ПИСЬМО ДРУГУ БОБКЕ ИЛИ ЖИЗНЬ НА МАКУШКЕ ДЕРЕВА (Окончание)

ПИСЬМО ДРУГУ БОБКЕ ИЛИ ЖИЗНЬ НА МАКУШКЕ ДЕРЕВА (часть 1)

Дед Милы, моей жены. Родился в конце девятнадцатого века в городке Малин Житомирской волости и нарекли его Шмылык Черняховский (прошу не путать с великим военачальником). Вскоре малыш лишился родителей – их жизни унёс еврейский погром: решение еврейского вопроса по-российски. В тысяча девятьсот двенадцатом году семья распалась: две старшие сестры уехали в Америку, а брат во Францию. Всё, что сохранилось – это документ с записью об их отъезде за границу и название корабля. Четырнадцатилетний Шмылык, оставшись без всякой поддержки, устроился на работу. Хозяином его был состоятельный еврей, гонявший парня до упаду. Но, как говорится, судьбы решаются на Небесах. Увидав в «голодранце» деловую хватку, хозяин отдал свою единственную дочь Фейгу замуж за своего батрака (повторение истории Ребе Акивы через тысячу лет?). Шмылык и Фейга произвели на свет троих детей. Старший, Пейсах, родился в тысяча девятьсот двадцать третьем году, это и был отец моей жены Милы. Жизнь шла своим чередом: дети взрослели, а родители седели. В августе сорок первого, когда немцы уже были на подступах к Киеву, Милиного деда призвали в армию. Новобранцам выдали обмундирование и винтовку с боекомплектом из расчёта одну на десять бойцов, и объяснили, что они должны добыть оружие в бою, отобрав его у фашистов. В первом же столкновении половина призывников полегла – это очень трудно воевать без военного снаряжения, а вторая половина попала в плен. Первым делом немцы вызвали из строя евреев и коммунистов, и немедленно их расстреляли. Шмылык из строя не вышел и, что было самое удивительное, никто его не выдал. Его спасла внешность: он не был похож на еврея. Высокий мужчина со светлого цвета глазами не привлёк внимания носителей европейской культуры. За пачку папирос один из военнопленных обменялся со Шмылыком местами в группах пленных, и он попал в барак, где его никто не знал.

     Вскоре всех пленных отправили поездом в Германию, в трудовой лагерь. Шмылык знал, что он говорит с сильным еврейским акцентом и прикинулся солдатом, потерявшим голос от контузии. Трюк этот оправдал себя, но стоил ему жутких мучений и нервного напряжения. Четыре долгих года он выдавал себя за немого, днями работая на фермах, разбросанных в окрестностях лагеря.  В тысяча девятьсот сорок пятом американские войска освободили заключённых трудового лагеря и определили нашего героя на работу в военный госпиталь. Администрации госпиталя понравился спокойный работящий парень из России и ему предложили переехать в Штаты. Он отказался – в Киеве осталась его семья.

     Возвращаясь на родину, Шмылык не питал больших надежд на то, что увидит свою жену и детей – мало кто из еврейского населения Украины остался в живых после немецкой оккупации. Но, какая-то не понятная сила заставляла его вернуться в Киев. Люди называют эту силу «Провидением». По возвращении в город, семью свою Шмылык не нашёл, но узнал, что Фейга с детьми в сорок первом году эвакуировалась в Среднюю Азию. Дом, в котором находилась его квартира, чудом уцелел, но… Это было «Но» с заглавной буквы – квартиру и мебель у Черняховских отобрали. Это было сделано совершенно официально – Шмылык побывал в плену. Таков закон и всё тут! Одна винтовка на десять бойцов – это тоже был закон. Прикладом этой вот винтовки да по усатой роже! Вот это был бы правильный закон! Не мытьём так катаньем: погромы запрещены, так будем пакостить жидам, как можем. Он ночевал на вокзале, а днями бегал по инстанциям, наводя справки о возможном местонахождении семьи. Советским бюрократам была до одного места просьба «предателя родины», но Яхве смотрел на это дело со своей точки зрения, и на седьмой день мытарств товарища Черняховского он сделал так, что ему выдали справку с названием городка, где обретались его родные. Шмылык штурмом взял поезд, который направлялся в Среднюю Азию и через десять дней прибыл в городок, где ютилась его семья. Встреча была радостной, но вскоре слёзы счастья сменились на горькие: Шмылык узнал, что от скарлатины умерла его младшая пятилетняя дочурка.

