БЛОКАДНИКИ

День 27 января 1944 года, когда была окончательно снята блокада Ленинграда, - священный для каждого, причастного к тем 871-ому страшному дню. Полсотни выстоявших бывших блокадников, живущих ныне в германском городе Штутгарте,и создавших там общественное объединение "Жители блокадного Ленинграда", раз и навсегда решили никогда не переносить на другой день недели традиционное торжественное поминальное собрание, посвящённое сразу двум датам: ведь этот же день является по постановлению ООН также Днём жертв Холокоста (27-го января 1945 года Красная Армия освободила концлагерь Освенцим.

Присоединимся же к ним!

Эта подборка "Кругозора" составлена из материалов, присланных Юрием Герловиным - литератором, заместителем председателя штутгартского объединения блокадников и преседателем правления творческого объединения "Лира". Они помещены ниже. Но прежде, чем с ними ознакомиться, просмотрим эту кинохронику.

Молча.

Помянем всех, не доживших до сегодняшнего дня блокадников, и тех, кто снятие блокады Ленинграда приблизил и совершил!

МЫ - ДЕТИ БЛОКАДНОГО ЛЕНИНГРАДА

Разрывная пуля

Я держу в руках небольшую книжку. На обложке: В.А.Кельбин. Горячею пулей... , Лениздат, 1988 год.

Это о снайперах Ленинградского фронта, воевавших в составе пограничных полков.Эти полки - бывшие пограничные заставы, переформированные и включенные в соединения Ленинградского фронта. Её написал полковник Василий Афанасьевич Кельбин, бывший одним из первых организаторов снайперского движения на Ленинградском  фронте, сам отличный снайпер.

В  книжке есть несколько фотографий из альбома нашей семьи. На этих фото моя тетя, которую я звал просто Лилька, потому что она была всего на пятнадцать лет старше меня. "...Снайпер-санинструктор, Циля Михайловна Бененсон, вынесла с поля боя 145 раненых бойцов и командиров, 117 суток провела на передовой в снайперских засадах и уничтожила более 50 фашистов". Так в книжке. Светлой памяти, Циля Михайловна Бененсон, умерла в Израиле от второго инфаркта в 1992 году.

А рассказать я хочу о том, чего нет в этой книжке, хотя в ней и написано и о ранениях, и о тяжёлой контузии  Так вот, однажды, в начале сорок третьего года, лёжа на нейтральной полосе (в тот раз одна, хотя снайперы охотились по двое), она неожиданно получила пулю в лоб. На счастье - разрывную. Почему, на счастье? А потому, что пуля попала в звёздочку на ушанке (видно, сдвинулся капюшон маскхалата) и моментально разорвалась. Оказалась бы пуля неразрывной, и Лильки не было бы живой. Куражился фашист.

Лиля очнулась к вечеру. Она лежала лицом в снег и ей показалось, что у неё нет головы. То есть, рукой голова прощупывалась, а вот сама голова не ощущалась. И вот, двадцитиоднолетняя, как сказали бы сейчас - девчонка, без паники, по-пластунски доползла до своих. И потеряла сознание уже тогда, когда её втаскивали в траншею. Как она с юмором рассказывала нам, "ребята" нашли в капюшоне крохотные осколки звёздочки, а место на ушанке, где крепилась звёздочка, как будто выстригли ножницами.

 В тот же день она была отправлена   в госпиталь, который находился в здании пединститута имени Герцена. Это в пяти минутах ходьбы от нашего дома на углу переулка Антоненко (тогда - Нового) и улицы Плеханова (теперь - Казанской). Начав ходить, просилась обратно в полк. Но, как медсестру, оставили в госпитале до полного выздоровления … медсестрой. Помню, как она привела меня в госпиталь и водила по "своим" палатам, а раненые ( я тогда не мог понять почему) трепали меня по щеке, хлопали по спине и даже гладили по голове. И, конечно, дарили что-нибудь съестное. Потом мы пошли на обед. И мне показалось ужасно противным соевое молоко. После уговоров Лилька выпила его с огромным удовольствием.

Но история с разрывной пулей не окончилась ещё. Прибыв в полк, а прошло два месяца, она отправилась на место рядом с тем, злополучным. На передовой снайперы обеих сторон охотились не только за солдатами и офицерами, передвигавшимися по окопам и ходам сообщений, но и друг за другом. Уничтожить вражеского снайпера так же трудно, как и почётно.

