«Мне приснилась любовь»

Седина в бороду, бес в ребро – это про меня! А также презрение и непонимание родственников и знакомых, за исключением двух-трёх друзей, которые хоть как-то, но поддерживали меня. Не одобряли, нет, но хотя бы не читали мне нравоучений и не отводили стыдливо глаза при разговоре со мной, словно я скабрезность какую-то только что ляпнул, или у меня в одежде что-то было не в порядке. Жена моя пребывала в панике; мама её, моя тёща, пылала негодованием и была категорична в своём гневе: «Разведись ты с ним, и дело с концом!» Брат моей жены, человек военный и решительный, совсем растерялся и не знал, что делать и как себя вести – то ли мне морду бить, то ли дочку свою выпороть. Потому как картина вырисовывалась неприглядная: мне сорок лет, Юльке – восемнадцать, и она была племянницей моей жены.

– Ты с ней спишь, что ли? – спросил меня мой шурин с солдатской прямотой и пытливо посмотрел мне в глаза. Мне вот интересно: он что хочет услышать в ответ: «да, сплю» или «да нет»? Я же только плюнул и махнул рукой – бесполезно! Что бы я ни сказал, что бы ни сделал – всё бесполезно! В глазах окружающих я уже нарушил табу и совершил чуть ли не святотатство. Хотя меня так и подмывало сказать ему: «Ты на себя-то посмотри!» Его нынешняя жена Люся ничего не знала или делала вид, что ничего не знает о его хождениях «налево»: всё знала Лена, мама Юльки и бывшая жена. Я знал, но – видит Бог – зачем мне ворошить грязное бельё и не моё к тому же.

Да и не было у нас ничего с Юлькой, мы даже не целовались. Могло бы быть, но не было. Чувства были: с её стороны, может быть, и серьёзные, но, скорее всего, первые, робкие, неуверенные и наверняка не последние в её жизни. А вот у меня всё было наоборот. Налетело откуда-то, закружило, заворожило, взбудоражило кровь – всё как в первый раз, как в далёкой юности, когда слов нет, а говорят только глаза – откровенно бесстыдные и на всё согласные. Сопротивляться невозможно: эмоции переполняют и на корню давят любую попытку взглянуть на всю эту историю со стороны и подумать трезво. Вспомнить, в конце концов, что я женатый человек, и у меня двое детей. Устыдиться собственного эгоизма, подобрать слюни и вернуться в стойло. Я же, как последний идиот, радостно упивался этим нежданным возвращением к давным-давно забытым ощущениям и чуть было совсем не потерял голову. Это был сон, наваждение, и мне порой казалось, что всё это происходит не со мной. Не терзали меня угрызения совести, а было сладостное предвкушение полёта: что стою я на краю обрыва и заглядываю в пропасть, и от собственной безрассудной смелости, у меня дух захватывает.

То ли весна была тому виной, ранняя и тёплая, как никогда в этом году; то ли вступил я незаметно в полосу кризиса среднего возраста – чёрт его знает! Но факт остаётся фактом – между мной и Юлькой возникло то, что, по мнению родни, было нехорошо, требовало всяческого осуждения и немедленных действий: пока не поздно, беспощадно и решительно привести в сознание старого козла (это про меня), а эту потаскуху (Юльку) отправить домой…

Я сидел в гараже и курил, укрывшись там от всевидящего ока моралистов и нравоучителей, когда туда же прокралась Юлька и попросила меня отвезти её к маме.

– Зачем? – спросил я.

– У мамы сегодня день рождения, – ответила Юлька. – Поздравить надо.

Хоть и не обрадовался я, поскольку мы были с ней знакомы, и её, Юлькиной мамы, натянутая утончённость и вымученная интеллигентность смешили меня, но это всё-таки лучше, чем сидеть на даче и постоянно ловить на себе осуждающие взгляды. Да тут и ехать-то от дачи до дачи всего полчаса.

– Поехали! – решительно сказал я, выбросил окурок и полез в машину. Юлька вспорхнула рядом со мной на пассажирское сиденье, и мы выехали с участка.

 Песчаная, плотно утрамбованная машинами дорога вилась между дачами, стоящими вдоль дороги в окружении сосен и елей, и мы катили по ней, изредка перебрасываясь ничего не значащими словами. Жаркое майское солнце весело бликовало в стёклах; по салону гулял нежный ветерок, щедро сдобренный птичьим звоном и запахами наступающего лета, и играл Юлькиными светлыми волосами, а я, скосив глаза, любовался её загорелыми коленками. Дорога впереди оказалась перекопана, и трое мужиков в оранжевых жилетах суетились в неглубокой канаве, идущей от одного кювета до другого.

