МОЯ ПОДРУГА АЛЕКС

18 августа 1979 года, то есть почти тридцать лет назад,  беспосадочным рейсом Рим - Нью-Йорк мы прибыли в США. Вечер перешел в ночь. Мы - это я с мужем, полуторaгодовалым сынишкой, свекровью и ее любимой собакой - помесью дворняжки с пуделем по имени Тимка. Который, кстати, прилетел  отдельно, с особыми собачьими "удобствами" - под наркозом, в специальной клетке багажного отделения. Как и все советские люди брежневской эпохи, знающие цену продуктам питания, мы то, что не доели  в самолете, не выбросили, а аккуратненько завернули в пакетик и положили в дорожную сумку - на всякий пожарный случай. Сладкую булочку, салатик в упаковке из пластика, яйца, сваренные вкрутую еще в Риме, ну и всякую остальную снедь. Сейчас уже не припомню. На таможенном досмотре при виде наших продовольственных запасов на голодный день толстая ехидная негритянка всласть повеселилась.

- Зачем вам все это? - oт души хохотала таможенница, стоя широко расставив массивные ноги и упираясь не менее массивными руками в необъятные бока. - Здесь Америка, а не Советский Союз. У нас никто не голодает. - Взяла и бесцеремонно выкинула наше жалкое питание в мусорную корзину. А вдруг, не дай бог, там уже завелись бактерии гниения и брожения или бациллы желудочного гриппа! Да, глядя на эту упитанную веселую тетку, можно было сразу поверить, что здесь никто не голодает, ну и нам, скорее всего, голодать не придется.

Погрузили нас вместе с нашими многочисленными чемоданами, в которых было слишком много совсем ненужных, прямо-таки лишних, вещей (с которыми сердце надрывалось расставаться) на рейсовый автобус JFK - Бруклин. Ехали мы довольно долго, уставившись сонным, но все же любопытным взглядом в окна на светящийся яркими огнями город. Где-то часа в три утра привезли нас, наконец, в downtown Brooklyn отель St.George, что по-русски означает отель Святого Георгия. Так как сынишку моего зовут Георгий, это совпадение имен показалось мне не случайным и даже магическим. "Вот уж Святой Георгий непременно позаботится о маленьком Гошке, да и о нас заодно", - мечтательно подумала я, наивная фантазерка.

Отель St.George встретил нас не только не приветливо, но, можно сказать, с явным презрением, предоставив в наше распоряжение грязный, запущенный номер с видавшими виды давно не белеными стенами, от которых отколупывались ошметки краски и штукатурки. Подобные апартаменты явно предназначались для нищих и бездомных. В общем, если осмыслить наш тогдашний статус беженца без гражданства, которое у нас отобрала Родина-мать, без паспорта, вместо которого нам дали визу на постоянное проживание в Израиле и весьма ограниченное количество денег, то мы вполне подходили под категорию нищих и бездомных и лучшего номера, видимо, не заслуживали. Нас приютили, есть крыша над головой, есть постель с сероватым от многих стирок бельем. Что еще надо измотанному дальней дорогой беженцу?!

