Послевкусие

    О да, "Радость-на-колесах" это действительно радость, даже кейф, как говорят у нас в Израиле. Так что  я правильно сделал, когда отказался от личного автомобиля, который предложил мне Альфред, и поехал этим, так называемым общественным транспортом. Ну да, как же, общественный! Да это же дворец передвижной!

  Входишь в купе или как здесь говорят, в отсек. На стене зеркало.  Под зеркалом - цветы в аккуратном кувшинчике. Столик. Внизу - бар. Хочешь, наливай себе колу, хочешь - шнабс. И - "все включено"! Над головой приятной бабульки, что сидит напротив и как-то странно на меня поглядывает, картинка. На картинке - лужок, на лужке пляшут всякие там пейзане и пейзанки. Или пастушкИ и пастУшки. В общем, сплошной Тироль. А хочешь интеллектуально поразвлечься - нет проблем. Нажал кнопку на столике - и пожалуйста тебе - выдвигается телеэкран и видик с меню из двадцати корометражек. Почему короткометражек? Потому что всего-то езды от отеля под Берлином, где я наслаждался красотами природы, до аэропорта пятьдесят минут. Только короткометражку посмотреть и успеешь. Впрочем, я ничего смотреть не собираюсь. У меня с собой ноутбук и, я, пока ничего не забыл, буду сейчас записывать впечатления от неожиданно свалившейся на меня  поездки в Германию. Шутка ли - посетить столицу могущественной державы по личному приглашению канцлера, главы правительства, в качестве друга его детства.  Хотя друзьями-то мы, строго говоря, никогда не были. Ведь мама увезла меня в Израиль, когда мне было двенадцать лет, а Альфреду... Альфреду было тогда семнадцать. Какая уж там дружба при таком разрыве в возрасте! Помню, на проводах он сокрушался, дескать, куда же вы, фрау Розенфельд, как я без вас?" А мама ему: "Не переживай, Фредик! Я свою роль в твоей жизни сыграла, а теперь ты твердо стоишь на ногах, сможешь выйти на правильную дорогу!".

И точно, вышел! После армии поступил в университет Гумбольдта на юридический факультет, потом пошел работать в Министерство госбезопасности (Staatssicherheit). Мы его по привычке называли "Гестапо", хотя какое там Гестапо?! Гестапо по сути закончилось двадцатого июля сорок четвертого года, когда бомба, заложенная полковником  Штауффенбергом, разнесла в клочки фюрера. Да, быстро все изменилось в те дни. Новое правительство немедленно заключило мир с Западом и с Советами - мы это учили в школе на уроках истории. Правда, учебники этот мир называли почетным, а люди на рынке - позорным, но как бы то ни было, Гестапо, оно же Staatssicherheit как было, так и осталось гигантской ищейкой, бегущей по пятам за каждым немцем, но при Гитлере это была карательная организация, а теперь главный упор делался на сбор информации. Нет, конечно, тех, кто слишком широко раскрывал свой "черный рот" (газетный штамп того времени) гостеприимно принимали подвалы Министерства, а в особых случаях и уютная комнатка с гильотиной посередине.

