ОН БЫЛ ГЛАДИАТОР

О новом авторе "Кругозора"

Рахель Гедрич родилась в живописном городке на Западной  Украине, детство и молодые годы провела в Харькове. Инженер-экономист, работала в сфере международного банковского бизнеса. В США приехала с семьёй в апреле 2002 года. Публикуется в американских еженедельниках "Еврейский Мир" и "Форум", израильском журнале "Израгео", сотрудничает с русскоязычными информпорталами Америки, Израиля, России и Германии.

9 мая 1945 года молодой капитан, замeститель начальника разведотдела армии и еврейский поэт Эммануил Казакевич был на Эльбе. Оттуда, из городка Ратенов, он отправил семье  заветное свое фронтовое письмо:

"Мои родные, этот день, долгожданный, о котором мы мечтали четыре тяжелых года, наступил. Еще считанные недели, и мы увидимся, чтобы не расставаться. Чего лучше, наступил конец войне, а я жив, полон сил, и седина на голове, не в сердце. Мы раскрыли окна, и свет льется открыто на ночные улицы маленького немецкого города, где мы закончили наш поход. Машины идут с зажженными фарами. Только что передавали обращение Сталина к народу и его приказ войскам. Раздался последний мощный салют в этой войне.

Естественно, что я сегодня много думал и о тебе, Галечка, и о Жене и Ляле. Вам трудно, очень трудно пришлось. Будем надеяться, что черные дни кончились навсегда. Вспомнил я и о друзьях, погибших в сражениях этой войны или пропавших без вести. Липкин, Зельдин, Олевский, Гурштейн и многие другие. Что ж, совесть моя перед ними чиста. Я храбро воевал, и если мне повезло больше, то потому, что пути господни, как написано в старой книге, неисповедимы.Теперь мы, разведчики, оставшись без противника, ждем распоряжений свыше. А душа рвется домой, в ликующую Россию, к вам. Горячо поздравляю вас с полной победой над врагом".

И вот я разговариваю с дочерью Эммануила Генриховича  - Ларисой Казакевич, беру у неё интервью. Дочери  писателя Лариса и Ольга с детьми живут в Израиле; внучка уже покойной старшей дочери Жени - Маша - тоже живет в Израиле, а женин внук Павел - в Москве. Лариса Эммануиловна пишет книгу об отце. Отрывок из этой книги - "Биробиджанская сага Казакевича" - рассказ о довоенной жизни семьи Казакевичей - был опубликован на сайте "Еврейского Мира" к столетию писателя . Глава из книги "Об альманахе "Литературная Москва", и не только" опубликована в интернет-журнале "Мы здесь".

- Лариса Эммануиловна, рассказывал ли отец вам и вашим сестрам о войне?
 
- Почти ничего... Только рассказал однажды, как в офицерской столовой, когда один из офицеров начал рассказывать еврейский анекдот - скверный анекдот и скверно рассказывал, и как раз принесли второе - котлеты с гарниром, папа встал, подошел к этому офицеру и размазал по его физиономии горячую котлету. Правда, к нам приезжали после войны его военные сослуживцы, к Захару Петровичу Выдригану - начальнику дивизии, в которой папа руководил разведкой, мы приезжали в Херсон летом всем семейством - отдыхать.  Но  узнала я о папиной отваге на войне, об отношении к нему сослуживцев, о его, как ни странно, вполне профессиональных качествах военного из книги воспоминаний о нем. Именно из этой книги многочисленные читатели с удивлением узнали, что на фронте он был отнюдь не военным корреспондентом. Свидетельством его отваги  являются два ордена Отечественной войны II степени, два ордена Красной Звезды , медаль "За отвагу". Папа участвовал во взятии Варшавы и Берлина...

 Он хорошо, на собственном опыте,  знал то, о чем впоследствии писал в военных повестях "Звезда" (1947 ), "Двое в степи" (1948), "Сердце друга" (1953), в романе "Весна на Одере" (1949) и "Дом на площади" (1957).

"Двое в степи" после публикации буквально заклеймили "за отзвук столь чуждой советской литературе библейской торжественности, туманной значительности апокалипсиса" (цитата из "Литературной газеты" от 10 июля 1948 года.). И "Сердце друга" было признано порочным произведением, не соответствующим принципам социалистического реализма.

