КЛОУН

Сло­во, Сло­вуш­ко моё, бес­ценный Раб мой и все­силь­ный По­вели­тель, по­моги мне сот­кать мно­гомер­ное, всев­ре­мен­ное и мно­гоц­ветное кру­жево жиз­ни на­шей,

кру­жево, в мно­гос­лой­ной тка­ни ко­торо­го, ку­да ни ткни, - на­порешь­ся на неж­данно - не­гадан­ный прос­тор, и, во мгно­венье ока, ока­жешь­ся  в бес­пре­дель­ным и без­донным кос­ми­чес­ком прос­транс­тве,

кру­жево, где си­юми­нут­ность на­ша,  не что иное, как без­донные ко­лод­цы умер­ших вре­мен, без­вре­менье нас­то­яще­го (пом­ни­те, "вре­мен­щик"?) и рву­щи­еся в без­бреж­ный фу­турум, про­жек­то­ра бу­дуще­го - над­вре­менья,

кру­жево, где дур­ная чер­но­та и фе­ери­чес­кие яр­кость ра­дуж­ность и мно­гоц­ветность не раз­ли­чимы,

кру­жево, где глу­бочай­ший ва­ку­ум и за­битое гру­бой ма­тери­ей  прос­транс­тво - од­но и то же,

кру­жево, где звез­дная рас­ка­лен­ность и кос­ми­чес­кий хо­лод срас­лись во­еди­но,

кру­жево, где ир­ра­ци­ональ­ное и мис­ти­чес­кое не от­ли­чимы от ру­тин­но­го, буд­нично­го и пов­седнев­но­го,

кру­жево, где ярос­тная рас­па­лен­ность на­ша и глу­хие, сту­чи-не-дос­ту­чишь­ся, рав­но­душие и без­разли­чие не от­де­лимы и не раз­ли­чимы,
  
кру­жево, где мол­ча­ние  на­ше - лишь од­на из нот по­лифо­нич­ности ми­ра, ед­ва ли, не са­мая глав­ная, и уж точ­но ни­чем не ус­ту­па­ющая го­вор­ли­вос­ти и сло­во­из­верже­нию,

кру­жево, где пос­то­ян­ные, ни­ког­да не ис­че­за­ющие, бе­зис­ходные, кор­не­вые, ох­ва­тив­шие сер­дце тис­ки-не-ра­зож­мешь, и сот­ря­са­ющие нас  ко­локо­ла Тре­воги срас­та­ют­ся с вол­шебны­ми, не­бес­ны­ми, рай­ски­ми флей­та­ми, клар­не­тами, скрип­ка­ми  и ви­олон­че­лями  Ду­ши  на­шей….

Кру­жево, где жизнь и смерть на­ши со­сущес­тву­ют всег­да. Бок о бок, об­нявшись, и тес­но при­жав­шись друг к дру­гу. Так тес­но, что ни­како­го прос­транс­тва меж­ду ни­ми нет и быть не мо­жет  и, в один миг, спо­соб­ны они за­мещать од­на дру­гую. И всё это веч­но. До на­шего рож­де­ния, на про­тяже­нии та­кого кро­хот­но­го в бес­пре­дель­ном вре­мени, та­кого до­рого­го, та­кого эфе­мер­но­го, та­кого  су­ет­ли­во хло­пот­ли­вого и всег­да не­уве­рен­но­го в се­бе ми­га брен­ной жиз­ни, и по её, всег­да преж­девре­мен­но­му, как, по­чему-то, го­ворят, без­вре­мен­но­му, за­вер­ше­нию. Всег­да…

Вик­тор Фин­кель.

I.

Сквозь дым­ку пред­рас­свет­но­го ут­ра спра­ва на при­гор­ке по­яви­лись рва­ные кон­ту­ры, а спус­тя еще мгно­венье пос­лы­шал­ся и глу­хой шум фли­мар­ке­та. Но то бы­ло сна­ружи… А в нем са­мом на­рас­та­ло нап­ря­жение охо­ты, поч­ти гриб­ной охо­ты, ког­да быс­тро идешь, поч­ти бе­жишь, по мяг­ко­му, при­вет­ли­вому, сред­не­рус­ско­му ле­су, не то, что твоя си­бир­ская, та­еж­ная, тре­вож­но-неп­ри­вет­ли­вая и бу­релом­ная глу­хомань. Мчишь­ся от по­лян­ки к по­лян­ке, об­ша­ривая зе­леное прос­транс­тво, та­ящее здесь и там - под кус­тарни­ком, бу­гор­ком, па­лыми листь­ями, в гус­той тра­ве, на скло­не ка­нав­ки -  жел­тые, сол­нечные рос­сы­пи ли­сичек и ред­кие, от­дель­ные друг от дру­га, по­лук­руглые, сдер­жанно цвет­ные и сов­сем не брос­кие, свет­ло и тем­но ко­риче­нева­тые ша­поч­ки бе­лых, что ма­лень­кие че­ловеч­ки, гно­мики эта­кие, но с боль­шим дос­то­инс­твом, гри­бов.

И все, что еще час на­зад сос­тавля­ло сущ­ность тво­ей жиз­ни, все тре­воги, нес­конча­емые им­пуль­сы-тол­чки и опас­ности, все бе­ды и бес­по­кой­ства, все ра­зоча­рова­ния, не­ус­по­ко­ен­ность и ус­трем­ленность впе­ред (глу­пость-то ка­кая, ку­да впе­ред, к ста­рос­ти ли, к смер­тушке ли) - всё счас­тли­во ку­да-то по­дева­лось, как буд­то ни­ког­да и не су­щес­тво­вало. В этой взъ­еро­шен­ности и при­ят­ном, не­тер­пе­ливом вол­не­нии и пред­вку­шении, он пар­ко­вал­ся, зак­ры­вал ма­шину, про­верял рас­су­нутые по раз­ным кар­ма­нам до­кумен­ты, оч­ки,  дол­ла­ровые бу­маж­ки, и ус­трем­лялся к ря­дам, уже, из­да­ли, оце­нивая си­ту­ацию, люд­ность, зна­комых, неп­ро­фес­си­она­лов с деть­ми и сме­ял­ся, сме­ял­ся, сме­ял­ся над со­бой, не  си­лах сдер­жать свои, те­перь уже, не­под­дель­но счас­тли­вые: не­тер­пе­ние, ожи­дание и лю­бопытс­тво. Од­но сло­во - гриб­ная охо­та!

Это те­бе не охо­та на мед­ве­дя, или стол­кно­вение с людь­ми, что по­рой, ку­да как ху­же и ярос­тнее лю­бого лю­того зве­ря, не по­коре­ние кос­мо­са, не пол­ная рис­ка жизнь в то­тали­тар­ной стра­не, не се­мей­ные кон­флик­ты, не…. Нет, нет - это счас­тли­вые пол­то­ра ча­са. Счас­тли­вые и для про­дав­цов - это ведь не биз­нес, это от­дых, это при­уче­ние де­тей к не­об­хо­димой в жиз­ни куп­ле-про­даже, это очис­тка до­ма от хла­ма, это сол­нце и чис­тый воз­дух, на­конец, - счас­тли­вые, яс­ное де­ло, и для не­го. Уж, ка­кие счас­тли­вые! А по­тому, с га­гарин­ским "по­еха­ли" он ус­тре­мил­ся впе­ред -  в кос­мос бло­шино­го рын­ка, в то са­мое впе­ред, ко­торое, хо­тя ни­куда и не ве­ло, но да­рило ему ра­дос­тные и бес­ко­рыс­тные ми­нуты, впе­чат­ле­ния и дет­ские вос­торги кол­лекци­оне­ра, ко­им он был, и не толь­ко…

Уди­витель­но, до че­го стре­митель­на мысль на­ша… За ту сот­ню мет­ров, ко­торые от­де­ляли пар­ковку от пер­вых ря­дов, в го­лове его про­лете­ла  эмиг­рант­ская жизнь, да не од­на, а нес­коль­ко… Кем он толь­ко не по­бывал за эту без ма­лого чет­верть ве­ка. И, как все эмиг­ранты, су­щес­тво­вал в ре­аль­ном прос­транс­тве вэл­фе­ров, фуд­стем­пов, ап­пар­тмен­тов и SSI, и на­укой за­нимал­ся, и по­эзию ис­сле­довал, и пи­сате­лем стал, и статьи, рас­ска­зы и по­вес­ти пуб­ли­ковал по все­му ми­ру, и учи­телем в аме­рикан­ской шко­ле по­рабо­тал, и при всем том жил в ми­ре фли­мар­те­тов. Как-то пос­чи­тал - где-то на пя­тис­тах - тыс­чонке их по­бывал!

 И все эти жиз­ни не ме­шали од­на дру­гой!  Хо­тя в каж­дой из жиз­ней этих был он ис­кре­нен и от­кро­венен, сам по­ражал­ся се­бе - на что спо­собен че­ловек, сколь­ко раз­личных спо­соб­ностей по­мес­тил в нас Гос-дь и ка­кой прис­по­соб­ля­емостью Ода­рил нас! Так, кто мы? - ве­ликие ак­те­ры, ли­цеме­ры, ли­цедеи, странс­тву­ющие ко­меди­ан­ты, мно­гос­трун­ные кло­уны, те са­мые, ко­торые уби­ва­ют, сме­ют­ся, ры­да­ют и по­ют од­новре­мен­но? Чем те­бе не Ле­он­ка­вал­ло: "Смей­ся, Па­яц, над раз­би­той лю­бовью"? Так, мо­жет, ве­селень­кая жизнь на­ша, сов­сем и не жизнь, а це­лая вя­зан­ка жиз­ней-ве­ток, нет, нет, не плот­но пе­ревя­зан­ная фа­шина или сноп, а раз­ла­пис­тый бу­кет, ве­ер жиз­ней, в ко­тором на­ши смеш­ные Все­силь­но­му Не­бу об­сто­ятель­ства, - и под­линные тра­гедии, и дра­мы, - сли­ва­ют­ся во­еди­но, по­вину­ясь вол­шебной Па­лоч­ке Ве­лико­го Ре­жис­се­ра?