– Что случилось? – спросил я, затормозив и высунувшись в окно.

– Езжайте через мост, – ответил один из рабочих и махнул нам рукой в обратную сторону. – Мы, кажется, здесь надолго…

Я развернул машину, и мы поехали назад. На перекрёстке свернул в сторону станции, и когда мы к ней подъехали, Юлька попросила остановиться у небольшого рынка, чтобы купить цветов. Выскользнула за дверь и пошла к торговкам: стройная и тоненькая, как былинка; в коротком зелёном платьице и смешных ярко-красных кроссовках. Вернулась с огромным букетом пионов, аккуратно положила их на заднее сиденье и, усевшись на прежнее место, небрежно произнесла: «Трогай, парниша!» Никакого уважения к старшим!

А у меня в институте два препода развелись со своими жёнами, – сообщила мне Юлька, едва машина тронулась с места. Это она меня провоцирует на более решительные действия. – И женились на моих однокурсницах.

– Так они, наверное, старенькие уже были?

– Кто? – ехидно спросила Юлька. – Однокурсницы?

– Преподы твои – вот кто!

– Ага, – стрельнула глазками Юлька. – Навроде тебя!

«…По рогам ему, и промеж ему…» – Высоцкий точно знал, о чём пел!..

 Юлька, подхватив цветы с заднего сиденья, ускакала к дому, а я подогнал машину к одинокому «Лэнд Роверу», стоящему под навесным тентом. Вылез из машины и закурил: ничего так домишко у Юлькиной мамы. Хотя, это, наверное, не её дом, а Генриха – Генриха Леонидовича, супруга. Они, кстати, так друг друга и называют: супруг, супруга. Ни один раз слышал: «Сейчас я супруга спрошу!» «Это мне моя супруга сказала!» И, главное, на полном серьёзе – сдохнуть можно!

Уселись на просторной веранде за круглым столом, покрытым бархатной скатертью, под жёлтым абажуром: я, Лена и Юлька – супруг отсутствовал. На столе – фарфоровый сервиз, серебряные ложечки, мёд, варенье, сливки и скука смертная. На стенах шикарные обои с орнаментом, в углу висит клетка с парой волнистых попугайчиков, которые весело чирикают между собой.

– Что Вы будете пить, Александр? – вежливо поинтересовалась Лена. – Чай? Кофе?

Ко мне она демонстративно обращается только на «Вы» несмотря на то, что мы с ней одногодки и знаем друг друга уже много лет.

– Если хотите кофе, то супруг Вам сварит – он умеет готовить превосходный кофе. – торжественно сообщила бывшая жена полковника Киселёва, моего шурина, глядя куда-то в пространство перед собой. Вот откуда у неё это? Помоталась ведь в молодости по гарнизонам и повидала всякого – ан нет, строит из себя светскую львицу в изгнании.

– Я, Лена, ограничусь, пожалуй, чаем… – изо всех сил подыгрывал я ей, и, чтобы не заржать в голос, корчил страшные рожи Юльке. Юлька в ответ показала мне кулак из-под скатерти.

Тихонько щёлкнула дверь, и в проёме возник супруг – Генрих Леонидович, собственной персоной. В шёлковом халате с драконами, в белой рубашке и галстуке – лицо благородно-бледное, холёное, окантованное пышными бакенбардами, как у Александра Сергеевича.

– Добгый день! – мягко, чуть картавя, пророкотал Генрих и величественно проследовал к своему месту за столом слева от супруги. И этот туда же! Ну, вот с кем он сейчас поздоровался? Только со мной и Юлькой или со всему сразу? А если со всей компанией, то чем они тут с Леной занимались полдня, если только сейчас встретились? Как тут не вспомнить Жванецкого: «И самовар у нас электрический, и мы довольно неискренние».

– Давайте пить чай! – радостно провозгласила Лена. Генрих, по-моему, содрогнулся.

Распитие чая сопровождалось беседой о новостях культурной столицы.

– Скажите, Александр, – чашка с чаем зависла над блюдцем: лакированный мизинчик оттопырен и взгляд устремлён прямо мне в лоб, – Вы выдели последнюю постановку Хейзера в Мариинке?

– Знаете, как-то не довелось…

– Сходите обязательно! Мы с супругом до сих пор под впечатлением! Это так тонко, так очаровательно!

– Обязательно! – я осторожно поставил пустую чашку на блюдце, чтобы не дай Бог не звякнула. – Как только станет больше свободного времени. А сейчас, мадам, увы – очень много работы, очень много. – И тут же получил под столом пинок ногой от Юльки.

