Еврейское счастье

В этом повествовании затрагивается  еврейская тема, но  Ростов  - город многонациональный  и шовинизмом  не болен. Я здесь родился и прожил всю жизнь, но антисемитизма на себе не ощутил. Тем не менее известно, что в России, как и во многих странах, к евреям редко кто бывает равнодушен. Обычно само слово "еврей" произносится с настороженностью, а его синоним "жид" вообще звучит наподобие другого неприличного слова с тем же количеством букв.

Человек называет себя русским, армянином, татарином безо всякого напряжения - так же просто, как слесарем, шофёром или врачом. Но говоря "еврей", так или иначе прилагает усилие. А сам еврей это слово выдавливает из себя как оправдание или произносит с вызовом: "Да, я еврей, ну и что?"  Даже люди, не испытывающие к евреям никаких чувств, касаясь этой темы, дают понять, что ничего плохого о евреях не думают, ? "евреи тоже хорошие люди", "евреи тоже бывают разные", или о конкретном еврее ? "он хотя и еврей, но хороший человек".

Одна старушка дала такое определение этой теме: "Евреи хорошие люди, только название у них очень противное".

Советская власть, и Сталин в частности, к евреям также симпатий не испытывали. Есть такая байка. Однажды доктора Рабиновича пригласили осмотреть товарища Сталина, у которого заболел живот. Рабинович промял живот Генерального секретаря и сказал: мол, будем ставить клизму, так как у пациента обычный запор.

- Кому клизму? ? изумился вождь всех народов. ? Мне клизму?

На что доктор Рабинович со свойственным "рабиновичам" остроумием сказал:

- Нет, товарищ Генеральный секретарь, клизму будем ставить мне!

Он подумал, что удачно пошутил. Но товарищ Сталин юмора не оценил, и клизму велел поставить самому Рабиновичу. Глядя на эту процедуру, Иосиф Виссарионович так хохотал, что его прорвало, и жить сразу стало лучше, жить стало веселей.

???

С тех самых пор, - заканчивается байка, - как только у наших вождей случаются запоры, клизмы ставят евреям.

Подобные казусы сами  евреи называют  Еврейским счастьем (ЕС). Это выражение  уже стало крылатым и обычно произносится с иронией, под которой подразумевается антоним - "счастье наоборот". И хотя подобное "счастье" испытывают на себе люди любой другой национальности,  но зачастую  называют  еврейским: ведь русское счастье, грузинское счастье, чеченское счастье и т. д. ? не звучит.

Судя по Библии, ЕС подарил своему народу  его  вождь Моисей. Он измаялся за те сорок лет, пока водил соплеменников по пустыне в поисках той единственной на Ближнем Востоке земли, в которую Всевышний ни фига не вложил, и даже с пресной водой всегда была мучительная напряжёнка. Зато не поскупился на несметные запасы песка, камней и милых, доброжелательных соседей, в окружении которых предстояло жить  избранному им  народу.

На протяжении многих веков ЕС не оставалось сторонним наблюдателем участи своих подопечных и вволю  поглумилось  в период Второй мировой войны, проносясь по судьбам евреев свирепым смерчем под названием "Холокост", сравнимым по жестокости со средневековой инквизицией.

???

Чтобы стать обладателем ЕС, не обязательно родиться евреем; это понятие уже приобрело интернациональный статус. Один из героев данного повествования, Фима Гробман, был евреем, национальная принадлежность была написана на его лице яркими плакатными буквами. Одна только сокрушительная фамилия не могла не привлечь к нему пристального внимания ЕС, и, в довершение ко всему, его угораздило родиться 22 июня 1941 года.

Фимин отец Семён (Шиман) встретил победу в госпитале польского города Люблин, а после выписки отправился в родной Ростов, но надолго там не задержался: на месте своего дома в старой части Нахичевани он обнаружил груду почернелых кирпичей и обгоревших головешек вперемешку с пеплом. У соседей выяснил, что в дом попала фугасная авиабомба, но, к счастью, семья успела эвакуироваться. После долгих поисков в послевоенной неразберихе Семён с трудом отыскал родных и отправился в далёкий шахтёрский посёлок за Уралом, где теперь находились жена с тёщей и сынишкой.

