ЛЕГЕНДА О "КОЛОМБИНЕ"

Прикосновение к легенде
                       
Мальчишкой я жил в далёком азиатском городе, на самой его окраине, где исчезали узость и корявость старых и говорливых городских кварталов, а за  молчаливыми глиняными  заборами  начиналась бесконечная  желтая, сухая  степь.
 
В нашем дворе поселился хромой иностранец. Ему дали пустовавшую комнату в одноэтажном глиняном  флигельке в глубине двора, и тёмные окна, пахнувшие до этого безжизненным и пыльным запустением,  засветились человеческим жильём.

Вечерами иностранец, вытянув негнувшуюся левую ногу, усаживался на скамью перед входом в свой дом  и молчаливо разглядывал всё, что происходило во дворе. Иногда его лицо принимало при этом недовольное выражение, иногда - непонимание чего-то. Бывало, что он беседовал с проходящими через двор  людьми, или жителями окружающих домиков. Конечно, посредством жестикуляции, этого международного языка, да ещё и эмоциональных, выразительных междометий и восклицаний....

Однажды, усевшись попрочнее, он вытащил из холщевой сумки связку каких-то  деревяшек и начал что-то неспешно вырезать из молочно-белого бруска, щелкая  при этом  по дереву замысловатым блестящим ножом. Дворовые мальчишки и  девочки  столпились вокруг иностранца и чудесному их удивлению не было границ - из деревяшки  выглянула  потешная  физиономия веселого озорного мальчишки !          

- Буратино! - сказал я погромче,и ткнул пальцем в деревяшку.

- Пиноккио! - ответил иностранец и улыбнулся нам всем, а смуглое, морщинистое лицо  его разгладилось, и на нём заблестели  ярко-белые зубы.

...Забавный деревянный человечек с длинным носом и весёлым озорным лицом и сегодня стоит у меня на столе и, как бы из далёкого далека, поглядывает на меня с насмешливой,понятливой и совсем не повзрослевшей улыбкой. Он изрядно пожелтел, и, кажется, ещё и сейчас хранит теплоту рук одинокого хромого итальянца,который неведомыми путями,известными лишь доверенным лицам из антифашистского подполья, оказался в нашем городе, в самой сердцевине Средней Азии. Я и сейчас не знаю его  настоящего имени  и, наверное, уже никогда не узнаю. Мы, во дворе, называли его Марио Гвидовичем, а на  конвертах, которые заносила ему изредка тётя Дуся, почтальон, мы подсмотрели чудную фамилию, необычно звучавшую в нашем крае.

...Весной 1945-го Марио Гвидович уезжал навсегда, домой, на Родину, которую он оставил осенью 1936-го,чтобы сражаться с мятежниками за республику в  Испании.
Прощаясь с ним, я уже знал, что Марио  Гвидович - литератор и художник.Что он воевал в Интербригаде под Мадридом, а после поражения   Республики жил в Подмосковье.Что он участвовал в первых боях с фашистами на нашей земле.Что он  был тяжко ранен и его выходили в партизанском отряде на Брянщине, а оттуда доставили на Большую  Землю. Тогда, прощаясь с ним, я всё это уже знал, потому, что очень сдружился с Марио Гвидовичем Mартинелли - итальянцем, антифашистом, литератором и художником. Может быть эта, почти пятилетняя дружба с итальянским художником и литератором, и повлияла впоследствии на мой выбор жизненного пути. ..

Марио Гвидович знал множество народных сказок, легенд и историй, не всегда, увы, нам понятных. И  уже позднее, вспоминая и обдумывая наши с ним беседы на полурусском, полуитальянском, который я с  интересом постигал с его помощью, я понял, что он был не просто хорошо образованным художником и  литератором. Он был известным, и не только у себя  на родине, а среди мировых специалистов,историком искусства,доктором,учёным  с прочным и устоявшимся авторитетом.Он написал несколько больших книг,и пообещал,что по приезде к себе домой  пришлёт мне свои итальянские  книги с прелестными литографиями. Если,конечно,что-то там, дома,сохранилось...            

Иногда, когда мы, дворовые, собирались вечерами вокруг Марио Гвидовича, он декламировал мальчикам и девочкам - учащимся разных классов близлежащей 10-ой школы, что-то звонкое и искристое на своём непонятном языке. А затем, улыбаясь, всё же как-то (позднее уже даже и с моей помощью) пояснял, что это - стихотворные произведения больших итальянских поэтов минувших лет и веков...

Бывало, что на наши  дворовые  посиделки приходил однорукий школьный учитель, живший по соседству.  Они оба  и без  нас о чем-то  нередко  беседовали,и мы видели и понимали, что Марио Гвидович и Осип  Аронович, школьный химик и физик, были даже дружны, хоть и объяснялись трудно, прибегая,  как и мы, школьники, к жестикуляции и какому-то русско-итальянско-немецкому наречию... Правда, в  один из вечеров, я, услышав неожиданно, как здорово Марио Гвидович говорил по-русски, очень удивился. А позже, уже незадолго до отъезда, он мне рассказывал, что по-русски говорил с удовольствием.

А и действительно, я видел, что он говорит по-русски с тем приятным и доброжелательным акцентом, который всегда отличал наших искренних друзей. Но когда мы с ним подружились, он и вида не  подал, что умеет говорить по-русски достаточно хорошо. Прощаясь, он, смеясь, сказал, что видел мой интерес к изучению иностранных языков. И не только мой. А, рассказывая нам, школьникам, итальянскую  поэзию на итальянском же языке, Марио Гвидович, видимо, просто хотел донести до русскоязычных ребят мелодику и ритмику  незнакомой нам поэзии и её языка. Впрочем, не могу строить вероятностных догадок и предположений о событиях давно минувших дней. Скажу только, что Лена Дембровская, тогда задумчивая молчальница-пятиклассница, стала впоследствии переводчицей с итальянского, а в  последние годы жизни, несправедливо и жестоко отнятые у неё недоброй судьбой, работала преподавательницей итальянского на отделении вокала в Киевской консерватории. А Толик Лузгин работал в советских представительствах в Италии и Югославии, и потихоньку занялся и литературой, а затем  и литературоведением. Конечно, по итальянскому направлению. Ну, а я навсегда связал свою трудовую судьбу с историей искусств...

