Тетрадь, найденная в Холоне
Эдуард МалинскийСтраницы были исписаны ровным, довольно убористым, но отчетливым почерком. Это, по всей вероятности, был чей–то дневник. Первым, почти инстинктивным, желанием было стремлением вернуть тетрадь на прежнее место, но вдруг внимание моё привлекли выделенные жирным курсивом слова «Если дорог тебе твой дом…» И уже, ни о чем другом не думая, я углубился в чтение, да с таким интересом, что едва не проехал свою остановку.
И главный вывод из вышесказанного: формируя условия для проживания этих людей и обеспечивая их средствами физического, материального существования, ни в коем случае нельзя пренебрегать вопросами их духовной жизни, нельзя вырывать эту категорию людей из их привычной среды духовного обитания, лишать их сложившихся социальных и личных связей: memento mori!
«..Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить…»
( А.С.Пушкин «Пора, мой друг, пора!», 1834г)
В общем, это была обычная поездка с севера в центр страны, уже не помню, по какому случаю. Да это и не важно.
Важно другое. Пересаживаясь на тель-авивском центральном автовокзале с межгородского маршрута на местный автобус, идущий в Холон, я обнаружил между креслом и стенкой автобуса стопку русскоязычных газет. Чтобы как –то убить время, начал их перебирать и наткнулся на общую тетрадь в обычной бумажной обложке. Повертев тетрадь в руках и не обнаружив никаких опознавательпых знаков, указывающих на принадлежность к какому – либо конкретному лицу, и потому без всякого угрызения совести, я открыл тетрадь, но не в начале, а где – то в середине.
Страницы были исписаны ровным, довольно убористым, но отчетливым почерком. Это, по всей вероятности, был чей–то дневник. Первым, почти инстинктивным, желанием было стремлением вернуть тетрадь на прежнее место, но вдруг внимание моё привлекли выделенные жирным курсивом слова «Если дорог тебе твой дом…» И уже, ни о чем другом не думая, я углубился в чтение, да с таким интересом, что едва не проехал свою остановку.
Что же меня так увлекло? Предлагаю читателю разделить мой интерес при чтении этой тетради. Как и соответствует этому жанру, повествование велось от первого лица..
«Если дорог тебе твой дом…»
Эти симоновские строчки всё время сверлили мой мозг. Я отлично помнил, что у Симонова речь шла совсем не о том, что я сам пережил недавно, но именно эти слова вызывали у меня ассоциацию с пережитым.
За свою долгую жизнь – иногда я с изрядной долей самоиронии отмечал, что чересчур долгую жизнь: ведь пережил я уже многих своих ровесников, и если Высоцкий, родившийся в 1938 году, однажды с юмором заметил, что был зачат в год «большого террора», то, что касается меня самого, в этот самый год «большого террора» я и родился – я не раз покидал свой дом.
Казалось бы, что можно уже было и привыкнуть к этому. Но была большая разница между прошлым и настоящим, и единицей измерения на этой огромной шкале под названием «жизнь» были различные её этапы, производные от которых составляли здоровье и жажда познания окружающего мира. Поэтому я сейчас просто для себя самого считаю необходимым освежить в памяти эти самые этапы. Да, это будет своего рода духовная исповедь, но в роли луховника предстоит выступить мне самому, и это будет автоисповедь.
Из отчего дома впервые я уехал после окончания школы, в возрасте 17 лет, поступив в вуз в соседнем городе,- со сравнительно лёгким чувством расставания, потому что знал, что в отчем доме меня всегда ждут, что для меня понятие «вернуться домой» означает возвращение именно сюда.
Правда, возвращение «сюда», в столичный город, так и не состоялось. После окончания вуза, по распределению я уехал в Сибирь, где несколько лет вёл кочевую жизнь изыскателя железных дорог и транспортного строителя.
Отработав положенный срок и встретив к этому времени свою богом посланную половину, с которой делю все радости и горести жизни уже почти 65 лет, я начал оседлую жизнь, наконец – то обретя уже свой собственный дом там же, в Сибири.
Шли годы, появились дети, а потом и внук. Работа в проектном институте, занимающегося, правда, уже вопросами не транспортного, а промышленного и гражданского строительства, приносила свои плоды в виде карьерного роста.
Было всё, и прежде всего здоровье, которое позволяло с оптимизмом смотреть в будущее и не бояться жизненных невзгод.