По своей гражданской специальности Семён был фотографом, но на новом месте эта профессия не пользовалась спросом, и он устроился на шахту. Вы часто встречали еврея-шахтёра? Таки Семён стал исключением: опускался в забой, крушил угольную породу в полном соответствии с расхожей фразой: "давал стране угля".

Хорошие заработки горняков смягчали их отношение к тяжёлому и опасному труду. После пережитой войны такая жизнь Семёну не казалась уж  совсем  дерьмовой, он быстро втянулся в шахтёрский быт и готов был остаться в том посёлке, но в его судьбу вмешалось злокозненное ЕС. Случилось это в конце августа, накануне празднования Дня шахтёра.

В честь профессионального праздника руководство шахты "Стахановский забой", которую ехидные бабы окрестили "СтаКановский заПой", осчастливило своих трудящихся очередной зарплатой одновременно с премией, что составило немалую сумму.

Советская власть при всех её пороках на такое свинство, как невыплата трудящимся их кровного жалованья, не решалась. Остап Бендер знал четыреста относительно честных способов отъёма денег у населения;  арсенал советского правительства имел способов поменьше, но зато они были гораздо изощрённее. Если Бендер взамен добротного стула всучил легкомысленной Эллочке позолоченное ситечко для чая, то советское правительство вместо денежных купюр отоваривало трудящихся убедительного вида бумагами с государственной символикой, именуемыми облигациями Государственного займа.

Хоть займы эти назывались добровольными, фактически  они были принудительными.  В  день выдачи зарплаты трудящиеся,  подойдя к окошку кассы, обнаруживали, что процентов 10-20 от заработанного,  им  предлагалось  брать не деньгами, а облигациями займа. Вопрос о том, брать их  или не брать, не обсуждался, людей просто ставили перед свершившимся фактом.  В среднем каждый трудящийся  СССР две?три  зарплаты в год отдавал на  госзаймы.

К моменту, когда подходил  срок погашения этих бумаг,  отдача занятых денег откладывалась на десятилетия, за это время в результате реформ рубль обесценивался, а  когда государство всё же решило  выплачивать долги 30-летней давности, то суммы занятого  уже сильно отличались.  Если  в  1947  году облигации менялись 1:3, то в 1970-е за 100 рублей  выплачивали всего один рубль. Позже эти бумаги могли заинтересовать только коллекционеров - зачастую разноцветными облигациями граждане оклеивали стены туалетов или отдавали детям в качестве игрушек. Никто уже не верил, что советское государство когда-нибудь выполнит свои обязательства. 

А ещё - регулярно проводились поборы в пользу самых различных общественных фондов типа Красный Крест, ДОСААФ, Комитет защиты мира и т. д.

НА ШАХТЕ

В тот раз, получив на руки немалые суммы, рыцари кайла и совковой лопаты устремились на оперативный простор с вполне внятным желанием - плодотворно отметить свой пролетарский праздник. Но не всем горнякам удалось миновать родную проходную без потерь: дальновидные жёны, умудрённые горьким опытом, подстерегали зазевавшихся благоверных и с боем отбирали у них львиную долю барыша в пользу тощей мошны семейного бюджета.

Миновав коварную  преграду,  узники подземелья направились прямиком в ближайшую закусочную - кафе "Уголёк", где кофеем отродясь не пахло, а  вместо него царил стойкий дух кислых щей и пригоревшего лука. За прилавком буфета царствовала грудастая тётка неопределённого возраста в несвежем фартуке, с серым от густого алкогольно-никотинового смрада лицом. Вскоре на столах, сдвинутых в один общий, было не протолкнуться от изобилия веселящих напитков самой различной мощности: водка, вино, пиво и даже чуждое рабочему люду шампанское, выставленное от душевной щедрости и  ради куража. Ассортимент же закусок был по-спартански скуп в полном соответствии с суровой общепитовской  действительностью тех лет: макароны по-флотски, салат из квашеной капусты, килька пряного посола и крутые яйца. Из-за яиц и случилась история, ставшая для семьи Семёна судьбоносной, хотя несушки к тем яйцам никакого отношения не имели.