Не всё из рассказанного Марио Гвидовичем на посиделках во дворе, или в его комнатке, когда слезилась непогода, помнится, естественно, и доныне. Но одна из легенд, услышанная от него летним вечером, когда немилосердное солнце, как бы нас пожалев, закатилось за горы, а пыльные тополя и чинары стряхивали с листвы дневной зной, запомнилась надолго. Навсегда.. Через много лет, переписываясь с престарелым Осипом   Ароновичем, я узнал,что и он помнил эту легенду до мельчайших подробностей. Вот она,эта легенда, л е г е н д а   о   К о л о м б и н е, названная первым ее рассказчиком   н о в е л л о й,
рассказанной  безвестным  странником,который  посетил отдаленные  земли  и  народы,и был  наслышан  разных   занятных  и  поучительных  историй,одну из  которых  он вам и  рассказывает       .
                                                                                                                                                                
Новелла, рассказанная безвестным странником

Род синьора Франческо весьма уважаем был в городе, поскольку всем была известна его глубокая  старина. И говоря о синьоре Франческо ди Бартоломео да Дзаноби дель Джокондо, не забывали обычно отметить добрым словом и его достославных предков, о которых и поныне известно многое, заслуживающее похвалы и благодарных воспоминаний. Ведь ещё и сейчас в приходе Святого Антония бережно сохраняются старинные церковные книги, в которых имеются поблекшие от времени записи о некоторых отдалённых предках синьора Франческо, что вместе со всем славным рыцарским воинством отважно сражались  за Святую Землю, отвоёвывая от неверных Гроб Господень.

А  когда  в беседах  на  местах  посиделок  у  реки  упоминали  по  каким - либо  поводам  синьора  Франческо,то  не  скрывали  при этом  и  сочувственных  воздыханий.. Объяснялось это тем, что синьора Франческо уже дважды покидали супруги. Так, первая его супруга, донна Фелиция из рода Паччолли, всего лишь по прошествии одного года супружества,не уберегшись однажды  от весьма холодного ливня, простыла, и  вскоре скончалась от грудного огня.А синьор Франческо, погрустив  в   течение  пятнадцати месяцев,снова воспылал любовью и намерением возыметь  наследника  и   достойного   преемника,и вскорости обручился с Джиованной Марией дель Фарнезе,прелестной и рано овдовевшей флорентинкой.                       .                                                                                                                                                                               А затем и сыграли свадьбу. Но, повидимому, Божественное Провидение весьма  серьёзно  карало синьора Франческо за какие-то прегрешения, поскольку всего лишь на втором году своего повторного замужества донна Джиованна-Мария дель  Фарнезе неожиданно ушла к небесным вратам. И обе супруги не успели подарить синьору Франческо ни дочери, ни сына. И потому казалось, что синьор Франческо и в самом деле  прогневил чем-то  силы небесные, либо навлёк на душу свою грозное проклятие какого-то недоброго человека. Поэтому ни одно уважаемое в городе семейство не могло согласиться отдать  ему в жёны  какую-либо из своих дочерей, хотя в делах своих синьор Франческо  был оборотист и  славился умением разрешать самые запутанные вопросы, обыкновенно и нередко возникающие в денежных действах, когда участниками их становятся разные люди, меж ко-
ими  бывают   недобросовестные                                                                                                                

И вот однажды, во время торжественной мессы по случаю светлого праздника Благовещенья - а следует вам знать, что синьор Франческо был добрым католиком и ревностным прихожанином, и, имея  успехи и постоянное хорошее устройство своих дел, не забывал уделять и святой церкви нашей от  своих приобретений, чем не единожды заслуживал громкое восхваление в проповедях, как достойный  образец для повторения иными прихожанами - так вот, я и продолжаю - во время этой мессы он столкнулся взглядом с золотисто-карим взором незнакомой рыжеволосой девицы. Под обращённым на него  внимательным и даже чуть вызывающим взглядом ея скрывалось нечто, заставившее сердце синьора  Франческо забиться быстрее. И он подумал тогда, что следует непременно и поскорее узнать, что это  за милая девица и чьего она дома. И должно вам знать, что синьор Франческо проявил в этих намерениях значительную смелость и настойчивость, и вот, всего лишь через полгода, он, имея тридцать пять  лет от роду, обручился с шестнадцатилетней Лизой ди Нольдо Герардини. А уже через год после свершения свадебного обряда, донна Лиза подарила синьору Франческо дочь,названную  ими  Бернардиной.

К тому времени, которое приближается к описываемому нами, синьор Франческо дель Джокондо, будучи  умелым банкиром, что имеет доверие многих богатых домов во всей Италии, да и весьма далеко за её  пределами, стал уже одним из старейшин города.

Тогда же донна Лиза подарила ему и вторую дочь. И вот, как бы не внимая тому, что некоторые злоязычные городские сплетники, а паче- сплетницы, распускали слухи о том, что семья синьора Франческо  роковым образом проклята, донна Лиза расцвела неземной красотой. Лицо её нежным овалом своим и  чуть заостренным подбородком свидетельствовало о небесной гармонии и божественных пропорциях. Ресницы  ее,хотя  и   не густые и пышные, как это бывает большей частью у женщин с глазами синего  цвета, прикрывали золотистый взгляд, обращавшийся к собеседнику с постоянным и неослабным любопытством, а, зачастую  и с весёлой лукавостью. И ещё я могу сказать, что темнокарие глаза её внимательностью своею и любознательностью свидетельствовали о том, что донна Лиза награждена Создателем не только красотою телесной, но также и достаточным разумом - сим  величайшим даром Господним.

