О ЧУДЕ

(Окончание. Начало см. Часть 1 )

          Причуды китайской грамоты
   
          Если вы окажетесь в Испании, не зная испанского языка, или, скажем, в Германии, не зная немецкого, или даже в Греции, не зная греческого, вы всё равно что-нибудь поймёте в окружающем вас мире.  Вы видите слова, состоящие из букв, и вы знаете, что каждая буква обозначает определённый звук.  Вы можете сложить их вместе и по созвучию попытаться понять значение написанного.  Но вот вы попадаете в Китай, и тут вас охватывает отвратительное ощущение полной слепоты и глухоты.  Вас обступают иероглифы.  Вы видите надпись, но вам сроду не догадаться, что она значит - "Продовольственные товары", или "Вход воспрещён", или "Партия - наш рулевой".
                                   
 
           Весь ужас китайской письменности в том, что она не имеет отношения к фонетике.  Иероглифы не обозначают звуков, а обозначают то ли предметы, то ли понятия, когда как придётся.  А значит, и произносить их можно как придётся.  Увидишь закорючку - хочешь, произноси её "хрен", а хочешь - "редька".  Вот такой жуткий язык.  В результате в Китае существуют сотни, а то и тысячи диалектов. И те, кто живёт в Шанхае, не понимают тех, кто живёт в Хонгчжу, за двести километров.
  
          В одну из поездок в Китай меня сопровождала моя жена.  Когда мы летели из Токио в Шанхай, она вдруг радостно объявила, что уже может немного читать по-китайски.  Она знает, как пишется слово "выход".  Оно состоит их двух таких маленьких загогулин, одна из которых похожа на трезубец, а другая - просто квадрат с маленьким хвостиком.

          Пришла стюардесса и раздала "Health Declaration" - вопросник, который нужно предъявлять при въезде в страну.  Дескать, нет ли у вас температуры, кашля, кровотечения, малярии, поноса и тому подобного.  Только мы углубились в заполнение этих интимных анкет, как вдруг моя жена заявляет, что её китайский язык только что усовершенствовался ещё сильнее.  Ну-ка посмотри, говорит, на слово "кровотечение" и сравни его со словом "выход".  И вот я пристально смотрю на эти, казалось бы, совершенно различные слова, и, представьте себе, обнаруживаю в них одну и ту же загогулину, этот самый трезубец.  И меня охватывает священный трепет от такого неожиданного проникновения в тайны китайской грамоты.  Кровотечение.  Выход.  Выход крови.

          - О, Боже! - шепчу я. - Понос!
 
          - Допрыгался, - злорадно говорит жена. - Предупреждали тебя: не ешь сырых осьминогов!

          - Да нет же! - кричу я. - Надо проверить слово "понос"!  В нём должен быть тот же самый иероглиф!

          И мы вместе бросаемся к китайскому написанию слова "понос", но, к своему разочарованию, не находим в нём ничего похожего на полюбившийся нам трезубец.  Так мы снова, уже который раз в жизни, убеждаемся в том, что язык не укладывается в формулы и не поддаётся экстраполяции.  Он, проклятый, ничему не поддаётся, кроме тупого заучивания.  Если вы, читатель, хотите знать иностранный язык, вам придётся смириться с этой неумолимой истиной.

          Моё открытие Китая   
  
          Конечно же, дорогой читатель, я смотрел на Китай не глазами рядового американца.  Я смотрел на него глазами рядового выходца из Советского Союза (помните, была такая страна?).  Всё, что я видел, слышал, чуял, щупал, - я  всё автоматически сравнивал со своей географической родиной.  В результате своих наблюдений я сделал довольно банальное открытие: в чём-то Китай и СССР поразительно сходны, а в чём-то - поразительно различны.  При этом сходства всегда легко предсказуемы и почему-то одинаково противны, как, например, реющие красные знамёна или радостно марширующие физкультурники.  Различия же, наоборот, обычно оказываются приятной неожиданностью.  Так, в числе прочих удивительных открытий, я обнаружил, что в Китае, несмотря на наличие социализма, власти трудящихся, единства партии и народа и тому подобных элементов всеобщего счастья:

          - в магазинах есть продукты и нет очередей,
          - простой китайский мужик, будь то работяга на стройке или труженик полей, большую часть времени работает и остаётся трезвым,
          - при въезде в Китай вас не обыскивают на таможне,
          - при выезде из Китая вас, опять же, не обыскивают.
  
