Этапы длинного пути, часть 3 Гремящие 40-е

Этапы длинного пути. Часть 2: Победный 1945-й год

Представляя мемуары своего литературного героя,  я вынужден использовать несколько видов художественного способа передачи воспоминаний, потому что человеческая память – это  удивительная вещь: она очень избирательна. Причем, в разные периоды жизни: раннее детство, школьные годы, отрочество, юность и т.д. избирательная способность памяти меняется, а потому почти невозможно воссоздать цельную картину воспоминаний, особенно  школьного детства.

      Итак, наступил  1946. В школе дела шли хорошо, экзамены сданы на «пятерки», получена моя первая  «Похвальная грамота». Как провести лето? Вопрос решился без проблем и несколько неожиданно для меня.

     В начале июня приехала из Винницкой области старшая мамина родная сестра в сопровождении своего мужа. Приехала рожать: живя в сельской местности, она не хотела прибегать к услугам местных акушерок, да и возраст - около 40лет – не располагал к риску. В общем, остановились на варианте родов в столичной клинике.

Муж её, доставив мою тётю в Киев, тотчас собрался в обратную дорогу: дома на хозяйстве оставался в одиночестве десятилетний сын. И мне было предложено поехать с дядей и провести лето там, в селе Цыбулёв, в Винницкой области.

   Я с восторгом принял это предложение: оно давало возможность «увидеть белый свет» Наскоро собравшись, мы, не мешкая, двинулись в путь. У меня остались в памяти названия станций, где мы делали пересадки: Фастов, Попельня, Казатин, Умань.

 Было впечатление, что мы передвигались исключительно пригородными поездами. То ли билетов не было в кассах, то ли мы их не успевали покупать из-за длинных очередей, но в памяти остались долгие переговоры, которые дядя вел с проводниками вагонов, упрашивая их взять нас к себе, так что за двое суток, проведенных в дороге, мы спали только урывками.

    Что ещё запомнилось за время этого марафона? Сообщение о смерти Калинина 3 июня. Я знал только, что он был «всесоюзным старостой,» совершенно не представляя себе его официальную должность.

Прибыв на конечную ж.д. станцию нашего маршрута мы завершили путешествие ездой в автобусе и на телеге. В общем, пользовались всеми видами транспорта, кроме, разве что, оленьих и собачьих упряжек.

   После бурной встречи с братом началось знакомство с окрестностями Цыбулева. Оказывается  во время войны там были серьезные бои. Брат водил меня по их местам. Уже позднее я выяснил, что одна  из десяти крупнейших наступательных операций Красной Армии в 1944 году какой - то стороной задела и Цыбулев, и я даже, разумеется, гораздо позднее,   наткнулся на упоминание об этом в статье «Горячий снег Цыбулева». Вероятно, название статьи было продиктовано романом   Юрия Бондарева «Горячий снег».

   Через некоторое время дядя собрался в Киев: тётя благополучно родила дочку. Роды были не лёгкими, так что ставка на столичную клинику оправдалась.

    Мы остались «одни дома». А нужно сказать, что в 1946 году в Советском Союзе, в т.ч. на Украине была жестокая засуха. И результаты сбора урожая были соответствующие. Для сравнения: валовый сбор зерна в СССР в 1945 году составил 25,4 млн. тонн, в 1946 году  только 21,2 млн. тонн, зато   в 1947-м 35,7 млн. тонн. А в царской России в 1913 году сбор зерна оценивался в 50,5 млн. тонн.

   И, несмотря на уменьшение зерновых запасов, сталинский режим оставался верным своей традиционной политике, берущей своё начало  ещё в начале 30-х годов: в первую очередь решать внешнеполитические обязательства, даже в ущерб жизненным интересам своего народа. И если тогда, во времена Голодомора миллионы тонн зерна вывозились за рубеж для решения проблем индустриализации, то и  1946 году из СССР, во имя пролетарского интернационализма  было вывезено 350 тысяч тонн зерна в Королевство Румыния, в 1947 году — 600 тысяч тонн зерна в  Чехосло вацкую республику, за эти два года Польская республика получила из Советского Союза 900 тысяч тонн хлеба.

А в это же время в Молдавской ССР и южных областях РСФСР стремительно распространялся голод, и только за первое полугодие 1947 года официально зарегистрировано 130 случаев людоедства,, как в недоброй памяти 1933году.

    А как же решался вопрос выживания двух, отдельно взятых детей в этих условиях? Очень просто: каждый из нас, взяв  по краюхе  хлеба на огород приусадебного участка, съедал её, вприкуску с зеленым луком, редиской и созревшими к то времени  огурцами-другие овощи не успевали  созревать. И нужно сказать, что приехавшие родители брата с новорождённой обнаружили, что мы даже поправились.
   Уже в то лето 1946 я в должной мере оценил преимущество личного подсобного хозяйства, даже в масштабе 4-6 соток, для выживания семьи во время тотального голода, и поэтому, став уже взрослым, никак не мог понять сельхозполитику самого знатного кукурузавода страны Никиты Хрущёва, который в начале 60-х годов объявил своё «ноу-хау»: отобрать у крестьян личные подсобные хозяйства, чтобы  они не отвлекали колхозников от участия в более плодотворном общественно - полезном труде, ибо только такой вид труда может обеспечивать достойное проживание трудящихся, а для этого необходимо оторвать   колхозников  от возни в карликовых хозяйствах на своём клочке земли, переселив их из крестьянских изб в благоустроенное жильё социалистических агрогородов.

Но в 1962 году этот волюнтаризм Хрущева потерпел  сокрушительное поражение: цены на мясо-молочные продукты пришлось поднять на 30%, что не избавило эти продукты от участи попасть в разряд острого дефицита. Именно тогда были сделаны первые масштабные закупки зерна в США и в Канаде.

