ЕВГЕНИЮ ЕВТУШЕНКО ПО ПАСПОРТУ - 80!

"…Евгений Евтушенко родился в семье геолога и поэта-любителя Александра Рудольфовича Гангнуса (по происхождению - прибалтийского немца) (1910 - 1976).

В 1944, по возвращении из эвакуации со станции Зима в Москву, мать поэта, Зинаида Ермолаевна Евтушенко (1910 - 2002), геолог, актриса, Заслуженный деятель культуры РСФСР, поменяла фамилию сына на свою девичью (об этом - в поэме "Мама и нейтронная бомба"), - при оформлении документов для смены фамилии была сознательно допущена ошибка в дате рождения: записали 1933 г., чтобы не получать пропуска, который положено было иметь в 12 лет…"

/Википедия/

Думаю, только у меня эти случайные общения с Евгением Евтушенко вообще отложились в памяти. Сам Евгений Александрович наверняка ни об одном из этих событий не помнит. По крайней мере, о моем участии в них - точно. Во всяком случае, мы с ним - помимо этих общений - потом еще несколько раз пересекались, но он ни разу и ничем не дал понять, что вспоминает какие-либо обстоятельства тех давних событий, происшедших, соответственно, в 1955-м, 1969-м и 1989-м годах уже прошлого века… Но я ни в коей мере не в обиде на классика, так как мое участие в этих встречах с ним было вполне пассивным, лишь внимающим. Итак, встреча первая:

"СПУТНИЦА"

В конце 1955 года в вестибюле нашей московской школы-десятилетки № 254 Дзержинского района появилось короткое объявление от руки. В нем сообщалось о том, что такого-то числа, во столько-то, "в конференц-зале состоится очередной традиционный "Вечер встречи выпускников школы". Приглашаются ученики 10-х классов".

Я как раз в этом 1955 году учился в выпускном классе, 10-м "А", то есть имел - согласно объявлению - полное право присутствовать на этом вечере. Мне было любопытно посмотреть, что же за люди оканчивали нашу школу.

Народу собралось довольно много, причем, по моему впечатлению, чуть ли не треть всех мест в зале заполнили не столько уважаемые гости - выпускники нашей школы за многие годы - сколько именно мои любопытные товарищи: как и я, собратья-десятиклассники (а десятых классов тогда в нашей школе было целых пять, да примерно по тридцать-тридцать пять учеников в каждом (в предвоенные годы рождаемость в Советском Союзе еще была нормальной).

Правда, и выпускников разного возраста и внешнего вида было тоже предостаточно. Больше всего здесь было еще совсем молодых ребят и девушек, ненамного старше нас, видимо, всего год-два-три назад окончивших школу. Они вели себя довольно шумно, обнимались при встрече друг с другом, громко смеялись, живо разговаривали, выясняя, кто сейчас где и кем работает, кто на ком женился, вспоминали уморительные каверзы учителям, разные смешные случаи из своего недавнего пребывания в школе, не отойдя еще от тех бурных лет.

Были среди пришедших и люди постарше, их, конечно, меньше, чем свежих выпускников, и вели они себя потише, как бы солиднее, не кидались друг другу в объятья, однако кучковались все же группками, со своими, отдельно от основной массы пришедших. Были и, как мне тогда казалось, совсем пожилые люди, лет уже под… тридцать. Многие из них вообще держались как-то обособленно, несколько настороженно оглядываясь по сторонам, как бы ища кого-то. Наверное, пытались отыскать знакомых, бывших одноклассников, но не находили их и, как видно, от этого чувствовали себя здесь неловко, чужими… Нам, десятиклассникам, сужу даже по себе, тоже, пока мы ждали начала собрания, было несколько скучновато среди этих незнакомых нам людей, но мы все же с нетерпением ожидали какого-то дальнейшего развития сюжета.