Но…наступила горбачевская перестройка, страну стали сотрясать политические бури, и хотя у меня никогда не было принципиальных разногласий с политическим режимом, несмотря на то, что я отлично понимал двуличность, царящую в обществе, когда думают одно, говорят другое, а делают третье, но, тем не менее, с диссидентами дружбы не водил.
Но что было делать, как жить дальше, когда на глазах разрушался, казалось бы, прочный, на века устоявшийся жизненный уклад? Закрывались предприятия, назревала тотальная безработица.
И тут я поддался настроению, охватившему известную часть общества: «Израиль –вот панацея от всех бед! Поехали!» И это исконно русское слово, ставшее особенно популярным в 60е годы после полета Гагарина, стало символом еврейских репатриантов.
Родственники, и мои и жены, со всех частей Союза твердили о том же.
И решение, наконец, было принято: «Поехали!» Правда, в глубине души я понимал зыбкость аргументов в пользу этого решения. Скорее всего, главной мотивацией был аргумент Али Бабаевича из к/фильма «Джентльмены удачи»: «Все побежали, и я побежал!»
…На всю оставшуюся жизнь запомнилась мне та последняя, октябрьская 1991 года ночь, когда упаковывал багаж: утром предстояло ехать в аэропорт. Безжалостно отбрасывались вещи и предметы, годами верой и правдой служившие своим хозяевам: ведь разрушен был отчий дом; дом, отцом которого был я сам!
Не то, что мне было жалко именно этих вещей. Глупости! Жалко было потери чувства защищенности, исчезновения самой атмосферы: «Мой дом - моя крепость!»
Отныне мне и всему моему семейству предстояло плыть в неизвестность без этого ощущения, которое даёт отчий дом.
Но при этом не было чувства отчаяния, которое присутствует, когда бросаешься головой в глубокий омут без уверенности в том, что выплывешь, а было некое ощущение тревоги и неуверенности, потому что довольно солидный, 50 с хорошим плюсом, возраст, сулил известные трудности в овладении совершенно незнакомого языка.
Однако за плечами был большой жизненный опыт, производственный стаж и желание быть полезным в новой среде обитания. И, главное, было здоровье, которое позволяло, по крайней мере, надеяться на преодоление всех трудностей.
И вот минуло 32 года жизни в Израиле. Мне не доставляет особого удовольствия вспоминать все перипетии этой жизни: начальная неустроенность, связанная, в основном, с трудностями освоения языка, необходимость перебиваться случайными работами, как- то: работа в ночные смены на кондитерской фабрике – в связи с чем довольно часто вспоминалась прочитанная ещё в детстве книга Н.Ляшко «Сладкая каторга»,- а также работа на платной автостоянке; охранником в мастерской, где трудились люди с ограниченными физическими возможностями – так корректно именовались обычные душевнобольные, занимающиеся трудовой терапией, в общем, своего рода, «жизненные университеты».
Так продолжалось несколько лет, пока наконец-то фортуна повернулась ко мне лицом, пусть не в анфас, но хотя бы вполоборота, потому что мой производственный потенциал проектировщика был задействован едва ли на четверть.
…А годы шли, и, достигнув пенсионного возраста в формате израильского КЗОТа, я был вынужден завершить свою производственную деятельность.
Т.к. полноценную пенсию я не заработал, опять-таки в рамках израильского трудового законодательства, возникшие трудности с погашением ипотеки, заставили продать купленную на ипотечную ссуду в начале 90х годов квартиру в Центре страны и купить такого же метража квартиру на Севере, в Израэльской долине. Благодаря разнице цен на недвижимость в разных регионах страны удалось полностью погасить ипотеку, и квартира на Севере стала собственностью, свободной от всех долговых обязательств.
Казалось бы, наступил «золотой век» в нашей многотрудной жизни: уже ставшие взрослыми дети обзавелись семьями, и жили отдельно, в Центре и на Юге страны, присылая нам внуков на время школьных каникул: досуг внуков и свой мы заполняли посещением бассейна и многочисленными экскурсиями по стране.
Израильское пособие по старости в сумме с оформленной в стране исхода пенсией и наличие собственной полностью оплаченной квартиры давало возможность «прорубить окно в Европу»: в течение ряда лет посещение нескольких европейских стран, несколько круизов по Средиземному морю восполнили тот вакуум странствий, который существовал в стране исхода.
Но… ну, никак нельзя обойтись без этого злосчастного «но»,- шли годы, старость подходила всё ближе и ближе, и вот уже я попал из людей категории «пожилых» в следующую возрастную – по классификации ВОЗ - категорию «старики» ( 74–90 лет, а далее уже следует категория «долгожитель»).