Писатель  Александр Александрович Крон справедливо считает: "Объяснение некоторым свойствам характера Эммануила Казакевича нужно искать в его военной биографии. Во время войны Казакевич не работал в военной печати, как многие из нас, а служил в разведке. Я немного знаю разведчиков и догадываюсь: для того, чтобы пришедший "с гражданки" хрупкого вида интеллигент в очках смог завоевать у этих отчаянных парней безусловный авторитет, нужны были не только ум и смелость. Нужно было не уступать им ни в чем, ни в большом, ни в малом, вести себя так, чтобы никто не осмелился подтрунить над молодым командиром, разыграть его, как принято с неопытными новичками, чтоб никто не мог усомниться в его способности принимать быстрые решения, быть агрессивным, в критических случаях - беспощадным. А попутно не хмелеть от первой стопки, не лезть в карман за словом, быть всегда начеку и никому не уступать первенства. Это стало привычкой, но назвать эту привычку "второй натурой" было бы, пожалуй, неправильно. В Казакевиче не было или почти не было ничего "вторичного", наносного. Война сформировала и отточила этот характер, скорее многогранный, чем двойственный".

- Ваш отец писал: "Мои герои получились такими теплыми, потому что в них безотчетно отразилась моя собственная любовь к людям". Как вы думаете, Лариса Эммануиловна, трудно ли было вашему отцу, живя в столь сложное время, сохранить эту искренность и любовь в отношении к людям?

- Время действительно было сложное. Не каждому удавалось не только остаться самим собой, а просто выжить. Думаю, папа смог не ожесточиться, сохранить в своей душе самое главное - способность творить добро, потому что это было сутью его натуры.

Ариадна Эфрон (дочь Марины Цветаевой) в своих воспоминаниях пишет: "Пастернак как-то спросил меня:- "Ты Казакевича знаешь? Он тут ко мне приходил несколько раз, все пытался как-то помочь, стихи напечатать… С ним можно говорить! Он всё понимает! О-о-очень, о-о-очень хороший и, несомненно, о-о-очень талантливый человек"".

И далее читаем: "Необычайно добр и отзывчив был Пастернак - однако его доброта была лишь высшей формой эгоцентризма… Своей отзывчивостью на чужие беды он обезвреживал свои - уже сложившиеся и грядущие… Казакевич же помощью своей не свой мир перестраивал и налаживал, а мир того, другого человека и тем самым переустраивал и улучшал мир вообще... Тяжелый труд - заботы о чужом насущном - был частью его повседневного бытия, такой же неприметной и необходимой, как хлеб, который он ел. Что до меня, то они были безмерно мне дороги оба. Пастернак спасал мне жизнь в лагерях и ссылках, Казакевич выправлял ее, когда я вернулась на поверхность без кессоновой камеры; принимал на себя давления ведомых мне и неведомых атмосфер. И множества безвоздушных пространств, ибо ничто так не давит, как их "невесомость". Как-то я пришла поблагодарить Казакевича за очередную гору, которую он для меня сдвинул. "Будет вам, А. С., - ответил он и отмахнулся. - В том, что с вами случилось, виноваты мы все. Значит - и я. Так за что же благодарить?" То, что "со мной случилось", он считал общей виной. Пастернак же себя чувствовал виноватым потому, что "с ним не случилось того, что со мной"".

- Друзья и соседи по Переделкино называли вашу семью "Островком свободы". Как вы считаете - почему?

- Дело в том, что папе была свойственна абсолютная внутренняя свобода и высшая форма отваги. Сейчас поясню. Быть отважным на войне - полдела, там ясно, где враг и где не враг, а вот быть таким отважным, каким был папа, в мирной жизни, особливо в той "империи страха", в то окаянное время, - это действительно подвиг. Таких были единицы.

Как-то по радио услышала воспоминания о каком-то советском писателе - ему ставилось в заслугу, описывалось как подвиг то, что он не пришел на собрание писателей, которое исключало Пастернака из Союза писателей. По этому поводу могу рассказать, как однажды, когда папа приехал с дачи и мы были дома вдвоем, позвонил телефон. Папа сказал: "Если это меня, скажи, что меня нет дома". Не знаю, какая шлея попала мне под хвост, но я подошла к телефону и сказала, что папа сейчас подойдет. И папа взял трубку, и ему сказали, что сегодня вечером состоится собрание по поводу Пастернака и он должен прийти. А папа сказал, что не придет.