О других настолько нелепых реформах Хрущёва, что они стали предметом высмеивания в анекдотах, расскажу позднее, но совершенно очевидно, что эти реформы были результатом мышления ортодоксального марксиста, механически внедряющего в реальную жизнь современного общества созданные ещё столетие назад  гипотетические схемы Марксовой философии.

    Таковы были мои первые впечатления  от общественно – хозяйственных уроков, полученных в результате столкновения с реальной жизнью. Были и другие уроки, но о них немного позже, а сейчас вернемся к жизни в Цыбулеве. 

Не будучи уверенным, что в селе удастся раздобыть какое-либо чтиво, я захватил из Киева всю свою довольно скудную наличность литературы, представленную «Петром Первым» Алексея Толстого и «Золотым руном» из серии «Мифы древней Греции».

Как и следовало ожидать, никаких других книг найти не удалось, поэтому всё время пришлось эти книги перечитывать.

Не буду касаться творения Алексея Толстого:  его читать было интересно и. ..только.   А вот путешествие аргонавтов  не просто  захватили воображение ребенка целиком и полностью, но и обогатили его познание, заставили его многое переосмыслить.

Стало ясно, что  золотое руно - это просто шкура барана с золотыми крупинками, которая  применялась в старинном способе добычи золота в золотоносных ручьях; при промывке породы над шкурой тяжелые частицы золота оседали в шерсти.

Это то, что касается познания.

Но меня настолько впечатлили последние годы жизни и сама смерть главы аргонавтов Язона, что я этот фрагмент не только запомнил на всю жизнь, но и о многом пришлось задуматься всерьёз.

После триумфального возвращения с  трофеем из Колхиды все аргонавты тронулись в путь, кто куда. Видя, что сила и смелость великой дружины теперь уже не пригодятся Язону, каждый из аргонавтов спешил возвратиться домой. На перекрёстке дорог у старого дуба в последний раз обнялись товарищи и разошлись одни на запад, другие на восток, третьи на север, четвёртые на юг..

     Тихо и мирно текла жизнь Язона в Коринфе. Но могучий герой не привык к такой скучной жизни. Горько и тяжело было ему на чужбине. Не веселили его ни пиры, ни охоты, ни почести во дворце. День и ночь он раздумывал о том, что всю свою жизнь он прожил напрасно.

В самом деле, зачем он искал Золотое Руно, плавал в Колхиду, боролся с бурями и ветрами, умирал от жажды в пустыне и спасся от кровожадных Сирен? За все эти подвиги и скитания судьба не послала ему никакой награды, и нечего было герою оставить детям в наследство.

Затем на Язона обрушились невзгоды и несчастья: правда, причиной многих из них был он сам.  Безрадостна была вся его дальнейшая жизнь. Нигде не находил он себе пристанища надолго.

   Однажды проходил он мимо того места, где стоял вытащенный на берег корабль «Арго», посвященный аргонавтами богу моря Посейдону. Язон, обойдя корабль, прилёг в тени на песок перед самой его кормой… Ему захотелось спать… Но едва он заснул, как с моря примчался шквальный ветер. Из расшатанной ветром кормы корабля ВЫПАЛ ТЯЖЁЛЫЙ БРУС с вырезанной на нём головой  богини Афины. Брус упал на Язона и убил его..…

На моих глазах происходила трагедия человека, вырванного из его среды обитания, где каждый день ожидали уже ставшие привычными для него нелёгкие испытания, а к новой жизни он так и не смог приспособиться. И эти же мысли, спустя почти 80 лет спустя, я вложил в рассуждения моего литературного героя, в рассказе «Тетрадь, найденная а Холоне»  И это был второй урок, который я извлёк из отдыха в Цыбулёве.

    Далее. В том же 1946 году  мне подарили настольную игру «Я знаю, кто изобрел». Мне она понравилась тем, что в доступной даже детям форме, в виде легко запоминающихся куплетов – четверостиший излагалась суть открытии и изобретений, сделанных их авторами.

Много лет прошло с тех пор, и я запомнил только две последние строчки одного из куплетов. В двух первых строчках речь шла о том, что пары кипящей в чайнике воды стремятся сбросить крышку с чайника, т. е. пар обладает какой-то силой, и в двух последующих строчках:

                                           Шотландец Бенджамин Уайт
                                           Её усилил во сто крат.

    Ключевым словом здесь оказалось слова шотландец. Оно сыграло роль красной тряпки для быка, как и то, что в таком же духе рассказывалось об изобретателях паровоза  и парохода: Джорджа Стефенсона и Роберта Фултона, воздушного шара – братьев Монгольфьер, радио – Маркони, аэроплана – братьев Райт, и даже плаща из прорезиненной ткани – Чарльза  Макинтоша.

    Я едва успел обогатить свои знания этой информацией и начать её демонстрировать окружающим, как вдруг в центральной прессе появились разгромные статьи в адрес этой игры: в них  утверждалось первенство русских в самых различных областях знаний. Не Бессемер, Мартен и Сименс впервые разработали технологию производства стали, а русский Чернов; электрическую лампочку изобрел не Эдисон, а Лодыгин; локомотив отца и сына Черепановых был создан раньше, чем локомотив Стефенсона. Телеграфная связь использовалась в России еще до Морзе в Америке. А воздушный шар вообще впервые сконструировал духовного звания человек – подъячий Крякутный.

 Особенно досталось авторам игры за то,  что они даже не вспомнили  о великом русском самородке  Кулибине, зато подняли на щит  химика Чарльза Макинтоша, изобретателя плаща из непромокаемой прорезиненной ткани, а также летнего  габардинового мужского пальто по типу такого плаща, бывшего в моде в середине XIX века.

Меня особенно развеселил такой  пассаж, т.к. мои познания об этом предмете мужской одежды в ту пору были ограничены одесским анекдотом:

                         - Жора, я нашёл макинтош.
                         - Так неси его сюда!
                         - Но в нём фраер сидит..
                         -Так виними его!