И хотя синьор Франческо ни разу про то ни с кем не обмолвился, но нам достоверно известно, что донна Лиза бывала не последним советчиком в его денежных делах, и иной раз просиживала с ним целые  ночи, помогая, как бы с помощью доставшейся ей в наследство нити Ариадны, распутывать хитроумные  сплетения в счётных книгах, коим не было числа. Но молва приписывала донне Лизе не только умение  разрешать многочисленные и весьма сложные дела банкирского дома дель Джокондо, когда они случались. Рассказывали  сведущие  люди,оглянувшись  предварительно вокруг -  не  подслушивают ли  соглядатаи,
специально для сих дел состоящие на негласной службе  у  Синьории,- что некоторые решения Синьории, и даже самого гонфалоньера синьора Содерини, в точности совпадали с теми намерениями, которые задумывал и затем настойчиво испрашивал согласия Синьории на их выполнение синьор Франческо. После долгих бесед с донной Лизой и обдумывания её советов.

...Итак, нам доподлинно известно, что женитьба синьора Франческо дель Джокондо на Лизе ди Нольдо  Герардини сложилась весьма удачной жизнью, несмотря на недобрые предсказания без меры благочестивых городских  сплетников  и  злоязычников .

Синьор Франческо очень любил свою супругу, чуть укрупнившуюся после рождения дочерей, и она отвечала ему любовью не меньшей, но также верностью и добропорядочностью, отличающими флорентинок.

В двадцать с небольшим лет донна Лиза приобрела тугую полноту и горделивую осанку мудрой матери семейства. Выходя из дому, она ступала медленно и степенно, дабы невозмутимостью своею и благопристойностью закрепить уважение и любовь горожан, знавших синьора Франческо, как весьма надёжного исполнителя своих дел. И зачастую  приезжие миланские банкиры или важные господа из северных империй, а также различные служители Христовы, которые в те годы отличались особой чувствительностью   к женской красоте, уступая  донне  Лизе дорогу, удивлённо морщили лбы при взгляде на её лицо.И ярким  восхищением  загорались при этом их глаза,не привыкшие удивляться чему-либо в   многотрудной, заполненной греховодницами, земной жизни. Глядя на донну Лизу, оставалось только соглашаться с  разными стихотворцами и лютнистами, коих предостаточно развелось в ту пору, и имевших обыкновение  славить прекрасных флорентинок, называя их при этом достойными преемницами высокой телесной красоты и гармоничного совершенства разума древнеримских патрицианок...

Синьор Франческо построил для своей семьи двухэтажный дом из серого с голубизной тосканского  камня. Внутренние покои и тенистый сад он украсил изваяниями из каррарского мрамора и литой бронзы, в которых мастера, меж коими были весьма умелые и достойные, стремились трудом своим при изготовлении вызвать к жизни тонкое ощущение эллинской красоты, столь милое сердцу и разуму давно   ушедших предков. Поступая так,  синьор Джокондо считал, что не следует ему похваляться только лишь знатностью своею и накопленными богатствами, но также и новый дом его не должен отличаться ни  красотою, ни убранством своим от домов известных и столь же благородных граждан. Но для того, чтобы понять течение нашего дальнейшего повествования, должно вам знать, что синьор Франческо потерял покой после недавнего посещения дома синьора Фьезолле, также бывшего тогда одним из старейшин города.

В большом зале, где синьор Фьезолле имел обыкновение вести серьёзные беседы, на стене,  под зелёными солнечными лучами, которые настойчиво пробивались через густую листву сада, светился и как бы дышал живой жизнью портрет юной Катарины, темноглазой дочери синьора Фьезолле, прелесть и красота которой в соединении с утончённой благовоспитанностью снискали ей славу прекраснейшей   флорентинки  И синьор Франческо, поглядывая во время неторопливой беседы с синьором Фьезолле на   портрет его дочери, удивлявший приходящих не только красою лица, но и совершенством изображения,  возымел при этом желание украсить свои покои портретом донны Лизы в расцвете молодости ея,  которую не отяготило ещё бремя неостановимой поступи лет... И ещё более разжёг в нём это желание синьор Якопо, посетивший, как это бывало нередко, дом синьора Франческо, и, завершив доверительные беседы о важных делах, слегка намекнул ему, что ныне уважаемые горожане украшают свои дома   картинами и портретами, которые рисуют для них умелые рисовальщики.

И даже некоторые, весьма сильные богатством, и вследствие этого - и властью, горожане, и не только флорентинские, стараются приобрести от самых успешливых рисовальщиков наиболее полюбившиеся им картины и портреты, дабы  в замках своих и поместьях устраивать представления этих творений для близко приятельствующих  синьоров. И синьор Якопо дополнил этот небольшой рассказ тем, что поведал синьору Франческо   ещё об одной картине, висящей на стене в спальных покоях, против окон. Это - портрет его супруги,писаный искусным рисовальщиком наилучшими красками, на которые никакого воздействия не оказывает  бег лет. И своим рассказом, сделанным в достойной манере, синьор Якопо укрепил и до того значительное стремление синьора Франческо, который тут же  в мыслях и заключил, что не пожалеет никакого   количества золотых самому лучшему рисовальщику для изготовления портрета донны Лизы.               

- В таком случае - заметил синьор Якопо - мне следует известить  вас, синьор Франческо, что в город возвратился из Милана известный   рисовальщик, прославленный всей Италией, и я, будучи знакомым с ним    некоторое время тому, мог бы испросить его согласия рисовать, по   вашему, синьор Джокондо, заказу, прекрасную донну Лизу.
 
