О ЧУДЕ

"...Капитализм, социализм - что лучше. Сейчас много спорят об этом, особенно в связи с тем, что происходит в России. Часто приводят в пример "китайское чудо", которое приблизило Китай к первенству в мире.  Но говорят понаслышке, что правда, а что сказки, не поймёшь. Вы часто пишете о разных странах, а о Китае молчите...".

( Из письма в "Кругозор" москвички Наты).

Замечание справедливое.  Вот появилась возможность узнать о Китае и его "чуде", что называется, из первых рук. Свои "Китайские истории" предложил "Кругозору" американец Александр Матлин из Нью-Джерси.

О себе

      По профессии я - инженер-строитель, специалист по морским портам.  В этом качестве я проработал более 30 лет в Америке, а до того - 15 лет в Москве, откуда уехал в 1974-ом году.

       Помимо проектирования причалов, в Москве я занимался тем, что писал рассказы и фельетоны и публиковал их в советской периодической печати, главным образом - в журнале Крокодил. Тот же Крокодил однажды издал книжку моих сочинений, гонорар за которую я истратил на отказ от советского гражданства и выездную визу. Это были, как говорят в Америке, the best money I ever spent.

       В Америке я продолжал и продолжаю проектировать причалы и писать рассказы и стихи, которые публикую в американских и израильских русскоязычных газетах и журналах.  В 2010 году московское издательство "Вагриус" выпустило в свет мою книгу под названием "На троих с ЦРУ" - полное собрание избранных рассказов и стихов.

Предисловие

          Эти истории написаны в 1991-м году, после того, как я по делам службы несколько раз побывал в Китае.  В те времена Китай только начал открываться Западу.  Появление белого человека на улицах китайского города было редкостью.  Тем более - белого американца.  Тем более - белого американца, говорящего по-русски. 

С тех пор многое в Китае изменилось.  Но что-то главное осталось.  Нечто такое, что, наверное, никогда не изменится.  А мои китайские истории стали чем-то вроде исторических свидетельств очевидца.  В этом качестве они могут представлять интерес для вас, дорогой читатель.  Итак...

Я вернулся из Китая

Первый раз я пробыл там целый месяц.  И вот я вернулся домой, в свой родной штат Нью-Джерси.  Звонит брат.

-  Ну, расскажи,- говорит.  -  Какое самое сильное впечатление?

-  Такое, - говорю, - что с продуктами хорошо.  Никакого дефицита.  Заходишь в магазин - полно жратвы.  Покупай чего хочешь.

Брат молчит, видно не верит.  Я говорю:

- Правда, я не шучу.  Фруктов - навалом.  На каждом шагу частники торгуют.  Мандарины, бананы, груши - пожалуйста.  "Кока-кола" и "Спрайт" в банках продаются.  Такие же банки, как у нас, только по-китайски написано.

Брат ещё немного помолчал, а потом спрашивает:

-  А социализм там есть?

-  Есть, - говорю. - Сплошной социализм.

-  И советская власть есть?

-  Ещё какая!

-  А дефицита нет?

- Нет, - говорю.  Социализм есть, а дефицита нет.  И очередей нет.  Промтоваров в магазинах полно.  Конечно, не так, как в Америке или, скажем, в Гонконге, но купить можно всё.  И одежда есть, и обувь, и всякая эта японская электроника. 

Вот такое впечатление.  Шок, можно сказать.   Подивились мы вместе с братом: каких только чудес не увидишь за морями-океанами!  Тут тебе и социализм, тут тебе и еда в магазинах.  Советская власть есть, а очередей нет.  Как это у них получается?

Социализм с человеческим лицом

Когда бы вы ни включили телевизор, там идёт какое-то партсобрание, или съезд, или что-то в этом роде.  Люди на трибунах произносят речи.  Иногда они одеты в военную форму, на плечах погоны.  Что говорят - непонятно, но лица серьёзные, полные ответственности за нижестоящий народ.  Если нет съезда, тогда маршируют физкультурники.  Или девушки в национальных нарядах со счастливыми улыбками поют что-то радостное.

Один раз показывали фильм явно романтического содержания - про любовь китайца и русской девушки.  Китаец был красивый, мужественный, а девушка - так себе.  Честно говоря - замухрышка.  Видно, лучше не нашли.  Они ехали в поезде, за окном расстилались родные просторы, и голос сказал довольно чисто по-русски:

-  Поезд прибывает, стоянка пять минут.