          Но самое удивительное моё открытие в Китае было связано с именем генерала Чан Кайши (кстати, на Западе его называют Чан Кайшек).  Если вы помните, читатель, какое-нибудь более ненавистное имя в советских газетах пятидесятых годов, чем имя Тито, то это был Чан Кайши.  Политические карикатуры тех времён изображали его этаким отвратительным раскосым карликом с торчащими вперёд кроличьими зубами, в генеральских погонах и фуражке с кокардой.  Фуражка с  кокардой в советских политических карикатурах была признаком особенно нехорошего человека.

          Чем же так провинился перед товарищем Сталиным бедняга Чан?  А тем, оказывается, что не сдался товарищу Мао.  Он сражался с коммунистами до последнего, он отступил на Тайвань, но не сдался. Коммунисты так и не захватили Тайвань.  И сейчас в центре Тайбея, столицы Тайваня, красуется мемориал Чан Кайши, перед великолепием которого бледнеют все мемориалы Вашингтона, сложенные вместе, даже если к ним добавить ещё и мавзолей Ленина.

          Во время моего пребывания в Китае я узнал, что неподалеку от того места, где я проводил свои тоскливые рабочие дни, находится маленький городок Чи-Ко, в котором родился и вырос Чан Кайши.  Удивлению моему не было предела.  Не потому, что Чан Кайши родился и вырос, а потому, что мои китайцы говорили об этом свободно и даже как-то с безразличием.  По моим понятиям, они должны были делать вид, что Чан Кайши вообще нигде не родился.  Мало того, они предложили  vмне в ближайший выходной съездить в город Чи-Ко и навестить памятные места славного мистера Чана.  Разумеется, я принял их предложение.

          Чи-Ко оказался маленьким городком, кишащим народом, как и все китайские города.  В самом красивом месте над рекой стоял дом-музей генерала Чан Кайши.  Здесь он жил со своей женой.  В другом месте располагался другой дом-музей генерала Чан Кайши. Здесь жили его родители, здесь он родился и вырос.  Можете вы, читатель, представить себе дом-музей Деникина в брежневском Советском Союзе?  Или дом-музей Николая Второго во времена Сталина?

          Но и это ещё не всё.  В нескольких километрах от города Чи-Ко находилась могила матери Чан Кайши.  Могила была расположена довольно высоко в горах; к ней вела ступенчатая мощёная дорожка, по которой тёк нескончаемый поток людей.  Я вглядывался в лица этих людей, стараясь прочесть и понять их мысли.  По моим расчётам, это должны были быть крамольные мысли, а все эти люди должны были быть диссидентами.  Но они совсем не были похожи на диссидентов.  Это была самая обычная, невзрачная китайская толпа, с толстозадыми домохозяйками, с пионерами в красных галстуках, с мужчинами и женщинами, стариками и старухами.  Те, кто не мог идти в гору, нанимали носилки.  Достигнув могилы мадам Чан, люди фотографировались перед ней и шли обратно, под гору, к своим автобусам и велосипедам, которыми на целый километр была уставлена прилегающая дорога.
 
          На обратном пути я затеял разговор со своим переводчиком в бесплодной попытке постичь смысл увиденного.
 
          - Послушай, - сказал я, - насколько я понимаю, Чан Кайши у вас официально считается врагом, правильно?

          Переводчик мой почему-то смущённо заулыбался, но признал, что да, действительно считается врагом.  Нехорошим человеком.

          - Тогда почему, - не отставал я, -  его имя не находится под запретом?  Почему существуют все эти музеи и мемориалы?

          - Потому что мистер Чан жил в этом городе, - объяснил переводчик.

          Я сдался.  Открытие Китая не состоялось.

          Китайский кондиционер воздуха: третий путь 
  
         Я прилетал в Китай и улетал из Китая разными путями, на самолётах разных авиакомпаний.  И только однажды я совершил внутренний перелёт, из Хонгчжу в Пекин, то есть из Китая в Китай, на китайском самолёте, с простым китайским народом, без всяких этих импортно-экспортных аксессуаров, вроде Duty-free shop, What would you like to drink и прочих признаков буржуазного разложения.