Далее синьор Якопо рассказал, что совсем недавно имел приятную возможность увидеть фреску этого  рисовальщика, сделанную им в трапезной монастыря Санта-Мария делла Грацие, что в Милане, и весьма  похвально о ней отозвался, хотя тут же и добавил, что святая братия на восхваления была крайне скупа, принимая, повидимому, во внимание то, что и сам Святой отец, хотя и в сдержанных выражениях,  но выразил неудовольствие тем, что благословенные лица апостолов на этой фреске, изображающей последнюю вечерю Спасителя, отнюдь не имеют выражения благости и умиротворенности, а, скорее, выражают суетность и земные страсти простолюдинов, поскольку рисованы они этим рисовальщиком в лицах   и телах их, якобы, с простых ломбардских пастухов, виноградарей и подёнщиков. И, скорее всего, этого  рисовальщика не будут более приглашать для изображения событий, имеющих касательство к жизни и  странствиям Сына Божьего. Пусть уж лучше занимается своими картинами и устройствами, в которых   он, как говорят сведущие люди, достиг с Божьей помощью высоких ступеней знания и умения.

В четверг вечером, когда синьор Франческо бывал свободен от дел, он направился к дому, где пребывал в то время рисовальщик, мессер Леонардо, дивясь по пути, и укоряя самого себя, поскольку из-за постоянного углубления в свои дела не был наслышан об известном рисовальщике... Однако, тем вечером мессер Леонардо отсутствовал, и пришедшего встретил ученик его, молодой человек невысокого   роста, с узким лицом, показывавшим внимательному человеку без слов его высокое упрямство.

Но при   этом же его лазоревые глаза смотрели на синьора Франческо с выжидательностью и внимательностью, достаточно учтивой. Он уважительно поклонился синьору дель Джокондо, и, не разгибая шеи, как того требовали приличия, улыбнулся приветливо, но сдержанно, давая этим понять, что и ему не чуждо благородное обхождение, хотя пальцы рук его и покрыты красками, глубоко вошедшими в кожу. И он посоветовал синьору Джокондо посетить мессера Леонардо не ранее вечера через четыре дня. Но в назначен  -  ное время, познакомившись любезными словами с синьором Джокондо, мессер Леонардо в почтительных выражениях сказал синьору Франческо, что изобразить на портрете донну Лизу сейчас он не имеет  возможности, поскольку выполняет важный заказ Синьории по изготовлению нового водяного устройства, какого до этого ещё нигде и никогда не было, однако, дал понять, что не отказывает. И помолчав  немного, добавил, что совсем недавно был наслышан о значительной красоте и несравненности донны  Лизы. И ещё он сказал, что рисование такого портрета имеет превеликое значение, имея в виду оставление подобной красоты флорентинской синьоры для тех, которые придут в последующие дни и  годы.

И вот поэтому, обдумав просьбу синьора Джокондо, он выражает согласие рисовать донну Лизу  сразу же после окончания работы по заказанной ему водяной машине. Синьор Франческо был достаточно опечален таким исходом своей просьбы, но решил согласиться. Потому, что неожиданно для себя почувствовал в речи мессера Леонардо что-то необычное. Он говорил  звонким и не очень громким голосом, но каждое слово его звучало прочно, весомо, и как бы что-то нечеловеческое, неземное, светило  в его бездонных глазах, что смотрели из-под лохматых бровей цепко, пристально, напряжённо.И синьор Франческо долго ещё не мог погасить в себе чувства цепкости этого взгляда,глядящего на него отовсюду,куда бы он ни взглянул.

В среду, возвращаясь вместе с донной  Лизой из церкви  после вечерни домой, синьор Франческо  на узкой улице встретил лицом к лицу мессера Леонардо, который медленно ступал, поддерживаемый  под руку мальчишкой, видимо, одним из учеников своих. Они остановились, дабы обменяться приветственными словами, и,  как и подобает добрым католикам, церемонно и учтиво раскланялись. И тут мессер Леонардо взглянул в лицо донне Лизе, отчего она, под его цепким взглядом стала пунцовой, и скромно,   как и подобает верной жене знатного флорентинца, наклонила голову. И неожиданно мессер Леонардо  произнёс своим резко звенящим голосом, как бы вырубая чеканящим устройством  каждое слово:  

- Я могу приступить, синьор Джокондо, к рисованию    портрета вашей супруги...                        При этом он снова взглянул на донну Лизу, что стояла, опустив глаза, как и ранее, чуть поодаль.А взор мессера Леонардо был,казалось,пронизываем холодными молниями.
 
Мессер Леонардо долго не притрагивался к доске, заботливо подготовленной и аккуратно установленной  учеником на подставке, и всё рисовал угольками первоначальные наброски на деревянных пластинках. Пластины были заранее отшлифованы учеником в песочном устройстве, давно придуманном и изготовленном самим же мессером Леонардо. Но только при четвёртом приходе донны Лизы маэстро стал  быстро водить по доске чуть притупленной угольной палочкой. До этого ученик бережно разложил деревянные пластинки на наклонных подставках так, чтобы только лишь повернув голову, мессер Леонардо мог увидеть любую из них. А последнюю пластину, на которой облик донны Лизы был рисован особенно точно, ученик установил на новой подставке, намеренно для такого действия предназначенной. Эту  новую подставку ученик ещё и укрепил от случайного неосторожного передвижения так, что она первой должна была оказаться под взором маэстро. Неспроста, видимо, держал его мессер Леонардо в  своих учениках. Когда наступило время наносить краски, мессер Леонардо был уже достаточно хорошо знаком с донной Лизой, и вёл с ней иногда различные беседы, хотя и постоянно пребывала при этих посещениях старая Джиневра, помнившая ещё те времена, когда Лиза под её придирчивым взглядом делала свои первые шаги по нашей грешной земле.

Вначале донна Лиза испытывала большое волнение, разглядывая всякие механические устройства, непонятные ей вещи и предметы, чаши с красками, поскольку за недолгое время, что мессер Леонардо стал рисовать её портрет,  она беседовала со многими дружественными ей дамами, у которых супруги проводили разные с синьором Джокондо дела, и были просто приятели или добрые знакомые.