  Впрочем, я не знаю, чем Альфред занимался, работая там - ведь Staatssicherheit

занималась не только выявлением "не наших" среди "наших", но и настоящей контрразведкой - благо и Штаты, и СССР и Британия проявляли чрезвычайную любознательность по поводу германских военных секретов - да и разведкой тоже. Отношения моей бывшей родины с нынешней были не из лучших - постаревший нацизм все равно нацизм, и наша связь с Альфредом Вегом, бывшим берлинским мальчишкой из неблагополучной семьи, пригретым учительницей-еврейкой, а ныне сотрудником главнейшей из секретных служб недружественного Израилю государства, прервалась на долгие годы. Однако, в конце семидесятых после известных событий, произошедших в Германии, ситуация круто изменилась, выяснилось, что немцы, страдая в течении четырех с половиной десятилетий под гнетом нацизма, втайне пламенно любили евреев, но тщательно это скрывали. К нам зачастили дорогие гости из недавно еще ненавистной страны, тогда же из небытия вновь материализовался Альфред. Он позвонил нам прямо из своего оффиса (!!!!), сообщил, что все эти годы мама была для него путеводной звездой, и что он ни разу за годы службы не в самом филосемитском учреждении не замарал себя какими-либо действиями против евреев вообще, ни против хотя бы одного отдельно взятого еврея. Сказал, что страшно занят, но приедет к нам как только выдастся  свободная минутка. И то и другое оказалось сущей правдой. Занят он был тем, что за несколько лет сделал головокружительную карьеру в судорожно демократизируемой Германии, а а свободная минутка выдалась, когда он занял пост федерального канцлера Германии.

Действительно, первое, куда нанес визит новоиспеченный глава правительства, были наши края, что привело в восторг газетных остряков в обоих странах. Наши газеты писали: "Наконец-то евреи обрели лучшего друга!", а их газеты - "Наконец-то немец обрел лучших друзей!" Ну, он, естественно встретился с нашим Бегиным, посетил "Яд вашем", место памяти пяти миллионов жертв Холокоста, откуда вышел в слезах, не сомневаюсь, что вполне искренних, выступил в Кнессете с речью на иврите, чем покорил сердце даже рава Кахане. А затем в частном порядке нанес визит в нашу с мамой съемную халупу на окраине Кфар Сабы. Мама жила надеждой на амидаровскую квартиру, я после университета искал работу. Альфред провел с нами пару часов, затем мы с ним, под охраной молчаливых шабаковцев, съездили на могилу моего отца, доктора Франца Розенфельда, умершего вскоре после нашего приезда в Израиль, а спустя месяц... да, спустя месяц после этой встречи мы получаем сюрприз, да какой! Не знаю уж, в годы ли службы в Staatssicherheit или в последующий период, когда только ленивый  не сколачивал капитал, только подкопил наш Бертольд Вег деньжат, а может, хапанул из бюджета и купил для нас с мамой отличную квартиру, да не где-нибудь, а прямо в Герцлии Питуах. Знай мол, наших! Но шутки в сторону, согласитесь, это поступок!       

А потом... стало твориться что-то странное. Первое, что она сделала, когда мы переехали на новую квартиру, это поставила на крышу спутниковую тарелку и стала, кипя от счастья, смотреть программы на родном немецком языке. А тут вдруг прихожу - на лице недоумение. "Знаешь, сегодня была передача... Все в точности, как при нацистах!" А через пару месяцев: "Знаешь, в Берлине разогнали организацию противников Фредика. Задержанных будут судить..." И спустя полгода уже в слезах: "Гансик - она всегда меня так называла, когда была в растрепанных чувствах, хотя я давно уже был Авраам - Гансик, по нашему телевидению сегодня Фредика обозвали диктатором!"      

А я после работы как плюхнусь в кресло, так и подняться сил нету.

  Мама, - говорю, - мне бы твои заботы! Ну обозвали! Тебе что, своих, израильских проблем мало?

А она шепчет:

  Страшно за Фредика!

  Мама, - говорю, - за Фредика не переживай. Фредик умеет приспосабливать реальность под себя. Он умеет творить реальность из псевдореальности.    

  Что-что? - не поняла она.

  Ну как тебе объяснить? - говорю. - Помнишь, он узнал, что тебя родители девочкой вывезли из России и сказал, что хотел бы выучить русский язык.

  И выучил! Это было одно из самых действенных средств отвлечь его от улицы.

  Так вот, я хоть и маленький был, а запомнил - давая порцию новых слов, ты перемешивала нарезанные буквы, из которых состоит каждое слово, и Фред должен был правильно их разложить. И вот однажды из букв, предназначенных для слова "иноверец", он сложил слово "новериец". "Нет такого слова, - возмутилась ты. "Есть, - парировал Фред. - Новериец это житель Новерии". "А где она твоя Новерия?" - спросила ты. "Нигде - объяснил он.  - Само название происходит от английского 'nowhere', что значит "нигде", мы это в школе учили. А тот, кто живет в этой нигдешней Новерии тот и есть новериец..."

