СТАРУХИ

Старуха сидела в кресле на маленькой террасочке, щурила свои почти ничего не видящие глазки, грела косточки.  Солнышко в эту весну было совсем не щедрое, такое же подслеповатое как и она. Но все-таки это был свет. Свет помогал ей различать хотя бы контуры предметов, а при очень ярком - она могла разглядеть даже лица.

- Поесть бы чего...

- Ты же только что ела.

- Не помню.

- На-ко вот конфетку.  Память сыграла с ней злую шутку. Ей с трудом удавалось вспомнить и понять, чего от нее хотят эти люди, постоянно мучающие её вопросами: какой день, как зовут, сколько лет? Да откуда ей было знать, сколько ей лет. Много. 65? 80? Кого же напоминает эта крикливая, темноволосая женщина, нервно расчесывающая ей волосы:

- Ты мама моя?  Иногда в ответ на мучительные попытки что-то вспомнить, память выхватывала из небытия такие яркие и разные куски её жизни - детство, бабушка, доченька.  - Настасья, да как же ты с малыми-то управишься? Батька-то их, поди женился? Можа к себе заберет?

- Забирал уж. Одного в детдом, другого в ФЗУ, а на девчонку краля евона озлилась. Грех-то какой - сироты ить.

- Ничё не сироты, и не причитай мне тут. Внучата мои, кровинки родные. Выдюжим.  Хорошо-то как! Тепло в избе. Пирогами пахнет. В школу сегодня не идти. Учительница сказала, чтобы не приходили, пока в школе печь не починят - задымила. Вот бы её подольше налаживали.

- Ты бы, девонька, вставала, солнышко вон как высоко.

- Ба, да рано еще. А с чем пироги?

- Поднимайся, милая, возьми пирогов, да к Тайке снеси ейным постояльцам, наголодались в своем Ленинграде.

- Бабуль, а как поют-то  слышала? Вчера они в клубе все собрались и давай на разные голоса выводить - чудно! Наши-то совсем не так поют.

- Ну, эти-то по-ученому,  капела-ли как, а наши по-простому, по-деревенски. Давай-ка, неси. С пирогами-то веселей запоют, а! 

Сунула ноги в валенки, закуталась бабушкиным пуховым платком - один нос торчит.  

- Ба, я скоро...    - чуть приоткрыла дверь, чтобы избу не выстудить, прошмыгнула сквозь щель, благо, махонькая, и бегом к  соседям. Мороз щиплется, подгоняет. А солнце такое, что глаза зажмурь.

У Таисьи дом большой, народу полно: младших двое, да эвакуированных двое - женщина с мальчишкой. Тае недавно пятнадцать исполнилось, она старшая в семье - и за мать, и за отца. Мать хворая, почти не встает, отец на фронте. Вот и управляется Таисья сама и с домочадцами, и по хозяйству. 

Пироги разлетелись вмиг. Тая малышей за книжки усадила, постояльцы на репетицию ушли, а сама к ней с вопросами.

- Тебе пошто имя такое дали? Розочка - вроде ненашинское.

- Опять ты, Таисья! Говорила же тебе, не знаю. Мамке нравилось, видно.

- А от батьки-то твоего писем не было?

- Нет. Ни от дядьки, ни от папаньки. Как ушли, так и не шлют весточки. Бабушка извелась вся, думает, я сплю, не слышу, как она молитвы бормочет всю ночь: Господипоилуй, Господипомилуй. А писем-то все равно нет. А ваш пишет?

- Да, было в том месяце. Говорит, скоро приедет, только фрицев добьет.

- Скорей бы... Ты писать будешь. так спроси, может, он там где наших встретит, так пусть передаст папке, что я во второй класс-то с одними пятерками перешла, как он наказывал. Таисья глядит заговорщицки, вроде хочет спросить что-то  страшное, наконец, решается   и шепчет вплотную прижавшись к Розкиному уху:

- А то бают, что теточка твоя - враг народный...

- Дураки, не верь, бабуля сказала, что ошиблись, скоро разберутся и выпустят. Враги - это фрицы, а теточка-то что, она же добрая, какой же она враг тебе!

- Вот и я говорю, что добрая, братика твоего из детдома забрала. И веселая какая - и частушек сколько знает, а анекдот как расскажет - ухохочешься. Она ведь в сельсовете лучшей машинисткой была. 

- Бабуля сказала, враки все, скоро вернется.

- Только тетка Августа тоже говорила, что ошибка, когда её Матрену забрали, столько годов прошло и где она?.. Ты, Настасье-то не говори, что я спрашивала, ей и так тяжко.

- Угу, не скажу. Тай, а ты как думаешь, скоро война кончится? Вот бабуля обрадуется, она так ждет, так ждет, говорит, вот победим и все домой придут и весело будет и счастливо заживем.  - Мама, давай-ка лекарство выпьем...  Верка пытается поддержать чашку в непослушных старухиных руках, но вода все-таки расплескивается и, переодевая  мать в сухое, она думает: Господи, за что? Бедная ты моя.

- Верочка, это ты что ли?

- Узнала!

- Ты меня не бросишь?

- А ты меня?  Холодно. Ох, как холодно. В избе. На улице.