Тогда я не придала этому значения - подумаешь, собрание, подумаешь, отказался! Но до сих пор, когда я вспоминаю, как я подвела тогда папу, мне становится нехорошо. Отказаться прийти на собрание, на котором Пастернака исключили из Союза писателей, - тогда это был рискованный, мягко говоря, поступок. Папиной подписи нет ни под известным письмом писателей по поводу "Дела врачей", ни под каким-либо еще письмом, которые в те времена были вынуждены подписывать писатели, и не только писатели. Он никогда не участвовал в многочисленных кампаниях травли писателей, деятелей искусства.
Альманах "Литературная Москва", пожалуй, еще одно яркое доказательство  гражданской смелости нашего папы.

Всем известно, что произведения многих писателей и поэтов, запрещенные в сталинские времена, стали появляться в печати после ХХ съезда партии, естественно, коммунистической. Однако лишь немногие помнят, где и как начали снова печататься стихи Ахматовой, Цветаевой, Заболоцкого, где впервые опубликовали рассказ В. Гроссмана "Шестое августа" и т. д. А ведь это было сделано еще до ХХ съезда - в январе 1956 года, в альманахе "Литературная Москва", организатором и главным редактором которого был папа.  Во второй книге альманаха был напечатан рассказ Яшина "Рычаги", в котором со всей неприкрытой жутью описывается жизнь колхозной деревни, лицемерие, вся неправда того уклада, весь страх.

Я вообще не понимаю, как удалось его отстоять! Вот свое впечатление от этого рассказа я запомнила. Меня потряс контраст между описываемой Яшиным жизнью колхозной деревни и той, о которой нам твердили: колхозы - это прекрасно, жизнь там радостная и вполне благополучная, как в фильмах "Кубанские казаки" и "Свадьба в Малиновке". И так называемая двойная мораль, по-оруэлловски - двоемыслие… Я уже тогда это чувствовала - папино воспитание!

- Что вам лично удалось принять от "Губернатора Острова Свободы" в вопросах духовных ориентиров? Чему самому важному научил вас отец?

 - Папа был любящим, заботливым, надежным отцом. В нашем доме была громадная библиотека, папа читал нам стихи - и на идиш, и на немецком - Гейне, которого он любил (и я люблю Гейне), и на русском. Он не проверял наши школьные дневники, но приучал мыслить самостоятельно и отвечать за свои поступки. Думаю, следствием нашей семейной жизни было отсутствие страха. Например, помню, на первом курсе института на занятиях по истории КПСС  в ответ на слова преподавателя о свободах, подаренных советскому народу коммунистической партией, я импульсивно ответила, что в СССР свобод нет. Преподаватель и мои сокурсники были возмущены до предела и потребовали объяснений. Я  спокойно ответила:  "А вы попробуйте выйти на демонстрацию не седьмого ноября или не первого мая и увидите, есть ли у нас свобода демонстраций…"  Только потом я поняла, как сильно могла "подставить" папу. К счастью, моя "яркая речь" осталась без последствий.
 
В 56-м году папа сделал такую запись в своем дневнике:- "Я почти ничего не сделал... Зная, что некого винить в этом, я не могу не винить и самого себя. Надо отказаться от суетности. Надо забыть, что у тебя семья и надо ее кормить, что есть начальство и надо ему потрафлять. Надо помнить только об искусстве и о подлинных, а не мнимых интересах народа ... Съезд партии, как и ожидалось, стал большой вехой. И самое главное, что сказаны слова правды. Это даст, не может не дать великих результатов. Теперь правда - не просто достоинство порядочных людей; правда теперь - единственный врачеватель общественных язв. Правда и только правда - горькая, унизительная, любая..."

Где-то прочла и выписала, так как эти слова в какой-то мере относятся к папе:
"…каждый человек создает в своем воображении некий идеал, модель жизненного пути, на которую он ориентируется, выстраивая собственную жизнь. Для меня это, пожалуй, не борцы и герои, а те достаточно немногочисленные люди, которые в разные эпохи умудрялись прожить достойную и счастливую жизнь, не столько ожесточенно преодолевая всевозможные ограничения, предрассудки и несправедливости, сколько словно бы игнорируя их реальность". И еще - из Веллера: "Если еврей не лакей - он гладиатор". Думаю, и эти слова с полным основанием можно отнести к папe.

_____________________
На фото: капитан Эммануил Казакевич.