь, - покачал головой я.
- Что?!
- Алёшка Жаворонков - сволочь.
- Я смотрю, вы очень любите вашего друга, - Рита снова улыбнулась.
- До беспамятства. Я привезу ему из Бельгии несколько бутылок пива и каждую из них разобью о его идиотскую голову.
- За что такая немилость?
- За то, что он мне сказал, будто вам сорок лет.
- В самом деле, сволочь. Мне всего тридцать девять.
- Врете!
- Странная у вас манера делать комплименты..
- Это потому что я изыскан до грубости. Слушайте, Рита, садитесь рядом со мною. Пассажиры спят, рассказывать им что-либо бессмысленно. А вам одной я расскажу такое...
- Историю Бельгии?
- Да хоть Новой Зеландии. Какая вам разница.
- Расскажете позже. И не мне, а всему автобусу. Отдыхайте, я должна вернуться к мужу.
- А зачем? - Я попытался остановить ее. - Он, небось, тоже спит без задних ног.
- Да, Максик уснул.
- Максик? - изумился я. - Вы с котом путешествуете?
- Почему с котом? Макс - это мой муж.
- Спаси и помилуй, - сказал я. - Ну и нравы у вас в семействе.
- А что вам не нравится?
- Что мне не нравится? Мне не нравится война в Югославии и селедка под шубой.
- И при чем тут моя семья? Мы Югославию не бомбим.
- А селедку под шубой делаете?
- Так, - сказала Рита, - у меня, кажется, начинается дежавю недельной давности. Очень вас прошу, отдыхайте, Миша. Когда надо будет, я вас разбужу.
С тем она и удалилась. Я и в самом деле заснул и проспал пару часов. Разбудили меня тусклые лучи ноябрьского утреннего солнца, неохотно пробивавшиеся сквозь завернутое в тучи небо и конопатое от засохших дождевых капель окно автобуса. Большинство пассажаров также успели проснуться и теперь оживленно наливали себе из термосов кофе и чай, с шумным удовольствием пили и закусывали бутербродами. Я почувствовал голод, а поскольку сам я не запасся ни едой, ни напитками, люди стали вызывать во мне раздражение. Когда раздражение мое готово было перерасти в ненависть ко всему роду человеческому, раздалось потрескивание микрофона, а за ним голос Риты:
- Доброе утро, дорогие мои. Надеюсь, вы успели немного поспать. Сейчас девять часов утра, около двенадцати мы должны прибыть в Брюссель. А пока наш германский экскурсовод скрасит нам оставшиеся часы поездки увлекательным рассказом о стране, в которую мы направляемся. Прошу вас, Миша.
Под вежливые аплодисменты я встал и направился в голову автобуса. Рита передала мне микрофон, улыбаясь одними губами и поглядывая на меня с некоторой тревогой.
- Молитесь, - тихо произнес я, весело ей подмигнув.
Она покачала головой и села на свое место.
- Уважаемые дамы и господа, - торжественно начал я., - через час наш автобус пересечет границу Германии и Бельгии. Название "Бельгия", к слову сказать, имеет древние римско-эллинские корни и происходит от латинского "белла", что означает "прекрасная" и греческого "гея", что означает "богиня земли" или просто "земля". То есть "Бельгия" в переводе на русский - "прекрасная земля", в чем нам в самое ближайшее время предстоит убедиться.
Краешком глаза я заметил, что несколько человек отложили бутерброды, достали блокноты и ручки и прилежно записывают за мною всю эту околесицу.
- Кхм-кхм, - послышалось чье-то покашливание.
"А нечего жевать, когда я повествую", - подумал я и продолжил:
- Впрочем, наиболее дотошные этимологи полагают данное прочтение неверным и склоняются к версии, что первая часть названия восходит к латинскому "беллум", что означает "война". То есть "Бельгия" - по их мнению - "земля войны".
Я усмехнулся. Несколько пассажиров снисходительно хихикнули, как бы отметая подобную глупость. Я решил наказать их за излишнюю самоуверенность.
- Что ж, - сказал я, - в этом предположении есть свой резон. На сравнительно малой бельгийской территории то и дело велись войны. Вспомните сражение при Ватерлоо, газовую атаку близ города Ипра и, конечно же, всем вам известную битву под Гентом.
Часть пассажиров многозначительно кивнула, припоминая.
"Странно, - подумал я, - выходит, эта битва не мне одному приснилась".
- Кхм-кхм, - кашлянул всё тот же голос.