И где тут мы, где на­ши хва­лен­ные во­ля, це­ле­ус­трем­ленность, же­лания, на­деж­ды? И мо­жет быть, в гла­зах Не­ба все это все­го лишь иди­оти­чес­кие сло­ва, и кре­тини­чес­кие мыс­ли, скры­ва­емые на­ми?  Мо­жет быть, все мы - ду­доч­ки, на ко­торых иг­ра­ют Ве­ликие си­лы и Мо­гущес­твен­ный Ре­жис­сер, пе­реб­ра­сыва­ющие нас с вет­ки на вет­ку, в луч­шем слу­чае, как что-то ду­ма­юще­го гим­наста - с од­ной пе­рек­ла­дины на дру­гую, а в худ­шем, - как глу­пень­кую бе­лоч­ку, с од­ной жиз­ни-вет­ки на дру­гую, из од­ной ра­дос­ти - бе­ды, в - смеж­ную. И все это - над без­донной про­пастью меж­ду вет­ка­ми ве­ера-бу­кета? Дер­жись креп­че, ус­пе­вай, по­вора­чивай­ся, а не то, рух­нешь в бес­ко­неч­ный  про­вал! Ах­нешь толь­ко, и с кон­ца­ми - по­минай как зва­ли… Про­падешь, как и не бы­ло те­бя! А то ведь, мо­жет, и вправ­ду, не бы­ло нас? А мы-то, ду­рачье, ки­чим­ся - нам мно­гое да­но, мы та­кие мно­гос­трун­ные, раз­носто­рон­ние, та­лан­тли­вые… Нас так лю­били на­ши ма­мы и жен­щи­ны… с раз­ных ве­ток…

II.

Вы­ныр­нул он из сво­их мыс­лей - про­валов, уже у са­мого пер­во­го ря­да, ког­да здо­ровал­ся за ру­ку со сво­им ста­рым зна­ком­цем, оба­ятель­ным, при­вет­ли­вым и  улыб­чи­вым аме­рикан­цем-ин­ва­лидом, на неп­рикры­том брю­чиной сталь­ном про­тезе. В нес­коль­ких мет­рах от не­го бы­ло мес­течко, где ког­да-то он ку­пил ма­лень­кую бе­лую фар­фо­ровую тен­ни­сис­тку вик­то­ри­ан­ских вре­мен - в шля­пе, эле­ган­тном пид­жачке, пе­ретя­нутом в тон­кой та­лии ши­роким  по­ясом с боль­шой пряж­кой, рас­кле­шен­ной юб­ке до пят, с чер­ной ра­кет­кой в од­ной ру­ке и чер­ным мя­чиком - в дру­гой. Всю уп­ру­го прог­нувшу­юся на­зад в го­тов­ности к уда­ру. Эта фи­гур­ка сме­шала вре­мена, раз­де­лен­ные дву­мя сто­лети­ями, в стран­ном мик­се­ре на­шего соз­на­ния, сов­ме­щая и, од­новре­мен­но, вза­имо ис­клю­чая пло­хо со­чета­емое -  мощ­ный спорт и по на­шим вре­менам, изыс­канную и утон­ченную одеж­ду, не со­от­ветс­тву­ющую и  ме­ша­ющую ему. 

А еще по­одаль, ког­да-то ему по­вез­ло "при­купить"  не­боль­шую ли­тую, ту са­мую дат­скую де­воч­ку-ру­салоч­ку, си­дящую на кам­не. Он пом­нил все, что  по­купал за мно­гие го­ды, и, под­созна­тель­но, при­вязы­вал это к мес­ту на фли­мар­ке­те, где это про­изош­ло. По­это­му, прой­дя еще с де­сяток мет­ров, и, прос­матри­вая сколь­зя­щим взгля­дом, все, что бы­ло выс­тавле­но на сто­лах и раз­ло­жено на зем­ле, он дру­гим, внут­ренним взгля­дом ви­дел, то, что про­изош­ло два го­да на­зад, на этом са­мом мес­те. Тог­да он ото­ропел - на не­боль­шом сто­лике сто­яли две фи­гур­ки: де­ревян­ный серб­ский сол­дат с фляж­кой в ру­ках и, до бо­ли зна­комая, ли­тая, сталь­ная, пок­ры­тая чер­ной крас­кой ста­ту­эт­ка. Да, да, та са­мая, что сто­ит на па­мят­ни­ке на Пуш­кин­ской пло­щади. Слег­ка нак­ло­нен­ная впе­ред го­лова с ба­кен­барда­ми, ру­ка за об­шла­гом пид­жа­ка, лег­кое паль­то или мун­дир, сво­бод­но спа­да­ющий тя­желы­ми склад­ка­ми плащ-пе­лери­на и ле­вая ру­ка со шля­пой - за спи­ной. И все это здесь, на аме­рикан­ском  фли­мар­ке­те!

Сталь­ная ста­ту­эт­ка "всплы­ла" на дру­гом кон­ти­нен­те, на дру­гом кон­це све­та! Гос­по­ди, да как же она по­пала сю­да? Ка­кими пу­тями? С ка­кой из волн эмиг­ра­ции? Впро­чем, пе­ревер­нув ста­ту­эт­ку, он уви­дел КАС­ЛИ 1978. Не по­ленил­ся, по­лез в ин­тернет. Ока­залось, Кас­лин­ское литьё - ху­дожес­твен­ные из­де­лия из чу­гуна и брон­зы, про­из­во­дящи­еся на чу­гуно­литей­ном за­воде ар­хи­тек­турно-ху­дожес­твен­но­го литья в го­роде Кас­ли, в Че­лябин­ской об­ласти! Про­из­водс­тво из­вес­тное, да­же с собс­твен­ны­ми фир­менны­ми анек­до­тами: "Кас­лин­ский за­вод ху­дожес­твен­но­го литья прис­ту­пил к вы­пус­ку дет­ских иг­ру­шек. С этой иг­рушкой вы всег­да най­де­те ре­бен­ка там, где вы его ос­та­вили".

Ста­ло оче­вид­ным, что при­вез ста­ту­эт­ку кто-то из пос­ледней, ев­рей­ской вол­ны, кто-то из тех са­мых го­нимых, пре­зира­емых и топ­та­ных го­сударс­твом ев­ре­ев, всей ду­шой пре­дан­ных рус­ской по­эзии. Яс­но бы­ло и то, что её вла­дель­ца уже не бы­ло в жи­вых - кто бы рас­стал­ся  с Пуш­ки­ным? Два мо­лодых че­лове­ка - аме­рикан­ца?- не зна­ли, кто был изоб­ра­жен на этой ста­ту­эт­ке и Ми­тя объ­яс­нил  им это. К его удив­ле­нию, фа­милию Пуш­ки­на бы­ла им зна­кома, они пов­то­рили за ним её, и ни­чуть не уди­вились… Но бы­ло яв­но, что по­пал он в их ру­ки со­вер­шенно слу­чай­но. И они не пред­став­ля­ли се­бе, что он зна­чил для рус­ско­языч­но­го эмиг­ранта здесь и сей­час! Не­делю спус­тя, Ми­тя ку­пил у них и сер­ба… Де­ло в том, что на фли­мар­ке­те дей­ство­вал ин­те­рес­ный за­кон - ес­ли что-то те­бе суж­де­но иметь, Гос-одь  сох­ра­нит это для те­бя, сколь­ко бы лю­дей не ин­те­ресо­вались, и не бра­ли в ру­ки эту вещь… Так вот серб и дож­дался Ми­тю.

Че­рез пол­ча­са Ми­тя вне­зап­но по­чувс­тво­вал хо­лодок в сер­дце. В это вре­мя он дви­гал­ся вдоль ря­да, рас­по­ложен­но­го в те­ни боль­ших де­ревь­ев. Но не в них бы­ло де­ло, да и не в те­ни. Три го­да на­зад, здесь, в хо­лод­ный но­ябрь­ский день, в од­но из пос­ледних "за­седа­ний" пе­ред зим­ни­ми "ка­нику­лами", ему по­вез­ло встре­тить на­боль­шую кар­ти­ну мас­лом, ко­торая ви­села те­перь у не­го до­ма, и ког­да бы она ни по­пада­лась ему на гла­за,  всег­да вы­зыва­ла при­ят­ный хо­лодок око­ло сер­дца. Это бы­ла вы­сокая ка­мен­ная на­береж­ная ка­кой-то ре­ки. Она на­поми­нала сте­ны древ­них кре­пос­тей. Слег­ка пог­лубже, вдоль неё, ви­димо, сра­зу за приб­режной  до­рогой ухо­дил впра­во чет­кий раз­но­высот­ный ряд до­мов с сот­ня­ми окон, че­реду­емый со мно­гочис­ленны­ми шпи­лями. А на ближ­нем пла­не на спо­кой­ной ве­чер­ней гла­ди во­ды сто­яли две рас­кра­шен­ные яр­ки­ми по­лоса­ми лод­ки, ско­рее все­го, чьи-то жи­лые до­ма. Вся кар­ти­на со­дер­жа­ла в се­бе стран­ность.  Низ­кое не­бо вмес­те с во­дой из­лу­чали хо­лод, чем-то на­поми­нав­ший осен­ний Пе­тер­бург.

