АРАЛУЕН - ДОЛИНА ВОДЯНЫХ ЛИЛИЙ

Всё первое запоминается лучше, чем последующее. Эмоции, возникающии при соприкосновения с незнакомым, необычным и непривычным, намертво приклеивают свежие впечатления к памяти. Так случилось и с моим первым днём в Западной Австралии.
 
Успешно пройдя интервью на позицию врача в одном из госпиталей Перта, я перелетел из Мельбурна с берегов холодного Тихого Океана на берега более тёплого и приветливого Индийского Океана с его чудными пляжами белого песка. Такие пляжи я видел в Тасмании, но там они были совсем белоснежные.
 
Помню, когда я вернулся из путешествия по Тасмании и стал восторженно рассказывать моему другу Майку, австралийскому журналисту, о тасманских пляжах, посетовав при этом на ледяную воду в море, он посоветовал мне поискать работу в Западной Австралии, откуда он родом, сказав: "Там ты увидишь белые пляжи с тёплой водой". А потом добавил: "У меня там во Фремантле осталась бабушка, которая вырастила меня. Если ты переедешь в Перт, у меня будет ещё один повод наезжать туда". Я тогда ещё не знал, что Фремантл - старинный приморский район столицы штата и место паломничества туристов. Так Майк определил мою дальнейшую судьбу.
 
В пертском аэропорту меня встретила Юна, как я узнал потом, далеко не последний человек в госпитальной иерархии, и повезла меня в госпиталь. Мы ехали по местности, которую бы москвичи, да и ташкентцы тоже, назвали бы сельской глубинкой. Справа в морской дымке маячили высотки сити - центра города, а вокруг нас кружились выжженные солнцем полустепные пространства с кустарниками и перелесками, среди которых то там, то сям мелькали группы одноэтажных и реже двухэтажных кирпичных домов с черепичными и металлическими кровлями различных цветов и оттенков. По горизонту слева тянулась гряда холмов, покрытых серо-зелёным австралийским бушем.
 
Вначале я подумал, что аэропорт вынесли, как обычно, за пределы города, и мы поедем в места более урбанизированные, но всё оказалось наоборот. Аэропорт был расположен гораздо ближе к городскому центру, чем госпиталь, куда мы направлялись.
 
Когда потом, знакомясь с коллективом госпиталя, я сказал, что мне нравится жить в сельской местности, -  что правда, то правда, -  мои будущие коллеги красноречиво переглянулись. Но будучи людьми воспитанными, -  этого у австралийцев не отнимешь, -  промолчали. Дело в том, что хотя госпиталь и был в двадцати километрах от центра, но всё ещё в черте города. Причём даже не на окраине. Городская территория растянулась от центра по побережью на север и юг на многие десятки километров.
 
Но это я узнал позже, а пока из окна госпитального джипа я взирал на западно-австралийскую природу и сравнивал её с природой штата Виктории, откуда только что прибыл. Первое впечатление было явно не в пользу местного ландшафта. После сочной субтропической зелени южного побережья, здесь всё казалось серее, бурее и не столь привлекательно. Это потом я полюбил природу Западной Австралии, на первый взгляд не очень броскую, но со своей неповторимой изюминкой.
 
Через полчаса мы съехали со скоростной автострады на улицу жилого района, и за окном потянулась вереница магазинчиков, агенст, ресторанчиков и мастерских, перемежающихся с обсаженным цветами и декоративными деревьями частными домами. Это уже было больше похоже на город, но и здесь попадались цитрусовые или персиковые сады, виноградники и обширные огороженные луга с мирно пасущимися козочками, барашками и коровами. Ощущение деревенской идиллии не покидало меня.
 
Вскоре моим глазам предстал огромный торговый центр с заполненными машинами и людьми автостоянками. Рядом располагался утопающий среди высоченных эвкалиптов парк с озером и детскими площадками и уютный бульвар со снующим туда-сюда народом. Наконец, я убедился, что Перт всё-таки город с миллионым населением, который делит 3-4 места с канадским Торонто в рейтинге самых комфортных городов мира, и поделился этим впечатлением с Юной.
 
-  Это торговый центр Армадейла, - сказала Юна не без нотки гордости в голосе в ответ на моё оживление.
 
А я почувствовал, что она ревниво следит за тем, как я воспринимаю её родной город.
 
И вот мы приехали в госпиталь -  современной архитектуры подковообразное двухэтажное здание, обсаженное стройными кипарисами и деревьями с необычной оранжево-красной листвой.
 
Юна, поводив меня по больнице и представив очень приветливому персоналу отделения, где мне предстояло работать, повезла меня ознакомиться с местностью, куда я попал. Видимо, заметив во мне тень разочарования, которое я проявил по дороге в больницу, она решила изменить моё восприятие Перта к лучшему.
 