  Праздник удался на славу, даже обошлось без традиционного мордобоя. Когда были опорожнены все ёмкости, спеты любимые песни типа: "Розпрягай-тэ, хло-опци конив…", выяснилось, кто кого уважает, ? завязался молодецкий спор,  неизменный спутник каждого шахтёрского сабантуя. Мало кто помнит, что разливное пиво в те годы находилось в дубовых бочках, закупоренных деревянной пробкой, которую буфетчики молотком забивали вовнутрь и насосом качали пенистый напиток. Сидя возле порожней пивной тары, крепко подогретые мужики стали биться об заклад: кто сумеет свои собственные яички запихнуть в бочечное отверстие из-под пробки.

Не подозревая подвоха, за бутылку водки вызвался осуществить эту, казалось бы, нехитрую манипуляцию мелкий и шустрый мужичок по прозвищу Дядя Коля Суета. Он полностью соответствовал своему прозвищу: был как та пробка ? во все дырки затычка.

В своём окружении Суета слыл классическим неудачником, и для этого у него были все основания. Из-за заурядной внешности в различных пьяных разборках его постоянно с кем-нибудь путали, а выяснялась оплошность уже после того, как ему успевали навешать фонарей. Если в компании приятелей-алкашей пили какой-нибудь сомнительный напиток, травился  один он, а когда в том же "Угольке" однажды случилось массовое побоище,  и кто-то в кого-то метнул бутылку, то попал, разумеется, в Суету.

Как-то  ночью, когда он находился в состоянии алкогольной интоксикации, именуемой в простонародье "белочкой", ему почудилось землетрясение, и он выпрыгнул из окна, а этаж был третий. Сильно не пострадал благодаря тому, что упал на козырёк подъезда, с которого санитары "скорой помощи" умудрились его спихнуть прямо в носилки.

Неразлучный его дружбан, тоже Николай, был ему полной противоположностью: крупный, медлительный, отчего его прозвище (в переводе с непечатного) звучало как Дядя Коля Задери Горячку. Это с его подачи в тот раз затеялся спор.

- Ну не влезут твои сливы в эту дыру, ты же не кролик! ? глумливо подстрекал он Суету на очередной "подвиг".

Упёртый Суета под ободряющие вопли "болельщиков" изловчился и пропихнул в отверстие свои причиндалы поодиночке, после чего, ликуя, отмахнул окружающим крест через локоть и, обращаясь к буфетчице, заорал:

- Нюрка, готовь пол-литра!

Всеобщее ликование, бурные аплодисменты. Но радость оказалась преждевременной и была омрачена одним не предвиденным Суетой обстоятельством: извлечь назад своё хозяйство ему никак не удавалось: они, подлые, вместе не выходили, а пропихнуть их изнутри бочки поочерёдно, естественно, было некому. Ещё минуту назад собутыльники ликовали и весело ржали, но вскоре хмельное веселье сменилось озабоченностью, - мужики стали размышлять: как освободить легкомысленного собутыльника от цепкого капкана. Это напоминало консилиум хирургов, планирующих операцию по разделению сиамских близнецов.

И тут (позвольте встрять) Семён предложил свой план спасательной операции:

? Мужики, я на фронте был сапёром, ? сообщил он, ? у меня с войны осталось несколько толовых шашек. Ежели с умом организовать небольшой фейерверк ? бочку разнесёт в клочья, а бубенцы Суеты останутся целы.

? Не-е, ? запротестовал Суета, ? на такие эксперименты я не согласный: у меня пока одна дочка, а ещё надо наплодить пацанов.

Как сбивали обручи со злополучной бочки и освобождали бесшабашного товарища - отдельный рассказ, тем не менее, завершилась операция вполне благополучно. А когда коллектив дружно отметил  и  это событие, то выяснилось, что не все трудящиеся в состоянии продолжить праздничный марафон. Многие, утратив изначальный кураж, сошли с дистанции и устроились отдыхать под густыми кустами соседнего парка культуры и отдыха, а один стахановец, не найдя подходящего места, уснул на постаменте  грандиозного монумента  вождя, нежно обняв его гипсовые сапоги.

Самые стойкие собутыльники разбрелись по ночному городку в поисках приключений на известную часть своего тела и, как правило, небезуспешно. После таких мероприятий сплочённые ряды горняков заметно редели, и прямо пропорционально пополнялось число пациентов местной больнички и посетителей  районного отдела милиции.

