Жан Татлян. Осенним светом полна голова

В пору брежневского застоя он покинул нашу некогда общую страну, а через два десятка лет вернулся с триумфом, надолго, но не насовсем. Несколько располнел в сравнении с собой прежним, но все так же элегантен, с благородной сединой и с голосом, который, даже заметно изменившись с годами, может принадлежать только ему, Жану Татляну.

- Надеюсь, вы не слишком загордитесь, если скажу, что мои сверстники, чья молодость пришлась на 60-е - начало 70-х, любили вас не только за красивый голос и прекрасный репертуар, но еще и за то, что не замарали наш слух пением песен о родине и партии...

- Ага! Приятно, что вы это отметили. Да, я никогда не стелился под коммунистическую идеологию, не писал и не пел песен о красном флаге, о серпе-молоте, они были не в моем стиле, не в моем тоне, хоть я и понимаю, что кому-то приходилось их петь...

- ...чтобы жить припеваючи, уж простите за плоский каламбур. Но моим и многих любимцем был не Кобзон, который пел при всех режимах, а Жан Татлян. Красивое имя дали вам папа с мамой...

- Жан, Роберт, Гамлет, Артур, Гарри - у армян популярные имена.

- Такое имя в сочетании с такой фамилией словно создано для сцены. Правда, к нему необходима капелька таланта...

- А вот этого, если Богом не дано, в магазине не купишь.

- Вам, к счастью, дано. Вы родились в греческом городе Салоники. Как ваши родители оказались в Греции и что их потом привело в Советский Союз?

- Мать и старшие сестры моего отца в 1915 году, спасаясь от геноцида, бежали из Турции в Грецию, а он выбрал Одессу, прожил там пять лет. У него была обувная фабрика. Когда к власти в России пришли большевики, он уехал во Владивосток, где Советами пока не пахло, и открыл такую же фабрику.

Выучил русский язык, говорил на нем без акцента. После того, как и туда пришли Советы, он оставил фабрику, собрал в саквояж деньги и драгоценности, сел на пароход, сорок суток добирался до Марселя и через Красный Крест разыскал в Салониках свою мать и сестер.

Там же он встретил мою маму, Сатеник, отец ее звал ласково - Сати. Первыми у них родились два моих брата, за ними я. А с 1946 года началась кампания по возвращению армян на историческую родину, в Армению, где их ждет счастливая жизнь, как уверяла сталинская пропаганда.

- И ваша семья стала одной из ее многих жертв...

- Туда хлынули более 100 тысяч армян, бежавших из Турции в США, Грецию и Египет, в Сирию, Иран и Францию. Наша семья погрузилась на пароход. У отца к тому времени снова была обувная фабрика, на ней работали 30-40 человек, он их уволил, остаток товара, оборудование, дом, мебель - все распродал за копейки, за гроши, так ему не терпелось поскорее отправиться - куда? На родину!

Прибыли в Ереван - и сразу же начался кошмар. Местные нас приняли как чужаков: не только диалект, но и быт наш отличался от ихнего, и манера одеваться. В нас с братьями за то, что мы летом ходили по улице в коротких штанишках, мальчишки швырялись камнями. Жилось семье трудно.

Время послевоенное, холод, голод, вши. Случались дни, когда в доме куска хлеба не было. В канун 1 мая и 7 ноября шел в магазин, набирал коробку разноцветных воздушных шаров, с вечера их надувал, а утром люди, идя на демонстрацию, у меня эти шары покупали. Почти все вырученные деньги я отдавал маме на хозяйство, немного откладывал, копил на гитару.

- Очень вовремя заболели музыкой...

- Она у меня из ушей лилась! Послать меня в музыкальную школу - об этом даже речь не заходила, родители такой возможности не имели. Когда мы переехали из Еревана в Сухуми, я, 13-летний пацан, купил самую дешевую гитару. Ноты я учил самостоятельно, по вокалу сам себя создал, копируя других исполнителей. Копировал, как обезьяна! Через пару лет стал солистом филармонии.

У нас был ансамбль: восемь музыкантов, певец, две певицы, акробатический этюд, оригинальный жанр. Этим составом мы поехали по Украине, дали 150 концертов, а когда вернулись, я не мог получить в кассе заработанные деньги, потому что не имел паспорта, мне еще не исполнилось 16 лет. Отец пришел, расписался в ведомости - ему выдали мою зарплату.