Тем временем директор школы, заслуженный человек, фронтовик и орденоносец, в повседневной школьной жизни напускного - для учащихся - строгого вида, Николай Николаевич Заплавный, вышел к трибуне и, с непривычной и потому неожиданной для нас широкой улыбкой, начал свою приветственную речь:

- Дорогие друзья выпускники! Мне необычайно приятно в этих стенах нашей и вашей родной школы приветствовать вас, дорогих выпускников разных лет, не забывающих, как мы видим, своих учителей, давших вам всем дорогу в жизнь…

И полились из уст директора тому подобные вполне дежурные, приличествующие моменту, но, конечно, добрые слова. Меня среди этого обязательного словесного потока, правда, несколько резанула одна директорская фраза:

- У нас, педагогов и руководства школы, безусловно, есть чем гордиться. Подавляющее большинство наших питомцев, покинув школу, не подвели своих учителей, достигли значительных результатов в своей дальнейшей учебе и работе. Многие их наших бывших учеников теперь весьма успешно подвизаются в разных областях науки, культуры и промышленности, что нас, учителей, особенно радует!..

Меня почему-то несколько смутило это слово "подвизаются"… Подумал: если эти наши такие все из себя выдающиеся, достигшие небывалых успехов выпускники всего лишь… подвизаются где-то, то, казалось бы, чем уж тут особенно гордиться-то?.. Как-то не очень хотелось бы где-то подвизаться… Но я довольно быстро забыл обо всех своих стилистических придирках, когда после очередного выступавшего выпускника какого-то года, заслуженного, кажется, инженера-металлурга или авиаконструктора, весьма нудно, себе под нос отчитавшегося о своей послешкольной биографии, директор сказал, что предоставляет слово одному из значительных выпускников нашей выдающейся школы, доставляющих всему педагогическому составу законную гордость, широко известному уже, хотя и довольно еще молодому, поэту Евгению Евтушенко! Раздались, естественно, вежливые аплодисменты в разных концах зала.

Тут я должен честно признаться в своей тогдашней дремучести: широко известный молодой поэт мне лично в то время был совершенно не известен. Из его последующего выступления мы узнали, что он уже, во-первых, является членом Союза писателей СССР, хотя и пока еще студент Литературного института, но уже автор двух изданных персональных сборников стихов, вышедших в очень престижном издательстве "Советский писатель", - "Разведчики грядущего", о геологах, и свежая книга лирики "Третий снег", появившаяся в книжных магазинах буквально за пару месяцев до этого "Вечера" в школе. Мои более продвинутые в поэзии соученики по 10-му "А", сидевшие в зале рядом со мной, сообщили мне тут же, что поэт действительно сейчас очень популярен, и они часто, оказывается, видят стихи этого Евтушенко в любимой газете "Советский спорт".

Тем временем известный поэт, недлинно и выразительно поведав с трибуны о своей нынешней жизни в большой литературе, сказал, что прочтет из последней своей книги "Третий снег" стихотворение, посвященное прошедшей войне, которое называется "Спутница". И тут же начал, достаточно театрально, мимикой и жестами подчеркивая ритм и как бы вдавливая в зал чуть ли не каждое стихотворное слово, громко читать наизусть:

В большом платке, повязанном наспех
поверх смешной шапчонки с помпонами,
она сидела на жесткой насыпи
с глазами, слёз отчаянных полными…

Зал вдруг словно проснулся после спячки от предыдущих выступавших заслуженных ораторов, затаил дыхание, чувствовалось, что поэт мгновенно вовлек всех нас в свой мир, в сопереживание описываемым судьбам двух отставших от разбомбленного поезда и брошенных войной на произвол судьбы девятилетних детей - рассказчика и его случайной спутницы… И когда 23-летний известный поэт прочитал заключительные строки стихотворения:

…Мы шли и шли, забывая про отдых,
мимо воронок, пожарищ мимо. 
Шаталось небо сорок первого года.
Его подпирали столбы дыма,

несколько секунд стояла тишина в зале, а потом - обвал аплодисментов.

Так я открыл для себя поэта Евгения Евтушенко.  

И, надо сказать, прямо на следующий день после того школьного вечера я отправился в книжный, что на Кузнецком мосту, купил сразу обе книжки Евтушенко - "Разведчики грядущего" и "Третий снег", еще раз, теперь уже сам, перечитал его "Спутницу" и… запомнил ее на всю оставшуюся жизнь. И с тех пор стал уже следить за творчеством Евтушенко, читать его стихи и в "Советском спорте" (они мне, как правило, не очень нравились, казались примитивными, сиюминутными, проходными), и в других газетах, и в выходивших новых его книгах, и в литературных журналах. А потом - уже не только стихи, но и прозу. В частности, его ставший потом знаменитым первый рассказ - "Четвертая Мещанская", тем более интересный мне, что он был о том самом московском районе, где я родился, учился (школа-то 254-я находилась по соседству, на Третьей Мещанской) и вырос.