???

К чести Семёна после упоительного застолья он отправился домой, заглянув по пути в один тайный пункт общественного выпивания, где предприимчивая старуха, с несвойственной её возрасту расторопностью, трудилась без простоев, обслуживая страждущих круглосуточно за весьма умеренное вознаграждение. Её услугами пользовались самые широкие слои населения: рабочие, служащие, члены партии, беспартийные и даже местный участковый милиционер, который в виде исключения, обслуживался задарма.

  К своему бараку Семён брёл наощупь, периодически спотыкаясь в темноте, так как  лампочки Ильича  на фонарных столбах исправно крушили из рогаток ленинские внучата.

Когда Семён протиснулся в узкую калитку, ему навстречу радостно устремился дворовый пёс Пират, но учуяв сивушное амбре, вежливо вильнул хвостом и от греха подальше нырнул в будку. Сбросив с себя одежду, Семён отправился прямиком в спальню, плюхнулся в супружеское ложе и попытался обнять свою необъятную половину с недвусмысленным амурным намерением. Но жена холодно отвергла его робкое домогательство, буркнула что-то невразумительное и демонстративно отвернулась к стене.

Потерпев неудачу на любовном фронте, Семён почувствовал, как на смену возвышенному чувству явилось вполне земное ? чувство голода. В потёмках, дабы не разбудить ворчливую половину, он, руководствуясь исключительно обонянием, обнаружил на подоконнике ещё тёплую миску с едой. В считанные минуты опустошил объёмистую посудину, лёг в постель и моментально уснул.

Утром его разбудила жена.

- СтаКановец хренов, ты зачем ночью кормил Пирата? ? осведомилась она с бабьей сварливостью. ? Он вчера не доел, и я оставила на утро!

 А спустя несколько  дней, когда Семён торопился в ночную смену, его у ворот поджидал сосед, активный участник минувшего застолья.

- Сеня, - сообщил он тревожным шёпотом, - хреновые твои дела! МГБ  шерстит на шахте и допрашивает всех, кто гулял в "Угольке"; утверждают, что ты английский шпион, получил задание взорвать шахту.

У Семёна перехватило дыхание. Сердце бешено заколотилось. Он вспомнил, как хвастанул бригадиру Михеичу о своём боевом подвиге, когда он взорвал стратегическую переправу под носом у гитлеровцев всего одним зарядом, за что получил орден Красной Звезды, а ещё на работе неоднократно вносил рационализаторское предложение: "Вот мы долбимся в забое дохлой пневматикой, а ежели с умом заложить тротил в нужном месте, добыча в десятки раз возрастёт". А тут ещё пьяная болтовня про толовые шашки…

После войны органы НКВД были  преобразованы в  МГБ,  но функции остались прежними.  К тому времени газеты вновь запестрели статьями о происках шпионов и вредителей. Несмотря на то, что новообразованные чекисты  - народ ушлый, в отличие от простодушных шахтёров, они  под землю не стремились, а Семён им показался подходящим кандидатом на участь очередного вредителя. 

Зная, чем заканчиваются интересы органов МГБ, Семён  испытывать судьбу не стал, собрал нехитрые пожитки и под покровом той же ночи вместе с семьей ударились в бега. Долго ускользали, опасаясь погони,  сторонились крупных населённых пунктов, пользовались услугами всех доступных видов послевоенного транспорта, чаще гужевого.  Бескрайние степные просторы открылись за Волгой. Ни деревьев, ни кустарника, ни выпуклостей, ни впадин. Только полынь, бурьян и беспрерывная линия горизонта.

Ехали медленно, нарушая тишину скрипом несмазанных колёс телег. Ночевали,  где придётся, бывало  и в соломенной скирде, но чаще в заброшенных хуторах, где у жителей запасались продуктами и водой. Наконец,  добрались до железнодорожной станции и погрузились в товарный вагон с такими же беженцами, возвращавшимися из эвакуации в родные края. Люди толком не знали, куда направляется поезд, главным было оказаться поближе к своему дому. Состав останавливался и трогался безо всякой системы, поэтому люди старались вагоны не покидать и были вынуждены справлять нужду прямо возле  вагонов, соблюдая полное равенство - женщины и мужчины осуществляли потребность вместе, не решаясь отойти от поезда.

