БАГРАТИОН

Рассказ

Мне не хочется начинать рассказ сакраментальной фразой "всё началось с того...", поэтому я с удовольствием начну его по-другому: всё началось задолго до того, как мой знакомый, грузин по имени Каха, нашел черного вороненка с подбитым крылом.

У Кахи была большая голова, большой кавказский нос, большие черные глаза под густыми сросшимися бровями и большие, как у лошади, белые зубы. Сердце у него тоже, наверно, было большим - во всяком случае, отзывчивым и щедрым. Пожалуй, оно было даже чересчур большим - например, для того, чтобы отдать его целиком какой-нибудь одной женщине, и Каха щедро делился им со всеми встречными дамами - старше его, моложе его, красивыми, не очень красивыми и очень некрасивыми.

- Женщина - всегда женщина, - объяснял Каха. - А мужчина - всегда поэт. Если женщина некрасивая - он додумает ей красоту. Если глупая - он додумает ей ум. Даже если она одноногая, он додумает ей...

- Вторую ногу? - с иронией переспрашивал я.

- Крилья, - отвечал Каха. - Как ангелу.

Каха отлично говорил по-русски, с почти незаметным грузинским акцентом, который нарочно утрировал, когда хотел сказать что-то очень мужское или очень поэтическое. Его жена Аня, маленькая и какая-то бесцветная, похожая на мышку, догадывалась о похождениях мужа, но предпочитала не знать о них наверняка. Она была наполовину русской, наполовину еврейкой, и эта последняя половинка, превратившаяся в союзе с Кахой в четвертинку, вывезла обоих в Германию. Эффектный Каха боготворил неприметную жену и был равнодушен к ней, как к иконе.

- Бога мать Мария тоже была прекрасной женщиной, - объяснял Каха, - но мы любим не ее одну.

- И как это понимать, Каха? - спрашивал я, заранее угадывая ответ.

- Не строй из себя мальчик-дурачок, - отвечал Каха. - Жена - как храм: пришел, помолился, ушел.

- Куда ушел, Каха?

- Грешить дальше. Если не грешишь - зачем молиться?

В своих походах в храм и обратно Каха зашел, всё же, слишком далеко. Однажды он привел в дом молодую девушку, очень красивую, с каштановыми вьющимися волосами и огромными серыми глазами.

- Ее зовут Оксана, - отрекомендовал он гостью жене. - Будет жить у нас, будет тебе сестра.

- А тебе, значит, свояченица? - уточнила Аня, оправившись от первого потрясения.

- Свояченица, мояченица, - махнул рукою Каха. - Что нам делить? Все люди братья. Будем жить по-людски.

- По-твоему, вот это по-людски? - нехорошим голосом произнесла Аня, с ненавистью поглядев на "сестру". - Ты, Каха, совсем совесть потерял.

- Зачем так говоришь? - возмутился Каха. - Девушка мерз на улице, я подобрал, привел, а ты нет, чтоб дать кусок хлеба...

- Вы, милая моя, случайно не из Австралии? - повернулась Аня к гостье.

- Нет, - удивилась та, - я из Кишинева.

- Что ж вы так мерзнете в середине августа?

- Каха, я, пожалуй, пойду, - нервно проговорила Оксана.

- Я, пожалуй, тоже, - отозвался Каха.

Он и в самом деле ушел из дома и больше в нем не появлялся. Некоторое время скитался по друзьям, пару недель жил в комнатушке у земляков в общежитии для беженцев, пока ему не удалось снять недорогую квартиру-полуторку в отвратительном индустриальном районе города. Когда в ней установили телефон, он позвонил мне, сообщил свой адрес и позвал в гости.

В небольшой квартирке стояла чужая, принадлежавшая хозяину мебель, в нише гостинной прижалась к кафельной стене доисторического вида кухня. Зато стол, хоть и не ломился от яств, но был щедро уставлен соблазнительными шедеврами кавказской кулинарии, состряпанной из немецких продуктов. Посреди тарелок с лобио, сациви и прочими чудесами стояли бутылки хорошего красного вина - Каха никогда не скупился на вина.

- Извини, дорогой, что не пригласил тебя раньше, - улыбнулся Каха, усаживая меня за стол. - Хотел, конечно, устроить новоселье, но не получилось. Все друзья - женатые и порядочные, один ты холостой и умный.

- Каха, а как же Аня? - не удержался я от вопроса.