Не знаю, поняла ли меня мама, но не прошло и нескольких недель, как вечером застал я маму просто в ужасе.

  Гансик, - сказала она, - мой любимый германский канал закрыли. Фредик лично подписал приказ.

  Мне сейчас только о Гансике было думать. В обеденный перерыв директор нашей фирмы сообщил, что весь персонал в любой момент должен быть готов к сообщению о банкротстве. Поэтому мамин шок меня не очень тронул. Проходя в свою комнату, я, едва повернувшись к ней,иронически  посоветовал:

  Будешь с ним говорить по телефону, вырази свое "фе".

При этом у меня как-то вылетело из головы, что телефонный разговор между моей мамой и главой могущественной державы - вещь не такая уж невероятная - первые годы после его визита, к каждому Рождеству, а потом - очевидно, германский посол подкорректировал своего вождя - к каждой хануке, мы получали через посольство подарки и открытку, подписанную лично Альфредом. Так можете себе представить, в депрессию он маму вогнал в октябре, а к ближайшей Хануке впервые взял да и позвонил сам - как почувствовал! А мама - что? Мама, простая душа, взяла, да и выдала ему залпом и про нацистское телевидение, и про разогнанные демонстрации, и про то, что его, ее любимого Фредика, называют диктатором,   и про телеканал "Regen". Альфред долго молчал в трубку, а потом сказал:

  Вот что, фрау Розенфельд. Приезжайте-ка вы ко мне в гости в Берлин. Встретимся с вами, побеседуем. Опять же всё увидите своими глазами, ну и составите собственное мнение.

Потом нам не раз звонили референты канцлера Вега, беседовали с мамой. Все обговорили, даже дату ее приезда и номер рейса. Уже и билет был оформлен. Только недаром говорят: "Человек предполагает, а Б-г..." В общем, не дожила мамочка до отлета в Берлин. Полтора месяца не дожила...

Я увлекся описанием наших контактов с Альфредом Вегом, а между тем "Радость на колесах" мчится уже на всех парах в аэропорт. За окном леса, рощи... Нет, я люблю нашу израильскую природу, я горжусь тем, что на голых камнях мой народ вырастил цветущий сад. Вот только был бы этот сад посочнее. Я вот еду по Германии, смотрю на эту роскошь, на эту щедрую зелень, и завидки берут. Пора нашим ученым обеспечить страну дождями, причем в количестве не меньшем, чем выпадает в этой европейской стране.

Всем хороша эта "Колесная Радость", но - шиковать так шиковать! - могли бы уж раскошелиться и сделать купе или, как их здесь называют, отсеки, одно- или хотя бы двухместными. А то сидят четыре человека - двое по одну сторону столика, двое по другую - и пялятся друг на друга. Впрочем, я-то пялюсь все больше в ноутбок, а вот остальные... Гм, а остальные, все трое - и милая старушка, и парень с хохлом на голове       

и мужчина лет сорока - они почему-то пялятся исключительно на меня. И чего они во мне нашли? Неужели такой красивый?

Аэропорт Шёнефельд встретил меня огромным портретом Альфреда Вега. Под портретом была надпись: "Добро пожаловать в Берлин!"

Мне стало забавно. Нет, я не удивился бы, если бы Альфред лично обнял прямо у трапа, как единственного сына той, что заменила ему мать, но представить его радушно встречающим каждого прилетающего в Берлин пассажира... однако!

А может, здесь каждую надпись венчают портретом вождя? Например, "Уходя гасите свет!" А сверху - Фредик. "Не сорить!". И опять - Фредик. "М" - и Фредик!. "Ж" - и Фредик!