В эту первую бруклинскую ночь нам с Гошкой не очень-то и спалось. У меня от  пережитого сдали нервы, а ребенок, который всю Австрию и Италию прожил приклеенным к моей юбке, чувствовал мой напряг, так как сердца наши бились в унисон. Я, подремав часок-другой, открыла глаза где-то в семь утра, наткнувшись полусонным взглядом на облепленную дохлыми мухами и комарами люстру-тарелку. Простенький светильник был настолько изгажен насекомыми и выглядел так неприглядно, что я немедленно отвела   глаза в сторону и увидела открытое настежь, низкое - аж почти до пола, без решетки и сетки, окно. "Господи! - всполошилась я, - ведь Гошка может проснуться, подойти к окну, и тогда конец". От этой мысли мне стало так жутко, что я  сразу вскочила с кровати, схватила  ребенка на руки и прижала к себе. Пока мой муж безмятежно похрапывал, уставший от бесконечного перетаскивания многочисленных монстров-чемоданов, мы с Гошкой быстренько умылись, оделись, съели по яблоку, которые я все же ухитрилась спрятать от  вездесущей толстухи-таможенницы, и вышли на улицу.Было только восемь утра, а в воздухе уже чувствовалось скорое приближение удушливо-влажного августовского дня. Огромный отель St.George с внешней стороны не казался таким уж отвратительным. Он просто занимал несколько кварталов и был необъятен, словно еще один город в городе. Я посадила Гошку в прогулочную коляску, и мы пошли-покатили по Clark Street к набережной на Brooklyn Hights. Набережная в этот ранний час уже бурлила своей рутинной каждодневной жизнью. Молодые - и не очень - мужчины и женщины в шортах, майках и сникерсах пробегали утренний кросс. Мамаши и няни с колясками спешили выгулять малышей до полуденной жары. На лавочках сидели небольшими группами старички и старушки, о чем-то беседуя и громко споря. Среди английской речи я уловила несколько слов на идиш и итальянском. Небо было покрыто утренней дымкой, сквозь которую лениво проглядывало мягкое солнце. Я подошла к воде и залюбовалась видом на Манхэттен. Глаза мои были широко раскрыты, мне не верилось, что кончились эмиграционные переезды и я наконец прибыла в самый настоящий Нью-Йорк. Боже, как он был величественно красив, этот город! Я стояла у воды и, как завороженная, глядела на East River и открывающиеся за ней небоскребы. Гошка, убаюканный ездой в коляске, тихо досыпал положенные ему часы.

Неожиданно со мной заговорили.

- Прекрасный вид на город, не правда ли? - Я обернулась и увидела худощавую пожилую, нет, скорее, средних лет женщину (мне самой тогда и тридцати не было, и все, кому за пятьдесят, казались безнадежно пожилыми) с огромной черной собакой.

- Да, вид прямо божественный. Я могла бы тут стоять часами и любоваться, любоваться...

- У вас небольшой акцент. Вы ведь иммигрантка, не правда ли?

- Да, я из России.

- А когда вы приехали?

- Сегодня ночью, - сказала я с гордостью и повторила громко и отчетливо, - я прилетела сегодня ночью.

- Не может быть! Вот это да! Неужели только сегодня ночью? У вас неплохой английский для женщины прямо с парохода... Ой, простите, с самолета.

- Спасибо! Ну, Вы, конечно, преувеличиваете. А впрочем, английский я привезла
с собой. Это мой основной багаж.

Женщина улыбнулась. Она понимала юмор.

 - Александра, - представилась она. - Можешь называть меня просто Алекс.

- А я - Елена. Можешь называть меня Лена.

- Где вы остановились?

- Нас поселили тут рядом, в отеле St.George.

- Какое совпадение! Я тоже живу в этом отеле. Будем вместе ходить на прогулки. Приходи к вечеру, как спадет жара, ну, часов где-то в шесть вон в тот парк через дорогу от отеля. - Она показала рукой. -  Придешь?

- Спасибо! Постараюсь прийти, если смогу. Понимаешь, я ведь тут не одна. У меня муж и свекровь с собакой. Ну, в общем, если не будет никаких важных дел, обязательно приду, - пообещала я.

Мы с Гошкой пошли в отель, а Алекс осталась на променаде. "Как мне повезло, - подумала я. - В первый же день познакомилась с такой приличной и доброжелательной женщиной. Уже обрастаю друзьями. Это хороший признак".

К полудню температура в городе поднялась до 90 градусов по Фaренгейту. Я вообще плохо переношу жару. Еще там, в Союзе, не особенно любила на юг ездить, все больше на Балтике отдыхала. А тут вот такая история. Оказалась внутри каменных громад Brooklyn Hights  в середине августа, да к тому же без кондиционера. В номере был сущий ад. Прилетели мы в Нью-Йорк в субботу, когда все официальные учреждения были закрыты, так что делать нам было особо нечего. Я сходила в супермаркет, купила надоевшую мне еще в Италии курицу, сварила бульон в номере на плитке, покормила мужа и Гошку (свекровь предпочитала кормиться сама) и где-то в пятом  часу дня снова взяла ребенка и мы пошли в парк.