Так я понял, что они приехали в Советский Союз.  И точно, показали вечный огонь, могилу неизвестного солдата, почётный караул и шелестящие берёзы.  Девушка растрогалась, припала к плечу китайца.  Ещё сильнее зашелестели берёзы, заколосились просторы, и я выключил телевизор.  Думаю, что роман закончился благополучно, но никакого намёка на секс по телевизору всё равно не увидишь.  Похоже, что тема секса в Китае запрещена. 

Это целомудрие хорошо гармонирует с государственной политикой ограничения рождаемости.  Китайской семье разрешается иметь одного ребёнка.  Об этом мне конфиденциально поведал один знакомый молодой человек.

- А если заведёте второго ребёнка, вас ждёт суровое наказание, - с грустью добавил он.

-  Какое наказание? - спросил я, вздрогнув, и в памяти всплыл леденящий душу китайский анекдот про стерилизацию с помощью двух кирпичей.  

Наказание оказалось не таким экзотическим, но не менее жестоким.  Провинившихся супругов могут уволить с работы без права поступления на другую работу.  Нет работы - нет зарплаты, нет рисовых карточек, нет баллонного газа и всех остальных благ, которые прилагаются к работе.

-  Как же тогда жить? - спросил я и покраснел, вспомнив, какими глупыми нам казались вопросы американцев о Советском Союзе.

Мой собеседник снисходительно улыбнулся и объяснил, что тогда придётся зарабатывать на жизнь каким-нибудь мелким бизнесом.  Например, продажей мандаринов с лотка или, скажем, починкой обуви.  И я подивился мудрости китайских законов, которые, ограничивая рост населения, одновременно способствуют развитию частной инициативы.

Опиум для народа

Основная религия в Китае - буддизм.  Есть там и мусульмане, есть немного христиан.  О евреях никто никогда не слышал.  За время моего пребывания в Китае я видел с десяток буддийских храмов.  Все они похожи один на другой.  Перед входом горят красные свечи, чадят какие-то благовония, так, что не продохнуть; наверно, это и есть опиум для народа.

Внутри храма на вас глядят свирепые, чудовищных размеров воины с мечами.  Их четыре, по числу сторон света, и они охраняют Будду.  Сам Будда  - тоже огромный, золотого цвета, иногда многорукий, а иногда пузатый, как в смешных китайских сувенирах, которые продают у нас в Чайнатауне.

Народу в этих храмах всегда полно - и внутри, и снаружи.  Религия не преследуется, не притесняется, но, похоже, находится под зорким надзором государства, как и секс, как, впрочем, и всё остальное.

В одном маленьком городе я видел храм, такой же, как все другие храмы: крыша с загнутыми вверх углами, жёлтые стены.  Рядом шло строительство ещё одного, точно такого же храма.  Уже был возведён каркас, и стропила на углах будущей крыши уже загибались вверх.  На лесах висело красное полотнище, с виду похожее на политический лозунг.  Я спросил переводчика, что там написано.  Он перевёл:  "Завершим строительство храма Божия в сжатые сроки с отличным качеством!".

Когда русский с китайцем были братья навек

Отзвуки тех далёких времён всё ещё раздаются в Китае слабым эхом.  То встретишь на улице уродливую допотопную машину, оказывается - "Волга".  То вдруг заметишь удивительную схожесть военных знаков отличия.  То увидишь инженерные стандарты, мучительно знакомые, явно скопированные с советских, и повеет далёкой скучной молодостью.

Молодёжь учит английский - и в школах, и в институтах.  А кто постарше, те учили язык старшего брата - русский.  Так что половина китайского населения знает "спасибо", "до свиданья" и тому подобное.  Машинистка по имени мисс Цо радостно доложила мне, когда нас познакомили, что она учила в школе русский язык.  Это она сказала по-китайски, через переводчика.

- Ну, давай поговорим, - обрадовался я, переходя на русский, но мои слова упали в пустоту.  Наверно, мисс Цо была плохой ученицей.  Я сказал очень медленно:

- Как.  Тебя.  Зовут?

И это не помогло.  Я попросил через переводчика:

- Пусть скажет что-нибудь.  Что помнит.

И мисс Цо с готовностью выложила на хорошем русском языке:

- Наша партия - великая, славная и могучая!

Больше она ничего не помнила.  Похоже, что её плохая успеваемость компенсировалась идеологической подкованностью.

Первая поездка по Китаю

Я жил в уединении, вдали от цивилизации и работал по двенадцать часов в день, потому что всё равно делать было больше нечего, и по шесть дней в неделю, потому что все в Китае работают шесть дней в неделю.  Суббота там не выходной (может быть, поэтому в Китае нет евреев?).  Но вот однажды настало воскресенье, и я сказал, что хочу в город.