После чая дамы уединились в глубине дома, и мы с Генрихом остались за столом одни. Он некрасиво поставил локти на стол и обхватил руками голову.

– Хотите хороший совет, Саша? – устало спросил он меня, глядя пустыми глазами на скатерть перед собой. – Никогда не женитесь на женщине гораздо младше вас. Вот мне шестьдесят два года, а по ощущениям я до сих пор играю в низкопробной школьной художественной самодеятельности. Это так утомительно! Бакенбарды эти дурацкие… У меня от них вся морда чешется, но Лена считает, что с ними я похож на Байрона. – Или мне показалось, или он даже слегка всхлипнул. – Сплошные трафареты: если Англия – то Байрон; если Байрон – то бакенбарды. И не докажешь ведь, что не носил Байрон бакенбарды…

– У Вас сигареты есть? – неожиданно спросил меня этот страдалец. – Пойдёмте хоть покурим по-человечески, а то у меня изжога от этой трубки…

Дамы вскоре вернулись, и чаепитие продолжилось, перемежаемое вставками о спектаклях, выставках, вернисажах; ахами, охами и прочими восторгами; советами и рекомендациями незамедлительно сходить, обязательно посмотреть и непременно посетить. Я уже засыпал, но тут послышался мягкий топот, на веранду выскочил весёлый щенок лабрадора и сразу же полез ко мне обниматься. Один из попугаев, самэц, наверное, склонился к плечу своей подруги и доверительно сообщил ей во весь голос: «Опять эти собаки, суки, пришли!» Немая сцена!

– Это соседи! Соседи – собаки… – залепетала покрасневшая Лена, но тут же взяла себя в руки и поправилась: – Это сосед приходил, вот он от него и услышал!

Байрон невозмутимо сидел за столом, как истинный джентльмен, и выводил серебряной ложечкой вензеля на скатерти…

– А можно я за руль сяду? – азартно спросил Юлька, когда мы, распрощавшись с семейством дачных аристократов, подошли к машине.

– Ты же не умеешь, – резонно возразил я.

– Ещё как умею, – настаивала Юлька: – Я курсы закончила.

– Ты вождение провалила, а не курсы закончила…

– Ну и что? – давали о себе знать гены мамы Лены. – Подумаешь – не там остановилась! Ездить-то после этого я не разучилась.

– Понимаешь в чём дело, Юль! Я уже привык, что, когда я за рулём, справа от меня, в пределах ручной досягаемости, находятся твои обворожительные коленки.

Юлька покраснела, но сдаваться не собиралась.

– А кто тебе не даёт любоваться на эти красоты с пассажирского сиденья?

– Садись! – отрезал я, и Юлька повисла у меня на шее.

Села за руль, подвигала кресло, выбирая удобное для ног положение; пристегнула ремень и, подмигнув мне, завела двигатель. Я выставил локоть в раскрытое окно, и мы тронулись. На улице прошёл небольшой дождь, и воздух к вечеру посвежел. Я молчал, чтобы не отвлекать Юльку, а она внимательно смотрела вперёд и спокойно и довольно-таки уверенно вела машину. До самого моста. А на мосту нам навстречу выскочил какой-то придурок, идущий на обгон. Юлька резко затормозила: нашу машину занесло на мокром асфальте и, проломив ограждение, мы рухнули с моста в реку…

Белый потолок, как вентилятор, медленно вращался у меня над головой, и я закрыл глаза, чтобы остановить хоть на мгновение это головокружительное движение. Полежал с закрытыми глазами, чувствуя боль во всём теле и тугую стянутость бинтов на голове. Снова открыл глаза: потолок на месте, а рядом с кроватью, где я и лежал, сидит на стуле моя жена и с удивлением смотрит на меня.

– Где Юлька? – еле ворочая языком спросил я.

Она стала поправлять одеяло у меня в ногах, потом долго смотрела в окно и когда снова повернула ко мне своё заплаканное лицо, я всё понял.

 – Юля погибла…

Я с трудом отвернулся к стене. Юлька… Зелёное платье и красные кроссовки… «А можно я за руль сяду?» Почему в этом мире нет справедливости?!

 – Тебе повезло, что ты не стал пристёгиваться, и тебя, наверное, просто выбросило из машины…

Из моих глаз, щекотно под бинтами, текли слёзы. Юлька… Бедная девочка… Или это был сон?..

Мне приснилась любовь – отпустили вдруг раны,
Мне приснилась любовь – ах, как странно, как странно!
В огрубевшей душе будто что надломилось…
Жаль, что поздно уже! Жаль, что поздно приснилась…