День шахтёра

Гуревич Семён (Шиман) встретил победу в госпитале польского города Люблин, а после выписки отправился в родной Ростов, но надолго там не задержался: на месте своего старенького  дома  он обнаружил груду битых кирпичей и обгоревших  головешек вперемешку с серым пеплом. У соседей выяснил, что в дом попала фугасная авиабомба, но, к счастью, семья была в эвакуации. После долгих поисков в послевоенной неразберихе Семён с трудом отыскал родных и отправился в далёкий шахтёрский посёлок за Уралом, где теперь находились жена с тёщей и маленьким сынишкой. По своей гражданской специальности Семён был фотограф, но на новом  месте эта профессия не пользовалась спросом, и он устроился на шахту. Вы часто встречали еврея-шахтёра? Таки Семён стал исключением: опускался в забой, крушил угольную породу в полном соответствии с расхожей фразой: «давал стране угля». Хорошие заработки горняков смягчали их отношение к тяжёлому и опасному труду. После пережитых тягот войны такая жизнь Семёну не казалась такой уж  дерьмовой, он быстро втянулся в шахтёрский быт и готов был остаться в том посёлке, но в его судьбу вмешался случай. 

В конце августа, накануне празднования Дня шахтёра, руководство шахты «Стахановский забой», которую ехидные бабы окрестили «СтаКановский заПой», осчастливило своих трудящихся очередной зарплатой одновременно с премией, что составило немалую сумму.  Получив деньги, рыцари кайла и совковой лопаты устремились на оперативный простор с вполне внятным желанием – плодотворно отметить свой пролетарский праздник. Но не всем горнякам удалось миновать родную проходную без потерь, умудрённые  опытом жёны подстерегали благоверных и с боем отбирали у них львиную долю барыша в пользу тощей мошны семейного бюджета.

        Миновав  коварную  преграду,  узники подземелья направились прямиком в ближайшую закусочную – кафе «Уголёк»,  где кофеем отродясь не пахло, а  вместо него царил стойкий дух кислых щей и пригоревшего лука. За прилавком буфета царствовала грудастая  тётка неопределённого  возраста в несвежем фартуке, с серым лицом  от густого алкогольно-никотинового  смрада. Вскоре на столах, сдвинутых в один общий, было не протолкнуться от изобилия веселящих напитков самой различной мощности,  начиная от традиционной  беленькой  и заканчивая чуждым  рабочему люду шампанским,  выставленным  от душевной щедрости и куража. Ассортимент же закусок был по-спартански скуп  в полном соответствии с суровой общепитовской  действительностью тех лет: макароны по-флотски, салат из квашеной капусты, килька пряного посола и крутые яйца.  Хотя несушки к тем яйцам никакого отношения не имели,  но именно из-за яиц  Семён оказался в шаге от беды.   

  Праздник удался на славу, даже обошлось без традиционного мордобоя. Когда были опорожнены все ёмкости, спеты любимые песни типа: «Розпрягай-тэ, хло-опци конив…», и выяснилось, кто кого уважает, - завязался молодецкий спор,  неизменный спутник каждого шахтёрского сабантуя. Мало кто помнит, что разливное пиво в те годы находилось в дубовых бочках, заглушенных  деревянной пробкой, которую продавцы  молотком забивали вовнутрь и насосом качали пенистый напиток. Сидя возле порожней пивной тары, крепко подогретые мужики стали биться об заклад – кто сумеет свои собственные  яички запихнуть в бочечное отверстие из-под пробки. Не подозревая подвоха, за бутылку водки вызвался осуществить эту, казалось бы,  нехитрую манипуляцию мелкий и шустрый мужичок по прозвищу Дядя Коля Суета. Он полностью соответствовал своему прозвищу: был как та пробка - во все дырки затычка.