Не могу сказать, чтобы парк порадовал меня освежающей прохладой, но все же там были какая-то зелень и тень. Публика вокруг сразу же удивила меня резким разграничением на нищих бродяг и вполне благополучных, даже, наверное, состоятельных жителей Бруклина. Бродяги спали на скамейках, подложив под голову разный хлам, а те, другие, средний класс, тут же рядом сидели на других скамейках - с книгой или газетой. Я, естественно, приземлилась рядом с публикой поприличнее. Гошка увлеченно копался  в песочнице, сразу же найдя общий язык с другими детьми. Он только-только научился говорить по-русски, а английский слышал впервые. Интересно, как маленький ребенок, еле начавший осваивать родной язык, воспринимает язык иностранный? Думаю, что как некое расширение родного языка или нечто вроде языка универсального. В общем, английский язык Гошку ничуть не напрягал.

Скоро появилась Алекс со своей огромной собакой. Они были чем-то схожи. Обе черные (Алекс была брюнетка с сединой), обе худые, у обеих тонкие ноги и вытянутые лица. (Если можно назвать лицом собачью морду.) Алекс сразу направилась к нам. С ней было легко и просто. Она сочувствовала нашему иммигрантскому положению и в то же время не кичилась своим американским статусом. Алекс не снисходила до нас, а старалась быть с нами на равных. Рассказала о своем происхождении. Оказывается, она была американка в первом поколении, наполовину  чешка, наполовину австриячка  по фамилии Huch, что по-немецки означает "платок". И произносила свою фамилию на английский манер "Хач", что не означало ровным счетом ничего.

Алекс называла себя любительницей животных (animal lover). У нее, кроме собаки, было еще шесть кошек. Как они все вместе жили в одном номере, не знаю. Но как-то все же сосуществовали, если администрация отеля ее до сих пор не вытурила вместе со всеми питомцами. В номер к себе она меня не приглашала. Я, честно говоря, узнав о таком зверинце,  и не слишком стремилась туда попасть, представляя, какой там зоопарк
с соответствующими запахами и грязью. Я, вообще-то, хорошо отношусь к животным, но своих домашних собак и кошек у меня никогда не было. И, если честно, то животным я предпочитаю людей, хотя уважаю таких экстремальных любителей друзей человека, как Алекс. Да, совсем забыла, собаку Алекс звали Людмила или сокращенно Люди.

- Зачем ты дала своей собаке такое красивое славянское женское имя и еще сократила его до смешного? Ты знаешь, что слово "Люди" по-русски означает "people"? - спросила я немало удивляясь.

- А что тебя в этом смущает? Я слышала, что вы, русские, даете своим собакам английские имена типа Rex. Ну, вот я и решила дать моей красивой собаке красивое русское имя, а если оно означает "people" - это тем более символично. - Алекс продемонстрировала "железную логику". Возразить мне было нечего. Хотя у меня прямо-таки чесался язык доказать ей, что нежное, светлое имя Людмила абсолютно не подходит для огромной черной собаки. И, вообще, собака - не человек, а друг человека. Но спорить и ссориться с Алекс мне не хотелось.

С нашим полудворнягой Тимкой Людмила-Люди не подружилась. Когда моя свекровь выводила Тимку погулять, он, как очумелый, кидался на Людмилу и тявкал что было сил. А она и хвостом не шевелила, только морду воротила, показывая всяческое свое презрение к маленькой иммигрантской шавке. Свекровь уводила Тимку гулять в другую сторону, а мы с Гошкой оставались с Алекс и Людмилой. Мой муж в наших прогулках не участвовал, предпочитая осваивать город. Во всяком случае, так он объяснял мне свое постоянное отсутствие.

Алекс рассказала мне, что она много лет работала помощником адвоката, а теперь -  на пенсии. Кроме того, она получает еще одну пенсию, как ветеран Второй мировой войны. Так что на жизнь хватает. Меня так и подмывало спросить ее, как же так случилось, что она на старости лет не приобрела ни дома, ни квартиры и вынуждена жить в номере разваливающегося отеля. Но, конечно же, я ни о чем таком ее не посмела спросить, предполагая, что за всем этим кроется какая-то тайна.