- Прекрасная женщина, - сказал Каха. - Добрая, чуткая. Видеть ее не могу.

- А эта... Оксана где же?

- Прекрасная женщина, - поцокал языком Каха. - Красивая, умная. Жить с ней невозможно.

- Так ты, что ж, теперь один будешь?

- Я?! - захохотал Каха, и я устыдился нелепости своего вопроса.

Мы выпили по стакану вина.

- Каха, а с Майей ты тоже не собираешься видеться?

Майя была их с Аней дочкой.

- Чудесная девочка, - расплылся в улыбке Каха. - Из нее получится прекрасная женщина. Обязательно буду видеться. Хочешь на ней жениться?

- Ты с ума сошел? - опешил я. - Она же ребенок. Между нами двадцать лет разницы.

- Вах! - с нарочитой кавказкостью произнес Каха. - Что такое двадцать лет? Сегодня двадцать, завтра чуть поменьше, а послезавтра она уже старше, чем ты.

- Нет, Каха, спасибо, - покачал головой я.

Каха посмотрел на меня с благодарностью.

 - Ты настоящий друг, - сказал он. - Настоящий человек. Понимаешь, что муж из тебя никудышний, и не хочешь оскорблять друга согласием. Давай за тебя выпьем.

Мы выпили, я закусил сыром и попробовал лобио. Лобио был великолепен.

- Неужели, Каха, ты сам всё это приготовил? - спросил я.

- Обижаешь, дорогой. Конечно, сам. Настоящий мужчина - всегда поэт, а настоящий поэт - всегда хороший повар. Приходи, когда хочешь, накормлю, чем хочешь.

Я и в самом деле стал часто бывать у Кахи - не реже одного раза в неделю. Его общество было легким и приятным, а встречал он меня - да и любого, пожалуй, - с искренним радушием. Квартира Кахи понемногу менялась, вернее сказать, обрастала новыми деталями явно женского происхождения - свечки в подсвечниках, вязаные салфеточки, розовый плюшевый слоник на диване.

- От Полечки, от Светочки, от Тамарочки, - объяснял Каха. - Прекрасные женщины. Встретились, попрощались, оставили неизгладимый след - что еще мужчине нужно?

Однажды Каха позвонил мне и таинственным голосом произнес:

- Слушай, бросай свои дурацкие дела. Приходи - познакомлю.

И положил трубку.

Я собрался в путь, немного недоумевая. Обычно Каха не спешил знакомить друзей со своими пассиями. Как всякий мужчина, по-настоящему любящий женщин и любимый ими, он никогда не хвастал своими успехами и не выставлял их напоказ. Может, он по-дружески решил познакомить меня с какой-нибудь особой? Будь это не Каха, а кто-либо иной, можно было бы оскорбиться подобными объедками с барского стола, но Каха скорее отрезал бы себе не только руку, но и кое-что несравненно более для него важное, чем обидел бы человека, которого считал другом.

Купив бутылку хорошего красного вина, я сел в автобус и отправился на другой конец города. Каха открыл мне, таинственно и белозубо улыбаясь сквозь эффектную трехдневную щетину.

- Ну, - сказал я, - признавайся, абрекская душа, кого ты мне собрался показывать?

- У грузин абреков не бывает, - невозмутимо ответил Каха. - Мы - мирные разбойники. Молодец, хорошее вино принес. Потом пить будем. Ну, пошли.

- Как ее зовут-то хоть? - на всякий случай спросил я.

- Почему сразу ее? - деланно возмутился Каха. - Что я, по-твоему, жеребец?

Я вздохнул, пожал плечами и кивнул.

- Говорил плохо, молчишь еще хуже, - резюмировал Каха. - Сейчас тебе станет стыдно. Потому что это не она, а он.

- Что? - остолбенел я. - Ты чего, Каха, сдурел от многообразия?

- Почему сдурел? - удивился Каха.

- Ну... - я совершенно растерялся. - Мне всегда казалось, что тебе женщины нравятся.

- Правильно казалось, - кивнул Каха. - А что тебе сейчас кажется?

- А сейчас мне показалось, что ты привел в квартиру мужчину.

Каха некоторое время недоуменно смотрел на меня.

- Ты идиот, - спросил он, - или притворяешься? Если притворяешься, то очень удачно.

- Ты же сам сказал, что это не она, а он!

