ВОСПИТАНИЕ СОВЕСТИ

I.

Впервые я увидел это чудо из окна своей комнаты. Окно выходило на нестерпимо горячий двор, где с утра до ночи барахтались крикливые южные дети, эвакуированные в тыл страны. Отцы их ушли на войну, матери работали на оборонных заводах, и дети, предоставленные собственной праздности, росли анархической вольницей.

Они не давали прохода девчонкам из соседнего двора, они бросали камни в проходящий мимо трамвай, они грабили и разоряли огород, устроенный жильцами на задворках.

Стояло знойное ташкентское лето. Среди двора был прохладный фонтан, окружённый широким бассейном. Они стали выливать туда всякую дрянь, и по двору пошёл отвратительный смрад. Они искалечили четыре скамьи, что спокон века окружали фонтан. И разговоры их мало-помалу превратились в однообразный поток сквернословия.

Ещё недавно они были нисколько не хуже других. Но отрыв от семьи, от школы, растлевающее влияние соседних мальчишек, скука безделья, отсутствие книг, лютый зной, парализующий волю, - всё это в краткий срок исковеркало их нравственный облик.

Правда, порой в них всё ещё сказывались проблески прежних пионерских традиций, но проблески эти были случайны.

Особенно обеспокоила меня такая история.

Каждому из них ещё ранней весной было подарено горсоветом по фруктовому деревцу. Они посадили эти тонкие деревца невдалеке от фонтана, и дня четыре гордились, что у них вырастут собственные абрикосы и персики, которые они пошлют бойцам на фронт, но потом сами же вырвали эти деревца с корнем, назло друг другу, во время одной из бесчисленных ссор, - а ссорились они ежеминутно, - и юный сад, уже покрывшийся первой листвой, почти весь превратился в пустырь.

Тут я не выдержал, позвал их к себе и вместо всяких нотаций деловито сказал:

- С нынешнего дня вы вступаете в мою антифашистскую лигу. В лиге будет восемь бригад. Я - председатель лиги. Мною назначаются бригадиры такие-то. Первая бригада должна к послезавтрему вычистить бассейн фонтана и налить его чистой водой. Вторая ремонтирует скамейки. Третья проводит арыки к уцелевшим фруктовым деревьям. Четвертая следит, чтоб никто не ругался. И т. д., и т. д...

Вот тут и случилось чудо. Те самые дети, которые, казалось бы, целью своей жизни поставили портить, вредить, разрушать, стали тотчас же состязаться друг с другом в созидательной общеполезной работе!

Их пионерская природа проснулась в них сразу, и было забавно следить, какими ревнителями общего блага сделались эти вчерашние "преступники".

- Дедушка Булатов, ну как вам не стыдно! Зачем вы льёте помои в арык? - закричал двенадцатилетний Юра Брук одному седому неряхе, забывая, что вчера сам же без удержу пачкал этот самый арык.

Словом, едва эти расхлябанные дети, стоявшие на грани хулиганства, попали в привычное для них русло привычной пионерской системы труда, все случайные наслоения безнадзорности, базара и улицы смылись с них легко и мгновенно. И они тотчас же превратились в нормальнейших советских ребят.

Поразительна быстрота этого перерождения: уже через день в вымытом ими бассейне заструилась ключевая вода, где они целыми часами плескались по очереди. Скамьи были реставрированы в двадцать четыре часа. И возле огорода соседей была поставлена неусыпная стража, состоявшая из тех же сорванцов, которые только вчера так усердствовали в расхищении помидоров и моркови. Все это, конечно, превосходно. Это показывает, как пластична, гибка и податлива психика советских детей, как много заложено в ней здоровых социальных инстинктов и навыков, и как легко педагогу пробудить эти инстинкты и навыки в любой - самой тяжелой - обстановке.

II.

Но почему они так благородны в коллективе, а как отдельные личности так слабо сопротивляются злу?

Не виноваты ли мы, поэты, беллетристы, педагоги, что мы ни разу не показали им на уроках и в книгах обаяния доброты, человечности, нежности, - всего того, что называется нравственной красотой человека?