 Не очень приятное это было время - пора жуткой неустроенности и безденежья на фоне знойного нью-йоркского лета. С мужем у нас случались постоянные размолвки, в которые моя свекровь вносила свою посильную лепту. Наши разногласия начались еще в Москве, а в эмиграции все противоречия обострились, и, как это ни печально, но дело шло к разводу. Друзей и знакомых, кроме Алекс, у меня не было. Каждый день я буквально  летела из отеля в парк, чтобы отдохнуть в прохладе и поговорить с моей новой подругой Алекс. Алекс была моим проводником в американскую жизнь. Она всегда приносила моему сынишке чего-нибудь вкусненького, а мне рассказывала много интересного, такого, о чем мы там, в Союзе мало знали: о тайнах семейства Кеннеди, о любовных историях Джона и Бобби, об изысканных нарядах Джеки, об истинной причине смерти Мэрилин Монро... Джона Кеннеди она не любила и даже как-то ляпнула мне, будто он  высказался, что признает  секс только с теми женщинами, которые позволяют "иметь их в три дырки". Джон Кеннеди был одним из моих кумиров юности, и я была страшно поражена и возмущена "такими грязными сплетнями" о нем, но отстаивать свою точку зрения я не хотела. "В конце концов, все это - преданья старины глубокой, - подумала я. - Главное сейчас - это общение с Алекс, настоящей американкой, которая, правда, женщина несколько странная, экзальтированная, но, несомненно, умная, образованная и добрая. А ее взгляды... У всех у нас разные взгляды на жизнь".

Мы прожили в отеле St.George целый месяц, так как мой муж никак не мог снять для нас подходящую по габаритам и цене квартиру. В конце концов, нас временно сбросили с помощи NYANA в наказание за нерасторопность при поисках квартиры. Отсутствие материальной поддержки возымело свое воспитательное действие, и мы быстренько нашли квартиру в отдаленном, не слишком благополучном районе Far Rockaway. Мы трогательно простились с Алекс. Я дала ей наш новый адрес, а она мне - телефон своей старой подруги, так как своего телефона у нее не было.

Итак, мы переехали сначала в далекий Far Rockaway, а потом перебрались чуть поближе к культурным центрам Бруклина - в Canarsie. Первое время мы с Алекс переписывались. Посылали друг другу открытки к Рождеству, Пасхе и другим праздникам, кратко сообщали последние новости своей жизни. Вернее, новости сообщала я, а Алекс, в основном, писала, что все в порядке, она здорова вместе с кошками и собакой. Потом наша переписка заглохла, да и, честно говоря, я слишком занята была своей новой жизнью, учебой, работой, ребенком и разводом с мужем, чтобы еще посылать кому-то открытки. Я просто забыла об Алекс. Но она обо мне не забыла.

Как-то раз, спустя три года после нашего знакомства, вдруг поздно вечером  раздался телефонный звонок.

- Лена, это я - Алекс. Ты меня помнишь? - сказала она немного хриплым, дрожащим голосом.

- Да, конечно! Я часто думаю о тебе, - соврала я для приличия. - Ты давно мне не писала. Как ты нашла мой новый телефон?

- Господи! Очень просто. По телефонной книге.

- Ах, да! Какая же я глупая! Библиотекарь - тоже мне, называется. Как ты? Как поживает старая развалюха отель St. George? И как там твои питомцы?

- Часть отеля сгорела. Об этом писали в газетах... Нас всех выселили, кого куда. Отель собираются восстанавливать. Мои питомцы в питомнике, мебель на складе, а я... вот уже пару месяцев живу у подруги. В общем, не могу я здесь больше оставаться. Можно я приеду к тебе ночевать? Ну, всего на пару ночей?

- Ну, конечно! Приезжай! - я была слегка ошарашена таким неожиданным поворотом дела, но сразу согласилась. Да и как я могла отказать Алекс, которая так тепло отнеслась ко мне, новой иммигрантке! У меня было две спальни и диван в гостиной. И я уже мысленно укладывала Алекс на диван.

- Спасибо, Лена, дорогая! Я знала, что могу на тебя рассчитывать. Я сейчас приеду. Возьму такси и прилечу. Я - мигом.

И Алекс, действительно, очень быстро приехала. Я еле узнала ее: постаревшая, еще более исхудавшая, с болезненно заострившимися чертами желтого лица. Почти невесомое привидение с седыми волосами, затянутыми в хвостик. Хрупкая и жалкая, как сухая зимняя ветка без листьев. В глазах слезы, в руках -  дорожная сумка с вещами.