- Сказал, потому что думал, что говорю с умным человеком. А говорил с тобою. Пошли!

Он буквально втащил меня в комнату и подвел к буфету.

- Наверх смотри, - приказал он.

 

Я посмотрел на буфет. На буфете, поблескивая стальными прутьями, стояла клетка, а внутри нее, с любопытством глядя мне в глаза, сидел маленький черный вороненок.

- Ничего себе, - сказал я. - Ты где его взял?

- Я его не взял, - ответил Каха, - он сам взялся. Сидел перед домом с пребитым крылом и плакал.

- Плакал, - машинально повторил я, почесывая подбородок. - И давно он у тебя?

- Четыре дня. Сперва ничего не ел, не пил, а теперь кушает, кушает, кушает, всё время кушает и пьет, как лошадь.

- Ты что, его вином поишь? - удивился я.

- Каким вином! - возмутился Каха. - Он же еще ребенок! Вот подрастет - так я ему и вина налью, и чачи налью.

- А где он крыло сломал?

- Подрался с кем-то, - уверенно заявил Каха. - Ты же видишь - настоящий мужчина. Красавец, черный, на меня похож.

- Так он мужчина или ребенок?

- Ребенок-мужчина. Мальчик называется. Слыхал про такое? Пойдем выпьем за него.

Мы сели за стол, Каха открыл вино и разлил его по фужерам.

- За Багратиона! - величественно произнес Каха.

- Можно и за Багратиона, - пожал плечами я. - А почему именно за него?

Каха посмотрел на меня с состраданием.

- Ты меня сегодня удивляешь, - сказал он. - У тебя что, день тупости? Багратион - это мой ворон!

- А-а, - проговорил я. - Красивое имя.

- В честь родственника назвал, - похвастался Каха.

- У тебя есть родственник Багратион?

- Конечно, есть! Тот самый, знаменитый. Что ты на меня так смотришь? Все грузины - родственники. Особенно за границей. От тоски братьями становимся.

Каха отпил полфужера.

- Честно тебе скажу, - продолжал он, - мне вся эта Германия - как дикому коню стойло. Слишком уж она правильная. Бумажка туда, бумажка сюда, тут получите, тут распишитесь, на красный стоим, на зеленый переходим. Так умереть можно.

- Зачем же из Грузии уехал? - спросил я.

- Сам не знаю, - вздохнул Каха. - Раз - и уже здесь. Там жить невозможно стало. Бумажек никаких, расписыватся негде, получать нечего, и все на красный свет прут.

- На тебя, Каха, не угодишь, - усмехнулся я. - Так где же лучше?

- Конечно, там! Там всего лишь невозможно жить, а здесь можно умереть. Если бы не женщины, я бы уже давно умер. Давай за женщин выпьем!

Мы выпили за женщин, потом за друзей, потом за Грузию, потом снова за Багратиона. Каха, всегда умевший пить долго и не пьянея, неожиданно захмелел.

- Клетка, большая золотая клетка, - пробормотал он. - Хочешь посмотреть на домашнего грузина? Смотри, это я, Каха. Да, очень большая клетка. И не такая уж золотая. Но ничего, мы еще вырвемся из клетки, да, Багратион?

Вороненок неопределнно каркнул в ответ, то ли соглашаясь с Кахой, то ли, напротив, иронизируя над ним. А, может быть, он просто сказал "кар", никого и ничего не имея в виду.

Багратион жил в доме Кахи уже больше месяца. За это время Каха страшно привязался к вороненку, а вороненок к нему. Каха кормил его отборным мясом и фруктами, поил молоком и бульоном, возил к ветеринару, выложив немалую для неимущего иммигранта сумму из собственного кармана. Когда крыло вороненка почти зажило, Каха стал выпускать Багратиона из клетки, и тот бегал за ним по всему дому, как собачонка. Багратион оказался большим ревнивцем. Первым делом он до смерти заклевал растущим не по дням, а по часам клювом розового плюшевого слоника, затем не менее изощренно разобрался со знаками внимания остальных дам. Когда к Кахе приходила очередная гостья, Багратион набрасывался на нее и хватал клювом за краешек пальто.

- Он - джентльмен, - смеясь, пояснял Каха испуганной Анечке, Манечке или Танечке. - Помогает тебе раздеться.