На этот раз Лиля была с напарником. Просматривая в оптический прицел передний край фашистов, она заметила странный дымок. Напарник тоже посмотрел, куда Лиля показала, но ничего не заметил. Через некоторое время она снова видит дымок. И вдруг в прицеле появляется поллица с приоткрытым ртом. Поллица, то есть фашистский снайпер выглядывал из-за бронированного щитка. А изо рта - пар от дыхания. И Лилька воткнула ему в рот пулю. Не разрывную. За применение разрывных у нас был положен трибунал. И голова того снайпера упала. А за этим уже наблюдал напарник. Быстро сменили позицию. А потом  уползли к своим, так как нередко фашисты открывали миномётный огонь по позиции стрелявших. Тот ли был снайпер или не тот, конечно же, никто не знает. Но Лилька всё- таки отомстила за  выстрел, разбивший её звёздочку.

Для точности добавлю, что подстрелила она пятьдесят два фашиста. По тем временам не очень много. Но на две "Красные Звезды" настреляла и натаскала раненых.

Пухом ей земля!

Несколько фрагментов ленинградской блокады

И вот в 1989 году появилось понятие - "Житель блокадного Ленинграда". Иначе говоря, дети блокады, пережившие первую блокадную зиму 1941-1942 гг. Выдали нам знак "Жителю блокадного Ленинграда" и удостоверение к нему.  Начались разговоры, воспоминания. Те, кому в то время было два-три года и меньше, конечно же, ничего толком сказать не могли. Но пяти- и шестилетние, и даже чуть-чуть младше, вспоминали довольно большие фрагменты той жизни. Не говоря уже о более старших.

Помнил довольно много и я. На всякий случай, решил обсудить "феномен" моей памяти с приятелем-врачом: дескать, помню много, а говорить неловко. Как мальчишка-пятилетка мог столько помнить? Правда, я оговорился, что помнить начал с той ночи в конце января 1942 года, когда так грохнуло, что затрясся наш громадный угловой дом, а прабабушка упала на пол с кровати. Думали, что бомба попала в наш дом. Жили мы на первом этаже и,  быстро одевшись,  вышли на улицу. Там уже были многие и из нашего дома, и из дома напротив. Оказалось, что громадный фугас начисто разрушил большущее здание на углу Столярного переулка (позже - ул. Пржевальского) и улицы Плеханова (ныне - Казанской). Там после войны построили школу, а рядом ещё позже - жилой дом.

Так вот, весь Т-образный перекрёсток был завален, суетились военные, милиция, бойцы МПВО (в основном это были девушки и женщины) и гражданские. Вот с этого момента я и стал помнить. Приятель посмеялся и сказал, что ничего сверхестественного в этом нет. Мол, при определённых стрессах и не то бывает.

- Всё нормально. Можешь писать мемуары, - подтрунивал он.

Мемуары, конечно, писать я не собираюсь, но кое-о чём вспомнить не грех. Пока не наступил склероз. В начале войны я жил с прабабушкой и её двумя дочерьми, младшая из которых была моей бабушкой. Моя мама, будучи мобилизованной на рытьё окопов, осталась вне кольца блокады. Она осталась жива и первое письмо от неё мы получили в 44-м. А её младшая сестра, с неё я начал этот рассказ, была на Ленинградском фронте.

Прабабушка умерла в начале февраля 42-го. Я абсолютно уверен, что пережил первую блокадную зиму благодаря ей, благодаря её пайке хлеба. Помню, как она однажды открыла кухонный шкаф, вытащила большую банку с горчицей ( до войны многие готовили домашнюю горчицу сами), зачерпнула столовую ложку и положила в рот. Лицо у неё стало пунцовым. Я даже испугался. Но она погладила меня по голове и мы пошли в комнату. Это каким же надо быть голодным, чтобы чтобы съесть ложку горчицы! Думаю, это была не единственная её ложка горчицы.

И вот она умерла. Тихо, как тогда умирали от голода. Бабушка и её старшая сестра, которую я звал почему-то просто - Броня, зашили свою маму, мою прабабушку, в простыню, а затем в байковое одеяло. На несколько минут они положили сверху какую-то книжку. Эту книжку прабабушка часто читала, покрыв голову чем-то, садясь к окну. И  уж потом, много лет спустя, я узнал, что книжка эта называлась сидур, молитвенник. А потом тело вынесли на улицу, положили на саночки и бабушка повезла его к синагоге, что на Лермонтовском проспекте.

