ИЗ НЕ ВОШЕДШЕГО В КНИГУ "НА ПОЛПУТИ К СИБИРСКИМ РУДАМ"

ПРАВДА
(вместо предисловия)

Когда долго сидишь в одиночке, начинаешь понимать, почему именно так описывают определённое состояние души: "выть хочется". Особенно если и одиночка эта - не "лефортовская" камера, слегка потёртая, но казённо-аккуратная. А камера построенного ещё при Екатерине корпуса калужского СИЗО. Низкие давящие своды. Многажды перекрашенные, но всё равно облезлые стены, на которых проглядывают чёрно-красные кирпичи. И слой смешанного с пылью никотина на округлом сводчатом потолке и стенах - такой толстый, что его можно соскабливать спичкой. Мрачная картина.

Но на какое-то время я абсолютно не видел этой мрачности, когда в "шестьдесят восьмую" мою камеру принесли телеграмму от Ларисы Богораз. Как живое прикосновение Истории. Понимаете, одно дело - знать, что это было. И совсем другое дело, когда вдруг история материализуется листочком бумаги, где - простите уж за высокие слова, но ведь и правда так - принадлежащая Истории Лариса Иосифовна обращается конкретно к тебе, призывая не падать духом. Наверное, это не то же самое, что для них - маузер Дзержинского. Но для меня очень не рядовым событием была та телеграмма.

Может, благодаря и ей тоже мой дух всё-таки в основном остался при мне. Даже когда приходилось сталкиваться с самой невероятной, нахрапистой ложью следствия, изо всех сил топившего правду в грязи и домыслах. Когда просто прямо написанные вещи объявлялись несуществующими. Когда утверждалось, что если написано "а" и написано "б", то сложить из них "аб" нельзя, невозможно. Когда чуть ли не вся мощь госбезопасности, от УВКР до Внешней разведки и от военных следователей до Департамента экономической безопасности, изо всех сил старалась нагромоздить "дело" и не заметить простую и ясную правду.

Они вообще как-то особенно отчаянно боролись именно с правдой. С правдой и со всем, что разрушало нагромождённую ими ложь. И они прекрасно осознавали, что лгут. Потому что не может нормальный, здоровый человек всерьёз утверждать, что книгой 1992 года издания невозможно было воспользоваться в 1998-м при работе над статьёй, ибо книга "была опубликована позже написания статьи".  И не способен здоровый человек, вдумчиво прочитав в журнале, что "в России налажено производство ХХХ", тут же честно подписать обвинение мне в том, что фраза "в России налажено производство ХХХ" не может быть получена из открытых источников. И приложить журнал в качестве доказательства.
Собственно, они и не скрывали, что суть происходящего им вполне ясна. Настоящая, а не объявленная по РТР суть. В очередной раз, показав руководителю следственной бригады, как из лежавшей на столе газеты получается якобы секретная фраза, записанная мне в обвинение, я спросил, тыча в обвинительное постановление:

- Саша, ну неужели же ты не понимаешь, что всё это - ерунда?

Саша ответил как-то сразу, ни на секунду не задумавшись:

- Конечно, понимаю. Но я понимаю ещё и то,  что ты сидишь уже год, и если я тебя сегодня выпущу, то завтра на твоё место должен сесть кто-то из нас. А мы сидеть не хотим. Поэтому сидеть будешь ты, а не мы.

По крайней мере - честно. Спасибо, Саша, за откровенность. Я её оценил.

И так во всём. Только из лично знакомых мне по моему делу следователей и оперативников по итогам дела четыре лейтенанта стали старшими лейтенантами, два старлея - капитанами, капитан - майором, два подполковника - полковниками, полковник - генералом, а мечтавший о власти генерал - заместителем губернатора области. Наверное, они считали, что это вполне оправдывает их борьбу против правды. Тем более, что теперь я сижу уже почти десять лет.