В своём окружении Суета слыл классическим неудачником, и для этого у него были все основания. Из-за заурядной внешности в различных пьяных разборках его постоянно с кем-нибудь путали, а выяснялась оплошность уже после того, как ему успевали навешать фонарей. Если в компании приятелей-алкашей пили какой-нибудь сомнительный напиток, травился  один он, а когда в том же «Угольке» однажды случилось массовое побоище,  и кто-то в кого-то метнул бутылку, то попал, разумеется, в Суету.  Как-то  ночью, когда он находился в состоянии алкогольной интоксикации, именуемой в простонародье «белочкой», ему почудилось землетрясение, и он выпрыгнул из окна, а этаж был третий. Сильно не пострадал благодаря тому, что упал на козырёк подъезда, с которого санитары «скорой помощи» умудрились его спихнуть прямо в носилки.

  Неразлучный его дружбан, тоже Николай, был ему полной противоположностью: крупный, медлительный, отчего его прозвище (в переводе с непечатного) звучало как Дядя Коля Задери Горячку. Это с его подачи в тот раз затеялся спор.

– Ну не влезут твои сливы в эту дыру, ты же не кролик! - глумливо подстрекал он Суету на очередной «подвиг».

Упёртый Суета под ободряющие вопли «болельщиков» изловчился и пропихнул в отверстие свои причиндалы поодиночке, после чего, ликуя, отмахнул окружающим крест через локоть и, обращаясь к буфетчице, заорал:

– Нюрка, готовь пол-литра!

Всеобщее ликование, бурные аплодисменты. Но радость оказалась преждевременной и была омрачена одним не предвиденным  Суетой  обстоятельством: извлечь назад своё хозяйство ему никак не удавалось: они, подлые, вместе не выходили, а пропихнуть их изнутри бочки поочерёдно, естественно, было некому. Ещё минуту назад собутыльники ликовали и весело ржали, но вскоре хмельное веселье сменилось озабоченностью, – мужики стали размышлять: как освободить легкомысленного собутыльника от цепкого капкана. Это напоминало консилиум хирургов, планирующих операцию по разделению сиамских близнецов. И тут (позвольте встрять) Семён предложил свой план спасательной операции:

- Мужики, я на фронте был сапёром, - сообщил он, - у меня с войны осталось несколько толовых шашек. Если  с умом организовать небольшой фейерверк - бочку разнесёт в клочья, а бубенцы Суеты останутся целы.

- Не-е, - запротестовал Суета, - на такие эксперименты я не согласный: у меня одна дочка, а ещё надо наплодить пацанов.

  Как  освобождали бесшабашного приятеля – отдельный рассказ, тем не менее,  завершилась операция вполне благополучно, а когда коллектив дружно отметил  и  это событие, то выяснилось, что не все трудящиеся в состоянии продолжить праздничный марафон. Многие, утратив изначальный кураж, сошли с дистанции и устроились отдыхать под густыми кустами соседнего парка культуры и отдыха, а один стахановец, не найдя подходящего места, уснул на постаменте  грандиозного монумента  усатого  вождя, нежно обняв его гипсовые сапоги. Самые стойкие собутыльники разбрелись по ночному городку в поисках приключений на известную часть своего тела и, как правило, небезуспешно. После таких мероприятий сплочённые ряды горняков заметно редели, и прямо пропорционально пополнялось число пациентов местной больнички и нарушителей правопорядка   районного отдела милиции.

       К чести Семёна, после упоительного застолья он отправился домой, заглянув по пути в один негласный  пункт общественного выпивания, где предприимчивая старуха, с несвойственной её возрасту расторопностью, трудилась без простоев, обслуживая страждущих круглосуточно за весьма умеренное вознаграждение. Её услугами пользовались самые широкие слои населения: рабочие, служащие, члены партии, беспартийные и даже местный участковый милиционер, который в виде исключения, обслуживался задарма.