Правда, поначалу и в категории «стариков» я чувствовал себя довольно комфортно: состояние здоровья позволяло вести прежний активный образ жизни. Даже проведенная в возрасте 75 лет замена коленного сустава на правой ноге не убавила оптимизма: поездки в Европу продолжались…
Тем не менее «процесс пошел»: следующая операция по замене ещё одного сустава - тазобедренного – всё на той же правой ноге открыла «ящик Пандорры», т.к. почти совпала по времени с пандемией ковид-19.
Вот когда аукнулись «грехи» молодости: ежедневные пятикилометровые пробежки по асфальту иртышской набережной в течение десятилетий, и в результате – разрушение суставов.
Дальше – больше! Заявили о себе и результаты изнурительных тренировок по тяжёлой атлетике в далекой студенческой молодости: томография позвоночника выявила «дегенеративные возрастные изменения» отдельных позвонков и межпозвоночных дисков.
В общем, в эпоху возраста 80+ я вступил с целым благоухающим букетом различных болезней и попал под опеку социальных работников из Института Национального Страхования.
И даже это обстоятельство не убавило оптимизма, потому что рядом была жена - верный друг, с которым рука об руку столько лет прошагал по жизненному пути; друг, который помогал справляться со всеми трудностями.
Но время неумолимо продолжало свой бег вперед, старость подкрадывалась незаметно, и хотя мы не ощущали себя поначалу слабыми и беспомощными, но когда «обновления» моего организма совпали по времени с аналогичным процессом у жены, мы сразу же ощу тили, что «процесс не просто пошел», а вступил в стадию разрушения.
Склонные к самоиронии, поначалу мы шутили, что это сбывается первый этап пророчества в одной из сказок Андерсена: «они прожили долгую счастливую жизнь и умерли в один день».
Но уход из жизни ещё казался нам далекой, если не сказать, очень далёкой перспективой, так что строки не достигшего и своего тридцатилетия поэта из его «романа в стихах»:
Итак, они старели оба,
И отворились, наконец,
Перед супругом двери гроба...
- произносились нами, уже весьма пожилыми людьми, очень легко, можно сказать, без сопереживания.
…Первый звонок прозвенел в марте 2020 года, когда эпидемия короновируса уже плотно укутала страну. Ноги стали настолько непослушными, что на утренние прогулки я уже выходил из дома только в сопровождении специально выделенного для этой цели человека.
У супруги же процесс отказа нижних конечностей проходил не столь интенсивно, и она продолжала самостоятельные прогулки.
Мы по–прежнему продолжали жить в своей квартире, у нас были помощники, предоставленные Службой Национального Страхования, и хотя мы уже отошли от активной общественной жизни и перестали принимать участие в экскурсиях как внутри страны, так и за рубежом, но … жизнь продолжалась: общение с друзьями, осведомленность о жизни местного общества, сохранившиеся социальные связи, а также, в немалой степени благодаря тому, что проживание в своей квартире давало ощущение защищенности, присущее отчему дому. И опять же мы находили ощущение сопереживания у А.С.Пушкина:
Два чувства дивно близки нам,
В них обретает сердце пищу:
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам…
Но время работало не на нас: ведь мы «ехали уже с ярмарки».
…Во время одной из прогулок жена, потеряв равновесие, неудачно упала, разбив голову. Состояние её здоровья резко ухудшилось, и она уже перестала выходить на улицу. И ещё через месяц она упала в квартире, получив перелом бедра и была госпитализирована.
И я остался «один дома». Зная, что в Израиле больных с переломами не задерживают подолгу в больнице, и выполнив определённые мероприятия, через пару-тройку дней выписывают домой, я рассчитывал дождаться супругу дома.
Но, врачи, проведя углубленное исследование, решили не выписывать ее домой, как я предполагал изначально, а послать ее на месяц в реабилитационный центр.
Так как наша дочь жила в Холоне, она попросила определить маму в медучреждение в Центре страны, чтобы иметь возможность посещать ее почаще. Таким образом, вопрос с моим размещением решился автоматически, и я поехал в Холон, надеясь, что через месяц мы вдвоём вернёмся в свои Пенаты, и прежняя жизнь продолжится.