"Хоть бы кто его по спине похлопал, чтобы он не подавился своим бутербродом", - заботливо подумал я и вновь продолжил:
- На битве под Гентом мне хотелось бы остановиться поподробнее. Это было одним из самых жестоких и кровопролитных сражений в истории Средневековья. Сопоставить с ним можно разве что битву при Креси во времена Столетней войны. Но это произошло много раньше и никак не связано с историей Бельгии, поэтому не будем отвлекаться. Под Гентом сошлись в поединке армия гёзов принца Оранского и отборные войска испанского короля Филиппа Второго, коими предводительствовал герцог Альба. Любопытно, что цветом Оранского дома был, что не удивительно, оранжевый, Альба же в переводе с латыни означает "белый". Поэтому некоторые историки называют битву под Гентом "оранжево-белой битвой", хотя, - я нахмурился, - как по-моему, война - не лучший повод для острословия. Особенно если учесть, что в сражении этом полегло в общей сложности около пятидесяти тысяч человек.
Мне очень хотелось есть, взору мысленно рисовался кусок бифштекса с жареным луком, и воображение мое с каждой секундой делалось всё свирепее. Я описывал Гентское сражение .с такими кровожадными подробностями, что некоторым дамам в автобусе стало не по себе. Тогда я решил подпустить немного романтики и рассказал о кузине принца Оранского, в которую якобы влюбился грозный герцог Альба.
- К сожалению, - вздохнул я, - история эта, вместо того, чтобы приблизить войну к развязке, сделала ее только длительней и ожесточенней.
- Почему? - удивился чей-то женский голос.
- Потому что связь эта получила огласку и дошла до ушей ревнивой герцогини Альба. Можете себе представить, что за скандал она учинила своему супругу... И тому пришлось сражаться с удвоенной свирепостью, чтобы отвести от себя подозрение. Увы, мужчины всего лишь воюют, но подталкивают их к этому женщины. Вся история тому свидетельство. Вы не устали?
Пассажиры протестующе загомонили, давая понять, что готовы слушать дальше.
"Какое-то сборище мазохистов", - подумал я.
Чтобы проверить свою гипотезу относительно мазохизма публики, я рассказал о том, как кузина принца Оранского, не вынеся вероломности герцога Альбы, покончила собой. Послышались вздохи, а некоторые всплакнули. Я решил сгустить краски еще сильнее и, пылая от негодования, поведал о том, как герцог расправился с уже побежденными гёзами. Слушатели негодовали вместе со мной. Еще немного, и я сплотил бы их в маленькую армию, готовую броситься в сражение с испанцами. По счастью, в это время автобус остановился около заправочной станции с магазинчиком и бистро, и Рита объявила, что у нас есть полчаса времени, чтобы справить свои дела, перекусить и перекурить. Я выскочил из автобуса и первым делом с наслаждением затянулся сигаретой. Рита подошла ко мне.
- Знаете, - сказала она, - ваш друг Алеша, хоть вы и называете его сволочью, оказался прав: вы действительно хороший рассказчик. Я заслушалась. Признайтесь, вы оканчивали исторический факультет?
- Боже упаси! - ответил я. - Я закончил летное училище.
- Правда? - удивилась Рита. - А почему же вы...
- Почему не летаю? Высоты боюсь.
Рита покачала головой.
- Не могу понять, - сказала она, - когда вы врете, а когда говорите правду.
- Как будто я это могу понять, - вздохнул я. - Кофе не хотите?
- Спасибо, я уже позавтракала.
- Тогда я вас покину ненадолго.
Я направился в бистро, купил бутерброд с ветчиной и кофе в картонном стаканчике. После завтрака кровожадность моя улеглась, и если б мне снова пришлось рассказывать о битве под Гентом, я бы, пожалуй, закончил ее мирными переговорами. С оставшимся кофе я вышел на улицу и закурил еще одну сигарету. Утренний воздух был удивительно свеж и бодрящ, нежно и чуть печально пахло прелыми листьями, вкус кофе и сигареты с ненавязчивой тонкостью дополнял ощущение поздней осени.
- Кхм-кхм, - раздалось у меня под ухом знакомое покашливание.
Я обернулся. Рялом со мною стоял старичок из автобуса, которому я насчитал семьдесят лет с гаком. Старичок был очень маленького роста, почти на голову ниже невысокого меня, лицо выдавало в нем человека интеллигентного и добродушного.
- Извините, если мешаю, - проговорил старичок, - Миша... Вы позволите называть вас так?