        Самолёт оказался советским ТУ-154.  В первый момент это повергло меня в смятение, но потом я взял себя в руки, устыдившись собственной трусости.  Позор, сказал я себе.  Люди миллионами летают на этих самолётах и ничего, не падают.  А если даже и падают, то в нашу эпоху информации и гласности об этом сразу же сообщают их родным.  Так что бояться совершенно нечего.

         Было жаркое лето.  В самолёте стояла спёртая, изнуряющая духота.  Я вспомнил, что в советских самолётах нет кондиционеров.  Пока он летит, он вентилируется забортным воздухом, а когда сидит на земле, не вентилируется вообще.  Как хочешь, так и дыши.  Наш самолёт оставался на земле в Хонгчжу довольно долго.  Я взмок и задыхался, и даже привычные к лишениям китайцы изнемогали.  И тут появилась стюардесса с тележкой.  Слава Богу, подумал я, может быть, холодная вода принесёт облегчение.

        Каково же было моё удивление, когда стюардесса вместо напитков стала раздавать… угадайте, что.  Нет, не закуски.  И не пластиковые пакетики для авторучек на случай, если потекут от перепада давления (как делали когда-то в Советском Союзе).  Веера - вот что раздавала стюардесса.  Дешёвые, но довольно изящные, разрисованные цветочками веера из плотной бумаги, которые граждане пассажиры имели право оставить себе в качестве сувенира.  Схвативши по вееру, граждане пассажиры начали ими энергично обмахиваться.  Я последовал их примеру и почувствовал облегчение на грани блаженства.

        Я храню этот спасительный веер по сей день.  Глядя на него, я не перестаю восхищаться китайским мышлением, которое сумело найти столь уникальный путь к решению технической задачи.  Этот путь отличен от западного, основанного на простом предположении, что человеку надо дышать, и приведшего к оборудованию самолётов кондиционерами воздуха.  Он также отличен от советского пути, основанного на ещё более простом предположении, что и так не сдохнут.  Это - третий, китайский путь.

У них в столице
          
          По правде говоря, Пекин (правильнее - Бейджин) мне не понравился.  Как всякая имперская или советская столица, он старается выглядеть современным и поэтому похож на Черёмушки.  Он так же уныло безлик и безнационален, за исключением, конечно, Запретного Города.

          Я уверен, читатель, что вы знаете, что такое Запретный Город, вы видели фильм "Последний император".  Да, он безоговорочно прекрасен, с его тысячами больших и маленьких дворцов под золотистыми крышами, с его дворами, двориками, площадями и переходами, с таинственными символами цветовых сочетаний, с множеством кровавых легенд и романтических азиатских сказаний.  Запретный город не так стар, как многие думают, ему всего лет пятьсот.  Он был построен во времена династии Мин одним махом, всего лет за пятнадцать.

          Сегодня у главного входа в Запретный Город давится толпа китайских граждан, приехавших посетить свою столицу.  Зато у соседнего входа никто не давится: это вход для иностранных друзей.  Здесь вы попадаете в китайскую историю без очереди и ажиотажа, сохраняя своё заокеанское достоинство.  Здесь вам предлагают сувенирные маечки по 25 юаней с надписью "Forbidden City" и магнитофон с индивидуальной экскурсией на любом языке.
 
           К Запретному Городу примыкает огромная знаменитая площадь Тяньаньмэнь, навевающая одновременно ужас и скуку.  Вот как она описана в туристическом справочнике Пекина, изданном на английском языке:

          "На южной стороне площади расположен великолепный Мавзолей Председателя Мао, а также Монумент Народных героев.  На западной стороне - Величественный Дворец Народа, а на восточной - Музей Китайской Революции и Китайской Истории".

          Как видите, площадь Тяньаньмэнь организована по рецепту покойного Старшего Брата, т.е. Советского Союза, в отличие от Китая, завершившего строительство социализма.  Что ж, Старший Брат умер, но дело его живёт.

          Само название "Тяньаньмэнь" - это название ворот, отделяющих площадь от Запретного Города.  Оно значит "Райские ворота" или "Ворота на небеса". Что считать небесами - Запретный Город или площадь Тяньаньмэнь - это, очевидно, зависит от вашей идеологии или от того, в каком направлении вы проходите через эти ворота.  На райских воротах висит огромный портрет Председателя Мао, с удовлетворением взирающего через всю площадь на свой собственный мавзолей.
 