-  Ноу плоблем, - сказали мои гостепреимные хозяева. - Будет сделано.

Приехал на джипе застенчивый юноша Шао Ли и повёз меня в город Ниньгбо, ближайший центр цивилизации.  До города километров сорок по бетонной дороге среди ярко-жёлтых полей цветущего "масляного растения", из семян которого, как нетрудно догадаться, выдавливают масло.  Весной соберут урожай масляных семечек, поля зальют водой и засеют рисом.  В конце лета соберут рис и ещё раз засеют рисом.  Поздней осенью соберут второй урожай риса и посеют масляное растение.  И так далее в течение следующей тысячи лет.  Всё это делается руками частных фермеров, хотя земля по-прежнему им не принадлежит, а дана государством в аренду. 

Несмотря на выходной день, на дороге было много велосипедистов.  Мне это показалось странным.  Шао Ли бросил баранку и знаками объяснил, что воскресенье - выходной не для всех.  Многие предприятия работают, а значит, работают и люди.  Все люди в Китае - велосипедисты.  Вот они и едут на работу.

Шао Ли безостановочно гудел, но велосипедисты не реагировали, а продолжали ехать кто как хочет: кто - с краю, кто - посередине, а кто - и вообще поперёк дороги, с одного края на другой, не обращая никакого внимания на машину.  Что-то у них было не так с ментальностью - явно отсутствовало чувство страха перед быстро движущимся предметом.  Но Шао Ли только гудел, а вовсе не нервничал и не матерился, как, казалось бы, полагалось шофёру.  Время от времени он, не меняясь в лице, совсем было, сшибал этих невозмутимых велосипедистов, и я слабо вскрикивал и хватался за сердце.   Но нет, каждый раз каким-то чудом обходилось.

Машин на дороге было мало; гораздо чаще попадалось этакое странное движущееся устройство, похожее на огромного термита.   Они его называют трактором, но на самом деле это не трактор, а просто телега, запряженная мотором.  Мотор совершенно открытый, с маховиком и приводным ремнём, сидит на двухколесной тачке-каталке, и всё это пристёгнуто к телеге спереди, на отшибе.  Извозчик располагается в телеге, и в руках у него вожжи с акселератором.  И вот это умопомрачительное устройство, нагруженное чем угодно,  с грохотом и дымом носится по дорогам Китая, развивая народное хозяйство.

Вдоль дороги теснились какие-то невзрачные то ли лачуги, то ли склады, но были и многоквартирные дома, уныло однообразные и вполне современные на вид.  Пейзаж был непривычный, какой-то китайский:  вроде бы - равнина, и дорога прямая и плоская, но тут же по сторонам - горы.  На крутом склоне одной такой горы было кладбище.  В Китае принято хоронить людей на горе, чтобы ближе к небу, объяснил мне знаками Шао Ли.  При этом он заразительно хохотал:  мысль о смерти его чрезвычайно смешила.

На нашем пути вдруг оказался светофор, а после него началось что-то неожиданное: новые модерновые здания, ухоженные лужайки, какие-то абстрактные скульптуры.  Шао Ли снова бросил баранку и знаками объяснил, что мы находимся в зоне свободного экономического развития.  Он вкратце остановился на принципах частных инвестиций и знаками развил идею привлечения иностранных капиталовложений в хозяйство Китайской Народной Республики.  Зона вскоре кончилась, и опять пошли жёлтые поля, безмятежные велосипедисты-самоубийцы и халупы, похожие то ли на дома, то ли на амбары, то ли брошенные, то ли недостроенные.

Так продолжалось ещё с полчаса, а потом дома стали расти, обступая дорогу, жёлтые поля исчезли, и мы въехали в город.  Здесь туча велосипедистов сгустилась настолько, что мне показалось, будто на улице потемнело.  Если вы, читатель, когда-нибудь плавали под водой в тропических морях, то я вам могу легко описать это ощущение.  Это - когда попадаешь в косяк мелкой рыбы, и она стремительно несётся навстречу, словно серебряный снегопад, но ни одна рыбка тебя не задевает. Шао Ли продолжал невозмутимо гудеть, но скорости не сбавлял.  Я продолжал слабо вскрикивать и хвататься за сердце, а велосипедисты неслись навстречу, обтекая нас, но не задевая.  Наконец, эта предынфарктная езда кончилась, и мы запарковались. Я перевёл дух.