- Первый ваш репертуар из чего состоял?

- В основном из песен зарубежных исполнителей, которых я считаю своими учителями. Мой кумир номер один - Нат Кинг Коул. Могу бесконечно слушать, как он поет When I Fall in Love. Бог ему подарил голос неповторимого тембра и пальцы великого пианиста; следом - Ив Монтан: текст его песни "Большие бульвары", не зная по-французски ни слова, кроме "шерше ля фам", я вызубрил так, что армяне, приехавшие из Франции, говорили: "Откуда у тебя такое чистое произношение?"

Еще один мой кумир - Жак Дувалян, замечательный певец, я с ним работал, когда из Сухуми переехал в Ереван, его, как и меня, взяли солистом в Государственный эстрадный оркестр Армении под управлением Константина Орбеляна.

- Песни на русском языке вам тоже приходилось вызубривать?

- Этот язык звучал в моих ушах с самого раннего детства. Отец выучил его в Одессе, добавил во Владивостоке, и когда мы жили в Греции, часто говорил на нем со своим другом, хозяином обувного магазина. А сам я по-русски заговорил уже в Сухуми, когда пошел в школу...

- ...а потом и петь осмелились.

- Знаю шесть языков: армянский, русский, греческий, французский, английский, турецкий. Говорю на них свободно и пою.

- Артист советской эстрады, если не пел о партии, труде и мире, жил, мягко говоря, небогато. Вас это толкнуло в эмиграцию?

- Не считайте меня хвастуном, но я до эмиграции был официально богатым человеком: помимо гонораров за концерты, получал немалые отчисления как автор песен, не будучи членом Союза композиторов. Что ни песня - то шлягер. За это многие члены Союза меня ненавидели, буквально исходили желчью по моему адресу.

По тому времени я был в первой десятке высокооплачиваемых по гонорарам и авторским отчислениям. Наравне с Оскаром Фельцманом и Арно Бабаджаняном получал от полутора до двух тысяч рублей е-же-ме-сяч-но! Представляете, как это много?

- Представляю. При средней зарплате советского инженера 120 рублей...

- У меня даже была собственная яхта. И вот, имея все, - почему же я уехал? Надоело чувствовать себя черной костью! Меня не выпускали за пределы страны, я был невыездной. В то время я уже жил в Ленинграде, работал в Ленконцерте. Понятия не имел - в чем дело, почему со мной так обращаются? Что я - шпион, дезертир? Вот одна из причин моего отъезда: я задыхался без свободы. Оформил фиктивный брак и в 1971 году покинул Советский Союз через третью страну, оттуда прилетел в Париж. В одной руке у меня был чемодан с личными вещами, в другой - гитара. Мой друг Жак Дувалян встречал меня в аэропорту Ле-Бурже.

- Советская власть обязана была как-то отметить ваш отъезд...

- Она отметила! Во все города страны, имевшие свои теле- и радиостанции, разослали распоряжение: все мои записи размагнитить, стереть, чтобы ни одна не попала в эфир. Жана Татляна велено было забыть навсегда, словно его не существовало.

- Кличкой "предатель" заклеймили?

- О, конечно! Статья была в "Известиях", в ней писалось, что я предал родину. Собрат по искусству выступил на худсовете: "Мы его человеком сделали, и вот как он нам отплатил. Сейчас поет в парижском кабаке, спит под мостом. Так ему и надо". А в начале 90-х он сам приехал в Париж, чтобы петь в этом же кабаке, пару копеек заработать. Когда мне его слова передали, я сказал: "Ну да, пел в кабаках, спал под мостом и ждал, пока меня выдернут за воротник из-под моста и скажут: 'Слышь, сходи умойся, надень костюм, поедешь в Америку, будешь представлять Францию'".

- А в действительности как было?

- Вот как: 5 июля 1976 года в Вашингтоне состоялся праздничный гала-концерт по случаю 200-летия Соединенных Штатов, и я в нем участвовал вместе со звездами оперы, рок-музыки, джаза.

- Это через пять лет по приезде. А до того и вправду под мостом ночевали?

