МОЙ ДВОР. ИЛИ О ДРУЗЬЯХ-ТОВАРИЩАХ

Даст Бог мне в декабре стукнет семьдесят пять. Почему Бог? Да потому, что я не совсем здоров или совсем не здоров. Вы только подумайте, поменять пару слов местами и, как меняется смысл. Чем сильнее старость стучится ко мне в дверь, тем чаще я вспоминаю своё детство и юность. Наверное, это происходит от того, что люди, окружавшие меня, когда мне стукнул первый десяток, были честнее в своих высказываниях и поступках, и проще в своих суждениях, чем те, кто окружают меня сейчас. Нет, я ни в коем случае не хочу сказать, что люди из моего прошлого были лучше, порядочнее и умнее, чем теперешнее моё окружение. Просто я, в те далёкие годы, не имел того жизненного опыта, который мы теперь называем «информацией». Я не судил людей, но слушал их, пытаясь прежде всего понять смысл ими сказанного и отвечать им, если это был вопрос, честно и откровенно. Я не пытался увиливать от ответа даже, если нашкодил и знал, что мне не поздоровится. Я конечно же не был кристально честен – я был обыкновенным, как и мои друзья, товарищи и соседи по дому.

     Шёл пятьдесят пятый. Прошло всего десять лет, как окончилась Великая Отечественная Война и не зажили ещё раны, нанесённые ею. Страх и горе ещё жили в глазах людей. Первым тостом во время любого застолья было «За Родину, за Сталина!», а последним – «За то, чтобы не было Войны!» — это было время, когда фронтовики не стеснялись пролитой слезы, вспоминая о падших и с гордостью носили свои награды. Мои сверстники и я росли рядом с этими людьми и чувствовали себя, как за каменной стеной. Мы, как все дети, страшились скелетов и привидений, но не боялись фашистов. Мы были готовы сражаться с ними стоя плечом к плечу с нашими отцами и дедами. Мы не могли дождаться восемнадцати лет – призыва на службу в Советскую Армию. Мы играли в разные игры, но любимой была игра в Войну. В этой игре не было проигравших – были только победители. Мы приходили домой с синяками и ссадинами, в перепачканной и иногда порванной одежде и нам влетало от мам, но были счастливы тем, что уничтожили (пусть невидимых и не существующих) фашистов. Взрослые, находившиеся во дворе, когда мы гоняли футбольный мяч или кричали во всё горло играя в салочки, могли нашуметь на нас – мол будьте потише, но не делали этого, когда мы на голову разбивали немцев в битвах за Сталинград или за Берлин. Мы ссорились, играя в пряталки или чижик, но никогда меж нами не было разногласий (разве что, какое у кого будет звание), когда мы играли в Войну. Мы учились быть честными, защищать друг друга, выручать товарища из беды, не бояться идти под пули, мы учились верить своим товарищам... мы учились жить.

     Дом наш состоял из двух двухэтажных зданий, соединённых аркой, похож он был на букву «П». С четвёртой стороны к нашему двору примыкал высокий забор детского садика. Размером наши владения были примерно пятьдесят на пятьдесят метров. В доме было семь подъездов, в каждом по четыре квартиры, в которых обитало примерно сто сорок человек. К примеру, в нашей трёхкомнатной квартире проживали три семьи – тринадцать человек. По теперешним меркам тесно, да и по меркам середины пятидесятых это был не дворец, но жили мы дружно, как одна большая семья, ссор и скандалов не было. Даже когда дом снесли и все разъехались по квартирам в разных районах Москвы, мы поддерживали отношения друг с другом, что и делаем по сей день.

     Публика в нашем доме жила разношёрстная: от рабочих до управляющего строительным трестом. До сих пор удивляюсь, как такие разные люди и семьи уживались вместе. Но ведь жили, и дружили, и ходили друг к другу в гости, и помогали тем, кто попал в беду. Весь дом плакал, когда умер Сталин и радуясь кричал «Ура!» когда запустили «Спутник». Весь двор слушал радио болея за наших до часу ночи, когда сборная союза выиграла первенство Европы по футболу в Париже. Всем двором провожали в последний путь ветеранов войны, не доживших до пятидесяти.

     Это были времена, когда красная и чёрная икра лежала на прилавках «бери не хочу», а за куриным яйцом надо было выстоять в очереди во дворе магазина пол дня. Когда у людей не хватало денег на пропитание и одежду, но народ месяцами «отмечался в очередях» на машину и первый советский телевизор КВН. Когда в Сокольниках на Американской Выставке нам показывали, как живут не на Марсе и Венере, а за океаном. Это были времена, когда мы, мальчишки, хотели быть в отрядах Фиделя Кастро, чтобы освободить Кубу от диктатора, не понимая, что на смену ему придёт другой, ещё более жестокий тиран.