В толпе   

Улицы китайских городов, и больших, и маленьких, кишат народом.  Вы видите и ощущаете, как велико население этой страны - чуть ли не полтора миллиарда человек.  Каждый четвёртый человек на земле - китаец.  Если сложить вместе США и Россию, и то половины Китая не наберётся.  Страшно подумать!

          Толпа выглядит довольно пестро.  Времена синих маоцзедуновских френчей ушли в прошлое, и теперь на улицах царят яркие цвета; это праздник первой дарованной свободы - свободы одеваться.  Среди молодых людей в моде чёрные кожаные куртки, но это не убавляет царящей в городе пестроты.

          За месяц пребывания в Китае я побывал в трёх больших городах, в том числе в Шанхае, и в нескольких маленьких.  Я бывал на улице днём и вечером, в рабочие дни и в выходные, в центре и на окраинах.  И плотность толпы никогда не спадала.  И в этой толпе, заметьте, все были китайцами.  Кроме меня.  На меня оглядывались.  Раскрывали рты.  Иногда показывали пальцами.  Иногда сдержанно хихикали.  Впервые в жизни я испытал это чувство - быть внешне не таким, как все, и мне стало не по себе.  Захотелось пожелтеть и прищуриться. 

          Взрослое население ещё как-то соблюдало приличия.  Моим несчастьем были дети.  Эти негодяи реагировали на меня так, как будто увидели живого птеродактиля.  Они вскрикивали, дёргали друг друга за рукав, чтобы, не дай Бог, друг не пропустил зрелища, они хохотали до слёз.  Одна девочка, взглянув на меня, завизжала так, что на улицах Шанхая остановились троллейбусы.  Один мальчик заплакал от страха.  Я стал прятаться при виде скопления детей.  Я поймал себя на том, что злорадствую по поводу закона, ограничивающего деторождение в Китайской Народной Республике.

Загадка частной инициативы

          Находясь в Китае, я редко оставался один.  Куда бы я ни ехал, меня сопровождали, как минимум, два человека - шофёр и переводчик, а зачастую ещё и какой-нибудь любознательный друг шофёра или друг переводчика.  Но однажды, уже возвращаясь в Америку, я провёл целый день в одиночестве.  Это было в Хонгчжу, в прелестном городе, одном из самых знаменитых туристских мест Китая.  Не так давно, лет, может, тысячу или две назад, Хонгчжу был столицей, и с тех пор в нём сохранились памятные исторические места, овеянные ароматом легенд, и множеством больших и маленьких Будд, высеченных в скалах. 

          Город лежит на берегу живописного озера, по которому изящно разбросаны искусственные острова, сделанные людьми в различные периоды китайской истории. 

          Был тихий солнечный день, толпы людей слонялись по берегам озера, и среди них бродил я, одинокий монстр, страдающий комплексом неполноценности от внешней непохожести на других.  Вдоль тротуаров теснились частные торговцы всякой всячиной - фруктами, орехами, кока-колой, дешёвыми самодельными сувенирами.  Иногда попадались экзотически одетые молодые люди; по-моему, это были колдуны или знахари.  Они продавали какие-то порошки, корни, черепа и кости диких зверей, что-то пушистое или зубастое, наводящее жуть.  Всегда в их репертуаре была засушенная когтистая лапа тигра.  Тигр символизирует силу и мужественность.  То ли они продавали эту лапу целиком, то ли просто давали потрогать, этого я так и не понял.

          Озеро было усеяно лодками с туристами; ещё больше таких лодок стояло вдоль берега, и их владельцы зазывали прохожих.  Естественно, я был для них желанной добычей.  По-английски они не говорили, а молча хватали меня за рукав, показывали карту озера и тыкали пальцем в острова, на которые они готовы были меня немедленно отгрести за тридцать шесть юаней.  Цена была приличная, около семи долларов, и я, как всякий уважающий себя американец, не мог позволить себе пасть жертвой первого же предложения без сравнения вариантов. 

          Занятие это оказалось бессмысленным: все лодки были одинаковыми, тяжёлыми деревянными челнами, в которых гребец сидел на корме с одним веслом, и цена была всегда одна и та же - тридцать шесть юаней.  Так к моему страданию от комплекса неполноценности добавилось ещё и страдание от невозможности сделать выбор.  А главное, мучила загадка: как при явном наличии всех элементов свободного предпринимательства, а именно - частной инициативы, конкуренции и предложения, превышающего спрос, как при всём этом не было хотя бы минимального, но естественного колебания в цене и качестве сервиса?  И тут подошёл молодой человек и сказал с напористой вежливостью:

- Would you like to take my boat, sir?  (Не хотите ли взять мою лодку, сэр?)

