КАПИТАН

В  поликлинике на углу Большой и Малой Бронной, где мне много лет   довелось лечиться, на третьем этаже, против физиокабинета,  висела в свое время стандартная Доска почета, разграфленная, как тогда было принято, на две равные половины:  наши передовики и наши ветераны. Под ветеранами подразумевались участники Великой Отечественной войны, но поскольку коллектив был по преимуществу женский, похва-стать ими поликлиника не могла, и фотографий на этой стороне доски было раз-два и обчелся. И потому невольно привлекал к себе взгляд  портрет бравого капитана с  казацкими усами и  обвитой змеей чашей на погонах. У всех остальных были только сержантские лычки.

Звали  капитана с фотографии Борис Владимирович Бондарь, и для за-всегдатаев поликлиники не составляло секрета, что работал он в стома-тологическом отделении, а если точнее - зубным хирургом. Работал столько, сколько я себя помнил, пожалуй, что с самого открытия этого учреждения. Но до поры до времени нужды мне в его специальности не было, и, просиживая в очереди к зубным терапевтам, я лишь краем глаза фиксировал неспешно выходящего из соседнего кабинета седоватого мужчину с наружностью гнома в наглухо завязанном за спиной халате и обнаженными до локтей крепкими, как клещи, руками  да слышал его  скрипучий, без модуляций, голос: "На удаление есть кто-нибудь?". И сурово обведя глазами притихшую, как бы сжавшуюся под этим  взглядом очередь, он скрывался на "женской половине", за дверью своих коллег, у которых, в отличие от хирургов, пауз в работе почти, как известно, не бывает.

Но однажды приспичило и мне, и случилось это как раз под Новый год, тридцать первого декабря под вечер. Не могу сказать, чтобы зуб этот у меня болел, да и зашел я в поликлинику совсем по другому поводу. Но поднявшись зачем-то на последний этаж, я обнаружил, что у дверей стоматологов никого, и вспомнил безнадежный вердикт своего врача на-счет моего разрушенного зуба.  "Вот сейчас бы одним махом  с  ним и разделаться", подумал я и сбежал в регистратуру, чтобы заказать кар-точку. А потом опять поднялся на лифте и стал обреченно ждать, когда ее принесут.

На миру,  говорят, и смерть красна, и минуты ожидания в пустом коридо-ре показались мне  особенно тягостны. А когда над моей головой рявк-нул громкоговоритель, приглашая войти, я вздрогнул, как от удара элек-трическим током. Голос у Бондаря, и без того не отличавшийся мело-дичностью, многократно усиленный динамиком напоминал грозный глас у входа в преисподнюю.

Я оглянулся. В коридоре по-прежнему  ни души. Из кабинета при мне то-же никто не выходил, так что видеть меня там не могли, а фамилия на карточке им ничего  не говорила.  В общем, свой отступательный маневр я мог совершить анонимно и без свидетелей. И, осторожно привстав, я сделал несколько как бы случайных шагов по коридору,   а поровняв-шись с  входной дверью, круто свернул на лестницу.
Не знаю, сколько бы еще я тянул с этой висевшей надо мной, как дамок-лов меч,  процедурой, если б не нечаянно подслушанный разговор в по-ликлинической очереди. Пожилая женщина утешала молодую: "Это он только с виду такой мрачный да суровый, а руки у него золотые". Это и решило дело. И уже день спустя я выходил из  кабинета Бондаря с оде-ревеневшей челюстью, но с  приятной легкостью в груди, убедившись, что руки у него действительно золотые. А суровость, как стало ясно в дальнейшем, была напускная, что так часто  встречается у стеснитель-ных от природы натур.

И теперь уже  со спокойным сердцем (может быть, даже слишком спо-койным) садился я всякий раз в его кресло при очередном удалении, по-тому что зубы у меня так и летели. Но однажды случилось ЧП: он вырвал мне не тот зуб.

Моей вины в том не было никакой. Я пришел к нему с карточкой, где все было прописано черным по белому, сел в кресло и раскрыл рот. Придир-чиво его осмотрев и сверившись с записью, Борис Владимирович потя-нулся за шприцем. Боли я, как всегда, не ощутил, но успел заметить, как нелегко дается  этот  зуб моему дантисту. Собственно, мне еще никогда так зубы не рвали: он  долго изо всех сил его раскачивал, пока тот не оказался у него в руках, что не доставило, конечно, удовольствия и его пациенту. Возможно, будь я стоматолог,  пожалуй, сообразил бы, что по-добным манером удаляют только нижние клыки, но не много ли требо-вать от обычного терапевта? И лишь придя домой и заглянув в зеркало, я обнаружил свой разрушенный коренной  красующимся на прежнем месте, а рядом с ним зияющую дыру.

Справедливости ради следует сказать, что и удаленный и оставшийся зубы мало чем  отличались друг от друга: какие-то бесформенные  пень-ки на месте высившихся   когда-то литых красавцев. И, если уж на то пошло,  зуб, оставленный мне Бондарем, больше походил на свой точе-ный прообраз, тогда как им вырванный не был уже похож ни на что. А истинное их отличие было открыто не глазу, но рентгену: в удаленном зубе сохранялись еще крепкие корни, на которые мой врач Валентина Николаевна имела виды на случай протезирования. Уцелевший же зуб прогнил до самых корней. Словом, врачебная ошибка имела некоторое оправдание и была внутренне мной прощена -  мол с кем не бывает, ведь все ж как-никак коллеги. Зато с ней никак не хотела мириться моя Валентина, и сколько я ее ни удерживал, побежала-таки на следующее утро в соседний кабинет выяснять отношения.