Анечка, Манечка или Танечка предпочитали, всё же, чтобы раздеться им помог сам Каха. А тот был в таком восторге от своего вороненка, что даже не замечал дамского испуга и требовал, чтоб гостья была нежна с его питомцем.

- Погладь его, ну погладь! - требовал он.

 

"Погладь, погладь, - говорил в тон ему взгляд Багратиона. - Я тебе так поглажу, что ты дорогу сюда забудешь".

Гостья женским чутьем угадывала намерения вороненка и категорически отказывалась ласкать птицу. Иногда Багратион расходился до того, что Кахе приходилось запирать его в клетку, пока очередная визитерша была в доме, ибо та впадала в оцепенение. Багратион, насупившись и нахохлившись, глядел из-за прутьев с укоризной на Каху и с откровенной ненавистью на непрошенную гостью. После ее ухода он демонстративно отказывался выходить из клетки, отвергал еду и питье и лишь несколько часов спустя с видимым одолжением снисходил до того, чтобы склевать кусок говяжьего филе.

В конце концов, каждая из приходящих женщин поставила вопрос ребром: или я, или он. К их немалому удивлению Каха реагировал немедленно и бескомпромиссно: он брал пассию за руку, выводил в прихожую, галантно надевал на нее пальто, целовал по-отечески в лоб и со словами "прощай, дорогая" открывал перд нею двери, чтобы тут же закрыть их для нее навсегда. Зная Кахино отношение к женщинам, это было поразительно. Багратион торжествовал.

- Нет, как тебе это понравится? - возмущенно говорил Каха вороненку. - Она мне, Кахе, будет ставить условия!

Вороненок одобрительным карканьем соглашался с человеком, который стал для него отцом, другом, хозяином и братом в одном лице. Впрочем, вопрос кто из них кому приходился хозяином лично я бы оставил открытым...

Женщины практически перестали бывать в кахином доме, который как-то очень быстро изменился. Вместе с милыми безделушками из него исчез уют, приятный легкий аромат женских духов сменился запахом птичьего присутствия и мужского одиночества. Сам Каха тоже стал другим. Если раньше обилие женщин с лихвой примиряло его с германской обыденностью, то теперь ощущение чужеродности захлестнуло его. Он сделался угрюмей, стал много и безрадостно пить. Иногда я приезжал к нему с благим намерением вытащить его из мрачного пьянства, в которое он скатывался, а в результате оставался пить с ним напару.

- Уеду отсюда, - говорил Каха, скребясь в недельной щетине, уже отнюдь не эффектной, а такой же безысходной, как и атмосфера в его квартире. - Уеду отсюда к черту.

- К черту - это куда? - спрашивал я, отпивая вино из фужера.

- В Грузию, - отвечал Каха.

- По-твоему, в Грузию - это к черту?

- Не шути. Тебе, еврею, не понять. У вас нет Родины.

- Что такое?

- Не обижайся. Вы привыкли странствовать по свету, убегать, уезжать, исходить, если хочешь. А грузины всегда жили дома.

- Ага, только иногда на Бессарабский рынок наведывались.

- Всё-таки обиделся, да? А я на тебя не обижаюсь. Я ни на кого не обижаюсь. Как я могу на кого-то обижаться, если я сам всех обидел? Жену обидел, дочь обидел, самых лучших женщин на свете обидел...

- Может, помиришься с Аней? - предложил я. - Она женщина добрая, вдруг простит.

- Она меня, может, простит, - ответил Каха. - Я себя не прощу. Нет, не буду с ней мириться.

- Но почему, Каха?

- Потому что. Сегодня помирюсь, завтра на руках носить буду, послезавтра опять какую-нибудь Оксану в дом приведу. Я себя знаю... Нет, только домой, только в Грузию! Буду дышать горным воздухом, застольничать с друзьями, любить прекрасных женщин. Прочь из клетки! Да, Багратион?

Вороненок, превращающийся понемногу в маленького ворона, вспорхнул на спинку стула. Ко мне он Каху не ревновал и запирать его не приходилось.

- А с ним как поступишь? - я кивнул на Багратиона. - С собой возьмешь?

- Зачем с собой? - пожал плечами Каха. - Он - птица, он - свободный. Вот выздоровеет совсем и отпущу его - пусть летит.

Багратион ничего на это не отвечал, лишь смотрел на Каху каким-то темным взглядом.