- Ба, ба, не бросай меня-а-а-а-а...  Таисья оттащила от мертвой Настасьи ревущую Розку, завернула в теплый платок малого и увела к себе, наказав домашним никуда их не отпускать. Сама вернулась и захлопотала о похоронах. Пришла старая Августа - двоюродная сестра Настасьи, да ближайшие соседи.  Не густо. Что ни говори, а дочка-то - враг народа. Мало ли чего. От греха подальше. Люди... Настасью собрали быстро, положили в наскоро сколоченный гроб. Старухи побормотали молитвы, крышку решили забить сразу, чтобы на кладбище не задерживаться - в январе морозы злые. Засыпали мерзлой землей, вывели не кресте дату и имя, потоптались около,  кто украдкой перекрестился, кто-то из баб подвыл чуть и потянулись назад. Заглянули в избу - не топлено, зеркало полотенцем прикрыто. Таисья подала по стопке за упокой Настасьиной души. Помянули молча. Вспомнили, что старшая дочь Настасьи где-то в Средней Азии. Да разве её найдешь. А дети-то как? У всех своих ртов полно, да эвакуированных. Таисья, окинув взглядом осиротевшую вдруг избу, отрезала:

- У меня пока поживут, а там видно будет.

Все облегченно вздохнули. Разошлись по домам. Холодным был январь 45-го года.  Отец  и дядя Володя пропали без вести, тетка была в ГУЛАГе. Розочка у Таисьи до конца войны жила. В 49-м нашлась старшая дочь Настасьи и забрала девочку в Среднюю Азию. Чуть позже, освободившись, туда же приехала и теточка. Роза закончила вечернюю школу и поступила в землеустроительный техникум в Самарканде. Жили на квартире. Веселое было время. Учеба давалась легко.

-Тебе бы, Новоселова, картины писать, а не планы чертить, - говорил преподаватель картографии, рассматривая с обратной стороны ватманов ее карандашные наброски портретов то почти фотографически узнаваемых студентов и учителей, то забавные шаржи.

- Ну что Вы, Керосин Бензинович, кто же Голодную степь поднимать будет!  Вера бережно разгладила слегка пожелтевшие тетрадные листочки - рисунки матери - смешные человеки, красивая алая роза, домик с кошкой на окне.

- Верочка, иди домой, жарко. Смотри, что я тебе нарисовала.

Это была единственная возможность заманить дочку домой отдохнуть от полуденного зноя. "Стрекоза моя кареглазая. Как же похожа на него,"- думала Розочка нежно поглаживая спящую Веру по головке, ручкам, ножкам.

- Вера у меня фартовая, - это уже позже с гордостью говорила старуха своей няньке, когда та, добрая женщина, переодевала, кормила, давала лекарства и вела долгие разговоры, коротая день и ожидая прихода с работы Веры.

Куда только не заносила ее судьба с мужем-механизатором: какие-то совхозы, кишлаки, поселки. Съемные углы, комнаты в общаге, коттеджи, квартиры. Ссоры, пьяный муж, разводы, примирения. Что вспомнить? Единственное светлое пятно - доченька. Девочка росла хорошенькой, резвой, толковой. В школу на собрания ходить - одно удовольствие - круглая отличница, умница. Вся жизнь в ней, ее заботах и тревогах.

- Мам, ты почему не красишься, платья себе не шьешь?

- А ты что, стыдишься старой матери?

Как же ей объяснить, что вся ее жизнь - это она, Вера и сынишка. После развода с мужем Роза разрывалась между работой и детьми: накормить, одеть не хуже других. Шила по ночам Верке обновы. Когда о себе-то думать?

Когда Вера поступила в университет, жизнь превратилась в ожидание приездов дочери и писем. Приезжала Вера регулярно, а писала коротко и сухо. Она заранее знала, что в очередном длинном письме матери бесконечные жалобы на тоску и одиночество. Верка злилась и не дочитывала их до конца. Она не понимала, почему мать так скучает по ней, ведь дома был братишка и тетка матери все время жила с ними.  Брат, мать и бабка и она с сынишкой - так они и жили все вместе. Жизнь у  Верки не сложилась, сына ее растили все вместе. "Радость наша - внучок",- говорили бабки. А она работала, работала, работала... Сын вырос, мать состарилась, часто болела, ее тетка держалась молодцом, даже по дому помогала. Брат отделился.  Заглядывал с утра и вечером проведать парализованную Розочку. И она засыпала с одним и тем же вопросом:

- А завтра придешь?  Теперь всю свою любовь она перенесла на своего сына, все остальные существовали в ее суженном сознании как тени, какие-то люди, заставляющие ее пить лекарство, умываться, отвечать на дурацкие вопросы, прерывая  бесконечные мысли и воспоминания о чем-то и ни о чем. 

Тетка умерла вдруг. Не болела, не жаловалась. Просто изжила себя, 93 года - это долго.

Розе сказали, что она уехала.

И тут Верку позвали замуж. Когда ей было не этого. Когда она уже и не ждала. 

- Мам, я замуж выхожу.

- Да ты ведь старая уже...

- Ты благословишь меня?

- Ну да, конечно. Благословляю... 

Старуха лежала уже несколько дней без сознания. Ненадолго приходя в себя, она то говорила, что доченька где-то бегает, жарко, надо бы сходить поискать ее, то вдруг ей казалось, что это она сама, девчушка с облупившимся носиком, и мать или бабушка ищет ее, разомлевшую  и уснувшую под солнцем у реки.

- Доченька, Верочка. Мам, Баушка...  - Вуууу ... - воет ветер, хлещет ветками по стеклу.

- Мааа...  - воет Верка.  Вера сидит в кресле, солнышка в этом городе мало. Книжка лежит у нее на коленях, не читается. Глазами пробежала по странице, еще раз и еще. Нет, никак не получается. Мысли далеко,  там, где живет сын. Как он там, мальчик мой? Давно нет писем, занят, наверное. Надо написать ему.