И этот хо­лод вы чувс­тво­вали. Он не был ни злым, ни неп­ри­ят­ным, он был прос­то глу­боко осен­ним, поч­ти сов­сем пред­зимним, и слег­ка сту­дил вас. Но вот лод­ки… Лод­ки не бы­ли пе­тер­бург­ски­ми. По фор­ме сво­ей они чем-то на­поми­нали кры­тые жи­лые лод­ки сре­дизем­но­морья с  вы­соко взды­ма­ющи­мися кор­мо­выми и но­совы­ми час­тя­ми. Впол­не воз­можно, это  бы­ло где-то в се­вер­ной Ев­ро­пе или в Скан­ди­навии. Ми­тя лю­бил эту вещь, за­час­тую сто­ял у неё, дав­но при­вык к ней, но… хо­лодок чувс­тво­вал все рав­но и всег­да… По­чувс­тво­вал он его и сей­час, ког­да ока­зал­ся вбли­зи мес­та, где ког­да-то её ку­пил…

III.

По­жалуй, за лю­бой вещью на фли­мар­ке­те сто­ит ис­то­рия, ча­ще все­го тра­гичес­кая. Хо­рошая, счас­тли­вая жизнь име­ет внут­реннюю цен­тростре­митель­ную  ло­гику, сцеп­ля­ет те­ла и ду­ши, вос­про­из­во­дит и про­дол­жа­ет са­моё се­бя, и мощ­ным маг­не­тичес­ким при­тяже­ни­ем, не вы­пус­ка­ет кра­сивых ве­щей, кар­тин, скуль­пту­ру из сво­его прос­транс­тва. Про­дол­жа­ет­ся жизнь, те­кут по­коле­ния, а ду­хов­ное бо­гатс­тво, кра­сота ве­щей, как по­ток счас­тли­вого ан­ту­ража, пе­реда­ет­ся по эс­та­фете, ос­та­ва­ясь внут­ри семьи, на её ус­той­чи­вой ор­би­те. Дру­гое де­ло, нес­час­тли­вая жизнь. Это цен­тро­беж­ная, всег­да нес­та­биль­ная, из­на­чаль­но, с пер­во­го мгно­венья не­ус­той­чи­вая, а ча­ще, поп­росту, го­товая в лю­бой под­хо­дящий и не­под­хо­дящий мо­мент взор­вать­ся сис­те­ма. Кой черт сис­те­ма, бом­ба это, на­чинен­ная злы­ми ос­колка­ми ми­на, ярос­тная бри­зан­тная взрыв­чатка, в худ­шем слу­чае, унич­то­жа­ющая лю­дей, а в луч­шем - ка­тапуль­ти­ру­ющая их, лю­бую собс­твен­ность, до­ма, пред­ме­ты оби­хода и ис­кусс­тва. Эти-то рас­па­да­ющи­еся семьи и есть ос­новной ис­точник, прор­ванные тру­бы, бь­ющие сква­жины, ар­те­зи­ан­ские ко­лод­цы, и уж сов­сем не рим­ские фон­та­ны фли­мар­ке­та.

Над Ми­тиным ди­ваном ви­сит ве­лико­леп­ная кар­ти­на сов­ре­мен­но­го аме­рикан­ско­го ху­дож­ни­ка - боль­шая, чис­тая по ду­ху, за­мыс­лу и ис­полне­нию. На но­вом доб­ротном кан­ва­се и в бе­лой ра­ме. И куп­ле­на она бы­ла то ли за пят­надцать, то ли за двад­цать дол­ла­ров. Сло­вом, за пус­тяк, в срав­не­нии с её под­линной сто­имостью - что-то от пя­тисот до ты­сячи! Для Ми­ти ре­аль­ная сто­имость не иг­ра­ла, ров­ным сче­том, ни­како­го зна­чения - кар­ти­ны он по­купал, но ни­ког­да не про­давал. Раз­ве, что да­рил - это спорт он очень лю­бил. Де­ло не в Ми­те, а в том, от­ку­да и что это за кар­ти­на. Так уж сло­жилось, что ис­то­рию этой кар­ти­ны Ми­тя знал. При­еха­ла мо­лодая ев­рей­ская че­та и бы­ла слав­ная семья, и бы­ла па­ра чуд­ных де­тей. Семью объ­еди­няло мно­гое, в час­тнос­ти, и тен­нис,  ко­торым муж и же­на ув­ле­кались. И кар­ти­на эта - по­лови­на тен­нисно­го по­ля с сет­кой на пе­ред­нем пла­не с лад­ны­ми, по спор­тивно­му оде­тыми муж­чи­ной и жен­щи­ной, - ко­ман­да, сра­жа­юща­яся в пар­ной иг­ре с не­види­мым наб­лю­дате­лю про­тив­ни­ком. Всё за­лито сол­нцем, мяг­кие те­ни ок­ру­жа­ющих корт де­ревь­ев - все све­тить­ся жизнью и счасть­ем. И все это на фо­не сво­его, собс­твен­но­го, то­же ра­дос­тно­го в сво­ей ве­ре в бу­дущее, до­ма. По­даре­на бы­ла эта кар­ти­на му­жем - же­не к ка­кому-то дню рож­де­ния.

Ока­залось, что про­тив­ник, хоть и не­види­мый, все же был. Толь­ко де­ти за­кон­чи­ли шко­лу, как муж пе­решел в "дру­гую ко­ман­ду". Вто­рая же­на его бы­ла лет на двад­цать мо­ложе, и, хо­тя по эк­стерь­еру, она яв­но ус­ту­пала пер­вой, воз­раст сра­ботал… Вот так, в ярос­ти, оби­де и не­жела­нии ви­деть и пом­нить, эта прек­расная, но нес­час­тная кар­ти­на - си­рота ока­залась на фли­мар­ке­те - выб­ро­сить, уб­рать с глаз, не во­рошить прош­лое… А жизнь - ве­ликий шут­ник и нас­мешник,- не уни­малась. И те­перь, ког­да де­ти учи­лись в уни­вер­си­тетах, али­мен­ты ис­сякли, а де­нег ка­тас­тро­фичес­ки не хва­тало, бро­шен­ная же­на, час­тень­ко, вы­вози­ла старье на бло­шиный ры­нок.

Там-то,  иног­да, и мож­но бы­ло ви­деть, как рос­лый, но по­теряв­ший фор­му, креп­ко рас­полнев­ший и с при­лич­ным жи­воти­ком муж со сво­ей но­вой же­ной - лю­бите­ли фли­мар­ке­та, - под­хо­дили в пер­вой же­не. Так вот, она смот­ре­лась на их фо­не, как прин­цесса - ак­ку­рат­ная, строй­ная, сим­па­тич­ная, оде­тая по - лет­не­му, и со вку­сом, как мо­лодень­кая де­воч­ка. А вот вто­рая же­на, хоть бы­ла и мо­ложе, но при ро­дах пос­тра­дала, и но­ги её пок­ры­лись си­ними взду­ти­ями ва­рикоз­ных вен… Да и вку­сом она ус­ту­пала - при та­ких-то но­гах, пусть да­же лад­ных, круп­ных и длин­ных, хо­дить в ко­рот­ких, по­жалуй, слиш­ком ко­рот­ких шор­ти­ках, бы­ло, яв­но,  оп­ро­мет­чи­во…

IV.

На­до ска­зать, что фли­мар­кет - это од­но из нем­но­гих мест на зем­ле, где раз­ли­чие и про­тивос­то­яние по­коле­ний не су­щес­тву­ет. Они мир­но ужи­ва­ют­ся и кон­такти­ру­ют. Прав­да, од­но из них - ушед­шее… Да и во­об­ще, жизнь и смерть на фли­мар­ке­те соп­ри­каса­лись плот­но и стран­ным, про­тиво­ес­тес­твен­ным об­ра­зом сли­вались во­еди­но. Это и по­нят­но - бло­шиный ры­нок или фли­мар­кет, или по-не­мец­ки Flohmarkt, или  по-фран­цуз­ски   Marche' aux puces, а по-рус­ски, поп­росту, ба­рахол­ка - это ведь стран­ный па­рад прош­ло­го, ка­нув­ше­го в ле­ту вре­мен, сво­его ро­да, эт­ногра­фичес­кий му­зей. Здесь ско­пилось то, что по­кой­ни­ки, воз­можно, хо­тели бы взять с со­бой, но - не да­но!

И что бы вы не ку­пили на нем, что бы вы не по­веси­ли на сте­ну или ак­ку­рат­но пос­та­вили на по­лоч­ку, или на книж­ный шкаф - все это вно­сит в ваш дом дав­но ис­чезнув­ший мир и его а­уру. И что это за а­ура, доб­ра ли или зла, а мо­жет быть и дь­яволь­щи­ны - это­го вы, до по­ры до вре­мени, не зна­ете… Так, од­нажды, по ошиб­ке, Ми­тя при­нес в дом чер­ную, не­понят­но из ка­кого ма­тери­ала фи­гур­ку, как ока­залась, с Га­ити, да еще от­но­сящу­юся к куль­ту Ву­ду. С тру­дом дож­дался рас­све­та и выш­вырнул её с от­вра­щени­ем, об­легче­ни­ем и на­деж­дой, что она не ус­пе­ла че­го-ни­будь нат­во­рить…

Так вот, о жиз­ни и смер­ти. Фли­мар­кет - это пе­рек­ресток вре­мен, где жизнь и смерть сты­ку­ют­ся, неп­ре­рыв­но пе­рехо­дя из од­ной в дру­гую. Это вам не за­коны эн­тро­пии, те­кущие в од­ном, за­дан­ном При­родой, нап­равле­нии. Здесь мер­твые пе­реда­ют жи­вым че­рез пос­редни­ков то, чем до­рожи­ли при жиз­ни. Кто-то на этом на­жива­ет­ся, но счас­тли­вы при этом лишь под­линные це­ните­ли кра­соты - лю­ди бес­ко­рыс­тные и пре­дан­ные ис­кусс­тву. Имен­но они и вос­созда­ют к жиз­ни то, что ед­ва не по­гиб­ло пос­ле смер­ти вла­дель­ца. Имен­но они ожив­ля­ют поч­ти по­гиб­шее и при­об­ща­ют его к жиз­ни. Имен­но они ос­та­нав­ли­ва­ют и об­ра­ща­ют эн­тро­пию вспять, хо­тя бы по­тому, что поз­во­ля­ют вос­создать ушед­шее! Имен­но они!