Так вдруг решилась проблема выбора и забрезжила возможность познать тайну бизнеса на озере Хонгчжу.

-  Да, конечно, - ответил я с достоинством. - Конечно я would like, чего там.

Молодой человек извлёк замусоленную карту озера и показал мне три острова, на которые он меня сейчас же отгребёт с возвратом на прежнее место.  Цена тридцать шесть юаней.

-  Даю тридцать, - сказал я и затаил дыхание.

-  Не могу, сэр, - огорчился молодой человек. - Цена - тридцать шесть.

-  Ну, тогда так: я плачу тридцать, а ты гребёшь меня не на три, а на два острова.  Идёт?

-  Вы можете не ездить на третий остров, если не хотите, сэр, - сказал молодой человек. - Но цена всё равно - тридцать шесть.

- Тогда так: ты меня отвезёшь на все три острова, а потом ещё на другой берег.  И я плачу за это не тридцать шесть, а сорок пять. Договорились?

-  Я вас отвезу на другой берег, если хотите, сэр, - терпеливо сказал молодой человек. - Но цена всё равно тридцать шесть.

Я сдался, и мы поплыли.  Начинало смеркаться, от озера пахло свежей сыростью.  Над нами висела бесконечная тишина веков, и в неё вкрадчиво вплетался плеск весла.  Впереди медленно надвигался поросший лесом остров, расположение которого определила не природа, а император пятьсот лет назад.

 -  Остров построен во времена династии Мин, - объяснил мой экскурсовод. - Его строили несколько поколений.  Можете представить?

Это я представил себе очень живо - как тысячи китайцев копают землю и возят её в лодках, неотличимых от той, в которой мы плыли сейчас, в конце двадцатого века.  Если бы этот остров строили сегодня, техника строительства была бы точно такой же. 

-  Вход на остров платный, но заплачу я, это входит в цену, - сказал мой провожатый. - Вы можете прогуляться по острову, а я подожду в лодке.  На противоположной стороне есть маленькое кафе.  Предъявите свой билет, и они вам дадут чаю, это тоже входит в цену. 

Молодой человек сносно говорил по-английски, но когда отступал от разученной темы, его становилось трудно понимать.  Тем не менее я разобрал, что он - инженер, работает полный рабочий день, шесть дней в неделю, а на седьмой день подрабатывает, катая туристов по озеру. Это ему нравится гораздо больше, чем карьера инженера.  Настал мой час проникнуть в секрет китайской частной инициативы.

-  Скажите, пожалуйста, - попросил я, -  почему вы, владелец лодки и частный предприниматель, просите одну и ту же цену за работу, независимо от того, сколько времени она займёт?  Почему вы отказываетесь заработать больше, когда вам предлагают?  Почему у вас и у всех ваших конкурентов одинаковые цены?  Почему, чёрт возьми, вы всё делаете наперекор логике бизнеса?

-  Потому, - грустно отвечал молодой человек, - что лодка эта не моя, а государственная.  И цену установил не я, а государство.  И сколько рейсов я сделаю в день, государство знает, потому что на каждом острове сидит официальный соглядатай, который записывает номера лодок и сдаёт государству ежедневные отчёты.  Так что моё - это всего лишь проценты, установленные, опять же, государством.  Впрочем, и то неплохо.

Он явно был оптимистом, этот молодой инженер.

-  Мне достаётся больше клиентов, чем другим, - объяснил он, -  поскольку я единственный на озере, кто говорит по-английски.  Так что я чаще, чем другие, вожу иностранных друзей вроде вас.

Разве это не удивительно? - подумал я. - Даже в условиях жёсткого государственного контроля знание иностранного языка может приносить пользу.  И мне вспомнилась старая, но поучительная притча о пользе знания языков.  Кошка погналась за мышкой.  Мышка успела юркнуть в норку.  Кошка села перед норкой и стала ждать, но мышка не вылезала.  Тогда кошка залаяла собакой.  Мышка решила, что собака прогнала кошку, и вылезла из норки.  И кошка её съела.  Мораль: будешь знать иностранный язык - всегда будешь сыт

Всегда готов!

Помимо исторических достопримечательностей, которыми славен город Хонгчжу, я видел там одну достопримечательность вполне современную - дом пионеров.  Если не знать, что это дом пионеров, его можно было бы принять за какой-нибудь дворец императора или буддийский храм или за ещё что-нибудь супер-китайское: традиционная старинная архитектура - крыши, загнутые вверх по углам.  Но не знать было невозможно.  Перед зданием располагалась скульптурная группа из трёх пионеров.  Один трубил в горн, другая (девочка) била в барабан, третий, в середине, самый хороший мальчик, высоко держал что-то важное и торжественное, наверно, честь китайского пионера.