Альфред меня, разумеется, в аэропорту не встречал, встречали два присланных им ответственных геноссен и четверо охранников, но с этого момента и вплоть до прибытия в отель родное лицо названного брата приветствовало меня чуть ли не с каждого уличного щита. Правда, надписи были более менее подходящие - "Веди наш в бой, наш канцлер дорогой! И мы пойдем отважно за тобой!" "Нас не победить!", и, очевидно, в качестве расшифровки предыдущей надписи: "Вы думали, Германия на колени встала, а она просто шнурок завязывала!". Но на въезде в город меня встретил очередной портрет с надписью, по меньшей мере странной: "Убей новерийца!"

  Кого-кого?- в изумлении прошептал я.

"Новерийца", - ответил уже следующий щит. На этом щите, призывающем к убийству таинственного новерийца уже - в первый раз за всю поездку! - не было портрета канцлера. На нем красовалась какая-то отвратительная рожа с бульдожьим носом, свинячьими глазками и огромным лбом, на котором красовались два симметричных узорчатых пятна, сильно смахивавших на крылья махаона с длиннющими хвостами. К бульдожьему носу был поднесен здоровенный кулак со свастикой. Это было любопытно, мне казалось, что свастика четверть века, как вышла из моды. Похоже, мама не на пустом месте страдала.

  А кто такие новерийцы? - спросил я одну из сопровождающих личностей.

  Враги, - коротко ответило существо.

  Иностранные агенты, - уточнила другая личность.

И, словно в подтверждение его слов, из-за угла выплыл очередной стенд, на котором такая же гадость с бульдожьим носом, свиными глазками, махаоновыми крыльями и торчащими из пасти клыками, с которых капала кровь, смешанная с кровью. А в кулачках, поросших рыжей щетиной, гадость сжимала красный паспорт с надписью "Российская Федерация" и синий паспорт с надписью "United States of America". Над гадостью нависал сапог, выкрашенный в цвета немецкого флага - черный, красный, желтый. И снова эта надпись - "Убей новерийца!"  Потом мы свернули на скоростное шоссе, и перед глазами вновь зачастили Альфреды.

Я не буду описывать отель, в котором поселился. Не потому, что он не прооизвел на меня впечатление - произвел, да еще какое, особенно после нашей квартиры  в Герцлии Питуах, которую купил нам Альфред! Это после нашеей халупы в Кфар Сабе она нам семизвездочным дворцом показалась, а тут…Но во-первых за годы жизни в Израиле я успел пару раз съездить в Эйлат и один раз - в Прагу и пожил в тамошних отелях, правда, не пяти-, а четырехзвездочных, но все-таки пошиковал чуток, во-вторых, дорога до аэропорта не такая уж длинная, а в самолете, боюсь, зарядки в ноутбуке не хватит, и вообще хочется всё поскорее записать, а в-третьих, роскошь, которой я был окружен в SensCity Hotel Berlin Spandau померкла на фоне того, что я увидел на вилле канцлера, куда меня доставил его личный вертолет. У вертолетной площадки меня уже ждал автомобиль, который за три минуты отвез к замку, как выяснилось впоследствии, представлявшему собой точную копию Пильница, летней резиденции короля Саксонии Августа Сильного. Сам замок, построенный в двадцатых годах семнадцатого века, давно превращен в музейный комплекс, а моему взору предстала его копия, состоящая из трех дворцов, а также  великоленых оранжерей в английском и китайском стиле. Теперь это была вотчина моего друга Альфреда Вега.

 Принимал он меня не в каком-нибудь уютном кабинете (да и были ли таковые в старинном замке?), а в гостиной, то есть в большой зале, стены коей были увешаны гобеленами с шедеврами на библейские и античные сюжеты. Забавно было смотреть на Магдалину, омывающую ступни Иисуса, в соседстве с сатиром, сгребшим в охапку несчастную Антиопу.

… - А вот гобелены подлинные, - прокомментировал довольный Фредик, заметив мой блуждающий по стенам взгляд. - Семнадцатый век. Мне их подарил Берлинский музей, - небрежно добавил он. - Там в запасников еще много осталось...