     Утром следующего дня Пейсах рассказал отцу свою историю. В августе тысяча девятьсот сорок первого года всех учеников старших классов послали на рытьё окопов. Целую неделю ребята работали от рассвета до заката, а, когда немцы подошли очень близко к городу, школьников отправили обратно в Киев. Пейсах прибежал домой, но в квартире никого не было. В тот же день он узнал от соседей, что маму с сёстрами эвакуировали в Среднюю Азию. Мальчик остался один. Той ночью Яхве опять вмешался в жизнь семьи Черняховских: Пейсаху приснился сон, в котором мама рассказала о принудительной эвакуации и умоляла его приехать к ним. На следующий день парень покинул Киев на последнем поезде, идущем на восток. Через день после его отъезда в город вошли немцы. Почти месяц мальчик добирался до места, куда была отправлена его семья. Он нашёл маму и сестёр в маленьком городке с одним арыком и одним магазином. В этом городке они побыли всю эвакуацию, закончил свой короткий рассказ Пейсах. Отец выслушал сына, погладил его по голове и долго смотрел в небо немигающим взором, с трудом сдерживая слёзы.

     В том же сорок пятом Шмылык с женой и детьми вернулся в Киев. Они сняли небольшую комнату, и Черняховский устроился на работу в больницу. Фейга занималась хозяйством, а Шмылык работал, как вол: свою смену и все возможные сверхурочные, чтобы, как можно скорее собрать деньги на покупку квартиры. Через два года, когда они были у самой цели, правительство СССР приняло решение о денежной реформе и, на собранные, с таким трудом, деньги теперь можно было купить несколько мешков картошки или топить печь в зимние холода. Но ничто не могло остановить Шмылыка: он продолжал «пахать» в больнице и к тысяче девятьсот сорок девятому году всё же собрал достаточную сумму денег. Они с Фейгой купили квартиру на первом этаже частного дома. Две комнаты, кухня и все удобства во дворе – мечта исполнилась, и семья зажила счастливой жизнью, по-советски. В том же году они взяли на воспитание племянницу, девочку семи лет, которая осталась сиротой. Они сами только – только сводили концы с концами, но добрые души не могли позволить, чтобы ребёнка отдали в детский дом. В семье опять стало трое детей: один мальчик и две девочки.

     Шмылык и Фейга жили душа в душу. Все трое детей выросли, получили высшее образование и у всех из них теперь были свои семьи. Но не всё в жизни проходит бесследно: в тысяча девятьсот семьдесят третьем году сердце Фейги остановилось – сказались тяготы жизни: война и тяжкие послевоенные годы. Шмылык пережил свою Фейгеле на восемнадцать лет и умер во сне в девяносто первом году. На пенсию он вышел в восемьдесят лет, и до самой своей кончины помогал дочери по хозяйству. Похоронен Шмылык был на еврейском кладбище возле Гостомельского шоссе. В две тысячи двадцать втором году русская авиация бомбила «военные объекты»: дома вдоль этой дороги и одна из бомб угодила в могилу рядом, но захоронение Шмылыка не пострадало. Я думаю, продолжал Миша, что это Яхве вмешался и сохранил в неприкосновенности останки честного, хорошего и очень доброго человека.