Но все это показалось  сторонникам  русского приоритета  недостаточным — и тогда даже пенициллин был провозглашен русским изобретением.
 
     И  это было не просто  эмоциональным преувеличением, оно переросло в  систематическую кампанию, которая длилась много лет и приняла гротескный характер, поскольку почти любое изобретение, от велосипеда до самолета, объявлялось теперь детищем русских талантов; для этого были хороши любые средства.

    Первыми объектами нападок стали литература, кинематограф, театр, то есть те сферы культуры, которые были наиболее доступны широким народным массам. Ранее мы уже упоминали о языковой реформе в области спортивной терминологии; о том, как приходилось перестраиваться спортивным комментаторам Вадиму Синявскому и Николаю Озерову.

 Другим направлением развития всеохватывающей пропагандистской кампании было раздувание националистических настроений, причем этот аспект идеологического наступления отличался особенным ожесточением.

   Проблема восходит еще к периоду до 1944 г. По сути, она являлась отражением страха, распространившегося в то время в советском руководстве, что воины, которые в составе Вооруженных Сил готовились перейти границу, должны были вступить в контакт с внешним миром. Видно, боялись повторения синдрома декабристов.

  В новой форме те же опасения вновь вышли наружу в начавшемся наступлении и на другие отрасли культуры. На театр посыпались упреки за постановку переводных пьес, которые-де могли отравить сознание граждан враждебными советскому обществу идеями.
 
   Идеологической дубинкой советского руководства выступил А.А. Жданов, который обвинил сначала писателей, а затем и музыкантов в чрезмерном преклонении перед Западом. Он пустил в оборот слово, которое вскоре стало употребляться как позорное клеймо, — «низкопоклонство»; им обозначалось преклонение и самоуничижение перед западной культурой, которую всю целиком оценивали как «буржуазную», не проводя различия между ее прогрессивными и консервативными направлениями.

     Были в этой кампании и признаки антисемитизма.  Оскорбительной критике был подвергнут фундаментальный труд ученой, историка Софьи Ароновны Фейгиной об истории международных отношений России с Западом в эпоху Петра Первого.

     Оценивая в обобщенном виде суть всей этой кампании,  Г.М.Маленков в своем выступлении на первом совещании Коминформа утверждал, что речь идет об «энергичной борьбе» против «болезни рабского отношения ко всему заграничному», которой «была поражена некоторая неустойчивая часть интеллигенции», ставшая легкой добычей, по его словам, «шпионских служб». Несмотря на недавний опыт войны, в которой советский народ продемонстрировал высочайший патриотизм, советское руководство было убеждено, что оно должно всё еще «воспитывать» народ в духе патриотизма; в этом оно видело даже «основную задачу» своей «идеологической работы.

   Проведение этой кампании связано с именем Жданова, который до самой смерти, наступившей летом 1948 г., был ее главным действующим лицом. В описаниях  жизни  советского общества  этого периода упомянутая  кампания обычно фигурирует под названием «ждановщина».

   И здесь очень уместно вспомнить один фрагмент из истории России, имевший столетнюю давность до описываемых событий. В 1840-х годах братья Николай и Иван Ждано-вы изобрели особый дезинфицирующий состав, и имя братьев прогремело на всю Российскую империю: ждановская жидкость.

Жидкость обладала тем достоинством, что превращала зловредный воздух в здоровый, распространяя запах древесной кислоты.

«Боевое крещение» этот раствор прошел во время Крымской войны в 1854 - 1855 годах. Хирург Николай Пирогов в «Севастопольских воспоминаниях и письмах», говоря об оказании помощи тяжелораненым, сообщал:

      «Редко кто проживал здесь сутки; большею частию через час, через два изуродованный защитник Севастополя отдавал Богу душу... Только когда можно было отворять окна и когда привезена была из Петербурга ждановская жидкость , воздух сделался сноснее и стали являться случаи если не выздоровления, то по крайней мере возможности произвести операцию...».

Упоминается жидкость и в произведениях Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского.

    Наверняка Жданов был наслышан об этом феномене, что давало ему основание считать себя чуть ли не святой мессией, «сеющей разумное, доброе, вечное». Ещё бы: своей критикой, которую он считал  столь же полезной для общества, как и применение ждановской жидкости, он  «превращал зловредный воздух в здоровый».

     Но  подлинным вдохновителем и руководителем  этой кампании был Сталин; Жданов же в ту эпоху был рупором его идей и наиболее доверенным лицом, правой рукой Сталина в деле руководства партией. Сталин расценил оживление культурной жизни как чреватое появлением критической мысли: хотя вождь часто отсутствовал на заседаниях высших органов управления страной, он в то же время находил возможность пригласить к себе в Кремль того или иного писателя или кинорежиссера, чтобы высказать ему свое мнение о книге или фильме.

Таким образом, пропагандистская кампания была начата по его личному указанию. Жданов  же  привнес в нее менторский тон поучений ( Илья Эренбург в своих мемуарах вспоминает, как Жданов, пригласив к себе на беседу Шостаковича, Прокофьева и других композиторов, учил их, как использовать народные мелодии в своём творчестве, демонстрируя это своей игрой на фортепьяно),вульгарность и резкость выражений.

Его речи не были лишь выражением личного мнения; в отдельных наиболее важных случаях его оценки подтверждались специальными партийными постановлениями.

К зловещей роли Жданова в погроме, учинённом над советской культурой, мы вернемся
позднее: есть ещё необходимость о многом сказать.

     Следующая мизансцена. Я уже в третьем классе Осень  1946 года  Возвращаюсь домой из школы, и на углу  ул.  Софиевской и Михайловского переулка,  буквально в двух шагах от своего дома вижу группу немецких солдат и офицера.

Очень удивлен, но, наконец-то, до меня доходит, что «снимается кино». Вернее, снималась одна из сцен,  но милицейское оцепление уже снято, и любопытные окружили группу артистов и участников массовки.