Мы сидели посреди залы, ели и пили из саксонского фарфора, покрытого позолотой, так что теперь вернусь в Израиль,  буду всем рассказывать, что, "помнится, мы с канцлером  Германии сидели, калякали о том, о сем, да на золоте едали!"

Фред был заранее предупрежден, что я, хотя и не страдаю избытком религиозности , но кашрут блюду, а посему угощение для меня приготовили под наблюдением главного раввина Германии, а вино доставили прямо из столичной еврейской общины. Кстати, прямо скажем, весьма средненькое винишко было, да и пища оказалась не самая вкусная, хотя, возможно, повар, привыкший, как истинный  немец, запекать свиные желудки, не справился с сотворением цимеса из картофеля, курицы, изюма и чернослива под пристальным взором невесть откуда нагрянувшего машгиаха.

         Однако вино при всей его безвкусности ударил мне в голову вполне ощутимо. После первой чарки я усмехнулся, задумавшись о странном сочетании свастики на уличном стенде и кашруте во дворце рейхсканцлера, а после второй, полностью позабыв о такте, не нашел ничего лучше, чем ляпнуть:

  Видел бы покойный Адольф, кого принимает канцлер Германии в своем дворце!
  
Фреда слегка передернуло, но он быстро взял себя в руки и задумчиво произнес:

- Да, Гансик, всё меняется в Германии, только сама Германия не меняется.

  Ну положим, возразил я. - С нацизмом, между прочим, пятнадцать лет, как покончено.
  
   И, вспомнив уличный стенд с сапогом и свастикой, неожиданно для себя продолжил:

  Вот только сейчас...
  
Но тут же осекся.

  "Вот только сейчас нацизм возрождается", ты хотел сказать.
  
  Ну, не то чтобы... - начал я, но Фред меня перебил:
  
  Ладно, слушай, дорогой. Хотел, было, все объяснить своей еврейской маме, да припозднился. Что ж, исповедуюсь перед еврейским братом...
  
   Итак, дорогой мой ноутбук, принимай исповедь моего тевтонского брата, по совместительству рейхсканцлера Германии.

  Как ты знаешь, - начал он, - после десятилетия разгула демократии, а заодно и коррупции, президент нашего государства поручил твоему покорному слуге сформировать и возглавить правительство Германии. Трудно сказать, чего во мне было больше - воодушевления или растерянности. Ограбленный народ смотрел на меня с надеждой, правящая мафия тоже.
  
Порадовать одновременно тех и других мне почти не представлялось возможным. Впрочем, акул нашей экономики удалось убедить, что до бесконечности сосать соки из простых немцев невозможно - недолго и по губам получить, а то и вообще лишиться этих самых губ, а заодно и головы. Акулы поумерили аппетиты, и я немного навел порядок, и заодно поднял жизненный уровень в стране. Рейтинг рейхсканцлера слегка подскочил. Но я чувствовал, что этого мало. Мало дать людям жить, надо дать им ЧЕМ жить!

И вот - было это восемь лет назад - почтил я своим присутствием случившийся в берлинской консерватории торжественный вечер девяностолетию нашей выдающейся композиторши фрау Марион Вернер - помнишь такую?

  Это которая  "О мечта, о мечта, ты звезда моя путеводная"? 
  