- Странно, - ответил я. - Почему-то все спрашивают позволения называть меня моим именем.
- Что ж, прекрасно. Разрешите представиться: профессор Айзенштат. Профессор истории, - уточнил старичок.
Я приязненно улыбнулся, с некоторой снисходительностью признавая в нем коллегу.
- Причем моя специализация, - продолжал старичок, - история Бельгии и Нидерландов эпохи Средневековья.
Я изобразил нешуточную радость и протянул профессору руку. Тот с сомнением пожал ее.
- Миша, - сказал он, - объясните мне, Бога ради, с какой стати вы расхулиганились?
- Простите, профессор?
- Зачем вы издеваетесь над людьми? Что за чушь вы им рассказываете? Я как специалист по Бельгии и Нидерландам...
- Боюсь, профессор, что в ваших несомненно глубоких познаниях имеются, всё же, некоторые пробелы, - сказал я. - Никто из нас, увы, не совершенен.
- Не наглейте, - поморщился старичок. - Лучше объясните, что это еще за "белла гея"? Откуда вы взяли этот вздор? Бельгия названа по имени племени...
- Белгов, - закончил я.
- Так вам это известно? - изумился профессор.
- А почему бы нет?
- Тогда зачем...
- Потому что так интересней. Кому нужны какие-то дурацкие белги? Еще, не дай Бог, с белками перепутают, а потом будут рассказывать знакомым, что, мол, экскурсовод сообщил им, будто Бельгию назвали в честь белок. Я не хочу прослыть невеждой.
Профессор Айзенштат укоризненно покачал головой.
- Историческая наука... - начал он.
- История - не наука, а поле для игры воображения, - перебил я.
- Я смотрю, ваше воображение уже доигралось до битвы под Гентом, - саркастически заметил профессор. - Из какого пальца вы высосали эту битву?
- А почему бы под Гентом не произойти какой-нибудь битве? - пожал плечами я. - Эти гентцы такие темпераментные...
- Миша, - взмолился профессор, - я уже немолодой человек и боюсь, что не переживу ваших россказней о темпераментных фламандских парнях. У меня такое ощущение, что я не первый профессор, которого вы пытаетесь свести с ума.
- Не первый, - сознался я. - Первым был профессор математики, которому я пытался доказать, что если пятьдесят процентов от пятидесяти - двадцать пять, то двадцать пять процентов от двадцати пяти - пятьдесят. Я настаивал на принципе транзитивности, а он наставивал на том, что я идиот.
- Ну-ну, - проговорил профессор Айзенштат. - О каких еще событиях вы намерены поведать нам за оставшиеся часы поездки?
- Об отделении Западной Фландрии от Восточной, - ответил я. - Если вы, конечно, не против.
- Спаси вас Бог, - вздохнул профессор. - Скажите, в ваших словах бывает хоть крупица правды? Или вы всё на ходу выдумываете?
- А вам не всё равно? Или я неинтересно рассказываю?
- Нет, отчего же, - усмехнулся профессор. - Рассказываете вы интересно. Занимательно, во всяком случае. Но ведь людям хочется знать факты, а не ваши измышления.
- Если людям хочется знать факты, - отрезал я, - пусть полистают справочник. А я - экскурсовод, а не справочное бюро.
По приезду в Брюссель мы разместились в очень неплохой четырехзвездочной гостинице, причем номер мой оказался на одном этаже с номерами большезубой девушки, ее родителей и Риты с супругом Максом. Макс и в самом деле напоминал кота - сытого, ухоженного, ленивого, может быть, даже кастрированного. Он то и дело впадал в какое-то блаженное оцепенение, вальяжно щурился и разве что не мурлыкал. Рита обращалась с ним, как с любимым домашним питомцем, оберегая от невзгод и напастей окружающего мира:
- Максик, сядь поудобней... Максик, поправь шарф, ты простудишься.... Максик, оставь чемоданы, в отеле есть носильщики.
Макс был, скорее всего, ровесником Риты, но выглядел гораздо старше своей моложавой супруги, и я никак не мог понять, что нашла эта красивая, умная и энергичная женщина в котообразном муже с темпераментом выложенного на блюде студня. Пока тот то ли дремал в номере, то ли созерцал малопривлекательный вид в окне, Рита успела развесить вещи, переодеться и оббежать всю нашу группу, сообщив, что через час нас ожидает автобус для обзорной экскурсии по Брюсселю. В автобусе Макс снова погрузился в дрему, и я, присев позади него и Риты, едва удержался от искушения гаркнуть ему что-нибудь в ухо.