Судьбе же было угодно распорядиться иначе. По состоянию здоровья и жены ( как видно, сказались результаты падений), и моего - в этом случае пришлось учесть по совокупности и мой возраст и последствия уже упомянутых выше «грехов» молодости, - резко ухудшилась деятельность, выражаясь по- научному, опорно-двигательного аппарата. Вердикт врачей звучал приблизительно так, как в «Коллегах» Василия Аксенова - «Общий ушиб организма в результате падения с телеги».
А конечным итогом явилось решение Института Национального Страхования на основании медицинского диагноза, которое гласило о необходимости круглосуточного обслуживания нас сиделкой семь суток в неделю. И по настоянию дочери пришлось снимать квартиру в Холоне, а в счёт частичной компенсации затрат, имея в виду далеко не одинаковую стоимость на аренду недвижимости в разных регионах страны, свою собственную квартиру на Севере страны сдавать в наем.
Именно здесь, как теперь абсолютно ясно. я и совершил ошибку не просто тактическую, а стратегическую. И вот почему.
Процесс сдачи собственной квартиры на Севере в аренду несколько затянулся, и каждый раз, приезжая туда для частичного вывоза оставшихся вещей, я, при виде этого разоренного семейного гнезда, почти физически ощущал, как постепенно рвутся те нити, которые связывали нашу семью с прежней жизнью, чувствовал приближение точки невозврата к этой жизни.
И на это чувство накладывалось очень болезненное ощущение ухудшения состояния здоровья, не только физического, но и духовного. Я впадал в депрессивное состояние, ибо речь уже шла не только о не возврате к прежней жизни, а о жизни вообще. Я мучительно искал выход из положения, чувствуя себя в положении волка, не имеющего возможности выскочить из зоны, огороженной флажками, ну, в точности, как у Высоцкого в «Охоте на волков».
И тут на глаза мне попалось стихотворение киевского поэта Наума Сагаловского, тоже уехавшего в эмиграцию, но не в Израиль, а в США, где он был открыт для широкой публики Сергеем Довлатовым.
Стихотворение называлось «Где эта улица?» и было посвящено жизни поэта в эмиграции, и настолько совпало с ходом моих собственных мыслей, что я буквально почувствовал непреодолимое желание стать хоть и незваным, но «соавтором», сделав «привязку» автобиографического творения поэта к своей собственной биографии. Собственно говоря, это была попытка осмыслить прошедшую жизнь.
Лишь выплеснув на бумагу обуревавшие меня мысли, мне, как поначалу показалось, удалось обрести душевное спокойствие.
И посвятил я это стихотворение своей любимой жене. И всей нашей совместной жизни, длиною уже почти 65 лет.
Чтобы не потерять этот источник умиротворения, я запечатлел его на бумаге. Привожу здесь полностью:
Где эта улица?
Где эта улица? Улицы нет..
Названной именем Феди Крылова.
Мне она нравилась, честное слово,
Хоть и не всё уже помню за давностью лет.
Берег иртышский, вода и песок,
Милые звуки российского мата.
Воздух там с запахом нефтькомбината,
Жизни ушедшей забытый кусок
В городе Эн-ске. Ну, где ж этот дом?
Многоэтажный, с крышей плоской, бетонной,
Три комнатушки и шум заоконный…
Помнишь, как жили мы там впятером?
Помнишь, как тихо струилась река,
Слышался звон на Серова трамваев.
Липы цвели, и Муслим Магомаев
Пел о любви на волне «Маяка».
Где ж эта барышня, что был я влюблен..?
Где эта барышня? Скрылась, исчезла…
Как по веленью волшебного жезла,
В тумане сиреневом давних времён.
Барышня? Бабушка нынче, то мёд мой, не яд,
Нашей любви – седьмой уж десяток.
Как этот срок ненадёжен и краток…
Что там грядущие годы таят?
Была же ведь радость и счастье было..
Как неразумно мы их расточали…
Господи, чёрная птица печали
Вновь простирает над нами крыло.
Старость – не радость, но и болезни – не грех,
Вот они, дожили мы до обеих…
Господи, разве ж мы звали к себе их?
Разве ж твоя благодать не для всех?
Где ж наша молодость? Там, за бугром.
Вспомним, поплачем…А в правду: была ли?
Птицы отпели, костры отпылали…
Годы обрублены, как топором.
Каждое утро – с команды: «Готовсь!»
Служба, зарплата, волнения, слухи, . Дети, продукты, ангины, желтухи,
Плюс – отголоски родительских просьб.
Помнишь, прогулки по скользкой лыжне
На берегах Иртыша, там, на лоне природы.