Сразу позади госпиталя начиналась красивая долина между невысокими живописными холмами, на склонах которых приютились утопающие в буше виллы и коттеджи. Эта местность поэтично называлась "Roleystone" - "Катящийся валун". Действительно, то там, то сям из зелени виднелись огромные круглые камни, и между этими валунами, как оказалось потом, я и прожил первые пол-года в Перте.
 
Мы долго петляли между холмами, которые становились всё выше, а зелень - всё роскошнее. Иногда из густой травы высовались кенгуру и с любопытством глазели на проезжающую мимо машину.
 
- Много их здесь? - спросил я, кивнув в сторону юркнувшего в заросли животного.
 
- Очень много. Именно в этой местности, на холмах. Они - настоящее бедствие здесь.
 
- В чём проблема?
 
- Они огороды травят. От них даже изгороди не спасают. Мы разводим огород и уже смирились, что приходится и с кенгуру делиться урожаем, - рассмеялась Юна.
 
При упоминании огорода я оживился. Я ведь тоже в Австралии увлекся огородничеством; кровь крестьянских предков взыграла во мне. У меня в Мельбурне был маленький огород, где я разводил помидоры и огурцы. Овощи получались - загляденье. Одна беда - девать их некуда было во время урожая. Два холодильника были битком набиты, друзьям сетками раздавали, и, тем не менее, пропадало много.
 
Были также укроп и петрушка, щавель и фасоль. Картошку сам не сажал, но от компоста и картошка урождалась. А вот с редиской терпел неудачу: вершки росли буйно, а корешки - с гулькин нос.
 
- Редиску прореживать надо лучше, - посоветовала Юна и стала перечислять, что у неё растёт на огороде.
 
Некоторые диковинные названия я слышал впервые.
 
- И всё  натуральное. Органика и никакой химии, - гордо подвела она итог своей речи.
 
Наконец, мы заехали в чудное место, название которого "Аraluen" трудно мне трудно было выговорить. Юна затруднилась сказать, что это означает, сославшись на то, что в Западной Австралии много аборигенских названий с непонятным содержанием.
 
А я подумал, что это ведь замечательно, что сохраняются родные названия, и не всё переименовывается на свой лад, как-будто до прихода новых поселенцев, там никто не жил. Позже в интернете я раскопал, что аборигенское слово "Аралуен" переводится как "место, где растут водяные лилии". Целая поэтическая фраза в одном слове!
 
Как рассказала Юна, этот Аралуен, который оказался просторной долиной речушки, практически не видной из-за буйной зелени, был излюбленным местом отдыха местных жителей. В центре на пригорке находился большой благоустренный клуб и кафе с широкой террасой, откуда открывался великолепный вид на долину. Внизу у основания холма в сотне метров от нашей террасы было просторное поле для игры в гольф, где в это время шло какое-то состязание.
 
Мы перекусили, любуясь природой. Юна, как менеджер медицинского сервиза, где мне предстояло работать, тактично выясняла мои планы на ближайшее будущее, и мы обсуждали, как мне лучше решить некорые проблемы с обустройством.
 
Вдруг раздались аплодисменты и одобрительные выкрики. Несколько посетителей кафе, наблюдавшие с террасы за соревнованием, приветствовали удачный удар гольфиста. Громче всех выражал своё одобрение невысокий и темноволосый, добродушный на вид мужичок, сидевший рядом со мной за соседним столиком. Заметив, что я смотрю на него с весёлой улыбкой, он не преминул тут же спросить:
 
- Ты - испанец?
 
Мне этот вопрос задавали часто, не знаю почему. До поджарого тореодора со стрелками чёрных усиков мне было далеко.
 
- Нет, - ответил я.
 
- Откуда ты?
 
Разговор покатился по избитой дорожке общения двух иммигрантов.
 
- Из России, - ответил я, не мудрствуя лукаво. Объяснять, что я прибыл из Узбекистана, как я убедился по опыту здесь, значит, затягивать разговор экскурсом в географию, потому что только после объяснения, что Узбекистан, это страна, которая граничит с Афганистаном, от собеседника слышится понимающее "о-о-о...". Причём с разными оттенками: от одобрения и сочувствия до недоброжелательного взгляда и утраты интереса. А ответив, что из России, я не покривил душой, так как родился на берегу Волги.
 
Я ждал следующего вопроса, который мои собеседники, имеющие представление, что Россия - огромная страна, обычно спрашивают в таких беседах-знакомствах: "Из какой части России?" Причём частенько знания собеседников ограничиваются тем, что Россия состоит из двух частей: европейской - это там, где Москва, и Сибири - там, где Гулаг.
 
Некоторые, услышав слово "Раша", театрально поёживаются, изображая, что их знобит от холода, и шепчут: "Колд" - "морозно". На мой ответ, что я из южной части России, и там погода бывает пожарче, чем в Австралии, недоверчиво улыбаются.
 
На этот раз мой собеседник понимающе хмыкнул, но всё-таки внимательно оглядел меня. Похоже, он не мог понять, каким образом этот на вид испанец оказался из России. Через пару минут, видимо, свыкшись с этой информацией, он задал другой стандартный вопрос:
 
- Так значит, ты - русский?
 