Да, это были те самые примерные мальчики и девочки, которые всегда готовы.  Всегда и на всё.  Осознав это, я почувствовал лёгкую тошноту, которая быстро сменилась радостью от сознания того, что я уже много лет не принадлежу к принудительной идеологии этих славных мальчиков и девочек.        

Иностранные друзья

Нынешний Китай флиртует с Западом.

Впрочем - нет, это не флирт.  Это страсть.  Это восторг и эйфория оттого, что позволено то, что раньше было под запретом.  Оттуда, с Запада, приходят кока-кола, иностранные займы и надежда на лучшую жизнь.  Оттуда веют ветры цивилизации.  И, конечно же, самый лучший, самый желанный, самый западный Запад - это Америка.  Америку любит китайское правительство.  Америку любит китайский народ.  Широкие массы разучили слово: "hello", и я был жертвой этого нехитрого образования. 

-  Хелло! - время от времени слышал я из толпы.  Я кивал головой, дружелюбно улыбался и отвечал в сторону окрика:

-  Хелло, хелло! 

Это приводило толпу в восторг.

Одна женщина, продававшая сувениры, минут десять толковала со мной, пользуясь одним словом "хелло", и мы неплохо понимали друг друга.  Сначала она крикнула "хелло", и я оглянулся.  Тогда она сказала "хелло", поманила пальцем, и я сразу понял, что "хелло" означало "иди сюда".  Когда я подошёл, она сказала "хелло" и показала деревянного Будду с голым пузом.  Я, как мог, похвалили Будду, но объяснил, что покупать его не хочу.  Дескать, с Буддами у меня сейчас хорошо.  Женщина положила Будду, заговорщицки сказала "хелло" и показала мне маленький керамический чайник.  Мол, не хочешь Будду, и не надо, "хелло" с ним, с Буддой, а вот чайник - другое дело, это уж "хелло" - так "хелло".  Я отказался от чайника тоже, и женщина тут же забыла об этом замечательном чайнике, радостно закричала "хелло", хлопнула меня по плечу и продала мне за два юаня набор китайских палочек.

Что говорить, иностранцев любят.  Любят так нежно, что слово foreigners, то есть "иностранцы" практически изъято из обращения.  Вместо него говорят foreign friends, "иностранные друзья".  Магазин для иностранцев существует в каждом большом городе и называется Friendship Store, "Магазин Дружба".

- Это магазин, в котором иностранные друзья покупают сувениры на дружественную нам валюту, - объяснили мне мои местные друзья.         

-  Вон та касса - для иностранных друзей.  (Это было на вокзале; во все остальные кассы плотно давилось коренное население.)

-  Эта гостиница построена по проекту иностранных друзей.  В ней живут иностранные друзья.

Надо сказать, что с гостиницами у иностранных друзей проблем нет.  Гостиниц достаточно в любом городе, цены на них умеренные, качество хорошее, а иногда превосходное. Количество обслуживающего персонала в отеле пропорционально населению страны.  Два человека стоят на улице, открывают двери машин и говорят good morning (доброе утро).  Другие два обучены говорить good evening (добрый вечер); они работают во вторую смену.  Ещё несколько человек открывают и закрывают двери отеля, а ещё несколько готовы в любой момент отнести любой чемодан на любой этаж.  Чаевых не берут, это в Китае не положено. (Впрочем, может, и взяли бы, да никто не даёт, потому что считается, что не положено; существует ли выход из этого логического лабиринта?) 

Я вошёл в Шанхайский отель Хилтон без предварительного звонка из горкома, без письма из горсовета, без брони Интуриста, и вообще без всякой брони.  Просто зашёл с улицы, попросил номер, заполнил карточку и получил ключ.  Я хотел предъявить паспорт, но на него даже не посмотрели.  Моё расовое отличие исполняло роль документа.

-  Боже, Боже, - думал я, поднимаясь в лифте на семнадцатый этаж и вспоминая рассказы друзей о советских гостиницах, где за двести долларов в день вам дают грязноватую комнату с двадцатипятисвечовой лампочкой и одним полотенцем величиной с носовой платок, - Боже, почему такая разница?  Почему один коммунизм оказался настолько глупее и бессовестнее другого коммунизма?