Придя домой бабушка рассказывала, что около ворот синагоги стоял грузовик и в него складывали тела, лежавшие у ограды и на тротуаре. Две грузчицы сказали, что в этот день трупы отвозили  на кладбище "имени 9-го Января".

Потом бабушка  стала где-то работать "на казарменном положении" и приходила домой только в субботу поздно вечером, а уходила рано утром в понедельник, когда я ещё спал. Приносила крохотные надкусанные кусочки хлеба от своего пайка. А Броня жаловалась ей, что я не слушаюсь и бегаю по  улице "с такими же хулиганами". Бабушка меня ругала и говорила, что меня могут убить и съесть. Я, конечно, воспринимал это, как приём взятия на испуг. Но потом мы слышали не раз, о том, что людей, действительно, убивали и ели. За что полагался людоедам расстрел. Но мы бегали по ближайшим улицам небольшой стайкой. То нас было четверо, то пятеро. Была среди нас одна девочка. Потом она перестала выходить на улицу, а один из мальчишек, живший с ней в одной парадной, сказал, что она умерла. Причём сказано это было таким будничным тоном (помню до сих пор), как будто она куда-то уехала. Это уже было весной 42-го.На совете бабушка и Броня решили в эвакуацию  не ехать, потому что было известно сколько барж с людьми тонут под бомбами.

А мы навострились во время тревоги забираться на чердаки и в слуховые окна смотреть на небо. Там метались прожекторные лучи и иногда виднелись самолёты. МПВОшницы и дворники драли нам уши, гнали подзатыльниками вниз по лестнице, а иногда волокли к родителям домой. Повзрослев, я часто вспоминал лицо Брони, которая стояла у дверей квартиры, не зная куда бежать за мной и не случилось ли со мной чего. Непостижимая вещь - детский эгоизм!

И тут, кто-то, как сказали бы сейчас, продвинутый, предложил жевать махорочные "бычки". "Бычки", то есть, окурки, мы находили частенько. Ребята постарше уже курили. Меня тоже  привлекали к этому, что было показателем доверия и даже уважения. Не прячешься в бомбоубежище во время тревоги, лезешь в развалины (кто выше заберётся), значит, свой парень. И вот мы стали жевать махорку. Махру, как её называли. Честно делили "жирный бычок" на всех присутствующих и жевали. Я в итоге, пожевав, выплёвывал, а были ребята, которые проглатывали. Кто-нибудь согласится сегодня на такой гастрономический подвиг? Но это притупляло чувство голода, а значит, было, если не вкусно, то приемлемо.
С разницей в несколько дней в наш переулок упало два фугаса. И оба не разорвались. Один прошил, новую школу, которая должна была открыться в сентябре 1941 года. Причём так аккуратно, что остались целыми фасады. А внутри висели части перекрытий, лестничные пролёты и  скрюченные металлические балки. Мы позже играли там в казаки-разбойники, а дворники нас гоняли от туда. Это дом №8 по переулку Антоненко. После войны дом отремонтировали и в нём была (таки да) школа. Сейчас - Гороно, если не ошибаюсь. Второй фугас упал в один из дворов нашего дома. В нашем угловом доме было три двора. Главная арка со стороны переулка. Из центрального двора вели две арки во дворы налево и направо. В правом дворе была помойка. Большая бетонная с гирей поднимавшей крышку. В блокаду мусорная куча достигала второго этажа. И вот в неё-то и упал фугас. Взорвись он, от четырёх флигелей ничего бы не осталось. Точнее, осталась бы гора обломков и заваленные подвалы-бомбоубежища. Но обошлось.И вот из-под главной арки несколько солдат и милиционеров тащат на канате колобаху почти с человека величиной. Подкладывают катки и тянут. Потом эти катки упёрли в открытый задний борт полуторки и втянули бомбу в кузов.      

Вспоминать можно и ещё, но добавлю коротко. Обсуждая с такими же блокадными детьми, теперь уже пожилыми людьми, прошлое, слушая их, прихожу к выводу, что выживанию способствовало не только самопожертвование родных, с кем мы пережили блокаду, не только счастливая случайность, что не попала бомба в дом, но и движение. То есть, как говорила моя добрейшая тётя Броня, беготня с "такими же хулиганами".

В фотоокне на главной странице - памятник "Разорванное кольцо", установленный на берегу Ладожского озера. Скульптор - Константин Симун, живущий и творящий ныне в США (Бостон).