Нес­коль­ко лет на­зад, блуж­дая по фли­мар­ке­ту, Ми­тя, еще из­да­лека, уви­дел, как две по­купа­тель­ни­цы вер­те­ли в ру­ках тя­желую ста­ту­эт­ку. Брать они не ста­ли, и ког­да отош­ли на при­лич­ное рас­сто­яние от сто­лика, Ми­тя, по­дошел к не­му. Обыч­но ат­мосфе­ра на фли­мак­ре­те - улыб­чи­вая и при­вет­ли­вая - на ко­ну-то ведь ме­лочь! В этом, од­на­ко, слу­чае про­дав­цы - муж­чи­на и жен­щи­на, - яв­но суп­ру­ги, был неп­ри­вет­ли­вы, бо­лее то­го, мрач­ны и сдер­жанны. Про­дава­ли они, сре­ди про­чего, две ста­ту­эт­ки из нас­то­ящей брон­зы. Про­дава­ли по со­вер­шенно смеш­ной це­не, что-то, по два дол­ла­ра за каж­дую. Ми­тя взял их с ра­достью, и по­шел, пря­миком, к ма­шине - и по­тому, что они бы­ли очень тя­желы, и чтоб не сгла­зить - на се­год­ня, с этой цен­ной по­куп­кой, ос­таль­ной фли­мар­кет был от­ме­нен. Все разъ­яс­ни­лось поз­днее, до­ма…

Поч­ти двад­ца­тисан­ти­мет­ро­вая ста­ту­эт­ка на де­ревян­ной пос­тавке изоб­ра­жала лю­бимо­го ге­роя ро­манов Фе­нимо­ра Ку­пера, сле­допы­та и раз­ведчи­ка ан­глий­ской ар­мии Нат­ти Бам­бо, из­вес­тно­го, так­же, как Зве­робой, Сле­допыт и  Со­коли­ный глаз. Ра­бота бы­ла тон­кой и вы­соко про­фес­си­ональ­ной. Бам­бо со сво­бод­но спа­да­ющи­ми на­зад во­лоса­ми был одет в ин­дей­скую ко­жаную ру­баху до се­реди­ны бед­ра. Её нап­лечная пе­лерин­ка, ру­кава по ниж­не­му шву и по­дол бы­ли об­ши­ты сво­бод­но спа­да­ющим ме­хом или тон­ко на­сечен­ной ко­жей. На но­гах бы­ли вы­сокие са­поги с уш­ка­ми для удобс­тва оде­вания и шпо­рами с зуб­ча­тыми  ко­леси­ками. Шля­па его сво­бод­но ви­села за спи­ной, а в ру­ках, оде­тых в пер­чатки с кра­гами до лок­тя, он дер­жал по пис­то­лету - на­гану с ба­раба­ном. На по­ясе спе­реди ви­сели нож в ин­дей­ских, опу­шен­ных ме­хом, нож­нах, и две ко­буры. А сза­ди - боль­шая фляж­ка и пат­ронташ.

Вто­рая ста­ту­эт­ка пред­став­ля­ла со­бой ин­дей­ца в го­лов­ном убо­ре из перь­ев с копь­ем и щи­том на ска­чущем ко­не с, по - зме­ино­му, изог­ну­тым вол­ной и рас­ши­ря­ющим­ся, как го­лова коб­ры, хвос­те. Она так­же кре­пилась на де­ревян­ном ос­но­вании. Все глав­ное, вся раз­гадка этой по­куп­ки бы­ла  на ос­но­вании. К де­реву был прик­ле­ен вздув­ший­ся от ста­рос­ти и вла­ги кар­тон и на нем зна­чилось: Bill Rosenthal,  и еще раз: Billy Rosenthal. Су­дя по об­рывкам эти­кет­ки, эти скуль­птур­ки, су­губо аме­рикан­ско­го про­ис­хождеп­ния,  бы­ли при­об­ре­тены в Ко­рее. Ког­да? Мож­но ду­мать, сра­зу пос­ле Ко­рей­ской вой­ны - в вой­ну с ни­ми тас­кать­ся бы­ло бы труд­но. За­кон­чи­лась вой­на эта в 1953 го­ду. По­том эти ста­ту­эт­ки бы­ли по­даре­ны, ве­ро­ят­но, от­цом,  ре­бен­ку -  Billy. Даль­ше - чис­тые пред­по­ложе­ния:  про­дава­ли эти ста­ту­эт­ки ро­дите­ли Billy. Впол­не ве­ро­ят­но, что ре­бен­ка это­го дав­но не бы­ло в жи­вых, ста­ту­эт­ки про­лежа­ли где-то на чер­да­ке или под­ва­ле - они бы­ли пок­ры­ты мно­голет­ней пылью. Смот­реть на них нес­час­тным ро­дите­лям бы­ло боль­но и нев­мо­готу, и вот сей­час, спус­тя, быть мо­жет,  40-50 лет, они ос­ме­лились вы­пус­тить их из до­ма, и за сим­во­личес­кую це­ну уб­рать из сво­ей жиз­ни… Вот по­чему им бы­ло не до улы­бок - за их спи­ной и в них са­мих скры­вались смерть, лю­бовь и бес­пре­дель­ная, неп­ре­ходя­щая, и день и ночь сад­ня­щая, го­рящая ви­ной, не за­лечи­ва­емая боль…

V.

И вмес­те с тем, ес­ли вы не да­вали се­бе во­лю, и не за­думы­вались над тра­гич­ностью ос­нов фли­мар­ке­та, вы мог­ли най­ти на нем не­мало прив­ле­катель­ных и оба­ятель­ных по­водов улыб­нуть­ся. Все  или поч­ти все "при­чины" для это­го Ми­тя со­бирал и лю­бил их. Вот, ска­жем, на шка­фу сто­ит ли­той сти­лизо­ван­ный маль­чик. Су­дя по все­му, сде­лали его в Аме­рике, где-то на Гуд­зо­не, мо­жет быть и в Нью Й­ор­ке. Но про­об­ра­зом яв­но пос­лу­жил маль­чон­ка из ев­рей­ско­го мес­течка в Рос­сии или Поль­ше. Де­ло в том, что толь­ко там шта­ниш­ки маль­чи­шек снаб­жа­лись кла­пана­ми на пу­гови­цах на по­пе. Так вот сто­ит на шка­фу этот шпин­га­лет с та­ким по­лу­от­кры­тым кла­паном, зас­те­гутым толь­ко на од­ну пу­гови­цу, и слез­но ры­да­ет в боль­шую тряп­ку, на­до ду­мать, пред­назна­чен­ную, как раз, для вы­тира­ния по­пы. Гля­дя на не­го, Ми­тя вспо­минал вну­ка сво­их дру­зей. Ког­да они спра­шива­ли его: "Ты уже боль­шой? ", он не­мед­ленно и уве­рен­но от­ве­чал: "Да!".  "Ну, а по­чему в шта­ны де­ла­ешь?" - "Так я же ма­лень­кий!"

Ря­дом с этим ка­рапу­зом раз­мести­лась ко­лорит­ная сце­на кон­флик­та меж­ду креп­ко под­давшим от­став­ным мор­ским вол­ком в ка­питан­ской фу­раж­ке, с ру­ками в кар­ма­нах, ед­ва под­держи­ва­емы­ми под­тяжка­ми, брюк, не скры­ва­ющих на­качен­но­го пи­вом  жи­воти­ка, с его не ме­нее аг­рессив­ной и за­мет­но боль­шей его по рос­ту и по мо­щи же­ной, в пра­вой ру­ке ко­торой - креп­кая пал­ка, а вто­рая, сжа­тая в ку­лак, - спря­тана за спи­ной.