И окрестные пацаны ничего более умного не придумали, как задирать артиста в роли немецкого офицера,- а это был звезда экрана тех времен Павел Кадочников, играющий советского разведчика под личиной  обер-лейтенанта  Генриха  Эккерта,- криками: «Фашист! Фашист!». Кадочникову это скоро надоело, и он тоже ничего более умного не придумал, как с поясом в руках гоняться за бросившимися от него врассыпную пацанами.

Уже  впоследствии, увидев фильм «Подвиг разведчика» на экране, я определил, что ещё одна сцена, в которой  Эккерт проверял одного из подпольщиков на «благонадежность», была отснята тоже неподалеку от нас, на Думской  площади, метрах в ста от недавней казни фашистов.

Многие фразы и выражения из этого фильма «ушли в народ» и стали афоризмами. Например, «Ещё немного терпения, и ваша щетина превратится в золото», «У вас продаётся славянский шкаф?  и т. д.

   И несколько слов о Павле Кадочникове. Несомненно, он был, выражаясь современным языком, секс-символом в Советском Союзе тех времен: его фотографии, выпущенные миллионными тиражами, не залеживались в киосках «Союзпечати» Его фильмография насчитывает 85 киноролей. Но вершиной его творчества, безусловно, был фильм «Подвиг разведчика» Я бы даже сказал, что в этом фильме был совершен подвиг артиста. Ни до этого фильма, ни после  него артист не добивался подобного успеха.

Даже в наиболее  успешные для Кадочникова 1947-1948 годы, когда артист наряду с этим фильмом снялся ещё в главных ролях в фильмах « Голубые дороги», «Повесть о настоящем человеке» и «Робинзон Крузо», он даже не приблизился к прежнему успеху.     Да и не мог артист с внешностью рафинированного интеллигента войти в образ живущего на необитаемом острове одинокого, непрерывно ведущего борьбу за выживание  моряка.

       Но как бы то ни было, я считаю несправедливыми и оскорбительными для артиста слова писателя Михаила Веллера, которыми он уже в наше время самым бесцеремонным, впрочем, присущим ему образом, охарактеризовал  Кадочникова в «Подвиге разведчика» как обладателя «визгливого бабьего голоса» и «чувственными ноздрями кокаиниста». Нужно все-таки соблюдать хотя бы минимум объективности и порядочности!

   И в том же 1946 году нам, учащимся третьих классов, школа организовала культпоход в Филармонию, здание которой и сейчас расположено в начале Крещатика и выходит главным фасадом на площадь, носящую в ту пору имя Сталина. Уже тогда я услышал, что концертный зал  филармонии по акустике является лучшим в Украине.

На концерте исполнялись песни советских композиторов. Там я впервые услышал песню  Бориса Мокроусова «Хороши весной в саду цветочки..» и сделал для себя удивительное открытие.

   А дело было вот в чем. В ту зиму Киев был полон слухами о серийном маньяке, который охотился за молодыми женщинами и подростками. Он подстерегал их в темных парадных и других,  не освещенных местах и наносил удары молотком по голове. Иногда убивал, иногда только оглушал, но всегда грабил: снимал ценные вещи.

 Сын нашей дворничихи, с которым я учился в одном классе, рассказывал, что наш участковый, как и многие другие сотрудники МВД, регулярно участвовали в облавах и патрулях по всему городу, но безрезультатно. Так было всю зиму, потом слухи прекратились.  Должно быть, душегуба всё-таки  изловили.

    А мое открытие после  концерта в Филармонии состояло в том, что еще раньше, до концерта я, оказывается,  уже слышал эту песню, вернее,  пародию на нее, сочинённую по мотивам действий этого серийного маньяка, и до сих пор помню куплет из этой пародии:

  .                                     Хорошо в парадном с молоточком
                                        Караулить женщин и детей.
.                                       Эх, выйдешь вечерочком, стукнут молоточком,
                                        Сразу в жизни станет веселей!

И, наконец, последнее событие 1947года - это денежная реформа и отмена продуктовых карточек. Требуется небольшой  экскурс в  историю.

    В годы  войны большая часть товаров распределялась по карточкам по фиксированным ценам. Параллельно существовал «чёрный рынок», где товары продавались и покупались свободно, но по высоким, спекулятивным ценам. А вот денежная масса за это время выросла в четыре раза (с 18,4 до 73,9 млрд рублей) и явно превысила потребности товарооборота. К тому же в оборот попали фальшивые советские деньги, которые Германия выпускала на оккупированных территориях. Излишняя денежная масса делала невозможной отмену карточной системы: отказ от карточек привёл бы к резкому росту цен на основные товары, и все они стали бы продаваться по ценам «чёрного рынка».

    После победы в войне началась подготовка к денежной реформе. Она была задумана так, чтобы  изъять из оборота те значительные наличные денежные средства, которые за годы войны накопили спекулянты. Реформа предполагала обмен старых денег на новые, переоценку вкладов в сберегательных кассах Госбанка и отмену карточек.

         Подготовкой реформы руководил сталинский нарком финансов  А.Г. Зверев.

И хотя подготовка к денежной реформе велась в секрете, однако осенью 1947 года слухи о переходе на новые деньги всё-таки начали распространяться. Население отреагировало на них скупкой золота, драгоценностей, мебели, мотоциклов, ковров, продовольственных товаров с длительными сроками хранения (шоколад, консервы, копчёные колбасы…), водку и другие спиртные напитки и т. п.

     Обмен денег на новые был проведён в течение одной недели в декабре 1947 года. Одновременно была отменена карточная система распределения продовольственных и промышленных товаров. Магазины стали торговать по единым розничным государственным ценам, установленным на базе существовавших пайковых цен. Это немедленно сказалось на росте товарооборота и благосостояния населения.

Обмен проводился в соотношении десять старых рублей к одному новому, то есть с деноминацией. Вклады в сберкассах размером до 3000 рублей переоценивались один к одному, суммы свыше 3000 — три к двум. Суммы на вкладе свыше 10 000 рублей переоценивали два к одному.