Бондарь пришел с изменившимся лицом. Была задета его профессио-нальная честь, и, сколько я успел понять, случай, подобный нынешнему, был в его практике впервые. Завязалось бурное объяснение, на которое стянулись врачи от соседних кресел, причем сам я для тяжущихся сто-рон как бы перестал существовать - имела значение лишь моя зубная формула. Шел скрупулезный подсчет всех присутствующих и отсутст-вующих зубов, периодически сверяемый с записью в карточке.

Кипятилась Валентина Николаевна, но и Бондарь обнаружил нешуточ-ный темперамент, который  трудно было предположить за его всегдаш-ней невозмутимостью - словно проснулся в нем тот самый капитан с фо-тографии. И только один я,  возможно, по легкомыслию, сохранял фило-софическое спокойствие посреди этих бурлящих  страстей: утраченный зуб, как казалось мне, их не стоил.   
Стороны разошлись, так и не придя к согласию, а Бондарь ушел к себе мрачнее тучи, ошибки своей не признав, но, может быть, лишь публично. Потому что, встречаясь со мной в коридоре, он теперь не только отвечал на мое приветствие, но иногда и здоровался первым. Чувствовал ли он все-таки за собой вину или оценил мое поведение во время той разбор-ки, но, казалось, он ко мне потеплел, что я успел  заметить в ходе наших, разумеется,   не прервавшихся с того случая "свиданий" в его кабинете. Но главное, он сделался свободнее  в моем присутствии, когда заходил на половину своих "девочек", как он их называл, и я, сидя в кресле с раскрытым ртом, ловил краем уха их непринужденный треп, который они умудрялись вести не отрываясь от  бормашины.

Здесь он был просто Боря, и здесь он служил объектом постоянных под-калываний и подтруниваний, на которые, однако,  не обижался, лениво и как бы  нехотя отшучиваясь. А еще, как я стал это постепенно понимать, его здесь  любили. Быть может, за этим он и ходил сюда прежде всего, чтобы погреться  в лучах этой любви. Потому что если в течение тридцати лет изо дня в день заниматься одним и тем же делом, от этого можно в конце концов и устать. К тому же, в отличие от своих женщин, он избегал брать больничные листы и за тридцать лет, кажется, так ни одним и не воспользовался.

Но раз в году, обычно в сентябре, в так называемый бархатный сезон, Борис Владимирович брал отпуск и  уезжал в Гагру. Сообразовывать с кем-то свой отпуск надобности ему не было, потому что на всю поликли-нику он был  такой один, и на время его отсутствия хирургический каби-нет просто закрывали. Ну а больным ничего не оставалось, как терпели-во ждать его возвращения (тем, кто мог ждать) или же брать направле-ние в другую поликлинику. Но большинство предпочитало все-таки ждать.

Однако в ту осень ждать пришлось почему-то долго. Миновали уже все сроки, а Бондарь  все не появлялся. Коллеги его как-то неопределенно отмалчивались. А потом на двери появилось маленькое объявление, что удаление зубов будет теперь проводиться только дважды в неделю. И в ближайший же понедельник на пороге знакомого кабинета возник новый, очевидно, временный его хозяин, тоненький практикант в очках и в сверкающем всеми оттенками синевы халате. Больные повздыхали, повздыхали, но - куда денешься - потянулись на прием к молоденькому хирургу.

И все-таки Бондарь появился. Неузнаваемо изменившийся, с землистым лицом, он, как обычно, возобновил свой  прием, правда, теперь уже только в  послеобеденную смену. Выходить, как прежде, к восьми утра, стало ему, очевидно, не под силу.

И снова сидели под его дверью  группки страждущих. И все так же, за-ставляя вздрагивать, раздавался из динамика его скрипучий голос, при-глашая войти очередную "жертву". Только вот народу перед хирургиче-ским кабинетом день ото дня все убывало. Но достигалось  это скорее всего искусственно: просто коллеги, видя его состояние, изыскивали всевозможные пути, придерживая больных или направляя их в обход Бориса Владимировича  в другие медучреждения. А он, хоть и догады-вался, должно быть, об этой тактической хитрости, но не подавал вида.

И так продолжалось половину ноября и весь декабрь. А потом заболел я сам и месяца два не появлялся в поликлинике. Было, как говорится, не до зубов. А когда вновь поднялся на пятый этаж, то сразу все понял. До-носившийся из динамика бархатный баритон красноречиво свидетельствовал, что в хирургическом кабинете воцарился новый его хозяин. Только уже не временный, а постоянный.

С исчезновением Бондаря жизнь в стоматологическом отделении, ко-нечно, не остановилась. Все так же полны были его коридоры и слышал-ся из-за дверей "ободряющий"  визг и свист  бормашин. Но что-то все же неуловимо переменилось. Поскучнели что ли врачи? Потускнел ли их обычный непритязательный треп, потерявший свою былую искромет-ность? Теперь доктора обменивались репликами все больше по делу: кто что достал из товарного дефицита, у кого какие проблемы со здоровьем и т.д.

Нет, не рискну сказать, чтобы  был он, как теперь говорят, неформаль-ным лидером или душой этого маленького коллектива. Но казалось, что именно эта не поддающаяся определению субстанция и ушла с его смертью из этих стен. А особенно, когда их, один за другим, стали поки-дать старые сотрудники… 

А вскоре наросла и новая генерация больных, которым уже ничего не говорило имя старого хирурга. Как и та непритязательная Доска почета, выброшенная, должно быть, давным-давно за ненадобностью, на кото-рой красовалась когда-то его фронтовая фотография.