И вот  ей довелось наслышаться, что  мессер Леонардо - ещё и великий философ, очень занятно и понятливо рассказывающий о всяких неведомых другим вещах. Кроме того, он ещё и мастер на всякие выдумки, что с пользой применяются в разных делах и намерениях. И сверх того, он ещё и великий рисовальщик, каких до него нигде и никогда не бывало. Потому и было ей занятно разглядывать всё вокруг. Но затем ей это всё стало неинтересным и даже скучным оттого, что надобно было долгое время сидеть под пристальным взглядом маэстро, как если бы глаза его её изучали. А потом вдруг эти светящиеся холодные глаза настолько завладели её вниманием, что взгляд их стал чудиться ей повсюду, куда бы она ни посмотрела...

Когда мессер Леонардо принялся наносить краски, ей начало казаться, что она как бы понемногу приподымается над землёй, как зачарованная, и  вокруг неё  множество глаз, и в каждой паре их - синих,  чёрных, карих, зелёно-голубых, серо-каменных, широко раскрытых, как у этого ученика мессера Леонардо,  или прищуренных, как у самого маэстро,- во всех обращённых на неё глазах ярко горят огоньки удивлённого восхищения, будто увидели они что-то вечное, неземное, превосходящее творение рук человеческих.

- Я обязался выполнить работу, о чём настоятельно просил меня синьор Джокондо,
и потому, прошу вас, донна Лиза, - говорил мессер Леонардо просительно, потому   что замечал в такие минуты необычность её взволнованного поведения, что выражалось всем её существом.

И донна Лиза, синьора Джокондо, как бы возвращаясь из живого сна, вздрагивала, и снова лицо её приобретало выражение скучного подчинения прихоти синьора Джокондо, возмечтавшего украсить её портретом их спальные покои. Или большой кабинет для приёмов.

Маэстро умолкал, и донна Лиза, чувствуя провину в том, что, задумавшись, опускала плечи, и разрешала  мыслям своим улетать в неизвестные края безответных вопросов, снова продолжала глядеть прямо в лицо  рисовальщику...     

- Я намерен выполнить ваш портрет, донна Лиза, с такими жестами, чтобы они достаточно показали, что происходит в вашей душе, иначе искусство моё не будет достойно похвалы, - говорил мессер Леонардо. И донна Лиза внимала таким словам с удовольствием, поскольку знала, что красива, и верила в то, что душа её так же  красива, сколь благочестива и смиренна, однако, лишь до тех пор, пока не задаёт она себе трудных  вопросов, на которые не имеется ответов ни у синьора Франческо, поглощённого делами нового сукноваляльного цеха,  который он совсем недавно откупил от прежних должников, ни у фра Джованни,  старого и доверенного исповедника семейства Герардини. А сегодня, разглядывая портрет, на который   мессер Леонардо наносил краски, донна Лиза впервые выразила ему своё неудовольствие:               

- Но, мессер Леонардо, я не вижу тут светлых солнечных цветов, которые могли бы остановить на себе взгляд того, кто будет смотреть на  меня, на мой портрет...            

И,немного подумав, добавила:

- Мне не нравится, хотя и смотрел синьор Джокондо первые рисунки.. вон те... на                                                                      подставках и тот, что на стене висит... и   выразил вам своё удовлетворение..  .   

При этих её словах мальчишка, безмолвно до того растиравший в каменной ступе краски,  взглянул на донну Лизу, и во взоре его вспыхнуло такое негодование, и смуглое лицо совсем потемнело от гнева так неприкрыто, что донна Лиза остановилась, не успев высказать всего, что она подумала...
Сам же маэстро, не нарушая постоянного спокойствия, полученного в результате благовоспитанности, и приобретенного ещё от родителей умения выслушивать толкования  других  людей о прошедших событиях быстро  текущей жизни, тоже, казалось, проявил неудовольствие. Ну, что ж? Донне Лизе не нравится, что на картине вокруг неё совсем не видно яркого солнечного света, и сама она как бы окружена пещерным мраком... 

- Разве только яркому свету поклоняться учит нас природа, донна Лиза? - разрывая напряжённое молчание, обратился к ней мессер Леонардо. Он одолел  своё  неудовольствие, но в сердце  и душу его закралась печаль - откуда было знать этой красивой и богатой даме высокие тайны многоцветной гармонии окружающего нас мира? И не мог он сказать словами донне Лизе, что никогда прежде не было ему так трудно остановить в рисованом мгновении женское лицо.

А причину этого он увидел в постоянном беспокойстве и движении внутренних сил, изменяющих, как выражение её глаз, так и  всё её естество. Ведь рисуя донну Лизу, он пытался наносить краски, как в утренние часы, так и в мгновения вечернего заката. Но получалось, что лицо донны Лизы достаточно светло и без солнечного освещения и утром, и вечером. И при этом рассказывают, ссылаясь на некоего ученика мессера Леонардо,  что он приходил при этом в состояние значительного удивления и восхищения настолько, что переставал чувствовать хворь в правой руке. А я не премину вам напомнить, что вот уже более года мессер Леонардо испытывал в некоторые дни, когда солнце укрывалось за тучами, приступы телесной слабости, и лицо его белело из-за отлива крови. И после этого правая рука, которая всегда бывала ему значительным подспорьем в работе, не могла удержать ни кистей, ни чаши.

Он пытался наносить краски после захода солнца, но донна Лиза всегда была беспокойна в эти   часы. И получалось так, что лицо её, как бы наподобие некоего неугомонного ручья, в каждый миг изменяло своё настроение, и вследствие этого, - и выражение.