Сталин и Мао слушают нас

Однажды, пробыв в Китае уже немалое время, я позволил себе пошутить.  Мы сидели в моём офисе вдвоём с приятелем, европейцем, который постоянно ездит в Китай по делам своего бизнеса и неплохо изучил нравы этой страны.  У нас было хорошее настроение, мы рассказывали анекдоты, шутили и хохотали.  Вот тут я и сказал (видно, пришлось к слову), что, дескать, хорошо, что Китай - коммунистическая страна, а то бы они тоже, как Япония, побили нас во всех областях экономики. 

Мой приятель вдруг перестал хохотать и начал кивать головой и хлопать меня по плечу, явно одобряя шутку, но делал это молча, одновременно прикладывая палец к губам и показывая куда-то в неопределённом направлении, то ли вверх, то ли за стену.  Позже, когда мы находились на улице, он сказал мне конфиденциально:

-  Видишь ли, они, конечно, любят нас, иностранных друзей, но лучше помалкивать.  Никогда не знаешь, где могут стоять микрофоны и какие твои письма и факсы перлюстрируются.   Так что будь осторожен.  Вы, американцы, очень наивны. 

Вот такие дела.  Дружба дружбой, но лучше помалкивать.  Сталин и Мао слушают нас.  Слушают нас.  Слушают нас. 

Холодный южный Китай

В основном мои контакты с местным населением ограничивались  коллегами по работе в пределах офиса или комнаты для совещаний.  Но однажды я всё-таки попал в частную квартиру. Меня пригласил зайти мой переводчик Шао Чжан, и я с удовольствием принял его приглашение. 

Шао Чжан, совсем ещё молодой человек, живёт вдвоём со своей такой же молодой женой в маленькой двухкомнатной квартире в блочном (а может панельном) доме.  Для пары молодожёнов такая квартира - роскошь.  Явно Шао Чжан, несмотря на свои юные годы, входит в привилегированный класс; он работает с иностранцами и ездит за границу.

Был месяц март, в квартире стоял собачий холод, и я понял, что молодожёны, согретые любовью, экономят на отоплении.  Я деликатно спросил, какая у них в доме система отопления.     

-  Нет отопления, ноу плоблем, - разъяснил хозяин.

-  Как, вообще нет?

-  Вообще нет, ноу плоблем. 

-  А как же зимой?

-  Зимой - ноу плоблем.

Оказалось, что отопления в жилых домах нет на всей территории Китая южнее реки Янцзы.  Не положено. Так правительство с гениальной простотой решило сложную инженерно-экономическую задачу.

          -  С иностранными друзьями одна проблема, - пожаловался мне Шао Чжан, - им нужно тепло.

          Действительно, в моём офисе и в моей квартире всегда были включены на полную мощность электрические обогреватели.  Больше их нигде не было. Мои коллеги-китайцы надевали по шесть свитеров. Осознав это, я устыдился.  С другой стороны, лучше стыдиться в тепле, чем гордиться в холоде.

          Гам бей!

          Китайцы любят банкеты.  На банкетах много едят, много пьют, а ещё больше заставляют пить других.  Думаю, что этот обычай насильственного гостеприимства обращён главным образом на иностранцев, пардон, иностранных друзей.  Чем важнее друг, тем интенсивнее его насилуют.  В то же время, чем больше он, иностранный друг, может выпить, тем крепче его уважают.  Ну, со мной-то у них трудностей не было.  Меня не надо было долго уговаривать, у меня за плечами был жестокий советский опыт.  Так что на первом же банкете, устроенном в честь моего приезда, я завоевал любовь и уважение китайского народа.

          Сидели, как полагалось, за круглым столом, середину которого занимала круглая вращающаяся платформа.  На этой платформе каждую минуту возникало новое блюдо, одно причудливее другого, и каждое блюдо было произведением тонкого восточного искусства.  Платформу крутили, чтобы все могли полюбоваться на это восхитительное творение, а потом уносили раскладывать по индивидуальным тарелочкам.  Всего таких блюд было подано за время банкета, наверно, пятнадцать или двадцать.  Все они были прекрасны, но меньше всего походили на знакомую нам китайскую еду в американском исполнении. 

          Пили, в основном, напиток, похожий на саке, только тёмного коньячного цвета.  Его называют жёлтым вином.  Пьют его тёплым, а иногда в рюмку кладут маленький сушёный фрукт, придающий вину дополнительный аромат.  Пьют залпом, при этом кричат "Гам бей!", что значит "До дна!".  Тостов не произносят, но если кто-нибудь сказал что-нибудь смешное или просто умное, появляются желающие с ним выпить.  Так что пьют не обязательно все сразу, а группами по два-три или более.   