В про­ход­ном ко­ридор­чи­ке у Ми­ти ви­село ли­тое брон­зо­вое изоб­ра­жение сред­не­веко­вого до­ма, из ок­на вто­рого эта­жа ко­торо­го на ули­цу вы­сунул­ся бюр­гер в ноч­ном кол­па­ке.  Пра­вая ру­ка его рас­тру­бом бы­ла прис­ло­нена ко рту, и он кри­чал что-то по­хожее на: "Ос­то­рож­но, пос­то­рони­тесь!".  А в ле­вой ру­ке он дер­жал ог­ромный ноч­ной гор­шок. В сред­ние ве­ка в ев­ро­пей­ских го­родах ка­нали­зации не бы­ло, и не­чис­то­ты вып­лески­вались на ули­цу…

А че­го сто­ила чу­гун­ная, ли­тая и со­вер­шенно не стан­дар­тная фи­гур­ка флей­тис­та? Собс­твен­но флей­тис­та-то и не бы­ло. Бы­ла  ле­вая ру­ка от лок­тя, дер­жа­щая по­переч­ную флей­ту, кисть пра­вой ру­ки на её кла­панах и, не го­лова, лишь од­но ли­цо с гу­бами…

Не мог Ми­тя не улыб­нуть­ся,  ког­да под­ни­мал гла­за вверх, и у са­мого по­тол­ка на сту­пень­ке,  об­ра­зован­ной не сос­ты­кован­ны­ми сте­нами у при­хожей, ви­дел де­ревян­ное, ба­рель­еф­ное, свет­ло-ко­рич­не­ватое  изоб­ра­жение  ли­ца по­жило­го муж­чи­ны, яв­но по­лине­зий­ско­го ти­па.  Ли­цо сме­ялось  от всей ду­ши и мор­щи­ны на лбу, бро­ви, рес­ни­цы и ще­ки его изог­ну­лись, в ве­сельи, ду­гами вверх, а ши­рокий рас­плю­щен­ный нос с ог­ромны­ми ноз­дря­ми сде­лал­ся еще пло­ще и еще ши­ре, и за­нимал, ни­как не мень­ше, по­лови­ны ши­рины ли­ца. Но са­мым уди­витель­ным был пе­реко­шен­ный, и не­удер­жи­мо хо­хочу­щий, не­ес­тес­твен­но рас­кры­тый рот  с мощ­ной опу­щен­ной вниз че­люстью. И в этой пус­то­те рта, свер­ху и сни­зу, си­рот­ли­во тор­ча­ли по два бе­лых зу­ба… 

Ми­те нра­вились и ве­селые кар­тинки из Мек­си­ки, где, за­час­тую, ге­ро­ями бы­ли ми­лые смуг­лые маль­чу­ганы и ос­ли­ки. Лю­били мек­си­кан­цы и еще од­ну те­му: де­ревян­ные фи­гур­ки и хо­рошо вы­делан­ные из мра­мора ста­ту­эт­ки муж­чин, у ко­торых го­лову за­меня­ло ги­гант­ское сом­бре­ро.

А сов­сем не­дав­но, Ми­те по­пал­ся чу­дес­ный длин­но­ухий спа­ни­ель, под­нявший зад­нюю нож­ку и дер­зко оп­пи­сыва­ющий крас­ный по­жар­ный гид­рант. Ну, а уж смеш­ных и ми­лых ля­гушек, ля­гушечь­их ко­ролев и  ле­нивых ля­гушечь­их ко­ролей, оча­рова­тель­ных и смеш­ных со­бачо­нок, и ло­шадок с чер­ной прядью на глаз - все­го это­го соб­ра­лось, что на­зыва­ет­ся, пруд пру­ди!

VI.

Осо­бое мес­то в кол­лекции за­нима­ли кло­уны. Ми­тя их лю­бил, но как вы­яс­ни­лось впос­ледс­твии, по­нимал не всег­да, да­леко не всег­да. А мо­жет быть, и ни­ког­да. На­вер­ное, это из­на­чаль­ное ка­чес­тво люб­ви - она, ес­ли уж и не сле­па, то за­час­тую, час­то, уж слиш­ком час­то, чтоб быть слу­чай­ностью - под­сле­пова­та… В жиз­ни это сплошь и ря­дом. Да и са­ма по се­бе жизнь - сплош­ная кло­уна­да. Бе­зум­на бы­ла, есть и бу­дет! Пом­ни­те? - "Этот бе­зум­ный, бе­зум­ный, бе­зум­ный мир!". Со вре­мени вы­хода в свет это­го филь­ма, мир бо­лее спо­кой­ным, здра­вым и пред­ска­зу­емым не стал. Пи­шет же Ruch (Totem lyrics):

World of the unlicely and bizarre
……..
Angels and demons inside of me
Saviors and satans all around me
…….
Angels and demons dancing in my head
(Ohh ohh)
Lunatics and monsters underneath my bed
(Ohh ohh)

Не был мир пред­ска­зу­емым, спо­кой­ным и бе­зопас­ным  и рань­ше… Ни­ког­да не был (Ohh ohh).  Не был он и од­но­род­ным.  Сло­ис­тый пи­рог ка­кой-то. Да лад­но бы, как мно­гос­лой­ный, слад­кий и вкус­ный на­поле­он… Ан нет! Один слой слад­кий, а дру­гой, ря­дом,  на­пер­ченный,  тре­тий - кис­ля­тина, а чет­вертый и вов­се ядом не ока­зал­ся бы (Ohh ohh)…  Так вот, кло­уны, шу­ты, ско­моро­хи, по­лиши­нели, ар­ле­кины, джо­керы за­нима­ли в нем стран­ную ни­шу, в ко­торой ду­рако­ватость, бе­зумие, ир­ра­ци­ональ­ность, са­мо­иро­ния и юродс­тво сов­ме­щались с не­под­дель­ны­ми глу­бин­ностью и муд­ростью.

На­дутый, важ­ни­ча­ющий,  нас­квозь ма­тери­аль­ный мир влас­ти, как всег­да, над­менно, а ста­ло быть и ло­пухо­вато, вос­при­нимал шу­тов:  лю­диш­ки, ос­тавши­еся по Божь­ей во­ле не­дораз­ви­тыми деть­ми, нес­час­тные че­ловеч­ки с боль­ной го­ловой… Но Гос­подь, дес­кать,  да­ровал им тай­ное зна­ния,  древ­ние ду­хов­ные и сак­раль­ные тра­диции. В дей­стви­тель­нос­ти, шут бы­вал, как пра­вило, че­лове­ком ум­ней­шим из ум­ней­ших. Он лишь хо­тел ка­зать­ся и  ка­зал­ся глу­пым, а по­тому и бе­зопас­ным, он пря­тал­ся за глу­постью, он мас­ки­ровал­ся и за­щищал­ся ею, он скры­вал­ся в её те­ни. Она бы­ла его ры­цар­ски­ми дос­пе­хами и поз­во­ляла ему су­щес­тво­вать, ос­та­вать­ся лич­ностью и го­ворить ми­ру неп­ри­ят­ные ве­щи, ле­чить его горь­ки­ми, но столь не­об­хо­димы­ми ле­карс­тва­ми.

Кло­уны бы­ли слож­ны всег­да. Но осо­бен­но мно­гог­ранны и глу­боки в сред­ние ве­ка. Ря­дом с дес­по­тами, ца­рями, ко­роля­ми, фе­ода­лами, бе­зум­ны­ми и влас­тны­ми са­моду­рами - дру­гими они быть не мог­ли - сра­зу го­лова сле­тела бы с плеч. Ка­кими же они ста­ли се­год­ня? - Это­го Ми­тя и пред­ста­вить се­бе не мог. Ведь они, по за­мыс­лу-то  сво­ему, ни­чуть не про­ще ве­ка. В бе­зум­ном ве­ке, шу­ты дол­жны бы­ли быть бе­зум­ны­ми, ге­ни­аль­ны­ми, ли­цедей­ны­ми, ес­ли хо­тите, то ли­цемер­ны­ми, а быть мо­жет, и без­жа­лос­тны­ми в квад­ра­те и ку­бе. А по­тому и ра­дос­ти,  и опас­ности, ис­хо­дящие от них, ря­дово­му че­лове­ку бы­ло не прос­чи­тать! Тем бо­лее, та­кому ис­крен­не­му, иде­алис­ти­чес­ко­му и на­ив­но­му че­лове­ку, как Ми­тя - кол­лекци­оне­ру дра­ному.

И вот еще что ос­та­ет­ся в те­ни. Как лю­ди ока­зыва­лись и ока­зыва­ют­ся в ипос­та­си кло­унов? Что их ве­ло всег­да и ве­дет, и по­ныне, ту­да? Это, ве­ро­ят­но, очень мощ­ное чувс­тво, скры­тое, из­на­чаль­но, в слож­ном че­лове­ке - ма­нипу­лиро­вать людь­ми. Это, ведь, не ис­кусс­тво, точ­нее, неч­то бо­лее вы­сокое и силь­ное - уп­равлять эмо­ци­ями лю­дей ис­подтиш­ка, ос­та­ва­ясь, при всем том, не­опоз­нанным и не­види­мым за мас­кой кло­уна.  И эта-то роль кук­ло­вода ма­нит лю­дей и сей­час. Это утон­ченная, поч­ти и­езу­ит­ская тя­га к влас­ти. Эту пси­холо­гичес­кую по­доп­ле­ку, эту уди­витель­ную из­нанку жиз­ни за­пис­ных кло­унов очень хо­рошо опи­сал Петр Бо­логов (Цирк при­ехал. http://www.lenta.ru/columns/2012/03/01/cirkus/):
"А на са­мом-то де­ле кло­уны (обыч­но их бы­ло че­тыре-пять че­ловек) не всю свою жизнь бы­ли кло­уна­ми. Бо­лее то­го, в пе­реры­вах меж­ду выс­тупле­ни­ями они жи­ли сов­сем по-дру­гому. Они счи­тались цен­ны­ми и рес­пекта­бель­ны­ми чле­нами об­щес­тва. У них бы­ли пок­лонни­ки, ко­торых вос­хи­щала их спо­соб­ность гра­мот­но го­ворить нуж­ные сло­ва, не ту­шевать­ся пе­ред те­лека­мера­ми и воз­му­щать­ся су­щес­тву­ющи­ми нес­пра­вед­ли­вос­тя­ми.

Но по­том кло­унам зво­нил ан­треп­ре­нер и со­об­щал о пред­сто­ящих гас­тро­лях. Этот зво­нок ме­нял все: кло­уны сни­мали кос­тю­мы, по­шитые все­мир­но из­вес­тны­ми мо­дель­ера­ми, и из­вле­кали из чу­ланов пок­рывши­еся за че­тыре го­да пылью сун­ду­ки. Сун­ду­ки бы­ли про­нуме­рова­ны по го­дам: 2000, 2004, 2008, 2012. В них че­го толь­ко не бы­ло: раз­ноцвет­ная обувь с ду­рац­ки­ми заг­ну­тыми но­сами, нак­ладные но­сы всех форм и раз­ме­ров, ры­жие, крас­ные и зе­леные па­рики, ру­мяна, си­рене­вые пид­жа­ки в крас­ный го­рошек, фаль­ши­вые усы и без­размер­ные пан­та­лоны. По­мимо это­го, из пах­ну­щего мер­твой молью чре­ва сун­ду­ков по­яв­ля­лись раз­личные ду­доч­ки, звук ко­торых ре­зал слух, зон­ти­ки, ша­рики, лей­ки, тря­пич­ные лен­ты и про­чее ду­рашес­тво, спо­соб­ное за­нять де­тей и не са­мую тре­бова­тель­ную часть взрос­лой а­уди­тории.