С тех пор я стал интересоваться всем, что связано с Евтушенко. Постепенно узнавал некоторые подробности его биографии. Например, что он, хотя и выступал на том вечере выпускников, строго говоря, выпускником нашей школы не был. Был лишь ее учащимся, не доучившимся до конца, исключенным из нее, кажется, за поведение, вроде бы после седьмого или восьмого класса… И, кстати, благодаря своей природной одаренности, был принят в 1952 году в Литературный институт… без аттестата зрелости!?.. А в Союз писателей СССР был принят тогда же и сразу (что весьма было необычно), без кандидатского стажа, после выхода его первой книги, той самой, о геологах, посвященной отцу-геологу, - "Разведчики грядущего".

Потом я узнал и о том (что тоже усилило мой интерес к этому поэту), что он был исключен из Литинститута за свою громогласную поддержку осуждавшегося тогда идеологическими властями романа Владимира Дудинцева "Не хлебом единым".

"О, СУПОВОЕ МЯСО!"

Вторая моя встреча, уже более, так сказать, "тесная" с Евгением Евтушенко произошла в конце лета 1969 года.

В тот период я еще продолжал свою службу в качестве инженера в проектном институте и одновременно писал и публиковался, хотя и не слишком часто, в разных СМИ, в том числе сатирические рассказы в журнале "Юность" и в "Литературной газете", фельетоны и заметки в рубрике "Вилы в бок!" в журнале "Крокодил", но чаще всего - рассказы и фельетоны в газете "Московский комсомолец". И вот однажды у меня на службе в институте раздается звонок от моей приятельницы и коллеги по "Московскому комсомольцу" публициста Ларисы Белой: "Я тут на днях устраиваю у себя дома некую вечеринку. Моя подруга Марина Роговская, ну ты ее знаешь, уговорила прийти к нам своего друга Евтушенко, а он сказал, что придет со своим старшим товарищем - Лукониным. Не хочешь к нам присоединиться?"

Ничего себе приглашеньице, правда? Провести вечер в узкой компании с САМИМ ЕВТУШЕНКО (!), да еще и вместе с литературным мэтром, живым советским классиком Михаилом Лукониным…

"Конечно, - говорю, - хочу, еще бы! Спасибо! С удовольствием!".

Я, естественно, был очень взволнован предстоящей встречей с поэтом, которым продолжал и в те годы, спустя тринадцать лет после первого знакомства с его поэзией, живо интересоваться: пытался прочитывать все, что публиковалось под его фамилией, приобретал его книжки, которые, между прочим, становилось все труднее открыто покупать в магазине, их порой уже приходилось доставать "по блату", хотя они и выходили все чаще, и все большими тиражами.

Правда, я стал столь же активно интересоваться и всем кругом этих молодых современных поэтов и писателей, громко заявивших о себе в годы "оттепели" - мне тогда очень нравились и Белла Ахмадулина, и Роберт Рождественский, и Булат Окуджава, и Василий Аксенов, и Анатолий Гладилин, и Владимир Войнович, и Фазиль Искандер, и Борис Балтер, и многие еще из поколения шестидесятников, но особенно как-то "прикипел" я тогда к Андрею Вознесенскому. И все же Евтушенко, не только как лирический поэт, но и как отважный и непредсказуемый, подчас скандальный и нелогичный публицист (а к тому времени уже успели прогреметь и его "Бабий Яр", и "Наследники Сталина",  и "Братская ГЭС"… и др.), и как прозаик, и как общественный деятель, продолжал меня сильно интересовать. Поэтому - какой разговор!? - конечно, мчусь к метро "Речной вокзал", в квартиру Ларисы Белой.