После этого мы не виделись с Кахой более месяца. У меня, несмотря на мои холостяцкие убеждения, неожиданно завязался роман с одной особой из Москвы, которая, официально не переехав под мою крышу, практически из-под нее не вылезала. Я пока не думал, каким образом буду обрывать эту связь, как обычно предпочитая не думать о будущем, но получать удовольствие от настоящего. Когда удовольствие стало попахивать катастрофой, мне неожиданно позвонил Каха.

- Извини, - сказал он, - чувствую, что мешаю, но... Ты не мог бы ко мне приехать?

- Что-то случилось? - спросил я.

- Случилось. Приезжай. Выпить привези. - Каха повесил трубку.

Я быстро оделся и, на ходу сообщив, что вернусь поздно, выскочил из дому. Погода была непривычно холодна для второй половины марта, но я решил прогуляться до Кахи пешком, прикупив по дороге вина. Денег у меня теперь было немного и вино я купил недорогое и не очень хорошее, но Кахе с некоторых пор было всё равно, что пить. Возможно, он и вовсе предпочел бы водку.

Когда Каха открыл мне, я даже испугался. Лицо его отекло, глаза запали, щетина выросла в неровную, неухоженную бороду.

- Что случилось, Каха? - тревожно спросил я.

- Заходи, - просто ответил Каха.

Я бросил на вешалку пальто, вытащил из его кармана бутылку и направился вслед за Кахой в комнату.

- Ставь бутылку на стол и садись, - велел Каха, доставая из буфета фужеры.

На буфете по-прежнему стояла клетка, на сей раз пустая, с распахнутой дверцей.

- Где Багратион? - спросил я. - На кухне гуляет?

- Нет, - ответил Каха. - Он... не на кухне. Он в спальне.

- Спит, что ли?

- Нет...

- А что?

- Отдыхает.

- От чего отдыхает? - невольно усмехнулся я. - Он что, устал?

- Да, - как-то тупо сказал Каха. - Он... очень устал. Давай выпьем.

Я разлил по фужерам вино, и мы, не чокаясь, выпили.

- Так что там с Багратионом? - поинтересовался я.

- Я его... отпустил, - ответил Каха.

- Как отпустил? - не понял я. - Ты же говорил, он в спальне.

- Да... в спальне. Я его отпустил, а он вернулся.

- Ничего не понимаю, - немного нервно сказал я. - Ты можешь толком объяснить?

- Могу. - Каха залпом выпил свой фужер и закашлялся. - Он выздоровел. Совсем выздоровел. Мог уже по квартире летать. Налей еще вина... Мне было больно расставаться, но он - птица, он - ворон, он должен жить на свободе. Я его взял, вынес на улицу и сказал: лети. - Каха пригубил вино из бокала, поморщился и снова выпил его залпом. - Он сперва не хотел. Смотрел на меня такими глазами... Собачьими глазами, когда хозяин собаку из конуры выгоняет. А потом каркнул и улетел. Это позавчера было, да, это позавчера было...

- А дальше что?

- Ничего. Ты почему вина не наливаешь?

Я доразлил из бутылки вино. Каха с сожалением посмотрел на опустевшую бутылку, затем на полный фужер, точно примериваясь, махнул рукой и по-новой выпил залпом.

- Надо было больше купить, - сказал он. - Слушай, одолжишь мне немного денег? Я через три дня верну.

- Я тебе так дам, - ответил я. - А вино потом схожу куплю. Ты рассказывай.

- Спасибо, - улыбнулся Каха. - Только лучше водку.

- Хорошо, водку. Рассказывай.

- А что рассказывать? Сегодня он вернулся.

- Багратион?

- Багратион. Я в кухне сидел, окно открыто было, он прямо на стол мне упал.

- Как упал?

- Так и упал. Из окна. Весь заклеваный, весь в крови. Почти мертвый.

- И кто ж это его так? - Я невольно сглотнул.

- Как кто? - пожал плечами Каха. - Свои, конечно. Вороны. Не приняли они его назад. Понимаешь, да? - Каха схватил меня за рукав свитера и страшно посмотрел мне в глаза. - Не приняли! От него домашней пищей пахнет. Человеком пахнет. Клеткой пахнет! Он им чужой стал. Он... он в спальне, на кровати лежит, - тихо добавил Каха. - Я его сам туда положил. А куда еще? Что я еще могу для него сделать? Хочешь, пойдем посмотрим на него?