И уже легли тёмносандаловые волосы, уже и гладкий лоб её был воспроизведен в точности, смутившей и поразившей всех учеников маэстро, но треугольный контур нижней части лица он часто стирал и смывал без всякой видимой другим причины, и начинал рисовать повторно... Ему жадно хотелось  изобразить её с глазами той голубизны, которая просматривалась в прозрачных камнях, привозимых  отчаянными путешественниками и купцами из далёких краёв, которые греки называли Русией. Однако, её  портрет в этом случае стал бы совсем уж чуждым обманом другим его картинам. А Франческо, его лучший ученик, узнав как-то об этом желании мессера Леонардо, даже поспешил растереть в бронзовой  ступе несколько таких камешков, размером, не превышающим мушиной головки каждый. Но мессер Леонардо лишь недовольно покачал головой.

Мессер Леонардо внимательно и придирчиво разглядывал незаконченный портрет, а затем снова приступил, уже намереваясь делать это безотрывно, к нанесению красок. И Франческо, закусив от удивления нижнюю губу, как это бывало в первые годы его обучения у маэстро, сидел, поджав ноги, в правом  углу, и восхищённо смотрел, как понемногу начинали оживать ещё не законченные золотистые глаза,  золотистые тёмнокарие  глаза  донны  Лизы, и  вокруг  её  лица  уже  должны  были  вскоре зазеленеть  листья,означавшие, как понимал Франческо, вечную Весну.

Маэстро бросил кисти и сел на кожаный стул, заботливо подставленный Франческо. А следует вам  знать для продолжения нашего повествования, что ученик этот, Франческо, сын давнего друга мессера  Леонардо, синьора Джироламо из Мельци, был угадан мессером Леонардо ещё в детстве будущим вдохновенным рисовальщиком , и ко времени событий нашего рассказа находился в обучении у маэстро уже более двух лет, и он, увидев, что передаёт своё умение достойному ученику, уже поручал Франческо не  только растирание и смешивание красок, которое само уже есть большое искусство, но также  и нанесение их на картины и портреты в разных местах, которые указывал ему маэстро. Таким образом, выполняя поручение маэстро, Франческо нанёс на портрет линии, и затем наложил краски грота, виднеющегося так, что получалось, как будто бы донна Лиза  из этого грота только что появилась. И ещё Франческо по рисункам, сделанным маэстро ранее, навёл линии и нанёс краски на зеленые листья, что донну Лизу окружают. Не помню, рассказал ли я вам, что в самом начале, когда маэстро изъявил согласие   рисовать донну Лизу, она действительно показалась ему явлением самой Весны.

И уже белеющие в руке донны Лизы цветы были полностью нарисованы. Но донна Лиза никак не могла повторить того выражения лица, которое запомнилось мессеру Леонардо с памятной встречи на улице, когда он, без повторной просьбы синьора Джокондо изъявил желание рисовать её портрет. Это тогда он увидел в ней не только нежную флорентинку, но и показалась она ему земным явлением самой   Флоры, властительницы всех цветов, произрастающих на земле. Явлением Весны.

- Что вас сейчас тревожит, мона Лиза? -  спросил её маэстро - и в глухом его голосе уже слышно было нескрываемое раздражение рисовальщика. Но донне Лизе послышались и другие  тоны, просительные, как если бы сам маэстро испрашивал её согласия и участливой помощи в рисовании   этого  портрета. Ведь неспроста он обратился к ней так, будто к давней приятельнице, или одного с ней рода.

И вдруг мона Лиза, как и в тот раз, когда мессер Леонардо стал впервые её рисовать, почувствовала, что глаза его настолько завладели её вниманием, что взгляд их стал чудиться ей  повсюду, куда бы она ни посмотрела. И ей казалось, что она как бы приподымается над землёй, как зачарованная, и вокруг неё  множество глаз, и все они глядят на неё, выражая удивлённое восхищение,  как будто увидели они что-то вечное, неземное, превосходящее творение рук человеческих.
  А Франческо сидел в отдалении молча, и только беспокойные руки его подвижностью пальцев выдавали  волнение, которое полнило его, когда он переводил глаза с лица донны Лизы на портрет.

В следующие дни маэстро рисовал полуприкрытые глаза донны Лизы такими, какими он их увидел в  первый раз, и затем стал наносить краски на обнажённую левую грудь.

И вот, узнав, что портрет близок к завершению, синьор Джокондо, не ожидая личного приглашения  рисовальщика, посетил мессера Леонардо, дабы самому увидеть запечатлённым на дереве лицо донны  Лизы. И он долго стоял молча, глядя на незавершенную картину, ибо назвать  э т о  портретом  отказывались и разум, и сердце - на картине выступала сама Весна в земном обличьи донны Лизы...

И Весна эта, Флора, радовалась тёплым лучам полдневного солнца ,вошедшим в грот, и полевым колокольчикам, и зелёным листьям, что, обрамляя тёмные скалы, колышутся от лёгкого ветерка, и земная радость исходила от картины, почему и можно заключить, что обещала она стать торжеством   вечности и неумираемости жизни.

Но синьору Джокондо портрет не понравился, поскольку, - недовольным голосом сказал он рисовальщику синьору Леонардо из Винчи, - не подобает супруге знатного флорентинца, и самой происходящей  из старинного и знатного рода, быть изображённой с открытой грудью, наподобие женщины простого  звания. И столь нескромный вид ея может породить в городе различные толки, а это, понятно, не послужит укреплению чести и достоинства благородного дома синьора Франческо дель Джокондо, и потому портрет не может быть им принят, о чём он, синьор Франческо, хотя и с сожалением, и без всякого намерения причинить ущерб или проявить неуважение к синьору Леонардо да Винчи, вынужден уведомить маэстро. И не следует заканчивать картину, ибо это - не достойное изображение синьоры  дель Джокондо, которому надлежало бы всегда прославлять красоту несравненной флорентинки. Но синьор Джокондо согласен отказаться от своих требований к маэстро, который должен будет отдать  ему лишь рисунок углем на пластине, что висит на стене слева, вот, там - ведь именно он был самым  первым и оказался и самым точным рисованым образом донны Лизы, столь неудачно отражённой на картине, - заключил синьор Франческо, и, бросив на рабочий столик маэстро суконный мешочек с несколькими дукатами, вышел.