Этот полувопрос-полуответ, хотя я не раз его слышал, всегда приводит меня в лёгкое замешательство. На бывшей Родине у меня проблем с этим не было. Я отвечал, что полукров, что мой отец - татарин, а мама - русская... И все понимали, вроде бы.
 
А для австралийцев все из России - русские ("рашен"). О других национальностях, проживаюших там, мало кто слышал. Наши же соотечественники в Австралии для тех, кто по паспорту нерусский, придумали термин "русскоговорящий". Я отвечал иногда австралийцам, что я - русскоговорящий, но чувствовалось, что они не совсем ясно воспринимали то, что я им толковал.
 
Я не стал на этот раз рассусоливать вопрос о моём происхождении и кивнул утвердительно. В свою очередь, я спросил:
 
- А ты откуда?
 
- Из Чили, - расплылся в улыбке мой собеседник.
 
- О, Сальвадор Альенде! - я отреагировал первой ассоциацией, пришедшей в голову мне, бывшему гражданину Советского Союза.
 
- О да, Альенде... - тут же отозвался мужичок, но, как мне показалось, без особого энтузиазма.
 
Я предположил, что он, мой ровесник за пятьдесят,  осторожничает по привычке, оставшейся с пиночетовских времён.
 
- Виктор Охара, - продолжил я демонстрацию своих скудных знаний о Чили.
 
А что ещё, собственно, я знал о Чили? С детства помню на карте мира узкую, выкрашенную в жёлтый цвет полоску на восточном побережье похожего на стручок перца южноамериканского материка. Пожалуй, и всё. Да, я ещё знал о Марсело Риосе, чилийском спортсмене, сенсационно ставшим лучшим теннисистом мира в конце 90-х прошлого века.
 
- Виктор Хара, - поправила меня женщина, сидящая за одним столиком с моим собеседником, и, судя по возрасту, была, возможно, его женой. А может быть, просто подругой. Она что-то сказала партнёру на своём языке, и тот спросил меня:
 
- Ты - коммунист?
 
Спросил без обидняков в прямой манере, от которой я стал было отвыкать в Австралии. Впрочем, что ещё можно было подумать обо мне: немолодой уже "рашен", ничего о Чили, кроме Альенде и Виктора Хары, не знает. Коммунист, одним словом.
 
- Нет. И не был, - ответил я, и это было сущей правдой. Я никогда ни в каких партиях или сектах не состоял. Не то, что бы принципиально, а, скорее, инстиктивно избегал всякой партийности.
 
Разговор стал приобретать политический оттенок. Это естественно. Когда не о чем говорить, говорят о политике. Юна с выражением заинтересованности на лице прислушивалась к нашей беседе. Надо было выходить из разговора, но делать это резко было бы невежливо.
 
Тут я вспомнил, что когда-то во времена моей молодости на чемпионате мира по футболу сборная СССР проиграла Чили, и решил перевести разговор на спортивную тему, сказав:
 
- В Чили хорошо играют в футбол.
 
- Да, - подтвердил мой собеседник и продолжил, - а в России хорошие гимнасты.
 
Помолчав немного с задумчивым видом, он вернулся к предыдущей теме и чётко определил политическую направленность беседы:
 
- Россия была сильная страна. Америка разрушила Россию, - сказал чилиец и, вспомнив, видимо, недавно начавшуюся войну в Ираке, добавил, - Америка всех разрушает.
 
- Американцы  плохие, - развила мысль своего спутника женщина за столиком и опять что-то сказала по-чилийски.
 
Понятно, что женщина, делая эту реплику, подразумевала американскую политику, а не сам народ. Если бы её можно было перенести на нью-йоркский Бродвей и спросить, что она думает о толпе людей вокруг неё, она вряд ли сказала бы что-нибудь плохое. Впрочем, о чём это я? На Бродвее же одни туристы, самих американцев мало.
 
Мне не раз приходилось бывать в Соединённых Штатах и общаться с американцами. Люди как люди, приветливые, общительные, готовые помочь... Такие же, как и австралийцы. У них много общего. И многое там такое же, как в Австралии. Кроме, пожалуй, уличного движения в Нью-Йорке и окрестностях. В отличии от Австралии, где доброжелательность и уступчивость обычное среди водителей явление, на дорогах Америки такая беспощадная конкуренция за место и время, что порой мороз по коже. Но это уже к политике не имеет отношения.
 
В этот момент в честь очередной удачи гольфиста раздался ещё один взрыв аплодисментов, который вернул нас из Америки в Аралуен. Мои соседи вскочили со своих мест и ринулись, рукоплеская, к ограде террасы, чтобы поприветствовать игрока.
 
Нам пора было закругляться. Юна вопросительно взглянула на меня, и я согласно кивнул головой. Мы встали и попрощались с чилийской парой, причём Юна сделала это с очень милой улыбкой. Во всяком случае, приветливее, чем я. Ничего не попишешь, австралийское воспитание!