     Все послевоенные годы Шмылык пытался найти своих сестёр и незадолго до смерти отдал Пейсаху их фотографии и попросил его продолжить поиск родных. С тем он и ушёл в мир иной. Двадцать первый век – это вам не хухры-мухры, спасибо тесту на ДНК и, конечно же Всевышнему, мы нашли внуков сестёр Шмылыка. Вот так наша семья вновь объединилась. Пейсах был счастлив, что смог исполнить просьбу Шмылыка и собрать семью воедино, как собирают из осколочков стекла сказочной красоты панно. Он любил повторять: «За что эта страна дала мне всё – я не проработал здесь ни одного дня». Пейсах ушёл из жизни счастливым человеком – закончил свой рассказ Миша.

     Снова дома. Ура! Я слез с верхушки дерева. Моя подушка, моё кресло, мой компьютер и моё окно, через которое я смотрю на мир. Но снова сорок дней антибиотиков через каждые восемь часов: в пять часов дня, в час ночи и в девять утра… бедная моя жена, дико устающая от этого мучительного ритма. Мне, что. Проснулся… заснул… поел… заснул…. А ей – работа, дом, прочие дела и нервы, нервы, нервы… Я не знаю откуда она черпала силы, чтобы всё это поднять. Наверное, это и называют любовью: всё без остатка для любимого человека.

     …Закончились вливания антибиотиков, сделали анализ крови и выяснили, что заражение крови всё ещё сидит во мне. Но, где? Врачи почёсывали «тыковки», поглаживали подбородки, ходили с умным видом из угла в угол кабинетов, думая, что бы ещё мне отрезать. Я здорово устал от этого взвешенного состояния неизвестности, но, что интересно, был совершенно спокоен. Нет, я пребывал в состоянии «будь, что будет», но верил, что всё будет в порядке. Почему же я был так уверен в том, что меня вылечат? Всё очень просто: в команде врачей боровшимся с моим недугом (как потом мне стало известно, что я был одной ногой на том свете) был мой сын. В общем и целом, я доверяю докторам, а своему сыну и, как человеку и, как врачу я верю безоговорочно. Почему? Он – врач от Бога. Мой наследник хотел стать доктором с семи лет от роду. И он им стал. Я знаю многих людей, включая моего близкого друга, которые обязаны моему сыну своей жизнью.

     И так, думали доктора думали и решили, что виной всему мой «pacemaker», вшитый в моё тело между левым плечом и шеей, около двух лет тому назад. Врачи решили действовать и, как можно скорее. Я дал согласие и всё закрутилось, завертелось… И вновь я в больнице, но уже в другой, не в самой лучшей, а в той, где хирурги, которым отдал предпочтение мой сын. А это, как вы знаете имеет для меня решающее значение. Команда хирургов должна была сделать мне две операции, одна за другой, без перерыва. В первые полтора часа хирург удалил «старый pacemaker», который просто плавал в гное. Он и был источником заражения крови. Удалив эту «бяку», врачи основательно промыли мои внутренности и зашили «дырку» в моём теле. Молодцы! Но проблема в том, что моё сердце нуждалось в удалённом приборе и началась вторая операция, которая тянулась около двух часов, во время которой я успешно продолжал… спать. Для хирурга это была очень непростая операция: он должен был установить «новый приборчик» на внутреннюю стенку сердца. Называется эта штука «пуля» потому, что выглядит и по размеру напоминает малокалиберную пулю. Доктор знал, что он делает и я проснулся в послеоперационной секции больницы с «пулей» в сердце, а через пару часов вернулся в свою палату.

     Сейчас, когда я пишу эти строки, я уже почти год, как дома. Занимаюсь своим любимым делом: пишу стихи и прозу. Кстати, сегодня закончил сказку для детей, которая называется «Добрая Сказка». Очень доволен этой работой. Надеюсь, что детям понравится. Чувствую себя нормально, чего и тебе желаю.

     Твой друг, Бобка.

P.S. Дерево перед моим окном выросло и я снова живу на верхушке, а это так здорово!