В назначенный час звоню в квартиру, открывают мне раскрасневшиеся от суетных приготовлений хозяйка дома и её подруга (и моя хорошая знакомая) Марина Роговская, тогда уже, впрочем, Марианна Евгеньевна, директор Литературного музея, филолог, специалист по Чехову, известная московская красавица, тогда еще жена удачливого военного дипломата-разведчика и мать их сына. Она уже давно была знакома с Евтушенко, который одно время, как говорили в Москве, был в нее влюблен… Марина с удовольствием вращалась в кругу модных тогда поэтов и писателей, пользовалась там большим успехом. Уже потом, примерно года через два после описываемых событий, Евгений познакомит ее со своим другом и замечательным поэтом  Владимиром Соколовым, который станет, так уж потом случилось, на всю свою оставшуюся жизнь - вплоть до своей кончины 24 января 1997 года - вторым мужем Марианны. А она - его Музой, которой он и посвятит свой последний сборник стихов, так и названный "Стихи Марианне". Но все это будет впоследствии, а в тот летний вечер 1969-го мы втроем в квартирке на "Речном вокзале" с понятным волнением ждали прихода двух знаменитых поэтов. 

Которые, однако, здорово задерживались. Как потом оказалось, возвращались после футбольного матча из Лужников. Не прошло и часа, как раздался долгожданный звонок в дверь, и в квартиру шумно и весело ввалились двое знаменитых на всю страну мужчин-поэтов, держа в обеих руках несколько бутылок шампанского. Они отдали часть бутылок хозяйке, остальные пронесли в большую комнату, где поставили на уже давно накрытый стол, с трудом уместив их среди множества приготовленных закусок.

Старший товарищ Евтушенко Михаил Кузьмич Луконин (50-летний поэт-фронтовик, член Правления московской писательской организации) скромно устроился за столом на диване, рядом с ним сел и Евгений, впрочем, чем-то очень возбужденный. Может, прошедшим футболом?.. Перед этим мы с Ларисой перезнакомились с пришедшими. Марина была уже ранее знакома с обоими литераторами. Возникло на некоторое время неловкое молчание. Но ненадолго: Евтушенко вдруг встал со своего дивана и, обведя глазами стол с закусками, обратился к хозяйке:

- Лариса, скажите, а у вас нет ничего поесть… ну… посолиднее? Я страшно голоден.

Хозяйка Лариса смутилась чуть-чуть, покраснела, засуетилась, я вижу, немного растерялась, но потом сказала смущенно:

- Ну… Евгений Александрович, если хотите, остался суп и в нем кусок мяса…

- Суповое мясо?! - как-то неожиданно радостно вскричал Евтушенко. - Так это же как раз то, что надо! Суповое мясо! Обожаю суповое мясо! Давайте, Лариса, ваше суповое мясо!

Лариса побежала на кухню, налила в глубокую тарелку остатки супа с довольно крупным куском отваренного в супе мяса. И поставила эту тарелку перед Евтушенко. Потом обратилась к его другу:

- А вы, Михаил Кузьмич, может, тоже хотите что-нибудь поесть?

- Нет-нет, - улыбнулся старший друг Луконин. - Ему больше надо, он молодой, растет. А я не хочу, мне достаточно того, что на столе. Спасибо, Лариса, не беспокойтесь.

Кстати, одна подробность о старшем друге Луконине. Как раз в тот период, когда мы имели счастье общаться с друзьями-поэтами, в их отношениях была довольно необычная ситуация: второй женой Евтушенко уже несколько лет была Галина Сокол-Луконина, ушедшая к нему именно от его друга Михаила Кузьмича… Однако это обстоятельство, кажется, никак не сказывалось - по крайней мере внешне, со стороны - на дружбе двух поэтов.

Евгений стал с удовольствием есть суп с мясом, то и дело крякая и приговаривая: "Ха, надо же! Суповое мясо! Суповое мясо!" Расправившись с тарелкой, предложил выпить шампанского за знакомство. Выпили. Потом еще: за хозяйку, еще: за Марианну, потом за нас всех вместе… Все понемногу расслабились.

Сама собой началась беспорядочная беседа. Вернее, не совсем обычная беседа… Если точнее, за столом был практически монолог. Говорил лишь возбужденный Евтушенко, говорил, часто обращаясь даже не к нам троим, сидевшим напротив на стульях, а скорее, повернувшись в полоборота к своему старшему другу Луконину. Говорил Евгений в основном… о себе и о темах так или иначе вокруг себя либо своих поездок и публикаций, упоминая, впрочем, то и дело разные известные фамилии и зашифрованные имена, а также события, понятные лишь им с Лукониным. Михаил Кузьмич же в основном молча кивал ему, как бы заранее соглашаясь со всем. Может, ему просто лень была разговаривать, устал после футбола, а может, несколько смущался еще не совсем знакомой компании и вообще непривычной обстановки, или чуть сморило его после обилия шампанских тостов… А Евгений говорил, все распаляясь о чем-то, кажется, для него очень серьезном, и для меня, например, это было самое интересное, я слушал, как говорится, развесив уши, и не надо мне было никакой совместной беседы за этим столом.