Сва­лив свое хо­зяй­ство в объ­емис­тые меш­ки с на­рочи­то яр­ки­ми зап­латка­ми, кло­уны, от­выкшие от бу­тафор­ской обу­ви, хро­мая, ко­выля­ли в цирк. Ес­ли они стал­ки­вались в две­рях, то сра­зу на­чина­ли ла­ять­ся меж­ду со­бой, де­ля вре­мя пре­быва­ния на аре­не.

Ко­неч­но, каж­до­му из них жаль бы­ло рас­ста­вать­ся со сво­им со­лид­ным имид­жем, но за выс­тупле­ния да­вали хо­рошие хар­чи и бес­плат­но ле­чили зу­бы. Прав­да, иног­да в цир­ко­вую труп­пу вклю­чали ка­кого-ни­будь не­ожи­дан­но­го че­лове­ка, ко­торый вро­де бы и без то­го неп­ло­хо пи­тал­ся и да­же не­дав­но пос­та­вил се­бе от­личные зо­лотые ко­рон­ки. Да и опы­та выс­тупле­ний у не­го ни­како­го не бы­ло. Но ан­треп­ре­нер был че­ловек ум­ный - он знал, что по­яв­ле­ние но­вых лиц раз­вле­чет пре­сыщен­ную пуб­ли­ку. Кро­ме то­го, он знал, что тщес­ла­вие - лю­бимый грех не­чис­то­го, и иг­рал на этом. И при­ходи­лось серь­ез­но­му, ува­жа­емо­му че­лове­ку, да­бы зас­лу­жить ова­ции а­уди­тории, на­рав­не с дру­гими кло­уна­ми драть­ся по­душ­ка­ми, па­дать на спи­ну, зад­рав к ку­полу но­ги в по­лоса­тых нос­ках, пус­кать мыль­ные пу­зыри и го­нять­ся по аре­не за ку­рица­ми".

Вот ведь как: "тщес­ла­вие - лю­бимый грех не­чис­то­го,". Эти лю­ди - за­пис­ные кло­уны, - от­ре­кались на вре­мя от сво­его вы­соко­го по­ложе­ния, ра­ди то­го, что­бы пот­ра­фить не­чис­то­му, т.е.дь­яво­лу, чер­ту, бе­су. И к этой важ­ной де­тали мы еще вер­немся. И не раз. По­тому что без это­го ни­чего не по­лучить­ся (Ohh ohh).

VII.

В ми­тиной кол­лекции бы­ло нес­коль­ко ли­тых ста­ту­эток кло­унов и два ве­лико­леп­ных ри­сун­ка. Пер­вая фи­гур­ка хрес­то­матий­но­го кло­уна, сан­ти­мет­ров, эдак, в пят­надцать, бы­ла вы­пол­не­на вы­соким про­фес­си­она­лом.  Это ка­салось все­го - и шап­чонки с пом­по­ном на кос­ма­той го­лове, и ко­кет­ли­во под­ня­той дву­мя паль­ца­ми фал­ды ком­зо­ла, и дур­но изог­ну­той пал­ки с  ко­том­кой за спи­ной, и спи­раль­но пе­рек­ру­чен­ные брю­чины на то­щих но­гах, рас­ши­ря­ющи­еся вни­зу и бес­формен­но спа­да­ющие на зем­лю, и ог­ромные ра­зод­ранные баш­ма­ки, от­кры­ва­ющие го­лые паль­цы, и ду­рако­ватая улыб­ка  ши­роко рас­кры­того рта под чу­довищ­ным шиш­ко­ватым но­сом и нак­ладны­ми ше­ками. Улы­бать­ся, гля­дя на не­го, хо­телось, но не бо­лее.

Вто­рая фи­гур­ка кло­уна с ба­раба­ном до­бав­ля­ла к тра­дици­он­ным зап­ла­там на лок­тях, спи­не, ко­ленях и поп­ке, к ко­рот­ким и то­нень­ким нож­кам, не скры­ва­емым ку­цыми брю­чиш­ка­ми, и пог­ру­жен­ны­ми  в ги­гант­ские  бу­тафор­ские баш­ма­ки-кап­ли и про­чему, под­созна­тель­ное во­об­ра­жение то­го не­веро­ят­но­го шу­ма и гро­хота, ко­торым соп­ро­вож­да­лось пред­став­ле­ние. Да, да, те са­мые "ду­доч­ки, звук ко­торых ре­зал слух".  Са­мо-то сло­во "шут"  лад­но со­чета­ет­ся с "шу­тихой" - пе­тар­дой - с её, на пер­вый взгляд, и не опас­ным, но сле­пящим, дур­ным и злым взры­вом. Да и во­об­ще, шут не вя­жет­ся с нор­маль­ной му­зыкой, от­сю­да ду­доч­ки, ба­раба­ны, шу­мы раз­ные неп­ри­лич­ные, ка­кофо­ния иди­оти­чес­кая, "ка­кафо­ния", од­ним сло­вом. Но не скрип­ка, не ви­олон­чель, не клар­нет и не флей­та. А у Бё­ля, то­го са­мого, ко­торый: "Я кло­ун, я со­бираю мгно­венья", шут из­де­ва­ет­ся над ре­лиги­ей и по­ёт "… ака­фис­ты, по­дыг­ры­вая се­бе на ги­таре". И все же Ми­тю это не вол­но­вало и не тро­гало.

Дру­гое де­ло, кар­ти­ны.  Их бы­ло две и они, в Ми­тином во­об­ра­жении, бы­ли по­люса­ми, меж­ду ко­торы­ми бес­ко­неч­ны­ми, не­ров­ны­ми, на пер­вый взгляд, яв­но бес­толко­выми, раз­ноцвет­ны­ми, пят­нисты­ми и раз­но­мас­тны­ми ше­рен­га­ми сто­яли, ле­жали, бе­жали, ку­выр­ка­лись, крив­ля­лись, улы­бались и гри­мас­ни­чали кло­уны все­го зем­но­го ша­ра. Пер­вая -  ви­села в прос­тенке меж­ду при­хожей и ком­на­той. Это был серь­ёз­ный и грус­тный кло­ун. Хо­тя пор­трет был по­яс­ным, в Ми­тином во­об­ра­жении это был вы­сокий су­хопа­рый че­ловек, с по­каты­ми пле­чами, па­дав­ши­ми под  45 гра­дусов к длин­ной шее. По­доб­ных лю­дей Ми­тя встре­чал в жиз­ни, и все они об­ла­дали боль­шой фи­зичес­кой си­лой. В кро­хот­ной свет­лой шля­пе на ры­жем па­рике, поч­ти скры­вав­шим уши, с си­рене­вым но­сом, крас­ным, щед­ро, до се­реди­ны щек, рас­кра­шен­ным ртом и оби­жен­но от­висшей ниж­ней гу­бой, он ис­то­чал пе­чаль и тос­ку. А на­рисо­ван­ные оч­ки, с нес­коль­ки­ми пе­репон­ка­ми, бы­ли по­хожи на ок­на на ста­рых ев­ро­пей­ских до­мах, раз­де­лен­ные на мел­кие стек­лянные фи­лен­ки, и стран­ным об­ра­зом, соз­да­вали фраг­ме­тиро­ван­ные и слег­ка раз­верну­тые отоб­ра­жения внеш­не­го ми­ра. Что-то из это­го ми­ра по­пада­ло внутрь кло­уна, а что-то от­ра­жалось к зри­телю. И оч­ки эти при­дава­ли кло­уну вид доб­ро­го мыс­ли­теля, грус­тя­щего вмес­те с нес­час­тным, обез­до­лен­ным Че­лове­чес­твом, и оп­ла­кива­юще­го  его. На тем­ном  баг­ро­вом фо­не, кро­ме од­но­го свет­ло­го пят­на где-то за его спи­ной, он не был смеш­ным, но не был и опас­ным! Мир за его спи­ной ка­зал­ся ку­да бо­лее уг­ро­жа­ющим! Это был доб­рый, обес­по­ко­ен­ный за лю­дей и тос­ку­ющий по­люс бес­ко­неч­ной ми­ровой кло­уна­ды!