- Все на месте? - осведомилась Рита. - Прекрасно. Позвольте мне представить нашего брюссельского гида, Снежану, которая будет сопровождать нас в экскурсии по городу.
- А Миша? - неожиданно спросила большезубая девушка.
Родители с укоризной глянули на нее, что-то сердито прошушукали, она смутилась и покраснела.
- Не волнуйтесь, Миша без работы не останется, - усмехнулась Рита. - Он будет нашим экскурсоводом в музее и, может быть, добавит что-то от себя, пока мы будем гулять по городу.
- Вы даже не представляете, насколько от себя, - заверил я Риту.
Тем временем микрофон взяла Снежана. Это была высокая и страшно худая женщина лет тридцати с прямыми черными волосами и такими же черными глазами.
- Добри день, - произнесла она почему-то с акцентом. - Рада приветствовать на вас в Белгия.
- Что она на нас рада? - шепотом спросил я у Риты. - К чему такое эротическое начало?
- Она болгарка, Миша, - также шепотом ответила Рита.
- В каком смысле "болгарка"? - не понял я. - Шлифовальная машина?
Рита, не удержавшись, прыснула. Снежана с легким недоумением глянула в ее сторону. Рита смущенно улыбнулась ей и повернулась ко мне.
- Миша, уймитесь, Бога ради, - тихо проговорила она. - Вы меня ставите в неловкое положение.
Автобус тронулся и покатил по брюссельским улочкам. Откровенно говоря, для европейской столицы выглядел Брюссель несколько однообразно и даже провинциально. Снежана вещала что-то о Лакенском дворце, где проживал бельгийский монарх, о соборе Святых Михаила и Гудулы, о брабантской готике и фламандском барокко. Голос ее звучал усыпляюще монотонно, сильный акцент и болгарские словечки, обильно пересыпающие русскую речь, превращали информацию в забавную невнятицу. Особенно приятно было услышать, что "Брюксел не толко столица на Белгия, но и седалище на множество международни организации". Наконец, мы остановились невдалеке от Гран-Плас, цетральной площади старого города, вышли из автобуса и продолжили путешествие пешим ходом. Площадь была великолепна. Почти вся она утопала в огромном цветочном ковре, окаймленном старинными, необычайной красоты строениями. Под нависающим пасмурным небом цветы выглядили чужеродно празднично и пестро. Снежана вновь затарабарила - о ратуше, о Хлебном доме, о зданиях гильдии. Скучающей цепочкой наша группа пересекла площадь, свернула на прилегающую улочку и остановилась у фонтана с маленькой скульптурой Писающего мальчика. Мальчик с самым сосредоточенным выраженеием лица журчал в раковину небольшого фонтана и делал вид, что ему совершенно не до туристов.
- Пред вами, - сообщила Снежана, - одна от главных достопримечательности на Брюксел - Маннекен Пис, или Маленьки Жюльен. Легенда голосит, что в четырнадцати век во время гримбергенска война одно детято попикало на враже войско.
- Что попикало? - переспросили из толпы.
- Детято... Ээ... Дитя. Ребенок. - Снежана смутилась. - А по друго предание детято попикало на горящи боеприпасы и изгасило пожар.
- Разве можно таким образом потушить целый пожар? - изумился кто-то.
- Еще как можно, - вмешался я. - В свое время в Москве не нашлось маленького, но отважного любителя пописать, и та сгорела от копеечной свечи. У каждого города должен быть свой писающий мальчик.
Снежана с удивлением глянула в мою сторону и продолжила повествование о крошке Писе. Когда она предложила проследовать дальше, я вновь подал голос:
- У брюссельцев, к слову, есть немного странная традиция: если вы хотите благополучия в семье и достатка в доме, нужно потереть Писающему мальчику то место, откуда проистекает его слава. Сами понимаете - Европа...
- Это уже чересчур! - раздался рядом со мною знакомый голос профессора Айзенштата. - И давно, позвольте узнать, появилась эта традиция?
- Только что, - невозмутимо ответил я. - Но люди уже трут. Посмотрите, еще немного и у ребенка начнется бронзовая эрекция.
В самом деле, многие из нашей группы, кто украдкой, а кто и откровенно, потирали "детету" пиписку.
- Чего не сделаешь для дома и семьи, - философски заметил я. - Не хотите присоединиться, профессор?