- Алекс, дорогая, что случилось? - Мы обнялись. - Проходи, снимай свою куртку, бросай сумку, садись за стол. Будем чай пить с печеньем. - Было 12 часов ночи, прямо-таки не время чаи распивать. Но мне захотелось чем-то угостить Алекс, немного подкормить... Уж очень она была болезненно худа и несчастна.

- Ты понимаешь, Фрэнсис, моя подруга, та, у которой я жила в Парк Слоуп... Она чудесная женщина, добрая такая, настоящая благородная дама. У нее такие манеры... Такая мебель, посуда... Ой, что это я говорю! Совсем не то болтаю. В общем, у Фрэнсис есть сын, и мы с ним немного того... повздорили. Словом, он велел Фрэнсис меня  выставить. Так и сказал, чтобы духу моего там не было. И вот мой дух теперь здесь у тебя... и тело тоже. - Алекс разрыдалась, закрыла лицо руками и рухнула в кресло. Я обняла ее, обхватила за худенькие, как у воробышка, косточки плеч, погладила по голове.

- Алекс, ну, что ты? Ну перестань, пожалуйста. Поживешь у меня немного. Мне помощь нужна. Ты с Гошкой посидишь, я на бэбиситтере сэкономлю. Потом, глядишь, у тебя все и утрясется.

- Это правда? Я могу на тебя рассчитывать? Ты меня не выкинешь на улицу, как эта сволочь, сын Фрэнсис? - Алекс встрепенулась, и тон ее приобрел уверенность. - "Ого! - подумала я. - Она уже назвала сына своей подруги и благодетельницы Фрэнсис сволочью. Значит, дела не так плохи, и дух моей Алекс не сломлен. А впрочем, это что-то новое в ее лексиконе... и я же ее, в общем, совсем не знаю..."

Так Алекс поселилась у меня в гостиной на диване. Дело было весной. Стоял май. Мы жили в проджекте Canarsie, который в то время казался мне раем для бедных и людей ниже среднего класса, ну, скажем, таких, как я. Проджект занимал огромную территорию вблизи залива Jamaica Bay. Где-то около 20 уродливо-красноватых, как фабричные корпуса, восьмиэтажных зданий без балконов разместились на огромной территории среди цветущих деревьев, площадок для игр с качелями, горками и песочницами. Население проджекта было смешанным: большинство белых и небольшой процент негров и испаноязычных. Наших русскоязычных евреев прибывало все больше и больше. Вечерами в хорошую погоду все они высыпали на улицу, стар и млад, дышали морским воздухом, болтали, обменивались новостями, сидели на лавочках или чинно прогуливались вокруг проджекта. Я, честно говоря, в Одессе никогда не была, зато много читала об этом уникальном городе и его обитателях, и почему-то наше эмигрантское житье-бытье в Canarsie напоминало мне маленькую Одессу. Я была молода, свободна, полна надежд и планов. Прекрасное было время...

Я уходила на работу рано утром и возвращалась домой где-то часов в шесть. Два раза в неделю ездила на учебу в Pratt Institute и тогда приходила домой уже совсем поздно. Алекс забирала Гошку из школы в три часа, кормила его и ходила с ним гулять по проджекту и окрестностям. Гошке в то время было пять лет. Он был хорошим, послушным ребенком, быстро привыкал к разным бэбиситтерам, привык и к тете Алекс. А тетя Алекс рассказывала ему о животных и деревьях, срывала ветки и цветы, давала потрогать, понюхать, словом, приучала ребенка к природе. Соседям моим она представлялась как моя добрая знакомая  из района Парк Слоуп. "Нет, я не из Canarsie! - гордо заявляла она. Я в проджекте не живу. У меня собственная квартира в Парк Слоуп. Меня Елена попросила помочь с ребенком. У нее нет денег. Ну, вот я и приехала на время!" -  доносили мне словоохотливые соседи. А соседка с первого этажа, баба Рая, которая сама раньше смотрела за Гошкой, возьми да и ляпни: "Слушай, Лена, где ты такую американскую сушеную воблу выкопала? Странная она какая-то. Ну, прямо мымра.  Я бы такой не стала доверять ребенка". Я, конечно, заверила бабу Раю, что она не права, что Алекс - хорошая женщина, порядочная, образованная, чистоплотная. Занимается воспитанием мальчика, да еще и по-английски". На это у бабы Раи возражений не было, ибо английский для нее был недосягаемо далек, как для меня китайский.