      Размер заработной платы рабочих и служащих, доходы крестьян от государственных заготовок и другие трудовые доходы в новых деньгах не изменились. То есть фактически доходы граждан были увеличены в 10 раз.

    Денежная реформа ударила по тем, кто держал деньги в «кубышках», — в первую очередь по спекулянтам. Сильно пострадали и крестьяне, продававшие в годы войны продукцию личных подсобных хозяйств на рынках по высоким ценам и хранившие выручку дома.

   Интересными были доходившими до сведения широких народных масс  слухи о том, как был установлен курс рубля по отношению к иностранным валютам. Когда наркомфин Зверев представил вождю этот список, разработанный экспертами в области финансов, а в этом списке доллар приравнивался 14 рублям, Сталин,  аккуратно зачеркнув единичку, обвел кружком цифру «4», сказав при этом: «Хватит им и этого» Может быть, это просто очередная легенда, кто знает…

  Законом  является лишь тот факт, что при отсутствии гласности, недостаток информированности общества – а в условиях авторитарного режима власти никогда не стремятся к прозрачности отношений с народом – постоянно порождает тот вакуум, который с успехом заполняется слухами. И это явление всегда сопровождало и советское и российское общество. Как говорят французы: C'est la vie!(Се ля ви!)  - Такова жизнь! Ничего не поделаешь..

   Но… вернемся к реформе. В целом же реформа 1947 года оценивается как успешная..

    Но были и трагедии ни в чем не повинных людей. Я запомнил один случай, услышанный от кого-то из  взрослых.

Обмен денег, как было упомянуто выше, происходил в течение всего одной декабрьской недели. Так вот, на исходе этой недели, уже после окончания рабочего дня, в операционный зал Центральной городской сберкассы вбежал старик с саквояжем в руках. Все окошки уже были закрыты, обмен денег был прекращён.

Оказывается, этот старик, проживая  в какой-то богом забытой глухомани, продал свой дом, не ведая о грядущей реформе,  и поехал поездом на Украину, рассчитывая там купить жильё. Старик больше недели провел в пути, пропустил все сроки обмена денег и лишь приехав в Киев, узнал обо всем произошедшем. Он был в отчаянии, но никто ему  уже не мог помочь.

 Отношение же простого  народа к отмене карточек очень трогательно описал  поэт Сергей Викулов в стихотворении «Что тебе купить?» Вот его сюжет.

На второй день после отмены карточек на хлеб бывший фронтовик привел своего восьмилетнего сына в магазин и спрашивает его: «Что тебе купить?» И тут интересный диалог:    - Так что тебе купить?

- Хлеба..

-Да хлеба я уже купил, Вот две буханки!

- Возьми ещё одну...

- Возьму, возьму. Но можно ведь ещё  купить и пряники, конфеты.

- Хлеба…

- Да слышал я уже. А может бублики ты хочешь?

- Хлеба,- сказал сын в  третий раз и заревел.

И поэт заканчивает стихотворение словами:

                                   С тех пор живет в душе моей забота,
.                                 когда наступит время обмолота…
.                                  Я вспоминаю:
.                                  Хлеба!.. Хлеба! Хлеба! —
.                                  сыночка просьбу
.                                 в праздничный тот день.

    Вот такое же трепетное отношение к хлебу было у подавляющего большинства населения, пережившего войну, в том числе, и у моих ровесников. Так что Сергей Викулов описывал реальность, а не художественный вымысел.

И тут впору вспомнить отношение к хлебу у переживших блокаду Ленинграда. Да и примеры из классики, например, рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни» тоже довольны красноречивы.

 Но, к сожалению, в семье не без урода. И очень скоро эти уродливые явления стали настолько очевидными, что власти были вынуждены вести в действие «Ассортиментный минимум на основные продукты», в т.ч. и на хлеб, продажа которого в одни руки была ограничена двумя килограммами.

А что еще оставалось делать, если сельские жители закупали хлеб мешками, чтобы кормить домашний скот.

 Да и горожане не отставали. Однажды я своими ушами, стоя в очереди, ожидающей привоза хлеба, слышал, как одна женщина, очевидно из киевских пригородов, громко возмущалась тем, что долго не привозят хлеб: «В мене ще свинi не кормленi»..

  Но вернемся к денежной реформе. Как известно, разменная монета деноминации не подвергалась: её курс оставался прежним, что очень понравилось пацанам, многие из которых имели копилки, в которые годами собирали мелкие монеты. В одночасье мы все стали богатыми, как Крез. И начали шиковать: мороженое, выпечка, лимонад. Словом, отвели душу. Правда, долго это не продолжалось: запасы «валюты» были ограничены.

    А что осталось в памяти из событий 1948года?

Прежде всего, не совсем обычная встреча Нового года. Дело в том, что родители в конце декабря уехали на несколько дней в Воронежскую область по приглашению папиного однополчанина, оставив на хозяйстве старшую сестру и меня. Сестра уже было студенткой первого курса, а я – ученик 4-го класса.

В те годы молодёжь отмечала праздники, собираясь у кого-нибудь на квартире, и организуя угощение методом т.н. складчины, т.е. все вкладывали определенную сумму денег в общий фонд. Очень часто эти складчины были в наших комнатах: мы жили в центре города и у нас был патефон с трофейными пластинками.

Так намечалось и в этот год, но не получилось по ряду причин, одной из которых было то, что приятель сестры, курсант артиллерийского училища, с которым она дружила, был назначен в ночной патруль и потому не получил увольнительную.

Сестра поэтому намеревалась пойти на новогодний вечер в институт. Перспектива остаться одному мне явно пришлась не по вкусу, и я не отпускал её. Помню, что мы разругались, и сидели в разных комнатах, я читал толстенный том «Дон Кихота», сестра что-то конспектировала.