- Благодарю, - ответил профессор Айзенштат. - У меня дома всё в порядке. Да и с головой пока тоже. Что еще вы намерены предпринять с нашей группой? Убедите ее вскарабкаться на Атомиум?
- Вы меня пугаете, профессор, - покачал головою я. - Даже в мой извращенный ум не могла забрести столь изощренная фантазия. Пойдемте, мы отстаем от группы.
Группа наша, меж тем, разделилась на две части: одни послушно плелись за Снежаной, другие образовали мою свиту. В их числе были большезубая девушка, следующие по пятам за ней родители и профессор Айзенштат, которого мои бредни по какой-то неведомой причине завлекали больше исторически подтвержденных сведений от Снежаны.
- Миша, ну что ж вы ничего не рассказываете? - улыбнулась мне своей лошадиной улыбкой большезубая девушка.
- Честно говоря, - я улыбнулся ей ответно, - мне просто неловко отнимать хлеб у нашего брюссельского гида. Но если вы настаиваете...
- Пожалуйста, - попросила она.
- Что ж, с удовольствием. Тем более, что мы находимся в местах, где на каждом камне невидимыми буквами начертано: История. Например, в этом доме, - я указал на четырехэтажное здание в стиле барокко, - родился автор знаменитой "Легенды об Уленшпигеле" Шарль де Костер.
- Неужели? - тихо и с иронией проговорил профессор Айзенштат. - Для меня это приятная новость.
- Для меня тоже, - столь же тихо ответил я.
- Шарль де Костер, - продолжал профессор Айзенштат, - если вас это не смутит, родился в Мюнхене.
- Да? - искренне удивился я. - Ну, это он, конечно, погорячился.
- Кхм-кхм, - привычно кашлянул профессор.
- Миша, а в этом доме кто родился? - на сей раз очень вовремя вмешалась большезубая.
- Многие, - ответил я. - Очень многие. Родились, жили, умерли... Слушайте, - я шепнул ей на ухо, - давайте незаметно отстанем от остальных. А то ходим, как детсадовцы за воспитательницей.
- А... разве так можно? - удивилась она.
- Нужно. Вы зачем в Бельгию приехали?
- Как зачем? Что-то увидеть, что-то узнать...
- Много же вы увидете и узнаете с этой дурацкой экскурсией. Чтобы увидеть и узнать, надо бесцельно бродить, нырять в переулки и закоулки, присесть в каком-нибудь баре и выпить пива или кофе. И наступит момент, когда город вам скажет сам: "Привет, будем знакомы".
- А как же родители? - девушка с сомнением глянула на мамашу с отцом. - Они будут волноваться.
- И отлично, - заверил я ее. - Это нормально, когда родители волнуются о своих детях. Дайте руку.
- Зачем?
- Дайте.
Она робко протянула мне руку, я ухватился за нее и довольно ловко утащил большезубую добычу с улицы в переулок.
- А теперь бежим, - велел я.
Мы пробежали по переулку, свернули в следующий, затем еще в один.
- Всё, - сказал я. - Можем спокойно прогуливаться. Пока они нас хватятся и снарядят по нашим следам погоню, мы уже будем вне зоны их бдительности.
- Куда вы меня затащили? - полуиспуганно-полувосторженно поинтересовалась моя спутница.
- В Чрево Брюсселя.
- Куда?
- Да не пугайтесь вы. Это такой райончик возле Гран-Плас, где полно всяких кафешек, забегаловок, ресторанчиков и пивных. Посидим где-нибудь, я вас пивом угощу.
- Я не люблю пива.
- А вы его пробовали когда-нибудь?
- Нет.
- То есть, вы его платонически не любите.
- Как это?
- Вот и я не понимаю - как. Про платоническую любовь слыхал, а с платонической нелюбовью сталкиваюсь впервые. Вас как зовут?
- Лиля.
- А вы знаете, Лиля, что писал Оноре де Бальзак Эмилю Золя? "Быть в Брюсселе и не попробовать бельгийского пива - всё равно, что побывать в Париже и не влюбиться". Правда, на момент смерти Бальзака Эмилю Золя было всего десять лет, но читать он уже умел.
Мы углубились в Чрево Брюсселя, поглотившее нас с той веселой прожорливостью, которую фламандские живописцы так любовно запечатлели на своих полотнах. Отвсюду неслись запахи свежей выпечки и кофе, жареного мяса и колбасок, рыбы и прочей морской живности, радостно звенели стаканы и кружки, важно позвякивали о фаянс тарелок металлические приборы. Несмотря на ноябрь - довольно, впрочем, теплый - люди сидели за столиками прямо на улице, наслаждаясь своею праздностью. Мы с Лилей присели за один из столиков.