Потом вдруг Гошкина учительница вызвала меня запиской в школу: "Приходите, нам надо поговорить". Я была крайне удивлена, прямо-таки ошарашена. В школу меня до этого никогда не вызывали. Оказывается, Гошка подрался с мальчишками. Одному даже пустил кровь из носа, приговаривая: "Люди злые, а животные добрые. Людей надо убивать!" Я, конечно, догадалась, откуда ветер дует - и за объясненьями сразу к Алекс.

 - Это твоя философия, дорогая моя любительница животных? Ты чему ребенка учишь? Хочешь из него сделать человеконенавистника, преступника?

Алекс тут же  - в рев.

- Ребенок меня неправильно понял. Я просто стараюсь привить ему любовь и жалость к бедным беззащитным животным, которых люди убивают и делают из их шкур обувь и шубы. Это жестоко, и Бог людям этого не простит.

- Послушай, Алекс, может, ты и права, но мой ребенок слишком мал для таких высоких идей, так что оставь всю эту свою лицемерную философию при себе. Ты же не вегетарианка! Мясо ешь, рыбу тоже, и обувь у тебя кожаная. Ну и помалкивай. Хорошо? И чтобы в школу меня больше не вызывали.

 На том и порешили. Алекс клятвенно обещала не заниматься больше духовным воспитанием моего сына.

Был у меня в то время бойфренд Алик-ювелир, который на американский манер тоже называл себя Алекс. Алик-Алекс и Александра-Алекс,  как ни странно, друг другу понравились и даже подружились. Теперь, вспоминая это время и наши уикендовские посиделки за обедом и чаем и болтовню по-английски, я понимаю, что Алик, приезжая ко мне с субботы на воскресенье, сразу убивал двух зайцев. И любовью заняться - со мной, и попрактиковаться в английской разговорной речи - с Алекс. Улыбчивый он был, веселый, симпатичный, ласковый такой, но очень уж себе на уме. Алекс чувствовала свою необходимость, даже важность в моей семье, ибо она была не просто другом и бэбиситтером, но также носителем английского языка и, конечно же, ходила с гордо поднятой головой. Она даже и бигуди ухитрялась носить, высоко задрав свою маленькую головку с по-птичьи острыми чертами лица.

Алекс, можно сказать, некоторым образом цементировала наш роман с Аликом. Любовь наша продолжалась несколько месяцев, и, если бы не присутствие Алекс в моем доме,  продлилась бы и того меньше. Бесплатный курс разговорного английского языка слишком важен был для Алика, чтобы искать романы на стороне. Тем не менее, Алик вдруг исчез, долго не появлялся и потом неожиданно возник снова, без всяких объяснений. Ну и, конечно, напоролся на мой упрямый характер. Я, к удивлению Алекс, твердо дала Алику от ворот поворот.

- Я думала, что ты мягкая и податливая, а ты, оказывается, с характером. Не ожидала, но одобряю, - похвалила меня Алекс. А я в ответ процитировала ей знаменитую фразу из моего любимого романа Гашека "Приключения бравого солдата Швейка": "Вы меня еще не знаете, вы меня еще узнаете..."

Итак, Алика смыло волной моего гнева, а Алекс продолжала жить у меня в гостиной на диване. Прошла весна, наступило лето. Чтобы поскорее закончить учебу и получить диплом, я взяла в Pratt Institute несколько летних курсов. Бесплатное бэбиситтерство Алекс было для меня настоящим спасением. Она это чувствовала и стала показывать характер. А может, ей просто надоело незавидное положение бэбиситтера-приживалки?