  К своему бараку Семён брёл на ощупь, периодически спотыкаясь в темноте,  лампочки Ильича  на фонарных столбах исправно крушили из рогаток  ленинские внучата.  Когда Семён протиснулся в узкую калитку, ему навстречу радостно устремился дворовый пёс  Пират, но, учуяв сивушное амбре, вежливо вильнул хвостом и от греха подальше нырнул в будку. Сбросив с себя одежду, Семён отправился прямиком в спальню, плюхнулся в супружеское ложе и попытался обнять свою необъятную половину с недвусмысленным амурным намерением. Но жена холодно отвергла его робкое домогательство, буркнула что-то невразумительное и демонстративно отвернулась к стене. Потерпев неудачу на любовном фронте, он почувствовал, как на смену возвышенному чувству явилось вполне земное - чувство голода. В потёмках, дабы не разбудить ворчливую половину, он, руководствуясь исключительно обонянием, обнаружил на подоконнике ещё тёплую миску с едой. В считанные минуты опустошил объёмистую посудину, лёг в постель и моментально уснул.

Утром его разбудила жена.

– СтаКановец   хренов, ты зачем ночью кормил Пирата? - осведомилась она с бабьей сварливостью. - Он вчера не доел, и я ему оставила на утро!

  А спустя несколько  дней, когда Семён торопился в ночную смену, его у ворот поджидал сосед, активный участник минувшего застолья.

– Сеня, – сообщил он тревожным шёпотом, – хреновые  твои дела!  Органы  шерстят на шахте , дожидаются тебя и допрашивает  всех, кто гулял в «Угольке»; утверждают, что ты английский шпион, получил задание взорвать  шахту.

  У Семёна перехватило дыхание. Сердце бешено заколотилось. Он вспомнил, как хвастанул бригадиру Михеичу о своём боевом подвиге, когда он взорвал стратегическую переправу под носом у гитлеровцев всего одним зарядом, за что получил орден Красной Звезды, а ещё на работе неоднократно вносил рационализаторское предложение: «Вот мы долбимся в забое дохлой пневматикой, а ежели с умом заложить тротил в нужном месте, добыча в десятки раз возрастёт». А тут ещё пьяная болтовня про толовые  шашки…

После войны   органы НКВД  (Народный комиссариат внутренних  дел) были  преобразованы в  МГБ   (Министерство государственной безопасности),  но функции остались прежними.  К тому времени газеты вновь запестрели статьями о происках шпионов и вредителей. Сами  чекисты  – народ ушлый, в отличие от простодушных шахтёров, под землю они не стремились, а Семён им показался подходящим кандидатом на участь очередной жертвы.  Семён  испытывать судьбу не стал, собрал нехитрые пожитки и под покровом той же ночи вместе с семьей ударились в бега. Долго ускользали, опасаясь погони,  сторонились крупных населённых пунктов, пользовались услугами всех доступных видов послевоенного транспорта, чаще гужевого.  Бескрайние степные просторы открылись за Волгой. Ни деревьев, ни кустарника, ни выпуклостей, ни впадин. Только полынь, бурьян и беспрерывная линия горизонта. Ехали медленно, нарушая тишину скрипом несмазанных колёс телег. Ночевали,  где придётся, бывало  и в соломенной скирде, но чаще в заброшенных хуторах, где у жителей запасались продуктами и водой. Наконец,  добрались до железнодорожной станции и погрузились в товарный вагон с такими же беженцами, возвращавшимися из эвакуации в родные края. Люди толком не знали, куда направляется поезд, главным было оказаться поближе к своему дому. Состав останавливался и трогался безо всякой системы, поэтому люди старались вагоны не покидать и были вынуждены справлять нужду прямо возле  вагонов, соблюдая полное равенство – женщины и мужчины осуществляли потребность вместе, не решаясь отойти от поезда. Так добрались  до Ростова и поселились у родственников. Ещё в дороге Семён понял, что искать его никто не станет: в послевоенное время у органов  и без него было полно работы. Он устроился фотографом на колхозном  рынке, стал хорошо зарабатывать и вскоре отстроил свой дом на окраине Ростова.