- Так я вас убедил насчет пива? - спросил я.
- Не знаю... Наверно.
- От "наверно" до "согласна" всего четверть шага. Сделайте этот крохотный шажок, пока не пришел официант. Чтоб нам не сидеть перед ним с глупым видом.
- Хорошо, вы меня уговорили. Вы всегда так быстро уговариваете людей?
- Я не уговариваю, - усмехнулся я, - я заговариваю. Делюсь мыслями и увиденными картинками. Знаете, иногда от этих мыслей и картинок у меня так распухает голова, что если я не выплесну их на кого-то, то начинаю мычать от боли, как недоенная корова.
- А рассказываете вы очень занятно, - сказала Лиля. - И так много знаете... Про битву под Гентом, например. Я вот никогда про нее не слыхала.
- Я тоже. Пока не рассказал о ней в автобусе.
- Как это?
- Да так. Не было никакой битвы под Гентом.
- Вы что же, ее придумали?
- От первого до последнего слова.
- И про кузину принца Оранского?
- Почему же... Наверняка у принца была кузина и не одна.
- И она покончила собой?
- Не исключено. Одно скажу вам точно: она умерла. Все его кузины умерли.
- Почему умерли?
- А вы хотели бы, чтоб они по пятьсот лет жили?
Тут к нам подошел официант и я заказал две кружки "Стеллы Артуа", потому что это был единственный сорт бельгийского пива, который я знал.
- Так, - нехорошим тоном произнесла Лиля, - а Шарль де Костер?
- Он тоже умер, - мрачно ответил я.
- Я понимаю, что он умер. А вот то, что он будто бы родился...
- Он не будто бы, он действительно родился, даю вам слово. Сами рассудите - как можно умереть, не родившись.
- В том доме, на который вы показывали?
- Лилечка, - ласково начал я, - какое вам дело до того, родился Шарль де Костер в этом доме или нет? Дом от этого не стал лучше, а Шарль де Костер хуже. Поверьте, в этом доме рождались другие люди. Рождались, жили, умирали, влюблялись, ссорились, мирились, изменяли, хранили верность, рожали детей и подсыпали друг другу яд. И это самое увлекательное, что есть на свете. Весь этот нездоровый интерес к знаменитостям - мелкий снобизм, помноженный на комплекс неполноценности. Взгляните вон на ту гостиницу. Старенький отельчик, каких тысячи. Но стоит повесить в нем табличку над лестницей, будто по этим ступенькам скатился в пьяном виде Фридрих Второй и расквасил себе нос, как публика валом туда повалит. Для людей почему-то станет жизненно важным самолично повидать то место, где Фридрих Второй расквасил себе нос. А теперь представьте, что в этом отеле в каком-нибудь недорогом номере жила никому не известная девушка, бежавшая от будушего супруга, за которого ее хотели выдать насильно. Поселившись в гостиницу, она неожиданно влюбилась в молодого сына хозяина, который полюбил ее ответно и тайком от отца приносил ей по утрам в номер кофе и самые свежие булочки, а по вечерам украшал ее невзрачную комнату цветами. О том, каковы были их ночи, промолчим с присущей тому веку стыдливостью. Но, в конце концов, последствия этих ночей так сказались на молодой девушке, что сделались заметны окружающим. Хозяин гостиницы, сложив в уме два и два, отлично понял, каким ветром ей надуло парус, наорал на своего сына и велел ему отпрвляться в провинцию к тетке и не высовывать оттуда носа. Молодой человек оказался хорошим сыном и плохим возлюбленным. Он уехал, даже не попрощавшись с девушкой, а хозяин гостиницы просто вышвырнул ее на улицу. Девушка, сама не своя, целый день бродила по городу, а затем вернулась к отелю и у самых его дверей бросилась под колеса проезжавшего мимо экипажа.
- Неужели всё так печально закончилось? - всхлипнув, спросила Лиля.
- Может быть, - ответил я. - А, может, и нет. Может, молодой человек послал своего папашу подальше, взял девушку и отправился с ней бродяжничать по стране, пока на далекой ее окраине они не нашли уголок, который приютил их, и они жили в нем долго и счастливо. Вопрос не в этом. Вопрос в том, что значительней - судьба никому не известной девушки или расквашенный нос Фридриха Второго.
В это время официант принес нам пиво.