- И под мостом ночевал, и в кабаке пел. Только никакой это не кабак, а фешенебельное кабаре "Распутин", туда ходит богатая публика... В 1990 году я впервые приехал в перестроечную Россию, в Ленинград, еще не ставший Санкт-Петербургом, дал семь концертов в ДК имени Горького, на каждом - аншлаг. Как обычно, прошу, чтобы в зале оставили немножко света: люблю видеть лица людей.

Пою песни давних лет - "Фонари", "Капель", "Осенний свет" - смотрю в зал и вижу: многие сидят в слезах - женщины, мужчины, пожилые, молодые. У меня от этого зрелища комок в горле вставал, я с трудом заканчивал песню. Стал приезжать чаще, давал в Петербурге по шесть, по семь концертов в зале "Октябрьский", и снова - аншлаги. Мне рассказывали, что уже у эскалатора в метро "Площадь Восстания" люди спрашивали лишний билетик.

- Большую часть года вы живете в Санкт-Петербурге. У вас там своя квартира?

- Купил еще до того, как мне в 2000 году восстановили российское гражданство. Чтобы из Парижа в любое время приезжать и останавливаться не в гостинице.

- От французского гражданства не отказались? Депардье вам не пример?

- Нет, конечно. Он по-своему сходит с ума, а мне зачем это нужно?

- Все же не очень понятно, что заставило вас после двух с лишним десятилетий жизни на Западе вернуться в страну, из которой не уезжали, а убегали?

- Сейчас поймете. Вот я работал в кабаре, вокруг меня француженки красивые, девушки, подруги. Одевался у лучших модельеров, зарабатывал большие деньги - ведь у меня всегда были гала-выступления. Одним словом, жизнь прекрасна! Но вернусь в свою парижскую квартиру, ставлю на проигрыватель пластинку с русскими народными песнями в исполнении хора, сижу, слушаю - и плачу.

Наедине с собой, понимаете? Вот и ответ на ваш вопрос. Когда я сюда стал приезжать, были жуткие времена: в магазинах шаром покати, ЖЭК выдавал талоны на масло и сахар, на одну бутылку водки в месяц; да что я вам рассказываю, вы сами через это прошли. Люди говорили: "Он ненормальный? В такое время вернуться, от французского изобилия! А мог бы жить хоть в Париже, хоть в Нью-Йорке..." Но если я сажусь за стол, мне не так важно, что у меня в тарелке, как то, с кем я сижу за столом.

- И с кем же вы садитесь за свой стол в Петербурге?

- С моей замечательной женой Ириной, мы уже двадцать четыре года вместе, и с моими друзьями.

- Кто ходил вас слушать во Франции?

- Русские, французы, армяне. Очень много французов. Им я не пел "Фонари", "Осенний свет", это для эмигрантов, которые собирались в моем кабаре "Две гитары". Французы любили песни российских цыган, голосовые, фольклорные.

- А в Россию вернулись, поняв, что там - ваш главный слушатель?

- Не стану кривить душой, действительно так. У меня даже есть компакт-диск, называется "Россия". И есть диск "Арарат", об Армении.

- Сколько лет вы поете? Не устали?

- Пою пятьдесят восемь лет. Не устал.

- Что заставляет вас сегодня не бросать эстраду? Годы не такие уж молодые, материально обеспечены, в приварке вряд ли нуждаетесь...

- Ну, на эстраду я не так уж часто выхожу, в год раза три-четыре. Готовлюсь к концерту в ДК имени Горького; выступил в гала-концерте в Кремлевском дворце, там же был занят в гала-концерте с участием знаменитых артистов-армян: Шарль Азнавур, Мишель Легран, чья мать была армянкой...

- Из множества ваших песен я особо выделяю "Осенний свет". Мы с вами почти ровесники, но я постарше и ощущаю свет осени в душе. А что у вас?

- Когда я работал в Ленконцерте, меня на худсовете критиковали за эту мою песню и за другие - "Осень", "Осенние следы". Говорили: "Как не стыдно?! Молодой парень, кудрявый, задорный - что он поет? Сплошная осень. Грусть сплошная!.." Я сказал: "Тогда вам и Пушкина надо запретить, у него осень - любимое время года. 'Унылая пора! Очей очарованье!', 'Уж небо осенью дышало...', 'Октябрь уж наступил...'"

- Ответа на вопрос о вашем отношении к осени я так и не услышал...

- Чувствую ее. Но и весна не отпускает меня.