           Пока мы с Председателем глядели на этот последний и решительный оплот социализма, на примыкающей к площади Тяньаньмэнь главной улице вдруг произошла какая-то суета, граничащая с паникой, раздались милицейские свистки, забегали регулировщики, движение разом остановилось, и по улице промчался кортеж чёрных "Чаек".  Не знаю, как Председатель, а я ощутил лёгкую тошноту, граничащую с ностальгией.
 
      

          А нам плевать
   
          Почему-то китайцы всё время плюются.  Улицы китайских городов так плотно заплёваны, что под ноги лучше не смотреть, а то стошнит.  Но не смотреть нельзя, а то поскользнёшься.  Кроме того, желательно ещё и не слушать: плюются они с душераздирающим харкающим звуком.  О, этот звук!  Этот кошмар западного туриста в Китае!  Воспоминание о нём по сей день вызывает у меня мурашки по телу и спазмы в желудке.

          Однажды я ехал в машине по городу Хонгчжу, и шофёр, которого мой переводчик уважительно называл "мистер драйвер", каждые две-три минуты истошно отхаркивался, на полном ходу открывал дверь машины, с силой плевал в землю и снова захлопывал дверь.  Сам переводчик, сидевший рядом с мистером драйвером, тоже время от времени производил плевки, но через правую дверь.  Я не выдержал и спросил, почему они это делают. На что мистер драйвер при посредстве мистера переводчика разъяснил:

          - Потому что окна не открываются. Сломались.

          Пребывая в этой неистово плюющейся стране, я вспомнил слова пролетарского поэта Маяковского, который тоже любил плеваться направо и налево: "Плюну раз - мать моя мать, плюну два - мать моя мамочка!"  Я подумал, что это, может быть, не случайно.  Наверное, идеология победившего социализма каким-то загадочным образом способствует обильному слюноотделению.
 

          Что едят китайцы

          Это вопрос, на который легко ответить. Они едят всё.

          Они едят рыб и моллюсков.  Они едят овощи, фрукты, корни, листья, ростки, стебли, стволы, кусты и деревья.  Они обожают водоросли.  Они лакомятся медузами, червями, цикадами, ящерицами и гнёздами птиц.  Если попадаются собаки - едят собак.  Если попадаются кошки - едят кошек.  (Поэтому собаки и кошки попадаются редко).  В общем, они едят всё, что бегает, ходит, летает, плавает, ползает, шевелится или просто неподвижно растёт.  У этой нации хороший аппетит.

          Один ресторан в городе Хонгчжу славится блюдом, которое называется "Битва тигра с драконом".  Оно приготовлено из кошки и змеи.  Этого романтического блюда я не пробовал.  Зато я ел там другое блюдо: цыплёнка, завёрнутого в лист лотоса и испечённого в земле.  Делают его монахи, и на приготовление этого кушанья уходит двадцать четыре часа.  Лист лотоса придаёт цыплёнку необыкновенный аромат, который усиливается то ли атмосферой восточной экзотики, то ли вашим разнузданным воображением.

          А чего не едят китайцы?

          На этот вопрос тоже легко ответить, хотя, учитывая всеядность китайского народа, ответ может показаться несколько неожиданным.  Представьте себе, они не едят ничего молочного.  Ни молока, ни масла, ни творога, ни простокваши.  Я бывал на китайских рынках, где продавалось всё - от побегов бамбука до сушёных медуз, - но молоком там и не пахло.  Я спросил переводчика, чем объяснить такой однобокий дефицит.  Его ответ был как всегда незамедлительным и исчерпывающим.  Китайцы, сказал он, не любят молочных продуктов.  И тогда я поверил в мистическую загадочность этой нации, которая, пожирая скорпионов, не находит вкуса в сыре.  
 

          Обед с музыкой

          Первое октября - красный день китайского календаря, годовщина Великой Китайской Социалистической Революции.  На улицах провинциального города Ниньгбо попадались красные флаги, но в остальном всё выглядело буднично, как в любой другой день.  Улицы кишели велосипедистами, на стройках лупили кувалдой чего-то железного, и мелкие частники с истошными воплями продавали фрукты с лотков.
 