  Ага. И не только. Там много еще чего: "Небо дарит нам свою любовь", "А бой не кончается". Короче, выползает этакая глянцевая старушенция, все ее поздравляют, разные там маститые с Бетховеном сравнивают, я морщинистую ручонку поцеловал. Ну и концерт - чуть не все певцы и певческие коллективы Германии собрались - на каждого по песне, а песен-то за шестьдесят пять лет творческого пути ого-го сколько накопилось! И вдруг, почти в самом конце вечера выскакивает этакая девчачья шобла, все сплошь в мини, и самая бедрастая торжественно вещает: "Не расстанусь с Гитлерюгенд!" Зал, знаешь, как-то притих. Ну, в последние годы как-то не принято было поминать именно эту сторону творчества нашей метрессы. Да и вообще - произнести имя фюрера - что неприличный звук издать в обществе. Нет, конечно, демократия есть демократия - были целые организации, сайты там, газеты, но вот чтобы так, под телекамерами, да еще в присутствии нового вождя нации... В общем, ни одного хлопка.А девки начали наяривать - поют и сами хохочут. И всякий раз при словах "буду вечно молодым" подпрыгивают, ляжки да юбки задирают, так что непонятно, то ли они артисты, выступающие на солидном концерте, то ли живые пособия на лекции по гинекологии. Закончили - и вновь тишина. А которая объявляла , опять хватается за микрофон, и - "Мы надеемся, что не обидели фрау Вернер. Это не пародия, это современное прочтение вашей песни, гимн молодости!" И тут встает наша фрау, прямо-таки трепеща от ярости и - этак скорбно: "Нет, это пародия! Это плевок в лицо не только мне, но и всему нашему поколению, для которого и Гитлерюгенд и все, что связано с Россией, свято! Хотите молодость воспеть - пишите собственные гимны, а нечего..." Видел бы ты, какая буря оваций разразилась тут в зале!
  
  А ты? - спросил я.
  
  Что я?
  
  А ты апплодировал?
  
  Неважно, - отрезал Фред. - Главное, в тот вечер, оказавшись один, я впервые задумался над вопросом - что творится в голове у немцев?    
  
- Боюсь, что кан
  нцлеру Германии стоило задуматься над этим несколько раньше.

Фредик махнул рукой и продолжал:

  Вскоре после этого группа антифашистов выступила с инициативой переименовать Айхманплац в Дрездене. Ну, были статьи в газетах - в основном, за. Журналисты, которые против, временно отмалчивались. А потом был проведен опрос среди жителей Дрездена. Оказалось - семьдесят два процента против! Семьдесят два! И на вопрос "почему" ответ был: "Эйхман часть нашего нацистского прошлого, а при нацизме было много хорошего. И вообще - наша история это наша история, нечего ее перечеркивать!"И, наконец, вершина всего... гм... может, ты слышал о телепроекте "Имя Германии"? Интернет-пользователи, а также телезрители и радиослушатели выбирали самого великого из из когда-либо живших немцев. Кого только не предлагали - и Гейне, и Гете, и Бисмарка, и куда менее значительного Гумбольта, и даже Моцарта, хотя он вообще австриец. А Австрия с июля сорок четветого независимое государство...
  
  Может быть, именно поэтому, - встрял я. - Не зря же договор, по которому отдали Австрию, у нас не называли иначе как позорным.
  
  Все может быть, - кивнул Фред. - в любом случае, от тура к туру - а их было всего три - возрастал процент тех, кто голосовал... догадываешься за кого?
  
  Догадываюсь.
  
  К третьему туру рейтинг этого господина достиг шестидесяти процентов. Это был скандал. Опубликуй мы истинные результаты, весь мир, от Ванкувера до Владивостока, встал бы на уши. Германия была бы опозорена. Пришлось вмешаться и потребовать, чтобы Комиссия по проведению опросов слегка подтасовала резудьтаты. На первом месте оказался кайзер Вильгельм, на втором Иоганн Вольфганг фон Гете, и лишь на третье мы поместилиАдольфа Гитлера.  Все равно вони за рубежом было!
  
  Я в общих чертах  помню эту историю, - сказал я. - Помню, мама плакала.
  
  Я тоже плакал. Помнишь, мы с тобой в юности называли Штауффенберга героем. А тут вдруг я подумал - что было бы кабы та бомба не взорвалась, если бы наш фюрер остался жив? Ведь он и без всякого Штауффенберга был обречен. Русские под Сталинградом и Курском переломили ход войны, и уже наступали в Белоруссии, рвались, так сказать, к границам рейха. Американцы и англичане ровно за месяц до убийства фюрера высадились во Франции и теперь продвигались на восток. Разгром Германии был неизбежен - воевать на два фронта никто не в состоянии.
  