Как-то я попросила ее отбить куриные грудки на ужин. Мол, приду вечером
с работы и приготовлю отбивные. Грудки она отбила, но, видимо, делала это с таким остервенением, что заготовки превратились в рваные ошметки, которые стали пригодны только для фарша на котлеты. (А куриные грудки-то были не дешевые. Для меня в некотором роде роскошь!) Зачем она это сделала, я понять не могла. То ли хотела мне доказать свою абсолютную кухонную непригодность (не проси меня делать то, чего я не умею и не желаю), то ли просто не могла справиться с приступом злости. В общем, я посмотрела мрачным взглядом сначала на куриное месиво, потом на Алекс и, недолго думая, выбросила ошметки в помойное ведро, хотя могла бы и перемолоть на фарш для котлет. На ужин мы ели гречневую кашу с молоком. За столом царило зловещее молчание. Это была первая ласточка нашего разлада.

Раз в месяц Алекс получала пенсию, которая приходила на ее банковский счет в Парк Слоуп. Надо сказать, что в день "получки" Алекс проявляла необычайную щедрость: накупала в супермаркете всяких вкусностей и даже водила Гошку на ланч в ресторан "Дайнер", о чем он мне с гордостью рассказывал.

- Мама, мама! Знаешь, мы с тетей Алекс сегодня ходили в "Дайнер". Там было так вкусно! Я ел пиццу и креветки, и пирожное с мороженым. Во!

- Да? А живот у тебя после всего этого не болит?

- Ничего у меня не болит. Я такой сытый! Такой сытый! - радостно рассказывал Гошка.

А вот баба Рая с первого этажа, которая от нечего делать частенько сидела у окна, как дневной дозор, была несколько другого мнения о походе в "Дайнер" и донесла мне следующие подробности.

- Лена, слышь, а твоя-то тощая грымза из Парк Слоупа сегодня ребенка повела на ланч в ресторан, а когда они возвращались, она еле-еле стояла на ногах. Напила-а-а-сь  вусмерть. Еле ноги волочила. Идет пьяненькая через дорогу, а мальчишка-то за ней бежит, за руку-то она его не держит. Ее бы кто поддержал. Так и под машину попасть можно.  Нет, Лен, ты как знаешь, а я бы ей ребенка не доверила. Гони ты ее поганой метлой, пока не случилось беды. - И многозначительно добавила: "Все соседи видели, не я одна".

После такого подробного и красочного донесения я, конечно, устроила Алекс допрос с пристрастием, и голос мой дрожал.

- Алекс, мне соседи сказали, что видели тебя сегодня пьяной, когда ты шла
с Гошкой из ресторана. Это правда?

- Глупости какие! Конечно же нет! То есть, да! Я выпила за ланчем бокал красного вина. Ну и что? Я была абсолютно трезвая. А твой ребенок непослушный. Я говорю ему, мол, дай руку, а он не хочет и сам бежит. Ты плохо воспитываешь сына, Лена. Пора заняться его воспитанием.

- Кажется, ты до сих пор не жаловалась на Гошкино плохое поведение. Что-то тут не так. Я тебе не верю. А ну, дыхни! Ох, и дышать не надо. Все и так ясно. Ты, оказывается, выпиваешь. Вот где собака зарыта. Вот почему тебя Фрэнсис выгнала, и сын ее ни при чем. Вот почему у тебя ни денег, ни кола, ни двора, одни кошки да собака. Это при двух-то пенсиях! В общем, если будешь пить, собирай манатки и сваливай. Мне пьяница-бэбиситтер не нужна, - резко сказала я, сама не ожидая от себя такой грубости и неблагодарности.

- Как ты можешь так говорить! Что ты знаешь обо мне? Я, я была на войне переводчицей. У меня есть награды. Ну, да! Я иногда позволяю себе выпить, но это от  одиночества. Вот доживешь до моих лет...

- Что-то я не пойму. Ты пьешь от одиночества или ты одинока, потому что пьешь и растеряла всех друзей? - язвительно спросила я.

Алекс ничего не ответила и надулась. Я тоже. Несколько дней мы не разговаривали, но наша жизнь продолжала течь по старому руслу. Я уходила на работу, Алекс смотрела за Гошкой. А баба Рая каждый раз  провожала меня из окна осуждающим взглядом и качала головой, мол, смотри, девка! Я тебя предупредила, потом будешь пенять на себя.

Как-то раз пришла я с работы и вижу у подъезда Алекс, возбужденную,
с растрепанными волосами. Тут же баба Рая и другие соседи. Вся местная община собралась. Кричат, руками машут. Где ребенок? Нет ребенка. Исчез. Вот только что был тут, катался на велосипедике - и исчез, как в воду канул.