Попытались ли мы сделать их зорче и внимательнее к чужому страданию? Вооружили ли мы их праведной ненавистью к тому, что в старину называлось пороками?

Что сделали мы для того, чтобы дети не так легко поддавались соблазнам курения, сквернословия, разгильдяйства?

Кто из нас сказал им, что у человека есть долг перед собственной совестью?

Совесть надо смолоду развивать и растить, как и всякое ценное качество человеческой психики, и наши Толстые, Некрасовы, Чеховы, могучие аккумуляторы русской народной совести, могли бы хорошо научить нас этому трудному делу. Но мы, современные писатели, почему-то перестали учиться у них, ибо какая же из нынешних книг для детей может назваться "учебником совести?".

Только теперь, когда жизнь натолкнула меня на необходимость воспитывать большие коллективы детей, эвакуированных из прифронтовой полосы, я узнал, как далеко отстает наша литература от их нынешних насущных потребностей. Больше, чем когда бы то ни было, необходимо теперь укрепить моральную стойкость детей, поднять их этический уровень, а детские книги говорят им о нормах поведения по отношению к врагу (и конечно, это естественно), но ни слова - о нормах поведения по отношению друг к другу, к родителям, к каждой человеческой личности, которая встречается им на пути.

И в журнале "Пионер", и в газете "Пионерская правда", и во всех книгах, изданных московским Детгизом, - всюду выведены только паиньки, идеально благородные отроковицы и отроки, вместилища всех добродетелей. И это отчасти понятно: в стране Зои Космодемьянской и Александра Чекалина не могут не бросаться в глаза ежедневные факты детского геройства, детских подвигов. Но нужно быть слепыми, чтоб не видеть, что наряду с этими бессмертными подвигами, наряду с той массовой помощью, которую миллионы самоотверженных советских детей организованно оказывают нашему фронту и тылу, у нас, по условиям военного времени, появились запущенные, одичалые дети, оторванные от твердых моральных устоев, от книг, от семьи, от школьной трудовой дисциплины.

Достойно удивления не то, что у нас есть эти беспутные подростки и дети, а то, что их всё же так мало. Их гораздо меньше, чем было бы во всякой другой - не советской - стране. Но дело не в их количестве, а в том, что они являются заразой для всех неустойчивых, морально шатких детей.

И наша литература могла бы сыграть здесь великую роль: она могла бы обличить всю эту вредоносную нечисть, показать её антисоветское нутро, отнять у неё тот ореол молодечества, который влечёт к ней молодые сердца, и тем самым до известной степени обезвредить ее. Но она предпочитает молчать и притворяться слепой. Она делает вид, будто она не замечает этих свихнувшихся, будто вокруг неё одни только паиньки, которыми нужно без конца умиляться.

Она словно забыла, что в СССР есть миллионы детей и подростков, которых нам доверили бойцы, уходя на передовые позиции, что мы ответственны за них перед Красной Армией, что эти дети и эти подростки очень скоро, кто в 1948, кто в 1950 году, станут полноправными хозяевами нашей страны, что в них наше ближайшее будущее, что судьба нашей родины (и значит, всего человечества) зависит от того, будут ли эти завтрашние строители жизни достойны тех громадных задач, которые на их плечи возложит история, будут ли они совестливы, благородны и нравственно стойки.

Я не сомневаюсь, что они такими и будут в огромном своем большинстве, но что сделали мы, писатели, чтобы помочь им в труднейшую эпоху их жизни и подкрепить более слабых из них? Ничего или почти ничего.

III.

Спешно требуется увлекательная книга о том, как хорошо быть правдивым, деликатным, отзывчивым, добрым, и как отвратительны грубияны, лгуны, хвастуны, курильщики, торгаши.

Было бы противоестественно, если бы детские писатели не стремились к тому, чтобы воспитать в наших детях военную храбрость. Военная храбрость - великая духовная сила, с ней всегда сочетаются другие высокие проявления души. Но большинство наших детей - в тылу, и им, кроме храбрости, необходимы ещё многие благородные качества, о воспитании которых мы должны позаботиться.