          Только мы приступили к трапезе, как кто-то меня спрашивает, нравится ли мне китайская еда.  Вопрос задал какой-то важный человек, начальник.  Потому что те, которые не начальники, вообще молчат.  Начальник задал этот вопрос, и тут все разом замолчали.  Даже жевать перестали.  Ждут, что я отвечу.

          Я говорю начальнику: очень нравится.  За столом возобновилось жевание, все улыбаются, кивают головами.  Ответ мой одобряют.  Сам начальник на это заявляет, что хочет со мной выпить.  И мы, конечно, встаём и выпиваем.  В это же время подбегает слуга с чайником и снова наполняет мою рюмку этим тёплым рисовым вином.  Такие правила: рюмка не должна быть пустой.  Для того тут и слуга стоит наготове.  А чайничек у него маленький такой, алюминиевый, но вино в нём почему-то никогда не кончается. 

             Тут другой начальник, ещё более важный, спрашивает, а какая еда, по моему мнению, лучше - американская или китайская?  Очень деликатные люди: задают вопросы, на которые я могу ответить, не кривя душой.  Я говорю - китайская, и меня прошибает слеза умиления от собственной искренности.  И опять за столом пробегает шорох одобрения и возобновляется жевание, а два человека встают и заявляют, что хотят немедленно со мной выпить.  И мы встаём, чокаемся и выпиваем, конечно, до дна.  И показываем друг другу, что выпито до дна, чтоб по-честному.

          И сразу же, конечно, этот хмырь с чайником подлетел, как ошпаренный, и быстро наполнил мою рюмку.  А третий, самый главный начальник задаёт мне самый каверзный вопрос: почему?  Почему, говорит, китайская еда лучше, а?

          Ну, тут я улиточку свою быстро проглотил, ракушку сплюнул и говорю:

          - Это потому, - говорю, что у вас за плечами многовековая культура.  Наша, - говорю, - американская еда тоже через пять тысяч лет будет не хуже. 

          Как только переводчик закончил переводить эту мою замечательную речь, тут сразу ещё три человека, все начальники, встали и захотели со мной выпить до дна, что мы и сделали.

          А самый тихий начальник молчал-молчал, сволочь, и вдруг поднимает свою рюмку, только не большую, с жёлтым вином, а маленькую, бесцветную.  А в ней - страшная огненная жидкость градусов под восемьдесят, они её тоже вином называют.  И вот, мерзавец поднимает это орудие пытки и заявляет, что теперь он лично желает со мной выпить.  И мы, конечно, встаём и выпиваем этот изумительный самогон, от которого содрогается всё тело.  И тут же, конечно, слуга подлетел с двумя чайниками и быстро наполнил обе мои рюмки, жёлтую и крепкую, чтоб, не дай Бог, не стояли пустыми.      

          Тем временем на столе уже меняли то ли десятое, то ли пятнадцатое блюдо.  Обед подходил к концу; подали суп в плоском фарфоровом тазу огромного диаметра.  Суп был густой, и на нём было что-то выложено иероглифами из тонких красных колбасок.  Наверно, было написано "Партия - наш рулевой", а может, что-нибудь про американо-китайскую дружбу.  Таз поставили на платформу, покрутили как следует, чтобы все успели прочесть эту супную поэзию, и унесли разливать по тарелкам.  А когда подали тарелки, все китайцы вдруг с каким-то особым интересом и даже, я бы сказал, с ликованием стали смотреть, как я этот суп ем.  Только я проглотил последнюю ложку, они начали допытываться, из чего, по моему мнению, этот суп был сделан.  Я заподозрил неладное и говорю:

-  Ох, уж не свинина ли? 

Тут китайцы мои окончательно возликовали и разъяснили, что супчик-то был из змеи.  Я сделал глубокий вдох, быстро поднял крепкую бесцветную рюмку, благо была налита, и знаками объяснил, что желаю немедленно выпить со всем коллективом.  Мы выпили, и я не стал закусывать. Так помаленьку и оттянуло.   

Еду продолжали подавать, но меня уже не так сильно радовали эти сказочные блюда - ни кальмары, переложенные бамбуком, ни плавник акулы, ни маленькие крабики в сугробе чего-то белоснежного.  Под десерт уже не пили.  Докушавши, все начальники разом поднялись и пожелали своему американскому другу спокойной ночи.

Наутро я проснулся в страхе от ожидания головной боли.  Но ничего этого не было - ни головной боли, ни тошноты, ни прочих, отвратительно знакомых симптомов похмелья.  Вот она, вековая культура, подумал я и в очередной раз с жалостью вспомнил о несчастной, стонущей по утрам России.

Окончание следует.