          Немного о фруктах.  Некоторые китайские фрукты выглядят довольно необычно, например - бледно-жёлтый цитрус величиной с хороший арбуз.  Другой фрукт (а может, наоборот, овощ) больше всего походит на стройматериал: этакие двухметровые бамбукообразные палки, либо зелёные, либо коричнево-фиолетовые.  Это - сахарный тростник, нехитрое уличное лакомство местного населения.  Продавец отрезает вам палку любой длины по вашему заказу, взвешивает её, мгновенно обстругивает и вручает вам.  И вы начинаете откусывать от этого сладкого стройматериала, высасывать его сок и выплёвывать щепки на тротуар.  И от этого интенсивного плевания у вас возникает чувство духовного родства с местным населением.

           В тот праздничный день нас было четверо белолицых, включая трёх моих сотрудников.  Мы просто бесцельно бродили по улицам.  Мы изгрызли несколько погонных метров сахарного тростника, заплевали и без того заплёванный исторический город Ниньгбо и теперь были готовы обедать.  Наше внимание привлёк небольшой, но относительно чистый на вид ресторан.  Мы зашли, и в ресторане, как и следовало ожидать, поднялся переполох.  Официант позвал старшего официанта.  Старший официант позвал директора.  Все вместе они заметались, стремительно накрыли для нас самый лучший стол и откуда-то привели девушку, которая торжественно объявила, что говорит по-английски и готова нас накормить.

          Ресторан оказался хорошим, со специфической кухней провинции Чжэцзян.  Пока мы наслаждались морскими тварями этой славной провинции, все остальные посетители ресторана, наоборот, перестали есть и с восторгом глядели на нас.  Их, похоже, восхищало, что эти странные бледнокожие существа с круглыми глазами точно так же, как все нормальные люди, запихивают еду в рот, который у них даже находится на том же месте.

          За соседним столом сидела небольшая компания, а может, семья, которая всё время пыталась привлечь наше внимание.  Они улыбались, кивали головами и, наконец, подозвав нашу официантку, что-то ей сказали.  Официантка вернулась к нам и объяснила, что это действительно семья и что они приехали из Шанхая.

          Мы сказали, что это очень хорошо, что они из Шанхая.

          Тогда дружелюбная семья передала через официантку, что они приехали в гости к родственникам.

          Мы сказали, что это тоже хорошо, что они приехали в гости к родственникам.

          Но дружелюбная семья на этом не успокоилась, а попросила официантку объяснить иностранным друзьям, что их дочка играет на виолончели.

          Мы сказали, что это просто замечательно, что их дочка играет на виолончели.

          Тогда семья спросила, не хотят ли иностранные друзья послушать, как прекрасно играет на виолончели эта дочка.

          Мы сказали, что, конечно, очень хотим.

          Откуда-то мгновенно принесли виолончель, одни столы сдвинули, другие раздвинули, и в образовавшийся полукруг поставили стул с дочкой и виолончелью.  Дочка, которой было на вид года четыре, ухватила виолончель и быстро принялась играть на ней с необыкновенной для такого крошечного существа решительностью и серьёзностью.  Она безошибочно выпиливала одно произведение за другим, мы хлопали, семья изнемогала от счастья.

          - Прекрасные, чистые люди! - философски заметил мой сотрудник. - Можете вы представить себе подобную сцену в Нью-Йорке?

          И мы, все четверо, разом устыдились своей испорченности.

 
          Торжество и ликование  
  
          Как вы понимаете, читатель, я ездил в Китай не для своего личного удовольствия, а по делам службы.  Моя компания, в числе многих других американских компаний, осуществляла техническую помощь братскому недоразвитому Китаю. Конечно, мы делали это не от избытка симпатии, а в целях наживы, обогащения и получения максимальной сверхприбыли.  Мы осуществляли эту корыстную братскую помощь около трёх лет и доосуществлялись до того, что проект - новый глубоководный причал в порту Ниньгбо - был успешно закончен.