И тут зазвонил наш дверной звонок. Я говорю «наш», и потому нужно кое-что пояснить из быта коммунальной квартиры, в которой проживало шесть семей.

Ввиду чрезвычайной «сплоченности» нашего «дружного» коллектива, чтобы избежать обвинений в желании быть захребетником, в квартире было шесть автономных систем элек- троснабжения (за воду и газ плата взималась подушно, с человека, поэтому проблем в оплате не возникало): 6 счётчиков, по 6 дверных звонков, по 6 лампочек в коридоре, ванной, туалете и кухне. Вот таким образои лампочки и выключатели естественно  располагались в виде вертикальной гирлянды в местах общего пользования. И если в ванной и туалете горела одна лампочка, по определению, то в кухне и в коридоре не редко вспыхивала иллюминация из шести светильников: каждый из соседей, идя в эти места, считал своим святым долгом подчеркнуть, что он не захребетник.

И сравнивая нравы нашей коммуналки и описанной в  «Золотом телёнке» нравы «Вороньей слободки», должен признать, что хотя в «слободке» и практиковались телесные наказания за нарушение правил совместного проживания, но по части лицемерия и ханжества наша квартира могла  ей дать сто очков форы.

Но мы, кажется, в очередной раз отвлеклись от основной темы.

…Итак, где-то в начале  двенадцатого прозвучал наш дверной звонок. Сестра метнулась к  дверям, какой – непонятный шум в коридоре и в комнату ввалилась эта «сладкая парочка»: оказывается, другу сестры изменили время патрулирования на более ранние часы, и он, получив увольнительную и идя домой, на всякий случай  заскочил к нам. И очень кстати. Молодые люди сразу побежали в ближайший «Гастроном» на Крещатике, напротив здания тогдашнего Главпочтамта за покупками, и мы успели накрыть стол к полуночи. Встреча Нового года получилась великолепной для всех. И сестра и её друг благодарили меня: ведь это благодаря моей «вредности» все получилось так, как получилось.

Отведав вкусных вещей, я пошёл спать с чувством исполненного долга, удовлетворённый наградой за это, а молодые люди под патефон танцевали до утра.

…Через неделю вернулись родители из своего вояжа в Воронеж – написал эту фразу в такой форме, потому что в памяти засела фраза: «Когда я вояжировал из Чернигова в Воронеж..» из «Шельменко – денщика», - я очень этому обрадовался и буквально не отходил от мамы. Она сказала; «В чём дело? Папы не было дома 4 года, а меня всего неделю.»

И тут я выдал свой очередной «афоризм»: «Конечно, без папы не очень хорошо, но без мамы - просто плохо!»

… В начале марта к нам приехала из Гродненской области мамина младшая сестра: послевоенный бэби-бум продолжался и теперь наступила её очередь рожать, а где же рожать, как не в столичной клинике, если, конечно, есть такая возможность.

 И прямо на 8-е Марта она родила девочку. Мне это запомнилось по той причине, что девочка была очень слабенькой, и я каждый вечер бегал на 5-й этаж нашего подъезда, где жила детский врач, мама школьной подруги сестры. И просил её зайти к нам посмотреть малышку.

Все обошлось, и мамаша с дочкой скоро уехали к себе.

     Из летописи дальнейших событий 1948 года в памяти запечатлились только футбольные дела.

Во-первых, команда дублеров киевского «Динамо» своей уверенной игрой создала все предпосылки для того, чтобы уже в следующем году занять первое место среди дублирующих составов высшей лиги.

 «Наш дубль», как любовно называли его киевляне, был, по свидетельству местной спортивной печати, по силе равным основному составу некоторых футбольных команд высшей лиги.

Не думаю, что это была объективная оценка, потому что основной  состав киевского «Динамо» в том же году с трудом занял десятое место из четырнадцати.

Но отношение киевских болельщиков к матчам дублеров говорило о многом: матчи дублеров собирали больше зрителей,  чем матчи основного состава.

Нужно сказать, что именно в этом году я стал регулярно посещать матчи футбольного чемпионата, которые проводились на стадионе «Динамо», благо, расположен он был в 15-20 минутах неторопливой ходьбы от нашего дома. Деньги на билет были далеко не всегда, поэтому часто приходилось прибегать к незамысловатому коду действий: «Стадион «Динамо» - через забор и тама!» Иногда, правда, это кончалось запачканной, если не порванной одеждой.

     Необходимо  вспомнить ещё один эпизод, связанный с футболом. Летом этого же года к нам в гости из Москвы приехала родственница, ровесница моей сестры, студентка юрфака, и ярая болельщица московской команды ВВС. Она рассказывала очень много об этой команде, хвалила, как мне запомнилось, защитников Крижевского и Метельского.

Помню, я с ней сходил на матч  Динамо-Локомотив. И даже запомнил счёт – 3:2 в пользу киевлян.

Помню и то, что впервые тогда услышал от неё песню с глубоко поразившими меня, слабо тогда представлявшего себе аллегорические образы, словами: «Подари ты мне все звёзды и Луну, люби меня одну...»

Уже позднее узнал любопытные данные о создании этой песни. В 1940 году  скрипач  Альберт Триллинг из оркестра Утёсова написал музыку на мелодию танго, которое с успехом исполнилось на концертах. И только в 1947 году поэтесса Наталья Девяшина по просьбе певицы Зои Рождественской написала к этой музыке текст под названием «Над заливом» или «Под весенней листвой». Но подписала поэтесса свое творение псевдонимом Добржанская Наталия. Так что в 1948 году песня была новейшим шлягером. Потом о песне, к сожалению, забыли на долгие годы. Такая судьба..

     И еще одна интрига всесоюзного чемпионата 1948 года держала  в напряжении всех болельщиков страны до самого финиша: накануне последнего матча с ЦДКА московское »Динамо» имело перевес на одно очко и лучшее соотношение забитых и пропущенных мячей  ( в те времена подсчитывалась не разница мячей, а соотношение), словом, армейцам нужна была только победа.