     Да, мы многого не знали, а по сему не понимали происходящего вокруг нас. Мы жили в самой лучшей и свободной стране мира (мы просто не знали, как живут в других странах – мы были за «Железным Занавесом»), о нас заботилась самая гуманная коммунистическая партия (принимавшая за нас все решения, не давая нам самостоятельно мыслить), нас защищала самая мощная армия (которая потом «заботилась» о Венгрии и  Чехословакии), нас одевала, обувала и кормила наша социалистическая Родина (это не важно, что всё выше сказанное производили мы сами, своими руками). Только вот всё это никак не вписывалось в то, что я видел на Американской Выставке, но всё объяснялось тем, что я ещё маленький, а вот, когда подрасту то всё встанет на свои места.

     Теперь пора бы поведать о ребятах живших в нашем доме. В первом подъезде в квартире номер один жил Саша Парамонов, застенчивый мальчик маленького роста. Я играл с ним иногда, когда было нечего делать и на меня нападала скука. С ним было не интересно, он никогда не предлагал никаких игр, а только следовал моим затеям, а самое плохое было то, что он ничего не хотел – у него не было мечты. Во втором подъезде на втором этаже жили братья Боря и Саша Носаль, их папа умер в пятьдесят четвёртом от ран, полученных на фронте. Он был водолаз. Борька был на четыре года старше меня, а с Сашей мы были ровесники. Он учился в художественной школе и от него всегда пахло масляными красками, и была у него идея фикс – научить меня рисовать, но из этого, за отсутствием у меня соответствующего таланта, ничего не получилось. Мелочь, остававшуюся после покупки холстов, кистей и красок он складывал в банку, на которой нарисовал очень смешную черепаху Тортилу. Саша сказал мне по секрету, что собирает деньги, чтобы нанять обнажённую модель. Копить он начал в десять лет, а первую женщину-модель нанял в шестнадцать, гордо заявив, что после сеанса он с ней переспал. Я видел эту даму лет сорока и Сашке не поверил.

     В том же подъезде на первом этаже в разных квартирах жили Валя Иванов и Миша Щербаков. У Вальки была сестра Мая, лет на шесть старше нас, а у Мишки было восемь сестёр и братьев. За самой младшей сестрой Миши Зойкой нам троим приходилось довольно часто присматривать, чтобы помочь его матери, что доставляло нам кучу неудобств. Мишка должен был присматривать за сестрой именно тогда, когда у нас намечалось, какие-нибудь важное мероприятие. Вообще-то, честно говоря, Валюна дружил с Мишкой, а я был с боку припёку, что меня сильно расстраивало. Но ничего не поделаешь – я по натуре одиночка, как говорят себе на уме. Настоящий друг появился у меня, когда мне стукнуло двадцать пять. Он был такой же «одиночка», как и я, но Бог нажал, какую-то кнопку и в моей жизни появился Миша Дубосарский и, что-то между нами кликнуло. К великому моему горю его унёс рак в относительно молодом возрасте. По правде сказать, у меня был друг и до Миши, но о нём я напишу потом... Если вообще напишу.

     В третьем подъезде жил Витька по кличке «Пралик», даже он сам не знал, как это странное слово прицепилось к его имени. Это был отчаянный парень, у которого были сломаны то палец, то рука, то нога. Однажды он появился во дворе, всех перепугав, с лицом, почти полностью замазанным зелёнкой из-за множества мелких порезов стеклом. Как его угораздило так изрезаться никто не знал, а он только смеялся и корчил смешные рожи, как королевский шут. Он ни с кем не водил дружбу, а просто со всеми общался.

     В четвёртом подъезде, где на первом этаже жил я, на втором этаже обретался мой однокашник Саша Муравьёв. Отцом его был пленный немец из тех, что работали по окраинам Москвы на строительстве домов. В пятьдесят третьем этих немцев угнали за Урал, а в пятьдесят шестом году от рака умерла его мать, и он остался один в своей комнате. Каждый раз, когда я у него бывал, он предлагал мне поесть с ним белый хлеб с чаем. Чаем он называл молоко с сахаром, разведённое кипятком. Примерно год за ним изредка присматривала тётка, а потом он и вовсе исчез из нашего дома, никому ничего не сказав...

     В пятом парадном жили только взрослые – там даже детям было лет по двадцать. Нет, забыл. Ещё там жила девочка Галя по кличке «Ёжик». Почему у неё было такое странное прозвище? А потому, что она перенесла дифтерит и её постригли наголо. Было это, когда ей исполнилось восемь лет, но с тех пор она была всегда коротко острижена и волосы на голове торчали, как иголки у ежа. Родители её погибли в сорок пятом в самом конце войны, и она жила с бабушкой и дедом, вот бабуля её так и стригла. Галка стойко переносила шутки, которыми её осыпали пацаны и только строго, с вызовом, смотрела на своего обидчика синими глазами своими пока тот не отводил взгляд и не уходил прочь. Как-то мы с Галкой сидели напротив друг друга за столом, что был расположен по середине двора и наблюдали, как жук пытался пролезть в щель между досками, из которых был сколочен стол. Галя была не большого роста и, чтобы лучше видеть, что делает жук встала коленками на скамейку и облокотилась о стол локтями... Я поднял глаза от жука и в вырезе платья увидел небольшую девичью грудь. Не берусь описывать чувство, которое охватило меня в тот момент. Галя же поймала мой взгляд, смутилась и убежала домой... Волей судеб я встретил Галю, когда ей исполнилось двадцать. Это была не высокая стройная девушка с красивым лицом и толстой рыжей косой до пояса.