          Как вы догадываетесь, читатель, в Китае всё всегда заканчивается успешно.  Успешно выросли подъёмные краны, все сплошь - красного цвета.  Успешно загудели корабли.  Успешная сдача причала в эксплуатацию была приурочена ко дню Великой Китайской Социалистической Революции.  Так я снова оказался в Китае вместе со своими сотрудниками.  Целью этой нашей поездки были две задачи: первая - как можно больше съесть, вторая - как можно больше выпить.  Это была приятная, хотя и утомительная командировка.
 
          Главным мероприятием, ради которого мы, собственно, приехали в Китай, была торжественная церемония открытия глубоководного порта. Эта церемония происходила прямо на причале, под открытым небом и в точном соответствии с каноном, который был установлен ещё в Советском Союзе в давние годы.  Как полагается, имели место:

          - огромный, в три ряда, почётный президиум, для которого был специально построен деревянный помост, 

          - трибуна с микрофоном,

          - пионеры и пионерки с воздушными шариками,

          - духовой оркестр, который мучительно фальшивил, но зато выглядел очень нарядно,

          - торжественное перерезание красной ленточки,

          - выпускание голубей в ясное синее небо,

          -  выпускание воздушных шариков в это же небо.

          Ну, и конечно, нескончаемые речи про успешное завершение строительства, которое стало возможным благодаря дружбе и сотрудничеству.  Либо, наоборот, про дружбу и сотрудничество, благодаря которым произошло успешное завершение.

          Иностранным друзьям тоже было отведена роль в этом спектакле.  Накануне вечером, как только мы прибыли в город Ниньгбо, самого главного из нас - вице-президента моей компании - отвёл в сторону наш знакомый переводчик Шао Чжан.  Несмотря на свои юные годы, Шао Чжан обладает колоссальной властью в этом китайско-американском содружестве.  Во всех наших бесконечных встречах, совещаниях, заседаниях и переговорах он - единственный из китайцев, кто понимает, что говорят иностранные друзья, и единственный среди американцев, кто понимает, что говорят китайские товарищи.  Поэтому на нём всегда сосредоточиваются эмоции обеих сторон.  Нет Шао Чжана - и всё мгновенно умирает.  Умолкают жаркие беседы, угасают страсти, увядают улыбки.  Высокие договаривающиеся стороны перестают замечать друг друга, до тех пор, пока не вернётся из туалета спасительный Шао Чжан.  Сам Шао Чжан хорошо понимает свою значительность и весьма искусно манипулирует ею в своих мелких корыстных целях.

          Так вот, в тот вечер Шао Чжан отвёл в сторону моего вице-президента и дал ему такие распоряжения:

          - Завтра вы должны произнести речь.  У вас будет десять минут, включая перевод.  Лучше уложиться в восемь.  Говорите только о нашей нерушимой дружбе и сотрудничестве, не надо больше ни на что отвлекаться.  Впрочем, не беспокойтесь: в случае чего, я переведу как надо.  Сегодня вы должны написать свою речь, чтобы я успел её перевести и утвердить у мистера Ху.

          - Зачем писать, если вы всё равно переведёте как надо? - спросил в растерянности вице-президент.

          - Чтоб утвердить у мистера Ху.
         
          Мой вице-президент мой покорно вздохнул и накатал речь.
         
         - Хорошо, - одобрил Шао Чжан, прочитав речь. - Вот только это ни к чему: "Несмотря на отдельные трудности, строительство было успешно завершено".  Скажите просто:  "Строительство было успешно завершено".  Так будет понятнее. 
         
На следующий день отдохнувший от дальней дороги вице-президент взошёл на трибуну и вдохновенно выкрикнул, косясь на переводчика:
         
 - Благодаря нашей нерушимой дружбе и сотрудничеству, строительство порта было успешно завершено!
         
Шквалом аплодисментов была встречена эта яркая мысль.  В ясное синее небо взлетели голуби.  Оркестр вразброд рванул "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью" с китайским акцентом.        
         

Подозрительный мистер Бо 

          За торжественной церемонией открытия порта последовало несколько дней торжественных обедов, завтраков, ланчей, бранчей и прочих актов общественного питания с речами и тостами.  И речи, и тосты были совершенно одинаковыми - о том, как, благодаря дружбе и сотрудничеству, успешно завершилось строительство.  Ключевые слова "дружба" и "сотрудничество" были необходимыми и достаточными; всё остальное состояло из предлогов, союзов и фамилий начальников.  Слушать эти тосты было легко и приятно, как шелест ветра в бамбуковой роще.  Например, встаёт мистер Ю и говорит:

          - Благодаря дружбе и сотрудничеству между нашим портом и вашей компанией, а также чуткому руководству мистера Ху, строительство было успешно завершено!
 