Вто­рая кар­ти­на ви­села пря­мо над Ми­тиным ра­бочим сто­лом и бы­ла со­вер­шенно по дру­гой "епар­хии". Чувс­тва, ко­торые она вы­зыва­ла в Вас, оп­ре­делить сра­зу бы­ло слож­но, но ни­чего об­ще­го с доб­ро­той, уми­рот­во­рен­ностью  по­ко­ем и бе­зопас­ностью в них не бы­ло. Это был не­моло­дой че­ловек с оби­ли­ем мор­щин на ли­це и, вы­давав­ши­ми его воз­раст, склад­ка­ми ко­жи на шее. Кста­ти, то­щей и дав­но не стри­жен­ной. Все мор­щи­ны ли­ца бы­ли в мощ­ном дви­жении. От гла­за к вис­ку и уху они шли рас­хо­дящим­ся ве­ером взду­тых вы­пук­лых скла­док - жел­ва­ков. Не­понят­но, от­ку­да она взя­лась и ку­да ис­чезла, но на ще­ке то­же по­яви­лась склад­ка ко­жи. Не толь­ко под­кра­шен­ные, но и ре­аль­но су­щес­тву­ющие бро­ви об­ра­зовы­вали си­нусо­иду, удив­ленно взле­тев­шую в сво­ем пра­вом по­лупе­ри­оде вверх над гла­зом, а в ле­вом по­лупе­ри­оде, вбли­зи но­са, про­летев чрез ми­нимум, она пе­рехо­дила в склад­ку на лбу, столь же удив­ленно, как бровь, взле­тев­шую вверх. И бы­ли эти бровь и мор­щи­на, над са­мим гла­зом, как го­вари­ва­ют ма­тема­тики, эк­ви­дис­тан­тны. По цен­тру лба, вер­ти­каль­но вверх, ус­тре­милась еще па­ра мор­щин. Под крас­ным но­сом и крас­ны­ми же ноз­дря­ми рас­по­лагал­ся горь­ко изог­ну­тый уг­ла­ми вниз  рот. 

Его бе­лые-бе­лые, бе­лила­ми до тре­щин вы­белен­ные гу­бы, на се­ром фо­не ли­ца,  бы­ли оби­жены ми­ром и  ис­крив­ле­ны в его неп­ри­ятии. Да и во­об­ще-то гу­бам по­ложе­но быть ро­зовы­ми или крас­но­ваты­ми. Тог­да  это приз­нак жиз­ни. А уж ес­ли гу­бы бе­лые - то не к доб­ру это, не шут­ка это, к смер­ти это. Ли­цо кло­уна бы­ло от­талки­ва­юще и не­ров­но, на­рочи­то, под­чер­кну­то, не бри­то, и чер­ная не­ак­ку­рат­ная  по­росль вид­не­лась и над вер­хней гу­бой, и под ниж­ней, и по под­бо­род­ку, и на шее. По­лоса неб­ри­тос­ти опус­ка­лась и от вис­ков ми­мо уха, и ны­ряла под че­люсть, ку­да-то  к гор­лу, чем-то, по­хожим на ба­кен­барды. А за ухом ви­сели рва­ные  за­витуш­ки нес­три­жен­ных во­лос. На го­лове си­дела мя­тая-пе­ремя­тая шля­па, опо­ясан­ная клет­ча­той лен­той, за ко­торую бы­ли за­суну­ты с де­сяток спи­чек. Тех са­мых, ко­торы­ми чир­ка­ли о по­дош­ву.

И все-та­ки это опи­сание ни­чего не сто­ит, ес­ли не ска­зать са­мого глав­но­го. Лег­кий нак­лон го­ловы впра­во и чуть вниз со­четал­ся с ги­гант­ской бу­тафор­ской сле­зой, ви­сящей из устья по­луп­ри­щурен­но­го ле­вого гла­за, и вни­матель­ным, ре­жущим, пря­мо та­ки, се­кущим  взгля­дом, нап­равлен­ным на зри­теля. Все, в це­лом, это соз­да­вало впе­чат­ле­ние, что вы, не прос­то в цен­тре не­доб­ро­го вни­мания, это бы­ло бы еще ку­да ни шло. Это бы­ло бы слиш­ком ма­ло, слиш­ком блек­ло и  сов­сем уж неп­равдо­подоб­но  хо­рошо.  Не-е-ет! Вы на­ходи­лись под при­целом, при­целом злым, а мо­жет быть и опас­ным! Вы - ока­зались под при­целом яв­но­го зла. Хо­тя и ка­муф­ли­рован­но­го, но бе­зус­ловно­го зла. Вот та­кая дь­яво­ли­ада и бы­ла вто­рым, са­танин­ским по­люсом ми­ровой кло­уна­ды… Вот вам и шу­ты, и ско­моро­хи, и смеш­ные  ве­селые ро­жи, и бол­та­ние нож­ка­ми, ле­жа на пес­ке, и не­ук­лю­жее, и бес­по­мощ­ное бе­гание за ку­дах­та­ющи­ми ку­рица­ми. (Ohh ohh)… 

Ну, а что, ес­ли по­лезть во все зна­ющий ин­тернет? По­лез, и обал­дел! Ока­зыва­ет­ся есть и спе­ци­аль­ный файл - злой кло­ун! И че­го там толь­ко нет? - "Все кто за злой при­ветс­тву­ет в клан "ЗЛОЙ КЛО­УН"; "С детс­тва не­нави­дишь кло­унов?"; "Ко­ман­да КВН ЗЛОЙ КЛО­УН"; "Культ ЗЛЫЕ КЛО­УНЫ"; "Груп­па ЗЛОЙ КЛО­УН - Ма­ма-Анар­хия". И на­име­нова­ний на этом сай­те мно­гие сот­ни! Но са­мое уди­витель­ное - это имид­жи, об­ра­зы ЗЛО­ГО КЛО­УНА. Собс­твен­но  го­воря,  это не уди­витель­ное, а под­линно ужас­ное зре­лище! Сот­ни ри­сун­ков, где кло­уна­ду ра­зыг­ры­ва­ют дь­яво­лы, чер­ти, чу­дови­ща всех мас­тей, ужа­са­ющие монс­тры. И все это в при­выч­ном кло­ун­ском ан­ту­раже! Но за­лито не­навистью, дре­без­жа­щей яростью к че­лове­ку и его соз­на­нию, к по­кою и здра­вос­ти! Дь­яво­ли­ада под мас­кой кло­уна! Это не прос­то ЗЛОЙ КЛО­УН - это Са­тана в кло­ун­ском на­ряде! Вот, ока­зыва­ет­ся, что близ­ко мно­гим из ро­да че­лове­чес­ко­го! (Ohh ohh)… 

VIII.

И вмес­те с тем, всё это ка­залось чис­то умоз­ри­тель­ным. И не бо­лее! Ну, есть ри­сунок, ну, есть на нем что-то неп­ри­ят­ное и уг­ро­жа­ющее. И что из то­го? В кон­це кон­цов, изоб­ра­зил же Ве­реща­гин жут­ко­ватую пи­рами­ду че­репов и стаи хищ­ных птиц над нею. Ну и что, ко­му они ме­ша­ют? Ма­ло то­го, в луч­ших - из  луч­ших му­зе­ях ви­сят. Вот так или, при­мер­но, так ду­мал Ми­тя и кар­ти­ну не уби­рал. Она и по сей час ви­сит у не­го. Ма­ло то­го, Ми­тя, ре­шил, что ес­ли ему кло­уны нра­вят­ся, то обя­затель­но при­дут­ся по вку­су и его внуч­ке, и на­чал соз­на­тель­но ис­кать ми­лого кло­уна на фли­мар­ке­тах. На­шел он его на од­ном из га­раж­сэй­лов.

 В по­лупус­том га­раже сто­яло нес­коль­ко сто­лов, на ко­торых бы­ло выс­тавле­но мно­жес­тво раз­личных ве­щей. Так вот под од­ним из сто­лов, на по­лу, прис­ло­нилась к сте­не, не­боль­шая кар­ти­на кло­уна в ори­гиналь­ной ме­тал­ли­чес­кой рам­ке. Он был очень неп­ло­хо вы­рисо­ван, точ­нее, вы­цара­пан и прок­ра­шен на не­ком мас­сивном ма­тери­але. То ли плас­ти­ке, то ли мра­море, а мо­жет быть и на кам­не. Сам ри­сунок был дос­та­точ­но стан­дартен - яр­ко рас­кра­шен­ный кло­ун в шу­тов­ском кол­па­ке. Ин­те­рес­но, что ни в пер­вый мо­мент, ни по­том, спус­тя го­ды, Ми­тя не мог опи­сать его в де­талях. Он до­воль­ство­вал­ся об­щим впе­чат­ле­ни­ем, а оно бы­ло дос­та­точ­но ми­лым. Ми­тя не­доро­го ку­пил его. Это бы­ло ут­ром, а днем, с ока­зи­ей, он пе­реп­ра­вил кло­уна внуч­ке. На сле­ду­ющий день встре­воже­но поз­во­нила ба­буш­ка, ма­ма зя­тя, и ска­зала, что, уви­дев кло­уна, внуч­ка, а бы­ла она уже в де­сятом клас­се, ис­пу­галась… Ми­тя от­ре­аги­ровал сра­зу и поп­ро­сил её заб­рать кар­ти­ну у внуч­ки и пос­та­вить её где-ни­будь в бэй­смен­те, да еще в са­мом, что ни есть, даль­нем его  чу­лане, ли­цом к сте­не. Пос­ле это­го о кар­ти­не за­были все - и ба­буш­ка, и внуч­ка, и сам Ми­тя. За­были на доб­рых пять - шесть лет!

IX. 

Бы­ли ли го­ды эти доб­ры­ми? Да, ко­неч­но. Ми­те уда­лось сде­лать все, что он за­думал еще там, в Рос­сии. Осо­бен­но, в изу­чении и со­пос­тавле­нии аме­рикан­ской и рус­ской по­эзий. Прак­ти­чес­ки всё, и да­же боль­ше! Что ка­са­ет­ся здо­ровья, то го­ды шли, а с ни­ми и за ни­ми под­кра­дыва­лись хво­ри. Как же без них? Так вот об од­ной из них, чер­то­вой - из - чер­то­вых, Ми­тя час­то за­думы­вал­ся. Уда­рила она их обо­их - же­ну и его са­мого. И ка­залось Ми­те, что свя­зана бы­ла она с их об­щи­ми с же­ной ре­гуляр­ны­ми вос­крес­ны­ми пу­тешес­тви­ями на фли­мар­тет. Эда­кое, прок­лятье фа­ра­онов.