 - Полицию! Надо вызвать полицию! - кричит баба Рая. - Эта пьянь не углядела ребенка.

Алекс плачет, а сама пьяная-препьяная. Я тоже рыдать начала. И не знаю, что делать. Но тут, как в греческой пьесе -  Deus ex machinа -  вдруг появляется соседский пятнадцатилетний мальчик Гена, который одной рукой держит Гошку, а другой катит Гошкин велосипедик.

  - Я весь проджект оббегал. Ну, нигде его не было!  - рассказал Гена,  - Вдруг вижу вашего Гошку. Стоит себе спокойненько у входа в luncheonette и разговаривает с какой-то девочкой, а мы тут все с ума сходим.

Потом выяснилось, что пьяная Алекс задремала на скамейке, а Гошка увидел знакомую по школе девочку и покатил за ней на своем велосипедике.

Ну, Гошке, конечно, я задала трепку. Лупила его газетой по попе, по-старинке, по-нашенски, по-эмигрантски. Устроила ему "child abuse", благо он еще не знал этого выражения и не мог на меня пожаловаться. В школе не проходили. А Алекс... Я ее тут же отстранила от бэбиситтерских обязанностей, которые снова перешли к бабе Рае, и дала ей 2 недели на сборы. 

Алекс покорно, без объяснений и возражений приняла мое решение. Она ходила мрачнее тучи, мы почти не разговаривали. Каждое утро я уезжала на работу, а Алекс, как она говорила, на поиски жилья и, может, какой-нибудь временной работы. Вечером я забирала Гошку от бабы Раи. Алекс возвращалась домой поздно, лишь бы только не встречаться со мной взглядом. А когда случалось, что наши взгляды пересекались, мы обе сразу же отворачивались. Ее глаза горели ненавистью, в моих - застыли немые вопросы: ну что, ты уже нашла жилье и когда же, наконец, ты отсюда съедешь?

Однажды я пришла с работы раньше обычного. В библиотеке сломался кондиционер, и нас отпустили домой. Я тихонечко открыла дверь и случайно услышала телефонный разговор Алекс, по-видимому, с Фрэнсис, так как других подруг у нее, по рассказам, не было.

- Мне так тяжело, дорогая, пойми! Мало того, что я живу у этой еврейки-иммигрантки, у этой выскочки, так я еще и должна бесплатно смотреть за ее ребенком. Это я-то в услуженьи, с моей гордостью! Ну, можно я вернусь к тебе? Ну хоть на время, пожалуйста! Я совсем бросила пить. Клянусь тебе.

Тут я не выдержала, грохнула входной дверью, тем самым решительно заявляя о своем присутствии.

Не знаю, что выражало в тот момент мое лицо. Думаю, некую горючую смесь бешенства и растерянности. Увидев меня, Алекс ничего не сказала. Она поняла, что я все слышала, что, скорее всего, этот вечер будет для нее последним в моем доме, и сразу стала собирать вещи. У нее тряслись руки и слезы капали из глаз. Я предполагала, что ей некуда идти, кроме Фрэнсис, но ничего уже не могла с собой поделать. Я вся кипела. Хотя, если вдуматься в слова Алекс, она ничего "такого" оскорбительного для меня не сказала. Я действительно  была еврейкой-иммигранткой и для нее, Алекс, - выскочкой, и она действительно служила у меня бесплатной няней. В этом была грубая правда ситуации, которую в самом начале наших отношений мы старались прикрыть маской дружеской романтики. Но жизнь оказалась сильнее романтических иллюзий и все расставила по местам. Каждому свое в этом мире. Американка Алекс заканчивала свою жизнь спившейся бездомной приживалкой. А я, иммигрантка, только начинала свою американскую жизнь. И мне, чтобы пробиться в этой новой жизни, нужна была решительность. Я понимала, что мы расстаемся неправильно, нехорошо, не по-людски, но другого выхода у меня не было. Я стряхнула с себя заботу и печаль об Александре-Алекс, и на душе стало сначала горько и обидно, а потом - удивительно легко.

С тех пор прошло много лет. Больше я Алекс не видела и ничего не слышала о ее дальнейшей судьбе.

Бруклин
Май 2009 г.