А потом за три дня до моего последнего, московского приговора пришло известие, что Лариса Богораз умерла. И я в камере "Лефортово" почему-то почувствовал, что мне как будто передали эстафету. Сам понимаю, что не по чину, что не по Сеньке шапка и кто я вообще такой. Даже не знаю, смогу ли выйти на площадь - или боязнь перед повторением для моих близких всего того, через что они уже прошли, остановит меня. Но непонятным образом воспитанное с детства чувство ответственности (чувство долга, что ли?) всё равно заставляло ощущать,  что эстафета всё-таки отдана, и её нужно нести дальше - как умеешь, хотя бы не сдаваясь и рассказывая правду. И делать это нужно сейчас, не раздумывая, подхватил ли (подхватит?) палочку кто-то другой. Потому что кто-то всё-таки должен нести дальше этот - не факел даже, так, маленький огонёк. Хорошо, если - вместе. Но даже если и один - всё равно должен. Ведь из того же детства помнится:

Если я светить не буду,
Если ты светить не будешь,
Если мы светить не будем -
Кто ж тогда рассеет тьму?

А рассеивать есть что. Потому что они продолжают лгать. Лгать в глаза, стесняясь и не очень. Рассказывая о том, что они ни при чём, а только основываются на выводах экспертов. И продолжая подбирать всё тех же - уже дежурных каких-то! - удобных и нужных экспертов. И всё больше и больше людей оказываются закатанными в асфальт, глубоко и не очень - но каток прошёл по всем. Акуличев, Кайбышев, Решетин - академики. Щуров, Мирзаянов, Фёдоров, Коробейничев, братья Олег и Игорь Минкины, Бабкин - профессора. Данилов, Хворостов, Сойфер, Визир, Иванов, Рожков, Ковальчук, Моисеев, Твердохлебов - научные сотрудники рангом побольше или поменьше. Никитин, Пасько… "Шпионские" дела раскручены в Мурманске, Москве, Петербурге, Приморье, Калуге, Новосибирске, Челябинске, Красноярске, Воронеже… И повсюду пахнет ложью. Ложью и погонами, жаждущими новых звёзд. Или новых денег - что, в сущности, почти то же самое. Порой выть хочется почти так же, как тогда, в почерневшей от времени и никотина одиночке. Чтобы хоть как-то не дать им окончательно взять верх, стараюсь вот пока в своём северном лагере хотя бы не промолчать о том, что было - и не сдаться. А они всё лезут и лезут со своей "державной" ложью.

Что же остаётся делать? Упрямо повторять и повторять правду. Пусть даже никто не слушает. Пусть даже никто не слышит. Всё равно повторять. Правду.

"Правда не побеждает. Правда - это то, что остаётся, когда всё остальное уже потеряно". Сегодня эти слова столь же актуальны, как актуальны они были тогда, в августе 68-го. Просто сегодня они выводят танки уже на наши улицы. Вернее, пока ещё в наши библиотеки. Но ведь библиотеки стоят на улицах!..

НЕ МОЛЧИТЕ!

Когда живёшь в тюрьме, невольно сравниваешь то, что видишь вокруг, с  прочитанным у Шаламова и Солженицына. Вывод один: тюрьма стала другой. Не то чтобы более человечной - человечной тюрьма не будет никогда. Побольше пригодной к жизни - вот какой. Это правда. Что бы там ни говорили. Давайте сохраним хотя бы в себе честность, не станем уподобляться изолгавшимся нашим врагам - и "по гамбургскому счёту" честно скажем сами себе: тюрьма стала немного другой.

Но есть две вещи, которые никогда не исчезнут в тюрьме. Две вещи, которые при самых комфортных общежитиях "отрядов" и при самой неплохой кормёжке постоянно живут и любовно культивируются тюрьмой. Эти две вещи - чувства униженности и отчаянного бессилия. Или бессильного отчаяния - это не важно. Как бы то ни было, а всё равно вся система тюрьмы "заточена" на то, чтобы зарождать, крепить и не давать угаснуть в человеке двум этим чувствам. Наверное, в них и есть самая главная суть "лишения свободы". Ведь даже и лагерные репрессии, которые, конечно, тоже бывают, главной своей целью ставят именно это: унизить и вселить  отчаяние.

Бороться с этим человек - может. На воле "свобода - это осознанная необходимость". В тюрьме философскую формулу меняешь на "свобода - это осознанная неизбежность" - и в условиях лишения свободы становишься хотя бы чуть-чуть (и иногда о-очень прилично!) свободнее. Формула проста. Гораздо сложнее её выполнение. Весь секрет - в силах.
Сил в тюрьме черпать неоткуда. Черпать их можно столько со свободы. Из своих продолжающих жить там, за забором, воспоминаний. Из самого себя - тогдашнего, свободного. И ещё - из поддержки тех, кто на свободе. Родных. Близких. Знакомых и незнакомых. Знать, что тебя не забыли, что о тебе помнят и не дают забыть другим - мощный источник сил для запертого в "зазаборье".