По свое, напряженности, сюжету, накалу страстей матч был достоин даже финала чемпионата мира. Судите сами.

Первый тайм за ЦДКА – 2:1. В начале второго - центральный бек армейцев Кочетков после удара динамовца срезает мяч в свои ворота - 2:2. Ничейный результат, делающий чемпионом «Динамо». Минуты идут, матч близится к концу. Кочетков не находит себе покоя, он в отчаянии: по его вине команда лишается почетного звания.

Звучит гонг: в те годы он извещал, что до конца  матча остаётся 5 минут. И тут центр защиты Кочетков  кинулся вперед, в атаку. Зрители, увидев это, думают, что он повторяет поступок героя фильма «Вратарь» Антона Кандидова, который матче с «Буйволами», отразив «пенальти», провел мяч через все поле и забил – таки победный гол в ворота противника. Но Кочетков отдал мяч на рывок В. Соловьеву. Сильный удар, мяч отражен штангой, возле ворот «Динамо» свалка, стадион на ногах, н тут Бобров… Один он с его ловкостью, с его счастьем был способен рвануться туда, куда отскочил мяч, и дослать его в ворога. Чемпион — ЦДКА. Теперь уже окончательно.

Из созвездия гремящих 40х выделю еще 1949-й год.

Я учился в 5-м классе, по – прежнему удерживая репутацию отличника, хотя это давалось уже с бОльшим трудом: появились новые учебные дисциплины, и по каждой дисциплине был свой учитель.

И вот однажды в класс во время урока математики вошла старшая пионервожатая школы, о чём – то пошепталась с нашим математиком, Александром Федотовичем. Учитель посмотрел на нас и назвал мою фамилию.

- Одевайся! – коротко бросил он.

- С вещами? - спросил я.

- Без!

Я оделся: была зима на дворе. Выйдя в коридор, я увидел там группу ребят из разных классов. Нас повели к выходу, и мы пошли по направлению к Дому учителя, который располагался на площади Калинина, между ул. Костельной и Крещатиком. Сейчас на этом месте расположен Дом профсоюзов.

По дороге пионервожатая ввела нас в курс дела: мы представляли собой  делегацию учащихся нашей школы № 25, и в нашу задачу входила почетная миссия пригласить выступающего в это время в Киеве с воспоминаниями о своем боевом пути летчика Алексея Маресьева, прототипа литературного героя книги Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» посетить и нашу школу.

К этому времени уже был снят и художественный фильм с артистом Кадочниковым в главной роли ,так что летчик к этому времени стал широко известен всему Советскому Союзу и, несомненно, купался в лучах славы.

В действительности, он был поистине легендарной личностью. Я, право, не знаю, есть ли необходимость в изложении здесь его биографии: наши современники уж точно не нуждаются в этой информации, но ведь с тех пор минулр три четверти века,  и сколько их, наших современников, осталось на белом свете.. А вот «племя младое», « не знакомое» не только для нас, но и «не знакомое» со многими очевидными фактами из нашей истории.

     Поэтому есть резон хотя бы в двух словах напомнить о подвиге летчика.
Свой первый боевой вылет он совершил 23 августа 1941 г. в районе Кривого Рога на Южном фронте. Боевой счёт лейтенант А. П. Маресьев открыл в начале 1942 г. – сбил Ju-52. К концу марта 1942 г. на его счету было 4 сбитых фашистских самолёта.

 4 апреля 1942 г. в воздушном бою в районе Демянского плацдарма (Новгородская область) самолёт А. П. Маресьева был подбит и упал в лес в тылу врага. 18 суток раненый, голодный, с обмороженными руками и ногами полз он по глубокому снегу в расположение своих войск.

 После ампутации голеней обеих ног лётчик проявил необычайную силу воли, настойчивость и упорство, чтобы в июне 1943 г. вернуться в строй. Воевал на Курской дуге, а  в августе 1943 г. А. Маресьев сбил три вражеских истребителя FW-190.

24 августа 1943 г. ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Согласно регламенту звание Героя присваивалось после уничтожения десяти самолетов противника, сбившие по 20 самолетов удостаивались звания дважды Героя.

,. За время войны летчик  совершил 36 боевых вылетов, сбил 11 самолётов противника. Причем семь из них уже после ампутации ног. И после войны Маресьев вел активную общественную жизнь: с 1956  года он был ответственным секретарем, а  с 1983 - первым заместителем Советского комитета ветеранов войны.

    Вернемся однако же в 1949 год.  Мы пришли в Дом учителя, когда летчик, уже закончив свое выступление, отвечал на вопросы зрителей. Когда он рассказывал о том. что только из сообщения по радио узнал о выходе в свет книги Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке» из зала раздался поистине идиотский вопрос: «Какой марки у вас радио- приемник?» Ответ утонул во взрыве хохота зала.

Затем нашу делегацию повели на встречу с летчиком На наше приглашение Маресьев вопросительно посмотрел на представительного вида товарища, как видно, организатора встреч со зрителями.

 Ответ последовал мгновенно:  «Должен вас огорчить В Киеве  140 школ При всем желании Алексей Петрович не может везде побывать».

Мы уже собрались уходить, но в это время в комнате появился фотограф. Увидев нас, он сказал: «А…здесь дети. Отлично, сделаем групповое фото».

Он стал рассаживать нас вокруг Маресьева, и, не знаю, по какой причине, я оказался рядом с летчиком, слева от него. Уже уходя, пионервожатая спросила: «А где будет фото?» -«В Пионерке»,- последовал ответ.

У меня не было возможности регулярно следить за «Пионерской правдой», так что эта памятная для меня фотография канула в Лету, не оставив следа.  

   Завершить повествование об Алексее Маресьева мне хочется одним выводом. Мы уже упоминали о кампании против «низкопоклонства» перед западничеством, кампания эта сопровождалась волной великодержавного шовинизма.