Скудные наши медовые годы
В «лучшей на свете» Советской стране.
Нашу жилплощадь – семейный очаг,
Теплое место для сна и досуга.
Только и радости, что другу от друга,
Только и света, что в детских очах…
Молодость…Душу себе не трави.
Что там за нами? Одни головешки.
Время уходит в безудержной спешке…
А я ведь ещё не сказал о любви…
Прошлые дни не отмыть добела.
Купаны в горькой советской купели.
Жили, страдали, растили, корпели..
Может быть, это любовь и была?
Помнишь ли в Эн-ске казённый дворец?
Там прозвучал для нас марш Мендельсона…
Проштамповала служивая фея закона
Соединение наших сердец..
Я тебя вижу сейчас, как тогда:
Юная, в белое платье одета,
Милая, нежная, полная света.
Боже мой, как ты была молода!
Но быстро кончается брачный бедлам,
В роли гостей – только парни из экспедиции нашей таёжной,
Да и предчувствие скорой разлуки тревожной..
Но с этой минуты – вся жизнь пополам!
Лето и осень, жара и дожди,
Радости наши, надежды и муки,
Дети, что будут, а может быть, внуки:
Все впереди ещё, всё впереди!
Но..годы промчатся, и два старика
В боли и немощи, как в паутине,
Будем мы вместе с тобой на чужбине
Век доживать…Но об этом пока
Нам ещё не известно. Просто вдвойне
Хочется ласки, покоя, уюта..
Канет волшебная эта минута –
Счастье начнется! И кажется мне,
Что суждено нам, как сказка гласит,
Долго прожить и уйти в одночасье..
Ангелы в небе, несущие счастье,
Молча спускаются…Дождь моросит..
Стихотворение Сагаловского завершается на оптимистической ноте, потому что автор искусственно создаёт атмосферу благостного ожидания будущего, о котором «пока нам ещё не известно». Реальность же бытия гораздо суровее, вот она, безжалостно бьющая по физиономии:
Но…годы промчатся, и два старика
В боли и немощи, как в паутине,
Будем мы вместе с тобой на чужбине
Век доживать…
Вот она, суровая правда жизни…
Пока я занимался этим, в силу своих скромных способностей, поэтическим творчеством, казалось, что выплеснутая на бумагу душевная боль поможет преодолеть охватившую меня депрессию, но… не тут-то было.
Прочесть стихотворение жене мне удалось только после нескольких неудачных попыток: слезы не давали возможность закончить чтение. Как видно, бытующее мнение, что с возрастом люди становятся чересчур сентиментальными, родилось не на пустом месте.
Именно здесь, выбрав для своего дальнейшего ПМЖ съемную квартиру в другом, чужом для нас городе, и тем самым оборвав сложившиеся за последние двадцать лет личные и социальные связи, я совершил ошибку. стратегического характера , как уже подчеркивал выше, потому что мы лишились той самой атмосферы отчего дома, т.е. случилось то, чего я всю жизнь так страшился потерять, ибо на съемной квартире в Холоне нас уже не покидало ощущение того, что находимся мы не в родных стенах, а в лагере для временно перемещенных лиц. И только будущее должно показать, будет ли основание надеяться на благополучный исход, подобный описанному Есениным в его уже вековой давности стихотворении «Письмо к женщине»:
«…В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий…»
Поэтому, всеми правдами и неправдами нужно стараться как можно дольше сохранять ту « погоду в доме », которая даёт возможность считать этот дом своим, несмотря на то, что за стенами этого дома бушует совсем другая жизнь.
… На этом рукопись в тетради, найденной в Холоне, обрывалась. Никаких признаков, дающих хотя бы хрупкую надежду на возможность разыскать хозяина тетради, не было... Поэтому тетрадь эту я забрал с собою. Почему?
Я очень симпатизировал автору рукописи и хорошо понимал его душевные страдания, сострадал им, и мне было бы очень неприятно, если – оставь я её в автобусе! – она попала в руки непорядочного или просто равнодушного человека.
А сострадал я ему потому, что чётко обозначив свой возраст, он очертил круг, охватывающий множество русскоязычных израильтян пожилого возраста, т.е. людей старше 65 лет - так принято именовать пожилых, согласно классификации ВОЗ. Почему я выделяю именно русскоязычных израильтян? Да потому что для уроженцев Израиля этой проблемы не существует по определению.
Я постарался собрать соответствующую статистику.