  Ну, мы в Шестидневную на три фронта воевали...
  
  То вы. Вам ваш Бог еврейский подсуживает.
  
  Ну, не всегда...
  
  Так вот, если бы Гитлер остался жив и война бы продолжалась и Германия была бы вдребезги разгромлена... Вдребезги, понимаешь? Не зря меня твоя мама русскому обучала.и Читал я тамошнего витию, Солженицына. У него там высказывание потрясающее: "Победы нужны правительствам, поражения - народам!"
  
Альфред произнес эти слова сначала по-русски, а потом по-немецки. И, помолчав, продолжал:

  Поражение, понимаешь, вот что нужно было нашему народу! Полный крах! А за ним - неизбежно - переосмысление своей истории, своего поведения... И, как следствие, опять же неизбежное, покаяние. А так - ничего этого не было. Германия независимая осталась. Нацизм - остался. Мы сказали себе полправды, сказали вежливо, мягко, чтобы не обидеть самих себя. Мы выплюнули Гитлера, но вкус Гитлера остался у нас во рту.
  
  Альфред, милый, с тех пор шестьдесят лет прошло! Испанцы уже забыли, как выглядел Франко, в Италии давно демократия, русские, и те  пятнадцать лет как с коммунизмом покончили, да и сами немцы четверть века назад от нацизма избавились, а во рту всё еще вкус Гитлера?
  
  Ну. уже не вкус, уже послевкусие. Знаешь, мне было не до таких тонкостей. Я видел, что народ с надеждой смотрит на меня и хочет  Гитлера. Моя задача была дать ему Гитлера и при этом не давать ему Гитлера. Обмануть его надежды, но так, чтобы он не заметил. Я стал изображать диктатора. И смотри - народ счастлив! Народ увидел во мне нового Гитлера. И при этом в стране выходят оппозиционные газеты, существуют оппозиционные интернет-сайты, работают оппозиционные теле- и радиоканалы. Народ, конечно, недоволен, но терпит эту странную придурь любимого вождя, считая ее отрыжкой демократии.
  
  А как насчет арестов демонстрантов?
  
  Да иначе толпа бы их растерзала! У нас и сейчас пикеты против меня случаются, так к каждому пикетчику для охраны от праведного народного гнева по три полицейских приставлять приходится.
  
  Но мама говорила, многих демонстрантов в концлагеря отправили.
  
  Что ж, без потерь не обходится. Народ можно дурачить до известного предела. Если уж корчишь из себя Гитлера, изволь время от времени примерять усики. Иначе нельзя. Знаешь, с чего я начал? С того, что торжественно вновь пустил в эксплуатацию Дахау, Бухенвальд и Берген-Бельзен. Ну и помпа была! Ну и ликование! Интернет взорвался! На улицах фейерверки! А ведь эти бывшие кузницы смерти после открытия два с половиной года пустыми стояли, если не считать уголовников. Только в последнее время там стали появляться политзаключенные.
  
  Вот видишь!
  
  Что "видишь"? Не пойди я по этому пути, меня бы смели. Тогда к власти пришел бы настоящий Гитлер, и в концлагеря отправились бы миллионы. А мне - ну да,приходится время от времени бросать толпе кость в виде какого-нибудь диссидента. Хуже другое. Чтобы успокоить, вернее, наоборот, чтобы завести народ, я вынужден постоянно выступать с призывами типа "Австрия - наша!", "Вернем Судеты", "Франция, отдай нам Эльзас и Лотарингию!"
  
Потом на экране появился диктор - широкоплечий лысоватый мужчина, который объявил, что в Бонне и в Кельне сегодня "бдительными гражданами выявлены двое новерийцев. Негодяи взяты арестованы и отправлены в Берген-Бельзен".