          И мы все хлопаем в ладоши, а некоторые ещё хлопают мистера Ю по плечу - дескать, молодец, Ю, хорошо сказал!
 
           Затем мистер Йи тоже просит слова и, получивши его, говорит так:

          - Наша дружба и сотрудничество, - говорит, - усиленные  вдумчивым руководством мистера Ху и мистера Ю, сделали возможным успешное завершение!

          И мы ещё сильнее хлопаем в ладоши, потому что уж очень хорошо и правильно сказал мистер Йи, не придерёшься.

          А мой вице-президент тоже не лыком шит, знает, как надо с клиентом разговаривать, на то он и вице-президент.  Он так, по-простому, дожёвывает своего моллюска, обводит всех открытым голубым взором и говорит задушевно:

          Мы, - говорит, - давно знаем друг друга, поэтому давайте будем откровенны.  Будем, - говорит, - смотреть правде в глаза.  Успешное завершение строительства стало возможным благодаря чему?  Благодаря как нашей дружбе и сотрудничеству, так и искусному руководству мистеров Ху, Ю, и Йи.
 
          И тут уж все прямо изнемогают от рукоплесканий.  Переглядываются друг с другом, многозначительно кивают.  Вот, дескать, голова этот ваш вице-президент!  щПрямо тебе кладезь мудрости.  Ну хоть тресни, лучше не скажешь.
 
          А мистер Ху, змеюка, смотрит на меня так ласково, что тебе отец родной. И объявляет, что теперь пришла моя очередь что-нибудь такое произнести.  Мол, посачковал и хватит, а сейчас давай, вкладывай свою лепту в наше общее дело!  И вот под радостные возгласы моих китайских коллег я срываю с груди салфетку, и, расплёскивая своё желтое вино, поднимаюсь со стула.

          Ах, сколько раз я давал себе зарок не высовываться, когда не надо!  Ну, чего, казалось бы, проще: когда не просят - молчи, когда просят - говори то, что просят.  Так нет же, опять кольнула в зад этакая игривая заноза и стало невтерпёж от желания ляпнуть чего-нибудь особенно задушевного.  Я сказал:

          - Жил в восьмом веке замечательный китайский поэт Бо Цзюй-И…
          За столом воцарилось испуганное молчание.

          Так случилось, что перед самым отъездом в Китай мне на глаза попалась книжка китайской классической поэзии.  Я взял её с собой и читал в самолёте, наслаждаясь древней восточной мудростью.  Особенно мне понравилось стихотворение Бо Цзюй-И под названием "Спрашиваю у друга".  Поэт рассказывает о том, как он посадил орхидею, но вместе с нею взошла полынь.
 
                    Неокрепшие корни сплелись так, что вместе растут.
                    Вот и стебли, и листья уже появились на свет.
                    И душистые стебли, и листья зловонной травы
                    С каждым днём, набирают всё больше сил.
                    Мне бы выполоть зелье - орхидею боюсь задеть,
                    Мне б полить орхидею - напоить я боюсь полынь.
 
          Меня восхитила эта горько-ароматная символика сплетения орхидеи и полыни, прекрасного и гадкого, добра и зла, которые невозможно разъединить.  Я увидел в этом образ сегодняшнего Китая, в котором переплетаются изумительная древняя культура и омерзительная нынешняя идеология.
 
          Разумеется, я не собирался делиться этими порочными мыслями со своими китайскими товарищами.  Я вообще не знаю, чем я собирался закончить свой тост.  Просто мне очень хотелось поразить воображение товарищей знанием их древней культуры.  И вот, я радостно объявил, что жил, дескать, на свете китайский поэт Бо Цзюй-И, и услышал в ответ зловещую тишину.  И переводчик Шао Чжан, хитрый политикан, тоже молчит, как в рот воды набрал.
 