Это был не вопрос, а просьба. Кахе страшно было идти одному в спальню и смотреть на заклеванного Багратиона. Мы встали из-за стола и направилсь в спальню вместе. Багратион лежал на широкой кахиной кровати маленьким черным пятном. Кровь на нем давно запеклась, красные ее следы смотрелись грязными ржавыми подтеками на перьях. Мне стало не по себе.

- Каха, он... он живой еще? - сквозь какую-то пелену спросил я.

В это время Багратион испустил слабое, совсем не похожее на карканье придыхание.

- Пока да... - проговорил Каха. - Может, ночью умрет, я не знаю... Слушай, - он снова посмотрел мне в глаза. - Как думаешь, если я вернусь в Грузию, меня там вот так же заклюют? До крови? До смерти?

- Каха, перестань, - сказал я.

- От меня ведь теперь тоже чужим пахнет, - продолжал Каха. - Клеткой пахнет. Как думаешь, лучше дальше оставаться в клетке или пусть уж тебя заклюют?

- Каха, его к дежурному ветеринару отвезти надо, - сказал я. - Я знаю, есть такие...

- Нет, - ответил Каха, - я знаю, что не надо. Я знаю - как только я его возьму с кровати, он тут же умрет. А так, может, не умрет.

- Каха, это бред!

- В таких ситуациях бред - самое разумное. Иди за водкой.

Я взял у Кахи ключ, побежал на автозаправку и спустя минут двадцать вернулся с бутылкой водки в руках. Каха по-прежнему стоял в спальне над вороненком и острожно, одним пальцем, гладил ему крыло.

- Давай пить здесь, - сказал он. - Ты можешь сегодня у меня остаться? Позвони, скажи, что...

- Не буду я никуда звонить, - ответил я. - Просто останусь. Ты точно не хочешь везти его к ветеринару?

- Точно не хочу, - ответил Каха. - А ты точно не хочешь звонить?

- Более, чем точно.

 

Мы сидели с Кахой в спальне до самого утра и пили водку. Пили прямо из горлышка, по очереди - даже за рюмками выходить не стали. Багратион время от времени постанывал по-птичьи. По-моему, он ощущал наше присутствие, в первую очередь, конечно, Кахино. Под утро Каху, который выпил водки в два раза больше моего, сморило, и я вышел на цыпочках в кухню, набрал в маленькую рюмку воды, принес ее в спальню, осторожно, едва касаясь пальцем, помыл Багратиона и дал ему попить. К моей радости, он сделал небольшой глоток и слабо полукашлянул-полукаркнул. Каха очнулся.

- Я уснул, да? - виновато спросил он.

- Не успел, - ответил я.

- Спасибо тебе, - сказал Каха.

- За такое не благодарят.

- А за что же тогда благодарят? - спросил Каха.

- Не знаю... - Я смутился. - Ни за что, наверное.

- Разве так можно? - Каха как-то странно посмотрел на меня. - Разве можно жить на свете и никого ни за что не благодарить?

- Каха, я... я не знаю, отстань от меня...

Каха улыбнулся.

- А ты не знаешь, - сказал он, - почему человеку бывает по-настоящему хорошо, когда ему по-настоящему плохо?

- Не знаю, - ответил я.

Каха снова улыбнулся.

- Какой ты молодец, что ничего не знаешь, - проговорил он. - Не обижайся, но - спасибо тебе. А теперь иди домой. Ты устал. И - знаешь что - извинись перед ней.

- Да, - сказал я. - Ты прав. Извиниться надо.

 

Каха снова выходил Багратиона, и тот выжил и окреп. Правда, теперь он почти не покидает клетку, даже когда Каха нарочно открывает дверцу, чтобы тот погулял по квартире. С женою Аней Каха так и не помирился, зато женщины вновь зачастили к нему. Каха пришел в себя, сменил неопрятную бороду на прежнюю эффектную щетину. Квартиру его опять наводнили дамские знаки внимания, безделушки, зачастую пошлые, но с ними как-то сам собою вернулся уют. Багратион с равнодушием взирает сквозь прутья клетки на дары и на дарительниц, не испытывая к ним ревности. Он молча наблюдает, как Каха угощает их изысками кавказской кухни и хорошим вином, и лишь вяло щурится. Как знать, может быть, благодарность сильнее ревности. Может быть, она сильнее всего на свете, включая прутья клетки, за которыми довелось оказаться.

 

Рисунки автора.