Видеоряд послушно отобразил сначала высокого брюнета в сером свитере, шагающего в окружении полицейских по людной улицы на фоне титра "Бонн, 2 июня", а затем симпатичную девушку с растрепанными светлыми кудрями, также под стражей входящей в полицейский участок. Этот ролик носил бирку "Кельн, 2 июня". И у мужчины и у женщины на лбу были родимые пятна в виде крыльев махаона. Памятуя рассказ Фредика, я подумал о том, что засирание мозгов несчастных немцев идет полным ходом, и о том, что надо бы выяснить, куда смываются актеры, исполнявшие роли новерийцев после того, как, смыв со лба каинову печать, через пожарный выход покидают полицию - ведь их лица по телевизору видела вся страна.

  На экране вновь появилась миловидная дикторша, недавно обличавшая разбушевавшуюся Америку и опутиневшую Россию. На сей раз глаза ее не светились праведным гневом, но было в ее взоре что-то скорбное.     

  К сожалению, печальный, недостойный нашего немецкого народа эпизод произошел в Бамберге...
  
Меня удивил этот новый оборот "наш немецкий" - ведь и так понятно, что, если наш, то значит немецкий, а если немецкий, то значит, наш. Это двойное ударение, эта скрытая тавтология как бы выдавали некую неуверенность - а вдруг "наш" и "немецкий" это разные вещи? В прежние времена так не говорили.

А печальная дикторша меж тем вещала:

  Группой  жителей  на улице был задержан новериец, оказавшийся при этом еще и гражданином  иностранного государства. К сожалению, вместо того, чтобы сдать врага соответствующим органам, где он получил бы по заслугам, толпа учинила над ним самосуд.
  
Мы еще раз призываем наших сограждан хранить дисциплину, проявлять сознательность, уважать законы и не давать воли чувствам, которые, впрочем, нетрудно понять.

На экране замелькали записи с камер слежения. Худощавый блондин лет пятидесяти с длинными прямыми волосами, ниспадающими на плечи, и действительно неприятным лицом, разумеется, увенчанный крыльями махаона, ломился в стеклянную дверь банка. Банк был закрыт, дверь не поддавалась. Блондин испуганно озирался. Дальше в кадр врезались чьи-то бритые головы, рябое лицо немолодой женщины, разевавшей пасть так, что видно было - не просто орет, а аж визжит! Какой-то мужчина, стоящий спиной к камере, сгреб в горсть волосы блондина, намотал их на руку и стал головою блондина, прямо его махаоновым лбом наносить, удары по стеклу. Капли крови полетели в разные стороны. В кадре замельтешили кулаки; "новерийца" били очень натурально - если бы я не знал правду, поверил бы глазам своим только так.

Внезапно стекло треснуло и разлетелось. Кулачище, на который были намотаны волосы несчастного, дернулся резко вниз, насаживая его горло на торчащий острием вверх осколок.

Я выключил телевизор.

...Скоро аэропорт. Скоро я буду отвечать на вопросы представителю Эль Аля: "Вещи паковал сам", "Никто ничего не передавал", "Чемодан все время был со мной". А потом родной Бен Гурион, где со щита на меня будет глядеть не вождь, обожаемый народом, а вполне аполитичная коза с надписью "Ме-е-е-е! Рада тебя видеть!"

Ого, как любопытно! По громкой связи передают, что в нашем поезде обнаружен новериец, что экипаж просит публику соблюдать хладнокровие вплоть до прибытия полиции. Пойду-ка в коридор, посмотрю, как на моей бывшей родине варганятся сенсации. Ой, нет, никуда я не пойду - выход из отсека загородила орава немцев с разъяренными лицами. Впереди - тот самый молодой человек, что выходил в коридор. Они все орут: "Нивериец!" и тычут в меня пальцем. Я не понимаю в чем дело. И вдруг - страшная догадка. Оборачиваюсь к зеркалу и вижу в нем собственное перекошенное от ужаса лицо с двумя крыльями махаона на лбу.