«Холодная война» лишь усилила накал этих выступлений. В связи с трудными условиями жизни  народа и с учетом начавшейся дуэли между СССР и США Сталин счел необходимым подогреть национальные чувства людей, способствуя перерождению их в грубую великодержавную спесь, которая овладела русским обществом, и, прежде всего, верхним слоем правящей элиты.

 Националистическая кампания была обращена и на переоценку прошлого.

. Чуть ли не все войны, которые вела царская Россия, — объявлялись справедливыми и прогрессивными. Те же критерии применялись для оценки действий дореволюционной дипломатии.

Речь уже шла не о колониальные захватах царской России, они уже восхвалялись и превозносились как положительные явления: захват других стран начал квалифицироваться как  «добровольное присоединение к России», альтернативой которому было неизбежное поглощение этих народов реакционными режимами других стран.

 И как ни странно, поддержку этой точки зрения  находили у классиков, например, в лермонтовском  «Мцыри»:

                                            Такой-то царь в такой-то год
                                            Вручал России свой народ.

Впрочем, у Лермонтова оправдывается экспансия России не только на Кавказ, но и на весь Ближний  Восток и даже на Египет. Это видно из стихотворения «Спор»:

                                              Идут все полки могучи,
                                              Шумны, как поток,
                                              Страшно медленны, как тучи,
                                              Прямо на восток.

 В целом так оценивалась вся экспансионистская политика бывшей империи; как героя чествовали  и  генерала Скобелева, который в позапрошлом веке совершил карательную экспедицию в Среднюю Азию.

Никто уже не рисковал напоминать ленинское определение царской империи как «тюрьмы народов». Единственными проявлениями национализма, которые подвергались критике, были националистические настроения в малых республиках Союза. Так объяснялись отзвуки прошлой борьбы сопротивления местных народов русскому завоеванию.

Хотя пропагандируемый патриотизм чаще всего определяли как «советский», а не просто как «русский», но ведущей национальной силой страны оставалась Россия.

 Почему же я счёл уместным привести эти примеры  пропагандируемого советского патриотизма именно в фрагменте  о легендарном  летчике?

Потому что писатель Борис Полевой очень способствовал внедрению в сознание народных масс мысли об особых качествах именно советского человека как носителя всех положительных черт человеческой личности. Правда, и до Полевого  это продемонстрировал Алексей Толстой в своём небольшом очерке военных лет «Русский характер».

         Но Борис Полевой расширил и углубил это определение до эпических размеров.

В его повести есть очень характерный эпизод. Когда литературный  герой писателя после ампутации ног в госпитале, что означало  прощание с авиацией, впал в глубокую депрессию, его сосед по больничной палате полковой  комиссар Семён Воробьёв, желая помочь лётчику преодолеть душевный кризис, предложил ему прочитать выписку из журнала, которую по его просьбе сделала в Ленинке  палатная медсестра.

     «Читай, читай, прямо для тебя, — настаивал Комиссар.

Мересьев прочел. Повествовалось в статье о русском военном летчике, поручике Валерьяне Аркадьевиче Карповиче. Летая над вражескими позициями, поручик Карпович был ранен в ногу немецкой разрывной пулей «дум-дум». С раздробленной ногой он сумел на своем «фармане» перетянуть через линию фронта и сесть у своих. Ступню ему отняли, но молодой офицер не пожелал увольняться из армии. Он изобрел протез собственной конструкции. Он долго и упорно занимался гимнастикой, тренировался и благодаря этому к концу войны вернулся в армию. Он служил инспектором в школе военных пилотов и даже, как говорилось в заметке, «порой рисковал подниматься в воздух на своем аэроплане». Он был награжден офицерским «Георгием» и успешно служил в русской военной авиации, пока не погиб в результате катастрофы.

Мересьев прочел эту заметку раз, другой, третий. Немножко напряженно, но, в общем, лихо улыбался со снимка молодой худощавый поручик с усталым волевым лицом. Вся палата безмолвно наблюдала за Алексеем. Он поерошил волосы и, не отрывая от статейки глаз, нащупал рукой на тумбочке карандаш и тщательно, аккуратно обвел ее.

— Прочел? — хитровато спросил Комиссар. (Алексей молчал, все еще бегая глазами по строчкам.) — Ну, что скажешь?

— Но у него не было только ступни.

— А ты же советский человек.

— Он летал на «фармане». Разве это самолет? Это этажерка. На нем чего не летать? Там такое управление, что ни ловкости, ни быстроты не надо.

— Но ты же советский человек! — настаивал Комиссар.

— Советский человек, — машинально повторил Алексей, все еще не отрывая глаз от заметки; потом бледное лицо его осветилось каким-то внутренним румянцем, и он обвел всех изумленно-радостным взглядом.»

Я неспроста привёл эту длинную цитату из повести Полевого целиком, чтобы показать читателю процесс преображения литературного героя ( ещё раз подчеркиваю: литературного героя Мересьева, а не реального человека Маресьева, потому что мне не хочется представлять реально существовавшего человека этаким механическим роботом, у которого «вместо сердца пламенный мотор»: стоит нажать клавишу с надписью «советский человек» и бледное лицо его осветилось каким-то внутренним румянцем, и он обвел всех изумленно-радостным взглядом, что означало, что он мгновенно принял судьбоносное для себя решение.

Кстати говоря, не только советские люди отличились в умении не просто летать на современных для того времени самолетах, но и сбивать самолеты противника: это и англичанин Дуглас Бадер, и японец Йохеи Хиноки, и немец Ганс-Ульрих Рудель.

Значит, мотивацией для желания превозмочь себя и сделать невозможное служит не  отечественный патриотизм, который в Советском Союзе олицетворялся словами В. Лебедева-Кумача:   

                                  Когда страна прикажет стать героем,
                                  У нас героем становится любой.

Страна стояла на пороге 1950 года. Что нас всех ожидало во второй половине двадцатого века?

Продолжение следует.