Явно раскрасневшись от шампанского и от безусловного внимания нашей компании, быстро, как опытный актер, почувствовав публику и ощутив себя в качестве главного персонажа в этой пьесе в квартире у метро "Речной вокзал", Евгений Евтушенко вдруг заговорил нервно о, видимо, наболевшем и давно распиравшем его, обращаясь все к тому же Луконину, который, конечно, явно был "в теме". Помню, он сказал - вроде бы вне всякой связи с предыдущим - с явной обидой на что-то, пока мне не очень понятное, но явно знакомое Луконину, похоже, продолжая начатый с ним ранее разговор:

- Представляешь, он ведь оставил бумагу в органах на всех нас! На всех буквально! Не только на меня, но и на Васю, и на Роберта, и на Булата!... Представляешь? И даже на нашего друга "Коммунисты, вперед!", даже на него!

Последнее-то я, конечно, расшифровал про себя сразу: "Коммунисты, вперед!" - это Александр Межиров, друг Евтушенко и автор этих знаменитых стихов.

- И, значит, именно поэтому нас с Васей срочно выперли из "Юности"… А его, наоборот, Полевой вставил! Вместо нас! Теперь они мне всё закроют, все поездки, все выступления, все книжки, всё, вот увидишь!

- Да не волнуйся ты, Женя, всё обойдется, никто ничего не закроет тебе, - вяло успокаивал его Луконин.

- А знаете, ребята, - вдруг вспомнил Евгений о нас и развернулся от Луконина, - в какой недавно я прекрасной поездке был, в Андалузии! Ах, какие там женщины! Давайте я прочитаю вам то, что я там написал: "Счастье по-андалузски" называется. - Он чуть отодвинул от себя закуску, поставил локти на стол и начал так выразительно, как будто перед ним сидели не три человека, а целый зал, с нажимом, почти по слогам, упиваясь собственным чтением и заставляя нас представить себе картину:

В корсаж андалузка засажена ловко.
Два шара земных распирают шнуровку,
а нижние юбки слоёным пирожным
хрустят при движении неосторожном…

И далее - все это небольшое прекрасное стихотворение, которое я с того вечера сразу же запомнил. Он закончил чтение и победоносно посмотрел на нас. И, наверно, увидел в наших глазах то, что и ожидал: восхищение. Потом повернулся вновь к Луконину, который тоже улыбался и одобрительно кивал. Выпили еще и еще. И весь этот вечер продолжал неутомимо солировать Евгений Евтушенко, то заразительно и театрально читая свои стихи, новые и известные, то увлекаясь своими рассказами о поездках в разные экзотические и недостижимые - для нас тогдашних - страны, то вдруг мрачно предрекая свое тусклое, непечатное и невыездное будущее из-за так внезапно и совершенно некстати возникших неприятностей в журнале "Юность"…

…Много позже я понял, о чем Евтушенко временами иносказательно, не называя всех имен, говорил в тот вечер, обращаясь к Луконину, а заодно и к нам, молча внимающим высокому гостю. Дело в том, что в июле того же 1969-го известный советский писатель Анатолий Кузнецов, бывший в свое время даже чуть ли не приятелем Евтушенко, автор знаменитого романа "Бабий Яр", опубликованного в "Юности", отправился в командировку от этого журнала в Лондон под предлогом сбора материала для написания романа о пребывании в эмиграции Ленина и… остался там насовсем, попросив у Англии политического убежища.

Но перед этим Кузнецову в поездке в Лондон дважды отказывал КГБ. Тогда он решил предпринять такой хитрый ход: зная, как КГБ любит стукачей, он, чтоб его легально выпустили в Англию, написал несколько "доносов" в КГБ, в которых сообщал чекистам, что будто бы в среде некоторых советских писателей замышляется антисоветский заговор, и они, мол, собираются издавать даже подпольный журнал. Среди участников этого "заговора" он назвал Евтушенко, Аксенова, Гладилина, Межирова, Ефремова, Табакова, даже Аркадия Райкина… и еще много кого. "В настоящее время, - сообщил А. Кузнецов, - они заняты сбором денег и рукописей. В первом номере журнала будет напечатан меморандум академика Сахарова"...