- А историю про девушку... вы ее тоже придумали? - спросила Лиля.
- Какая разница? - ответил я. - Даже если она не произошла, то вполне могла произойти. Не здесь, так в другом месте. Вот что, Лиля, давайте-ка чокнемся этими кружками с пивом, сделаем по глотку и перейдем на "ты".
- Это как-то... слишком быстро... - смутилась Лиля.
- Быстро? - возмутился я. - Да я вам столько о себе порассказал, что иному на полжизни хватит. Я ведь, можно сказать, покаялся перед вами. Как хотите, а я не могу сидеть с человеком за одним столом, пить с ним пиво и говорить ему "вы". Это, в конце концов, невежливо.
- Говорить "вы" невежливо?
- Конечно. Потому что каждый человек неповторим. Когда говоришь ему "ты", то подчеркиваешь эту неповторимость, а когда обращаешься на "вы" - смешиваешь со множеством.
- Миша, - покачала головой Лиля, - вы какой-то... очень странный. Вы говорите совершенно неправильные вещи, а они почему-то звучат правильно...
- Если я начну говорить правильные вещи, - ответил я, - можете не пить это пиво, а вылить его мне на голову.
- Зачем?
- Чтоб я остыл и пришел в себя. За знакомство!
Мы чокнулись кружками и сделали по глотку. Точнее, я сделал глоток, а Лиля робкий глоточек.
- Ну как? - спросил я.
- Горькое...
- Горькое тоже может быть вкусным. Ты побольше глоток сделай, не бойся.
Лиля зажмурилась и отхлебнула с треть кружки.
- А теперь?
- Не знаю... Ой, у меня что-то голова закружилась!
"- Это от познания неведомого и запретного. Когда Золушка впервые попала на бал, у нее вообще крышу снесло, так что она даже не заметила, что приехала во дворец верхом на тыкве. До того ошалела от новизны ощущений, что запустила в принца туфлей, выбежала из дворца и стала орать: "Карету мне, карету!" Затем пришла в себя - а перед нею вместо кареты тыква, вместо лошадей мыши, а вместо бального платья смирительная рубашка с завязанными на спине рукавами.
- Я не хочу приходить в себя, - заявила Лиля.
- И замечательно, - кивнул я. - Наконец-то ты рассуждаешь здраво. Слушай, может, ты проголодалась? Давай я закажу что-нибудь поесть.
- Нет, это как-то... нехорошо.
- Что нехорошо?
- Что вы... что ты на меня будешь тратиться.
- Зато по-честному.
- Почему по-честному?
- Ну, сама посуди: ты приехала в Бельгию, выслушивала мою околесицу и заплатила за всё это деньги. Я тоже приехал в Бельгию, несу здесь чепуху в свое удовольствие, развлекаюсь, похищаю девушек и мне еще за это платят. Должен же я восстановить справедливость.
- Ты такой богатый?
- Сегодня богатый, завтра бедный. А когда буду умирать с голоду, приползу к твоей двери и ты меня накормишь винегретом. Накормишь?
- Накормлю.
- А напоишь?
- Напою. А почему ты будешь умирать с голоду?
- От нестабильности доходов. Постоянство - штука надежная, но уж больно скучная. Непостоянство веселей.
- А ты давно работаешь экскурсоводом?
- Да какой я экскурсовод! Это так, ветхая заплата на ярком рубище. Единственным стоящим экскурсоводом, которого я знаю, был Вергилий. Он водил Данте по таким удивительным местам и рассказывал о них такую вдохновенную чушь, что ею уже без малого семь веков зачитываются. А я - так, погулять вышел. Лиля, ты не ответила, что мы будем заказывать?
- Да я не голодная.... Я лучше еще пива. - Лиля сделала глоток и неожиданно положила голову мне на плечо. - А ты во всем непостоянен?
- Ну, что ты... - почему-то смущенно проговорил я. - Я постоянен в своем непостоянстве.
- С тобой весело.
- С тобой тоже. - Я обнял Лилю.
.- Что ты делаешь? - спросила она, не остраняясь.
- Ничего особенного, - ответил я. - Развязываю рукава смирительной рубашки у тебя на спине.
В отель мы вернулись поздно вечером. В фойе, на обтянутой плюшем скамейке под фикусом, сидели Лилины родители. Мамашу колотила дрожь, отец был бледен, как восковая фигура. Над ними склонилась Рита и, видимо, их успокаивала.
- Да не волнуйтесь вы так, - донесся до нас ее голос. - Лиля - взрослая девочка, погуляет по городу и вернется.