Взяв затем из рук Франческо пластину,как тому приказал  сделать мессер Леонардо,синьор Джокондо покинул дом рисовальщика, прославленного всей Италией.

...И мы позволим себе не рассказывать вам о годах, что быстрой переменой       счастливых и несчастливых лет,  по воле Провидения, пробежали после поведанных вам тут событий. Но вот нам достоверно известно от весьма сведущих  и уважаемых людей, что маэстро Леонардо до последних дней своих не расставался с этим портретом, но всё не находил возможностей для его окончательного довершения, а уже на исходе своей жизни, в ожидании предстоящей встречи с Господом Богом, доверил МОНУ ЛИЗУ своему вернейшему ученику      Франческо, Франческо из Мельци, для довершения.
     
Ещё нам доподлинно известно, что, пребывая уже в преклонных летах, однако, не только не потеряв от этого величайшего умения возводить фортификации для  защиты от неприятеля, но и большим способом это умение возвысив, мессер Леонардо использовал его по желанию французского короля, который просил его об укладке каменных стен в замке Блуа, что вблизи Амбуаза.

Король французский имел обыкновение приглашать для таких возведений итальянских инженеров, которые славились своим мастерством. И вот, прослышав о том, что незадолго перед тем, от крепости отводил воды, что собираются и накапливаются в земле, некий итальянец, именовавшийся синьором Джованни Джокондо,мессер Леонардо, как бы без всякой причины, спросил у главного королевского инженера о родине того итальянца, синьора Джованни Джокондо, и не ведомо ли королевскому инженеру, уж не из рода ли он тех итальянцев, флорентинцев, что много лет тому заказывали у него портрет прекрасной молодой дамы, носившей имя донны Лизы Джокондо. Портрет этот его верный ученик и спутник  по долгим странствиям всегда возит с собою, хотя и имеются постоянные дорожные тяготы от этого. Королевский же инженер, глядя на другой портрет       молодой дамы, на котором она была рисована в тёмных одеждах, как если бы после кончины близкого ей человека, и который стоял тут же, на подставках, в покоях мессера Леонардо, признал, что это о нём ведёт речь маэстро. Сам же королевский инженер и не знал, что этот портрет мессер Леонардо выполнял    по  просьбе весьма богатого друга своего, который долгие годы покровительствовал маэстро, а портрет изображал близкую приятельницу этого друга мессера Леонардо и покровителя его, происходившего из старинного семейства, узами родства связанного с королевским.

Меж тем, картина, на которой донна Лиза дель Джокондо была изображена в облике Флоры с открытой грудью, почему и не принял эту картину синьор Франческо дель Джокондо,  - эта картина пребыванием своим имела верхние покои, те, в которых проживал Франческо ди Мельци, которого из-за возраста его уже именовали синьором.

И вот, по наущению королевского инженера некая знатная итальянская дама,       бывшая в расположении у французского короля, имея желание устраивать у себя в замке представления полюбившихся ей картин, купила у мессера Леонардо давно примеченный ею портрет дамы из его покоев. А на портрете том была рисована синьора, имя коей было ведомо лишь немногим приятелям и друзьям её друга, испросившего мессера Леонардо этот портрет исполнить. И несмотря на то, что синьора Пачифика ди Джованни Антонио Брандано изображена на этом портрете в печальной одежде, значительное воздействие, которое исходит от её лица, умиротворяется светлым видом зелёно-голубых далей Тосканы, родной мессеру Леонардо, Леонардо из Винчи.

А та знатная французская дама поведала синьорам, собравшимся в её замке на       представление картин, что всего за тридцать дублонов, хотя и полновесных, купила у знаменитого Лунардо Давунси, как именовали его французы, портрет знакомой ему когда-то молодой флорентинки, называемой им  м  о  н  а   Л и з а. Имя же она носила рода знаменитого во Флоренции банкира Франческо дель Джокондо. И королевский инженер, также бывший на этом представлении картин, свидетельствовал о том же. И вот, вследствие всего этого, получилась такая неправильность, что портрет Пачифики Брандано, купленный владелицей  замка, и находившийся постоянно до этого у правой стены дальней опочивальни мессера Леонардо, великого рисовальщика, и бывшего тогда королевским      инженером, получил название МОНЫ ЛИЗЫ ДЖОКОНДО, как если бы  это и в самом деле была она.

Но о том, как мессер Леонардо по просьбе своего друга и покровителя рисовал знакомую тому женщину, синьору Пачифико Брандано, мы поведаем вам в ином повествовании, дабы в минуты, заключающие наш нынешний рассказ, не отвлекать вашего внимания на иные события.

Повествуют ещё о том ,что после кончины мессера Леонардо, последовавшей в       один из первых дней лета, в самом начале цветения деревьев, в мае, года 1519-го от Рождества Христова, безутешный Франческо ди Мельци, как бы исполняя последнюю,  прощальную, одному лишь ему известную просьбу своего великого учителя, завершил нанесение красок на осиротевшую картину, на которой изображено, как донна Лиза будто бы выходит из грота. Затем он, Франческо из  Мельци, памятуя о своём наставнике, который долгие годы небезуспешно обучал его великому искусству навечно останавливать   прекрасное   в   рисунках   и  картинах,  уж  если  мы  лишены  возможности  так  же  управлять и сущностью
времени, которое подвластно лишь Господу нашему, вывел бронзовым острием в низу картины  своё имя, дабы этим показать, что мессер Леонардо достойно обучил его, Франческо из Мельци, истинной правде воссоздания.

А правда эта, как вам известно и без меня, была найдена древними эллинами, которые постигли могущественную красоту и гармонию воплощения преходящего земного в мир  вечного и неизменного, почему и имя своё Франческо вывел также греческими литерами.      