Между тем детская литература сбросила со своих плеч всю ответственность за этическое воспитание этих детей.

Созданный в нашем дворе коллектив, о котором я сейчас говорил, я назвал гайдаровцами в честь незабвенного писателя Гайдара, непритязательная повесть которого так чудотворно повлияла на поведение сотен тысяч советских детей, мобилизовав их для помощи фронту и тылу, и тем сослужила нашему народу немаловажную службу. Книга Гайдара "Тимур и его команда" была единственной книгой, которая во все эти месяцы оказывала мне практическую помощь в нравственном оздоровлении одичалых детей.

Но книга Гайдара написана ещё до войны. Когда же я для своих гайдаровцев искал в книжных лавках какие-нибудь новые стихи или повести, могущие способствовать моральному воспитанию детей в той обстановке, в которой они сейчас очутились, я находил главным образом лишь такую залихватскую чушь:

Немец мертв. Мы обыскали
И машину и его.
Все бумаги отобрали.
Не оставив ничего.

Стишки эти сочинил А. Иванов, и напечатаны они в прошлом году " Кабардино-Балкарским газетным издательством".

Все они звучат, как пародия на бесчисленные стихи, которые в течение войны передавались нашим детям по радио, пелись на эстрадах, воспроизводились в газетах.

Кому это нужно, чтобы дети и подростки глубокого тыла, нуждающиеся в том, чтобы мы возможно скорее привили им тысячи навыков скромности, дисциплины, работоспособности, терпения, упорства, будничного героизма в будничном незаметном труде, - кому это нужно, чтобы дети и подростки воспитывались исключительно на подобный стихах и рассказах о фееричных, эффектных и невероятных подвигах малых детей в схватках с целыми батальонами немцев.

Именно потому, что фронтовые подвиги советских детей поэтичны и величественны, мы не можем допустить, чтобы повествования о них превращались в равнодушный шаблон.

Ещё для детей среднего и старшего возраста можно в последнее время найти книги, служащие тем воспитательным целям, о которых я сейчас говорил, но маленькие дети, дошкольники, оставлены без всякой литературной опеки.

На психику маленьких детей, как известно, больше всего влияют волшебные сказки, ещё недавно столь недооцененные нами. Это подтверждается тысячелетним педагогическим опытом. Ибо волшебная сказка наиболее приспособлена к образному первобытному мышлению пятилетних, шестилетних, семилетних детей. Для них она не лакомство, а хлеб, - наиболее питательная и здоровая пища.

И меня, - особенно после того, как я соприкоснулся с "гайдаровцами", - больше всего удручало, что разрозненные, клочковатые отзвуки военных событий, заполняющих все их чувства и помыслы, не приведены при помощи поэтической сказки в некое стройное целое. Почему, в самом деле, среди детских писателей не нашлось никого, кто, воспользовавшись формою сказки, вскрыл бы перед малыми детьми моральную основу войны, наглядно обнаружил бы перед ними ее высокогуманные цели, показал бы им, что уничтожение фашизма есть раньше всего торжество человечности, любви, сострадания, нежности, что во всех наших жертвах и подвигах есть та же воля к победе добра над злом и правды над кривдою, какою издавна славится весь русский фольклор. Эта воля к победе добра наиболее понятна ребенку, когда она воплощается в образах сказки.

Словом, моим "гайдаровцам" младшего возраста во что бы то ни стало понадобилась увлекательная военная сказка, воспитывающая в них не только задор молодечества, но и те нравственные начала, о которых мы сейчас говорили. Эта, сказка разгрузила бы их слишком отягощенную психику и окрылила бы их тем оптимизмом, который нужен каждому ребёнку, как воздух. Но детские поэты молчат, как немые, и дети остаются без сказок.

________________________
Источник: "Литература и искусство" № 19 (71)
ДТ: 8 мая 1943 г.