- Уже вернулась, - подал голос я.
Лилины родители оцепенело глянули в нашу сторону. Затем с удивительной синхронностью вскочили и бросились к нам.
- Лиля! Где ты была?! Ты совсем совесть потеряла! Мы тут с ума сошли! Мать выпила весь корвалол! Я спрашиваю, где ты была?
- Папа, - начала было Лиля, но отец не дал ей закончить.
- Не смей перебивать, когда тебя спрашивают! Мы тебя по всему городу искали!
- Считайте, что нашли, - снова вмешался я. - Двадцать пять процентов можете взять себе, остальное - государству.
Родители моей спутницы покосилась на меня, как на некий разговаривающий предмет, и снова обрушились на Лилю.
- Ты где шлялась? Ты с вот этим вот шлялась?
- Меня, между прочем, Мишей зовут, - с обидой напомнил я, но меня продолжали игнорировать.
- Что ты делала весь день? Чем от тебя пахнет? Он напоил тебя?
- От нее пахнет дарами Брюсселя, - пояснил я. - И что значит напоил? У меня с собой соски нет, да и дочь ваша на младенца не похожа.
- С вами, молодой человек, я отдельно поговорю, - заявил папаша. - Вы похитили мою дочь! Вы ее напоили! Вы совратили ее...
- Попрошу меня не оскорблять, - твердо проговорил я. - Я целомудрен, как история Древней Греции, и добродетелен, как "Песня Песней".
- Вы хоть понимаете, что мы чуть не сошли с ума?
- Это изумительное пограничное состояние, - ответил я. - В такие минуты люди пишут поэмы, симфонии и картины. Надеюсь, что и вы провели это время с толком.
- Наглец! Я вас убью!
- Если вы меня убьете, я на вас смертельно обижусь и не буду с вами разговаривать.
- Леня, отойди на секунду, - вклинилась в разговор Лилина мать.
Она подошла ко мне вплотную, посмотрела мне в глаза и замахнулась.
- Я вижу, вы хотите дать мне оплеуху, - не двигаясь с места, сказал я. - Точно так же обошлась одна вдовая брабантская герцогиня с блистательным Лоэнгрином. На герцогинину дочку Эльзу напали в лесу волки, Лоэнгрин вступил с ними в неравный бой, убил кровожадных тварей и спас Эльзе жизнь. А когда он доставил девушку во дворец и та предстала перед матерью в разорваных одеждах, возмущенная мамаша решила, что это спаситель ее дочки так постарался, и отвесила вдохновенному Лоэнгрину пощечину.
- Леня, что он несет? - изумленно уставилась на мужа Лилина мать, так и застыв с поднятой рукой. - Какая брабантская герцогиня? Какие волки? Какой Лоэнгрин? Этот человек хочет, чтоб у меня начался новый приступ?
- Этот человек хочет есть, а еще больше спать, - отрезал я. - Послушайте, бдительные и любяшие тиранозавры, вашей дочери двадцать пять лет, она взрослый и умный человек, а вам всё хочется выгуливать ее на поводке, как несмышленную болонку. Прекратите над ней издеваться, дайте ей дышать свободно.
- Лилечка, - мамаша, не слушая меня, прижала к себе дочь, - скажи, он приставал к тебе? Он пытался тебя поцеловать?
- Что значит пытался? - удивился я. - Просто поцеловал. Она хорошо целуется для узницы с двадцатипятилетним стажем. Трогательно, нежно и очень искренне. Лиля, не молчи всё время, скажи что-нибудь.
- Мама... папа.... - тихо пробормотала Лиля. - Простите меня.... Я... Как глупо всё... Я не думала.... Я не хотела... Простите...
- Пойдем в номер, дочка, - сказал Лилин отец, нежно ее обнимая. - Всё будет хорошо.
- Всё будет прекрасно, - добавил я. - И не забудьте по-новой завязать рукава у нее на спине.
- А с вами, молодой человек, я вообще не желаю разговаривать, - отрезал родитель.
- Да и у меня дела поинтересней найдутся, - ответил я. - Спокойнейшей вам ночи.
Я вышел из фойе на улицу и закурил. Вечер потихоньку превращался в ночь, звезд почти не было видно из-за растрепаных облаков, краешек одного из которых пытался прободнуть тоненьким рожком серп молодой луны. Внезапно вид ночного неба заслонили чьи-то ладони, прилегшие мне на глаза...
Окончание следует.