В Израиле в 2022 году, по данным ЦСБ, опубликованным к 1.10.23.,когда обычно во всём мире отмечается Международный день пожилых людей, насчитывалось всего 1,2 млн пожилых людей, что составляет около 12% от всего населения страны. 44% от пожилых – имеют возраст выше 75лет, т. е. старики - и это почти 530 тыс. В эту категорию населения входят, разумеется, и русскоязычные пожилые соответствующего возраста.
Но статистика здесь имеет свою специфику. Если доля русскоязычных от всего населения страны составляет порядка 14%, то пожилых людей внутри этой категории уже не 12, а 25,5%.
Как видите, категория наших дважды соотечественников выглядит гораздо более возрастной на фоне общеизраильской статистики: их более 20% от всех пожилых в стране.
И, продолжая наши вычисления, приходим к следующим цифрам: при количестве пожилых русскоязычных порядка 360 тыс, на долю людей старше 75лет, т.е. подпадающих под категорию « старики», по классификации ВОЗ, приходится почти 160 тыс человек.
Вот так мы и пришли к пониманию количества ( более 150 тыс) потенциальных жертв тех обстоятельств, в плену которых оказался наш литературный герой.
Да, это проблема, требующая решения и притом безотлагательного, я бы даже сказал, в общегосударственном масштабе.
Обратимся к науке. Исследования, проведенные. доктором Элизой Эйферт Фриман показывают, какие факторы влияют на продолжительность человеческой жизни. Оказалось, что влияние генетика очень незначительно, всего на 25%, а более значимое воздействие оказывают окружающая среда и образ жизни.
Эксперт отметила, что социальные связи являются ключевым фактором для долголетия, ссылаясь на десятки исследований. Она уточнила, что люди с более широким кругом общения имеют на 45% меньший риск преждевременной смерти по сравнению с теми, у кого их нет. Специалист добавила, что обладатели сильной социальной поддержки также испытывают улучшение в психическом здоровье, сердечно-сосудистой системе, иммунной функции и других аспектах.
Отмечено, что противоположность социальных связей – одиночество и изоляция – негативно влияет на долголетие, повышая шансы смертности на 91%. Доктор Фриман подчеркнула, что помимо социальных отношений существуют и другие факторы, влияющие на долгую и здоровую жизнь.
Из этих исследований видно, какую важную психологическую имеющую социальную значимость проблему затронул наш литературный герой. Проблема эта, я бы сказал, не ограничивается той статистикой, которую я привел в формате Израиля, а имеет глобальное распространение: пожилые люди живут везде.
И главный вывод из вышесказанного: формируя условия для проживания этих людей и обеспечивая их средствами физического, материального существования, ни в коем случае нельзя пренебрегать вопросами их духовной жизни, нельзя вырывать эту категорию людей из их привычной среды духовного обитания, лишать их сложившихся социальных и личных связей: memento mori!
А сейчас самое время – для толкования эпиграфа и заголовка.
Сначала об эпиграфе.
Стихотворение А.С. Пушкина «Пора, мой друг, пора!» написано в 1834 году и посвящено его жене Наталье. В основе композиции стихотворения антитеза жизнь – смерть. Основная тема: размышления о естественном течении жизни, молодость проходит незаметно, уступая место старости.
И пару слов о заголовке.
Ещё в далёкие школьные годы, кажется, в году 1952м, я в одном из «толстых» литературных журналов прочитал повесть Романа Кима «Тетрадь, найденная в Сучоне». Она запомнилась мне не своим содержанием: это был разгар американо –северокорейской войны, да ещё на фоне продолжающейся «холодной» войны в Европе, так что не удивительно, что писатель клеймил позором «японский милитаризм»( описывался заключительный период Второй Мировой войны на Тихом океане) и «американскую военщину». В общем, это был обычный стиль советского агитпропа.
Запомнилась же мне эта повесть художественным приёмом, который применил Роман Ким.
Повествование велось от первого лица и этим лицом был японский военнослужащий; таким образом, писатель, ссылаясь на то, что он просто пересказывает содержание случайно попавшего в его руки литературного источника, абстрагировал свое подлинное «Я» от «Я», лица, от имени которого ведется повествование.
Конечно же, Ким был далеко не первым, кто применил этот приём, но для меня, восьмиклассника той поры, эта была первая встреча с таким явлением в литературе. Именно поэтому, я и считаю этот случай для себя прецедентом. Отсюда и название рассказа «Тетрадь, найденная в…Холоне».