Следует, по-видимому, нам поведать о последних днях жизни синьора Франческо дель Джокондо, поскольку разные люди, достаточно искушённые в способах повествования, говорят, что без этого наш рассказ был бы недостаточно полон....
Синьор Франческо к исходу земной жизни погрузнел, и за те годы, что беззвучно ушли после кончины донны Лизы, состарился значительно, и голова его уже поседела на широких некогда плечах. В свои покои он поднимался по некрутой лестнице с трудом, и часто переводя дыхание. Потом он приказал убрать для себя покои внизу, и совсем перестал приходить в их спальню. Лишь изредка, с помощью прислужника, он поднимался  туда, в те покои, что, казалось, ещё хранили свет золотистых светлокарих глаз донны Лизы. Он садился в просторное кресло напротив стены, и долго, не  мигая  смотрел  на  её  лицо,  рисованое  углем на малой деревянной пластине. И она отвечала ему живым, улыбающимся взглядом !

Он уплатил тогда целый мешочек полновесных флоринов тому известному рисовальщику. И  вот она ушла в небытие давным-давно, хотя могла подарить ему ещё и сына, достойного стать наследником его доброго имени и весомых сундуков, что хранятся в подвалах...

Он вдруг просто и совсем по-земному почувствовал, что недолго ему ожидать
встречи  с Лизой. И портрет её... нет, не портрет, а рисунок углем на деревянной пластине, рисованый то ли самим рисовальщиком, то ли учеником его, заносчивым мальчишкой, снимет эта коварная Марчеллина, третья их дочь, рождением своим отнявшая жизнь от Лизы,и потому оставшаяся нелюбимой...

И рисунок ссыплется, да и сама деревянная пластина рассохнется, растрескается и станет никому ненужной, и уже никто никогда не узнает, что жила в благословенной Флоренции прекрасная и неповторимая донна Лиза, носившая в девичестве родовую фамилию своих славных предков Ди Нольдо Герардини, супруга достойного и благородного флорентинца синьора Франческо ди Бартоломео да Дзаноби дель Джокондо, которая втайне была провидицей.. Она беспрестанно утверждала, что все наши деяния в земной жизни - суть проявления высшей силы, нами управляющей... И добавляла при этом, что сила эта, в простой речи именуемая Провидением - могуча и неодолима, ибо это - сама Природа, нас окружающая... Добро ещё, что не слышали тогда от неё подобных речей святые отцы, не то.

И рисовальщика того, мессера Леонардо, мессера Леонардо из Винчи, давно, как говорят многие люди, нет среди живых. И синьор Франческо не дивился тому, что не позабыл ещё его имени, поскольку его с горделивой важностью произносят не только флорентинцы от мала до велика, но также и римляне, и миланцы и падуанцы, и генуэзцы, и даже французы, похваляющиеся тем, что синьор Лунардо Давунси в последние годы жизни с превеликой пользой трудился в их землях, и даже ушёл на свидание с Господом из французского же города.

...Синьор Франческо, осторожно поддерживаемый старым прислужником, медленно сошёл по лестнице, и в верхние покои уже более не подымался. И до конца своих дней, который наступил вскорости, он и не узнал, что небольшой рисунок матери на деревянной пластине, который он взял тогда у мессера Леонардо вместо непринятой им картины, белобрысая Марчеллина весьма удачно, как она посчитала, продала какому-то понравившемуся  ей бродяге -  за целый дукат.

...Забавный деревянный человечек с длинным носом и весёлым озорным                    лицом и сегодня стоит на моём столе. Он изрядно пожелтел, и, кажется,   ещё и сейчас хранит теплоту рук одинокого хромого итальянца, занесенного в наш далёкий азиатский город жгучими ветрами беспощадной и свирепой войны.
Я не знаю его имени и, наверное, уже никогда и не узнаю. Одна из легенд, которую  я от него услышал, запомнилась мне навсегда как ЛЕГЕНДА О  "КОЛОМБИНЕ".

Я вам её и рассказал.                                                                                                
                                     
Послесловие автора
                                            
В книге-исследовании проф. М.А. Гуковского "Коломбина" (изд. Государственного        Эрмитажа, 1963г., Ленинград)  подробно исследуется  версия о том, что на картине Леонардо да Винчи, известной под названием "Джоконда", изображена не флорентинка, носившая имя "Донна Лиза дель Джокондо", а иная женщина, именовавшаяся синьорой Пачификой  Брандано. Истинная же картина "Джоконда", находящаяся в Эрмитаже - это картина Франческо ди Мельци (инв.№7746 по каталогу Эрмитажа 1994года - №120, "Флора").

О подобном взгляде известны и другие исследования, в том числе, и итальянских искусствоведов, о чём сказано в ряде ещё и советских изданий.
Как известно из различных печатных изданий, синьора Пачифика ди Джованни Антонио  Брандано, была близкой приятельницей одного из богатых и влиятельных друзей Леонардо да Винчи, покровительствовавшего художнику.

Истинный же портрет синьоры Лизы дель Джокондо, который НЕ приобрёл всемирное имя "Джоконды",или "Моны Лизы",согласно версии М.А. Гуковского, не был закончен художником при жизни и постоянно находился при нём, всюду и всегда сопровождая Леонардо да Винчи,"хотя и имеются постоянные дорожные тяготы от этого", как упомянуто выше.

Портрет был завершён учеником Леонардо да Винчи, Франческо Мельци, ставшим впоследствии известным художником школы Леонардо да Винчи. В год выхода книги проф.М.А.Гуковского этот портрет находился в Государственном Эрмитаже и там же и под тем же номером (см.выше) числился в каталогах.

Поступление же картины ФРАНЧЕСКО МЕЛЬЦИ  в  результате приобретения её российским послом  в Париже, может быть описано отдельно. Автору же настоящего рассказа казалось, что ошибка - "такая неправильность" - в названных  тут  картинах могла произойти так, как это описано выше.