Это вообще один из секретов тюремной жизни: человек, у которого есть поддержка с воли, как бы не полностью принадлежит "зазаборью". Отношение к нему со стороны тюремщиков становится другим: на человеческом уровне - заинтересованнее, даже уважительнее, на уровне системы - я бы сказал, осторожнее. Человека, о котором говорят на воле, тюремщики не станут слишком изощрённо "прессовать": да, репрессии возможны, особенно если специально прикажут, но даже и они будут как бы спустя рукава. Конечно, всегда в силе рассказанное ещё царским надзирателем правило: "А мне что заключённый: прикажут - буду булочки подавать, а прикажут - удавлю собственными руками". Но это когда человек ничем не выделяется из безликой серой массы.

Если же надзиратель слышит, и нередко, по ТВ или читает в газетах об одном из своих поднадзорных - в достаточно скучном сером его собственном мирке появляется вдруг яркий цветной кусочек свободного мира. Это ведь не зря сказано, что зэки и надзиратели - вместе сидят в тюрьме. (Почитайте это у Довлатова - он очень верно рассказал - это важно понять!) И тогда надзирателю интереснее уже поговорить, он же человек - и лишь потом функция. Так фигуральный кнут откладывается в сторону - или уж, что скорее, если и свистит, то как-то ленивее, необязательно-формально - с тем, чтобы после прийти в камеру ШИЗО или БУРа и всё-таки поговорить. Поговорить - и тем "выхватить" свою каплю интереса. Интереса и свободы - потому что сидеть в тюрьме плохо, даже если при этом носишь погоны. А знаете, сколько сил придаёт, когда вдруг останавливает тюремщик - да и говорит, почему-то почти всегда пряча какую-то неловкость за напускной развязностью:

- А я про тебя вчера в газете читал!

- Да? Ну и что пишут?

- Да так - что вроде сидишь ни за что и всё такое…

И ещё они опасаются. Банально боятся чего-то на генетическом уже уровне. Страх, столько лет культивируемый ГУЛАГом, неизбежно поселился и в души обслуживающих его людей - так что они тоже боятся тех, кто не находится в их полной власти. Поддерживающих осуждённого свободных людей, которые могут узнать о творимых безобразиях. Могут пожаловаться "наверх" - и кто его знает, вдруг да и найти при этом поддержку. (Выпустили же вот необъяснимо Сутягина из СУСа по постановлению прокурора - после вмешательства правозащитников!) И "вольных" этих людей при том нельзя запугать, засадить в ШИЗО, как-то иначе "запрессовать", "создать им душняк", не выпустить из колонии жалобу… Ну, пускай не боятся, а всего лишь не любят возможности неожиданно для себя вдруг взять да и оказаться на свету. Но даже и этой "нелюбви" достаточно для того, чтобы неправы оказались те, что говорят: "Ну зачем вы всё время стараетесь напомнить? Ему же хуже делаете!" Не правы.

А прав Валентин Саввич Пикуль. В своей "Каторге" он сказал замечательное: "Сплетни? Не будем бояться сплетен. Гораздо опаснее свирепое молчание, которое иногда окружает человека, и в этом молчании чаще всего вершатся самые подлейшие дела…"

Так что сказать я хочу, пожалуй, только одно. Пожалуйста, не молчите! Не опасайтесь возможных репрессий для осуждённого - они будут совсем не такими страшными, как были бы в окружающем его свирепом молчании. А скорее, что их и вовсе не будет. Своими словами, своим неравнодушием вы и на расстоянии защитите человека. И главное, придадите ему силы - очень нужные в "зазаборье", чтобы выстоять. Когда есть силы, уже можно "осознать неизбежность" - и тем возвратить отнятую свободу. А без свободы очень трудно жить, особенно в тюрьме. Поэтому ради всех тех, кто заперт сегодня в лагерях (нас много уже сегодня, увы) - пожалуйста, будьте вместе с ними - и не молчите. Не молчите!

сентябрь 2009 г.