          За время пребывания в Китае я научился тонко чувствовать незримые волны политического настроя моих хозяев.  Я уловил мгновенно возникшую настороженность, граничащую с тревогой.  Явно старик Бо Цзюй-И был у них не в почёте.  Уж кто его знает, чем он провинился.  Может, тем, что печатается на Западе.  А может, тем, что жил слишком давно, и потому неясно, как он отнёсся бы к великим социалистическим свершениям.  В общем, неважного я выбрал себе героя.
 
          Но деваться некуда, я продолжаю с надрывом:

          - Этот замечательный китайский поэт написал замечательное стихотворение о том, как он посадил замечательную орхидею, но вместе с ней взошла полынь.

           Переводчик молчит, только недобро косит своим китайским глазом.  Я говорю:

           -  Чего молчишь?  Давай переводи.

Он отвечает по-английски:

- Какое это имеет отношение к дружбе и сотрудничеству?

- Когда закончу, тогда и узнаешь, - говорю я.

- Ну, вот когда закончишь, тогда и переведу.

Тут я окончательно понял, что влип.  Подвёл меня китайский классик.  Надо выкручиваться.  Я говорю:

- Замечательный поэт Бо Цзюй-И, - говорю, - не знает, что делать: поливать орхидею или полоть полынь.  Но мы с вами знаем, что делать.  Мы должны немедленно выпить за нашу дружбу и сотрудничество, благодаря которым произошло успешное завершение!

Судя по длине перевода, я понял, что хитрый Шао Чжан отбросил всю эту двусмысленную лирику и перевёл одну последнюю фразу.  Что тут началось!  Китайцы мои вскочили, захлопали, стали трясти мне руку и поздравлять с тем, какой прекрасный и глубокомысленный тост я придумал.  Лично мистер Ху говорит:
 
- Я, - говорит - всегда знал, что ты, Алекс, очень умный, просто это в глаза не бросается.

А вице-президент мой сказал так:
         
  - Ты, Алекс, произнёс прекрасную речь.  Хорошо, что никто из них ничего не понял. 
         

Эпилог
         
Время мчит вперёд, время катится, как пелось в скабрёзной русской частушке.

          Прокатились месяцы, прозвенел мой звонок, и пришло время насовсем прощаться с моими китайскими друзьями.  И вот уже застенчивый юноша Шао Ли грузит меня вместе с чемоданами в свой неизменный джип и везёт в город, на станцию, отправлять в далёкий, неведомый западный мир.  Как всегда, с нами в машине хитрый переводчик Шао Чжан и несколько начальников разных калибров.

          - Ну, что, - говорит один начальник, который поглавнее, - хочешь опять приехать в Китай?
 
          Я говорю, что хочу.  Я не лицемерю.  Мне жалко расставаться с этими милыми людьми, в которых удивительно уживаются наивность и коварство, искренность и лживость.  Несмотря на различие идеологий, между нами протянулась невидимая нить взаимной симпатии.  Один начальник, в знак особого расположения, переходит на русский язык:

          - Очень хорошо, товарищ, - говорит он, хлопая меня по колену. - Сегодня хорошая погода. Партия - наш рулевой.

          Я, как могу, отвечаю по-китайски:

          - Хэн хао.  Сье сье. Цай тье. *
  
          Им, конечно, проще.  Они все учили в детстве русский язык, и основополагающие фразы из букваря навечно застряли у них в мозгах.  Мы выгружаемся из джипа.  Самый хилый на вид начальник хватает мой самый тяжёлый чемодан.  Я знаю, что этот начальник - секретарь партийной организации, но я этого знать не должен. От нас, иностранных друзей с Запада, все старательно скрывают свою партийность. Такова инструкция свыше.
 
          - Ше-хихияну, ве-хигияну, ве-кииману, лазман хозе,** - молюсь я про себя, переходя с китайского на иврит. - До каких дней я дожил!  Партсекретарь тащит чемодан беспартийного еврея!

          Я пытаюсь ему помочь, но тщедушный партсекретарь меня отпихивает.
 
          - Здравствуйте, товарищ! - радостно выкрикивает он сквозь одышку. - Как поживаете! Мальчик и девочка идут в школу!

          Меня грузят в положенный мне по чину мягкий вагон с засаленными сиденьями.  Поезд гудит и трогается.    

_____________________________________________
*   Очень хорошо.  Спасибо.  До свидания.  (Кит.)
**  Спасибо, что я дожил до этого дня. (Еврейская молитва)