Так добрались до Батайска, а до Ростова уже было ? рукой подать. Поселились у родственников. Ещё в дороге Семён понял, что искать его никто не станет: в послевоенное время у органов  и без него было полно работы. Он устроился фотографом на колхозном  рынке, стал хорошо зарабатывать и вскоре отстроил свой дом в Ростовской Нахичевани.

НА ЗАКАТЕ ЭПОХИ

Чтобы стать обладателем ЕС, не обязательно родиться евреем; это понятие уже приобрело интернациональный статус, но один из героев данного повествования, Фима Гробман, был евреем, национальная принадлежность была написана на его лице яркими плакатными буквами. Одна только сокрушительная фамилия не могла не привлечь к нему пристального внимания ЕС, и, в довершение ко всему, его угораздило родиться 22 июня 1941 года.   На закате эпохи, которую историки назовут "периодом культа личности", по стране прокатился очередной каток лютых сталинских репрессий не без участия коварного ЕС. В этот раз на роль врагов народа партия назначила "врачей-вредителей", состоящих в основном из так называемых "безродных космополитов", что в переводе с языка советской лексики означало - "лиц еврейской национальности". Под гигантские жернова карательных органов за компанию с врачами попали и другие представители этого рода-племени.

   По вечерам соседи Гробманов у ворот лузгали семечки и точили лясы. Об отце Фиминого одноклассника, десятилетнего Егорки Донцова, судачили, что в начале войны он попал в плен и до самой победы маялся в немецких лагерях, а оттуда прямиком был переправлен в советские. На фоне тех событий у Фимки с Егором случился диспут по "национальному вопросу", грозивший перерасти в яростную потасовку. В пылу ссоры лицо Егора сложилось в брезгливую гримасу, и он, глумливо скривив губы, с вызовом выпалил:

- Все явреи трусы, предатели и враги народа!

       В его тоне тоже слышалась откровенная брезгливость.  Слово "еврей" Фима воспринимал как обычную бытовую брань, но это было до тех пор, пока изо всех рупоров не загрохотало то, что выдал одноклассник. Но  Фимка в долгу не остался:

? Мой отец-еврей  вернулся с войны раненым и с орденом, ? с издёвкой огрызнулся он, ? а твой русский  у фашистов в плену прятался, а за это его в тюрьму посадили.

Егор криво ухмыльнулся:

? Да  явреев немцы  и в плен не брали, - на месте расстреливали, а русских бойцов уважали за храбрость и сохраняли им жизнь. - Он немного поразмышлял и добавил ? Даже сын товарища Сталина у немцев был в плену.

Таким аргументом Фимка был сражён наповал, хотя усомнился в его достоверности и решил при случае прилюдно схарчить вруна живьём. И такой случай вскоре представился. Когда престарелая учительница в очередной раз слащаво сюсюкала о выдающейся роли товарища Сталина в деле победы над фашистской Германией, словно бес толкнул Фимку в локоть.

- А правда, что сын товарища Сталина был в фашистском плену? ? осведомился он.

Зловещая тишина воцарилась в классе. Лицо старушки покрылось багровыми пятнами. Она стремительно ринулась к излишне любознательному ученику, вцепилась ему в ухо крючковатыми пальцами и потащила по коридору в кабинет директора. Тот, инвалид войны, дядька с медалями на груди, выслушав её, схватил Фимку за плечи и стал яростно трясти.

- Кто тебе такое сказал, гадёныш? ? шипел директор, брызгая слюной и звеня медалями.

От страха Фимка заревел и уписался. Размазывая по лицу слёзы и сопли, он, чтобы не прослыть среди одноклассников сексотом, соврал, что слышал это от пьяного инвалида-побирушки  на базаре   и поклялся такого больше никогда не говорить. Директор в сердцах стукнул его по затылку и вытолкнул из кабинета. Эта затрещина поставила точку в Фимкином представлении о судьбе Якова, старшего сына вождя. А после ХХ съезда Фимка  нахально утверждал, что сам однажды стал жертвой сталинской репрессии.