И - все получилось: "доносы" в КГБ сработали, и в июле 1969-го Кузнецов благополучно выехал-таки от журнала "Юность" в эту командировку в Лондон, и… стал невозвращенцем. А лиц, упомянутых в "доносах", чекисты - еще до отъезда Кузнецова в Англию - стали давить. В частности, Евтушенко и Аксенова тогдашний главный редактор Борис Полевой мгновенно удалил из редколлегии "Юности", спешно заменив их новыми, в том числе - Кузнецовым…

Это и обсуждал так нервно Евтушенко с Лукониным в нашем присутствии на той самой вечеринке в квартире Ларисы Белой, опасаясь для себя страшной кары в виде закрытия ему поездок за рубеж. Но… через какое-то небольшое время узнаю из газет: знаменитый советский поэт Евгений Евтушенко выступает посланником Страны Советов в одном из западных государств. А в конце того же 1969 года правительство награждает Евгения Александровича Евтушенко Орденом "Знак почета"…Такая вот  кара.

"НУ, ПРЯМО ДЛЯ "КРОКОДИЛА!""

Третья моя встреча с Евгением Евтушенко, самая короткая, случилась лишь через 20 лет, осенью 1989 года, в Кремлевском дворце, в перерыве второго Съезда народных депутатов СССР. Евгений Александрович, если помнит читатель, был избран Народным депутатом СССР, так сказать, первого демократического призыва, от избирательного округа Харькова, то есть от тогдашней Украинской ССР. В те времена горбачевской перестройки в первый, как тогда считалось, демократический парламент Советского Союза народ - впервые свободно! - избирал самых известных и наиболее уважаемых и авторитетных людей, в том числе знаменитых писателей - "инженеров человеческих душ", популярнейших актеров, заслуженных режиссеров, умнейших ученых, сильнейших спортсменов и других блистательных представителей тогдашней советской элиты.  

Эти выдающиеся избранники народа были, конечно, и в самом деле очень авторитетными людьми в своих профессиональных областях, но, как выяснилось вскоре, совершенно не понимали, зачем их выбрали в высший законодательный орган советской власти и, главный вопрос: что им там вообще предстоит делать? Посему львиная доля заседаний первого советского парламента превращалась - вместо создания новых демократических законов - в политическую говорильню, в юридический ликбез, в оскорбительные перепалки, обличения новоиспеченными парламентариями друг друга во всех смертных грехах и в совершенно никчемные дебаты по проблемам, выеденного яйца не стоившим.

От всего этого в зале заседания получали удовольствие разве что только многочисленные парламентские корреспонденты (среди коих был и я), которые впервые в истории советского парламентаризма получили доступ и возможность видеть воочию и затем беспрепятственно транслировать в своих изданиях всё, что происходит как на сцене, так и в кулуарах высокого собрания. А это выглядело порой уморительно смешно со стороны. Хотя временами от этого смешного становилось по-настоящему грустно, учитывая тот факт, что весь этот "демократический парламентаризм" оказывался на поверку полнейшей подчас беспомощностью и непрофессиональностью наших народных избранников. Особенно явственно всё наблюдаемое было для меня - парламентского корреспондента сатирического журнала "Крокодил". Однажды, заметив в перерыве одного из очередных прошедших бурных заседаний Второго Съезда народных депутатов стоявших у гардероба нескольких избранников народа и среди них - знаменитого поэта Евгения Евтушенко, я подошел к ним, представился, и тут же в ответ услышал знакомый голос:

- Во-во! - как-то даже, мне показалось, радостно воскликнул харьковский поэт-избранник Евгений Евтушенко. - Вот вы-то со своей сатирой как раз здесь только и нужны! Сегодняшнее заседание - прямо для "Крокодила", верно? Как раз для "Крокодила"! Вы же все это видели, да? Помните?

Конечно, я помнил все, что только что происходило в зале заседаний, временами нелепое и смешное. Хотя, если присмотреться, - довольно печальное…

Рисунок автора.