     В том же подъезде жил Боря Дзябренко. Отец его погиб на фронте, а мама, тётя Даша, маленькая щупленькая женщина работала почтальоном и таскала на плече огромную сумку, изнемогая под её тяжестью. Мы с Борькой частенько помогали ей, топая по этажам и раскладывая письма и газеты в почтовые ящики, что доставляло нам большое удовольствие. Учился Борька плохо. Школа его не интересовала. Когда я предложил подтянуть его по литературе и математике он ответил, что школа ему не нужна и, что он хочет работать в морге. Ни разу в жизни я не слышал, чтобы кто-то хотел заниматься покойниками. Из всех моих знакомых ребят, я могу пересчитать по пальцам тех, кто воплотил в жизнь мечту детства и стал тем, кем хотел быть. Боря Дзябренко добился своего и поступил на работу в морг одной из известных московских больниц.

     В седьмом подъезде на первом этаже жила семья Колокольцевых. У этой четы была дочь Инна, очень высокая и некрасивая девочка, которая, как и Тамара из шестого подъезда закончила школу с золотой медалью. Жила она, как затворница: школа, потом институт, книги и, никакого общения с ребятами. Я не осуждаю её, а просто ничего о ней не знаю. Думаю, что она знала о своей внешней непривлекательности, и старалась не попадаться никому на глаза. Там же на первом этаже жили два приятеля Петя Устин и Валерик Шевлюгин. Два друга не разлей вода, которые каждую неделю дрались до первой кровянки. По сей день не понимаю, зачем они это делали. А, вот на втором этаже жила семья Черниных, тётя Рива и дядя Сёма, которого на работу возила персональная Победа, а потом Волга. Было у них двое детей – сын Витя и дочь Зоя. Витёк был на четыре года старше меня. В школе он учился плохо и частенько бывал наказан за неуды, но получив аттестат зрелости взялся за голову, поступил в МВТУ (невероятно, но факт) и окончил его с Красным Дипломом. Сейчас Виктор Чернин доктор наук и довольно известный учёный. Живёт он в Германии. Сестра его Зойка, что годом старше меня, в те годы была моей пассией. Я был в неё по уши влюблён, но, когда мне исполнилось шестнадцать мы переехали в новую квартиру и моя любовь осталась в старом дворе.

     Был у меня друг. Он не жил в нашем дворе, мы учились в одной школе в параллельных классах, он в «А», а я в «Б». Я был уверен, что дружба наша будет продолжаться всю жизнь. Он был свидетелем у меня на свадьбе... В феврале восемьдесят первого года я с семьёй покидал Советский Союз. У меня в двухкомнатной квартире на проводы собралась уйма людей и народ всё подходил и подходил. Часов в семь вечера пришёл мой друг, почему-то без жены. Он не зашёл в квартиру, а позвав меня на лестничную клетку тихо сказал: «Знаешь, всякое может быть. Ты мне пожалуйста не пиши и не звони». Быстро повернулся и побежал вниз по лестнице со второго этажа. Я видел, как ему было трудно. Вот уже много лет я пытаюсь понять почему он так поступил и думаю, что понял. Он порвал отношения со мной из-за своей жены – она у него по национальности русская. Понять то я понял, но по сей день не принял предательства. Я не знаю, как сложилась его жизнь, но всякий раз, когда я начинаю копаться в прошлом я, как бы чувствую маленький клинышек на спине под левой лопаткой. К великому моему счастью, в восемьдесят первом году судьба преподнесла мне сюрприз, познакомив с замечательным парнем, его мамой и семьёй, с которой мы прошли всю эмиграцию в Австрии и Италии, а это, я вам скажу, испытание серьёзней не придумаешь. Всего-то пять недель, но эти тридцать пять дней и ночей повязали нас навечно. К сожалению, мы живём в разных городах и видимся не так часто, как хотелось бы, да и двух из нас Бог уже забрал в рай. Но вот друг у меня всё-таки есть. Да есть! И это самое главное.

     Прошло очень много лет, и я не знаю, что сталось с друзьями-товарищами из моего двора, а если знаю, то совсем мало о том, где они и живы ли. Но я помню имена и лица ребят живших в моём дворе в далёкие пятидесятые, когда складывался мой характер, когда я вылуплялся из скорлупы детства и уходил в люди. Покуда я есть все эти мальчики и девочки живут в моей памяти, такие же весёлые, озорные и счастливые, какими я их знал. А, я очень надеюсь, что живу в их памяти таким, каким был в те далёкие годы, которые ушли в историю вместе с той страной, которой уже нет.