А бы­ло де­ло так. То ли прос­ту­дились они, то ли нет, толь­ко на­чал­ся, на пер­вый взгляд, стан­дар­тный брон­хит с каш­лем. Од­на­ко мас­шта­бы его все вре­мя на­рас­та­ли и ог­ромная чувс­тви­тель­ность к сквоз­ня­кам го­няла их по ап­пар­тмен­ту из уг­ла в угол. Квар­тирка бы­ла сквоз­нячной, и в са­мом де­ле, и единс­твен­ное мес­то, где мож­но бы­ло спря­тать­ся от всег­да су­щес­тво­вав­ше­го ве­тер­ка, на­ходи­лось в ма­лень­кой ком­на­те у сте­ны, где и сто­яла их кро­вать. И ког­да на­чинал­ся оче­ред­ной прис­туп, Ми­тя, плот­но ук­рывшись, при­жимал­ся к сте­не и тог­да… тог­да на­чина­лись прик­лю­чения - чем плот­нее вы при­жима­лись к ней, тем су­дорож­нее и злее ярил­ся ла­ющий ка­шель. Ког­да ды­шать ста­нови­лось и вов­се нев­мо­готу, при­ходи­лось ид­ти в со­сед­нюю ком­на­ту и вклю­чать мощ­ный ин­га­лятор, поз­во­ляв­ший пос­те­пен­но при­водить ды­хание в нор­му, но, не­мед­ленно, на­чинав­ший дрян­но вли­ять на сер­дце. Вот та­кая кру­говерть с на­рас­та­ющей ам­пли­тудой соз­да­вала бе­зыс­ходность, и го­няла его их из ком­на­ты в ком­на­ту, от од­ной сте­ны у дру­гой, в кон­це кон­цов, за­гоняя, в ко­торый уже раз, в гос­пи­таль. Же­на му­чалась тем же са­мым с до­пол­ни­тель­ны­ми следс­тви­ями и ос­ложне­ни­ями.

Вра­чи не по­нима­ли в чем тут за­ковы­ка, и Ми­тя на­чал ана­лизи­ровать си­ту­ацию сам, как мог. На­чал он с то­го са­мого прок­лятья фа­ра­онов. Мо­жет быть, что-то дур­ное за­нес­ли с фли­мар­ке­та? Ведь у каж­дой ве­щи от­ту­да - своя не прос­матри­ва­емая ис­то­рия и что там у неё за тем­но­ты, про­валы, дур­но­ты и под­линные без­дны, ду­май-не-ду­май,  и до­гадать­ся не­воз­можно. И де­ло не толь­ко в мик­ро­бах, мик­рокроф­ло­ре и раз­личных гнус­ных ба­цил­лах. Ес­ли бы толь­ко это?

Но, вот, ска­жем, ви­сит над кро­ватью у са­мого по­тол­ка кар­ти­на, сос­то­ящая из мно­гих ге­омет­ри­чес­ких фи­гур с раз­личны­ми и очень яр­ки­ми цве­тами. Что там бу­шева­ло в пов­ре­див­шихся моз­гах да  в чувс­твах ху­дож­ни­ка с яв­но ма­тема­тичес­ким вос­при­яти­ем ми­ра? Ма­ло ли иди­отов в этой от­расли нез­на­ния? Ма­ло ли бе­зум­цев, хо­тев­ших или не хо­тев­ших, но,  за­коди­ровав­ших в этих квад­ра­тах, тре­уголь­ни­ках, кру­гах, тра­пеци­ях и вкру­чива­ющих­ся в мир вос­хо­дящих,  и нис­хо­дящих спи­ралях своё бре­довое под­созна­ние, го­лог­ра­фию сво­его фан­тасма­гори­чес­ко­го, а то и прос­то су­мас­шедше­го ми­рови­дения?

Ведь, су­щес­тву­ют они и но­ровят все вре­мя, изо дня в день, и изо всех встреч­ных-по­переч­ных взять квад­ратный или ку­бичес­кий ко­рень. Или вы­честь ме­ня из ме­ня, или раз­де­лить на бес­ко­неч­ность. Ту са­мую бес­ко­неч­ность ?, ко­торую кто-то пред­ста­вил се­бе, как змею, ку­са­ющую се­бя са­мое за хвост. А в гла­зах ху­дож­ни­ка-де­била-ма­тема­тика, хва­та­ющую и вас за что-ни­будь ин­тимное. А то и при­цепят к вам ми­нус еди­ницу и прев­ра­тят вас в мни­мое чис­ло   i - твою мать! А по­тому Ми­тя не­замед­ли­тель­но снял эту кар­ти­ну, да и дру­гие в спаль­не и сос­та­вил их в свой "за­пас­ник" в кла­дов­ке. Пос­ле это­го ге­ро­ичес­ко­го ша­га  по­каза­лось ему, что ды­шать в ком­натке ста­ло нем­но­го лег­че. Но не на­дол­го. Не­дель­ка-дру­гая и ды­хание ста­ло ба­рах­лить опять.

X.

Сле­ду­ющий шаг ока­зал­ся поч­ти вы­нуж­денным. Чувс­тво­вала се­бя же­на не­важ­но и во вре­мя оче­ред­но­го пу­тешес­твия на фли­мар­кет, на со­вер­шенно ров­ном мес­те, рух­ну­ла на ас­фальт. Да так не­лов­ко, что сме­ла це­лый сто­лик раз­ной ерун­ды и часть её по­била. Ми­тя сра­зу же воз­местил хо­зя­ину (это ока­зал­ся его ша­поч­ный, но все же зна­комый) убы­ток, но оса­док и не­оп­ре­делен­ность ос­та­лись. По­это­му Ми­тя, не­мед­ленно, от­вез же­ну до­мой, соб­рал все свои кар­ти­ны из "за­пас­ни­ка", и тут же пе­реб­ро­сил их на фли­мар­кет, пос­тра­дав­ше­му тор­говцу в ком­пенса­цию. И еще  на не­делю бо­лезнь от­сту­пила. К со­жале­нию, толь­ко на не­делю. А по­том, злая и цеп­кая хво­роба опять наб­ро­силась на них, и всё выш­ло на дур­ные кру­ги своя.

В кон­це кон­цов, он по­нял, по мень­шей ме­ре, од­но - ког­да на­чина­ет­ся оче­ред­ное прик­лю­чение, к сте­не под­хо­дить нель­зя - доб­ра от неё ждать не при­ходи­лось… На­чал "пря­тать­ся" в дру­гих уг­лах и за­ко­ул­ках сов­сем не­боль­шой двух­комнат­ной квар­тирки - ма­нёвр-то был нич­тожный. Но воп­рос не снял… Ока­залось, что эта са­мая сте­на был чем-то по­хожей на по­жар­ный бран­дма­уэр. Поч­ти, но не сов­сем. Су­щес­тво­вал ра­нее один дом, а поз­днее, ря­дом с ним, воз­ве­ли еще один, со сво­ей сте­ной. И те­перь со­сущес­тво­вали две сте­ны с про­межут­ком меж­ду ни­ми. Очень, впро­чем, не­боль­шим, - что-то, с пол­метра. Вот око­ло этой-то двой­ной сте­ны с пус­то­той и сто­яла их кро­вать…

Вре­мя жа­ло на них, прис­ту­пы шли один за дру­гим, бес­по­мощ­ность ме­дици­ны ли­шало их ка­кой бы то ни бы­ло на­деж­ды, и Ми­тя ре­шил, что в пус­то­те этой есть ЧТО - ТО, что вы­сасы­ва­ет энер­гию из них и из их квар­тирки. Мыс­ли бы­ли раз­ные, и Ми­тя, как фи­зик, ре­шил­ся на пер­вый шаг. Он от­пра­вил­ся в HOME DEPO, в прос­то­речьи, ХО­УМ ДИ­ПО и за­купил с де­сяток боль­ших лис­тов тон­ко­го алю­миния. Сняв ко­вер и отод­ви­нув кро­вать, он об­бил всю сте­ну за ни­ми этим са­мым алю­мини­ем, - на­де­ял­ся, что за­эк­ра­ниру­ет, хоть нем­но­го, от­ток энер­гии. Че­рез нес­коль­ко дней, вы­яс­ни­лось, что это не по­мога­ло - прис­ту­пы про­дол­жа­лись. Тог­да Ми­тя за­ново вскрыл сте­ну и эк­ран на ней и зак­ре­пил к каж­до­му лис­ту алю­миния вин­том мед­ный про­вод -  алю­миний не па­ял­ся. Соб­рав все про­вода в жгут, вы­вел их по плин­ту­су в ту­алет и прик­ре­пил к кра­ну умы­валь­ни­ка - знал, что он обя­затель­но за­зем­лен. Прис­ту­пы ста­ли чуть-чуть ре­же, но и не ду­мали ис­че­зать.

ТО, что на­ходи­лось меж­ду сте­нами, бы­ло нам­но­го силь­нее алю­мини­евой за­щиты и ЕГО или, кто зна­ет, мо­жет ЕЁ аг­рессия прос­ти­ралась да­леко за пре­делы элек­тро-маг­нитно­го ди­апа­зона. Меж­ду тем, ОНО, ви­димо, был не­доволь­но Ми­тины­ми по­туга­ми, и про­демонс­три­рова­ло это не­замед­ли­тель­но. Че­рез три мет­ра от их кро­вати в со­сед­ней ван­ной, то­же при­жатой в сте­не, на­чались но­вые прик­лю­чения, на пер­вый взгляд, не свя­зан­ные со спаль­ней. Со­сед­ка сни­зу за­яви­ла, что Ми­тя с же­ной её за­лива­ют, хо­тя у них все бы­ло в по­ряд­ке. Каж­дый день ра­но ут­ром из офи­са на­чали при­ходить лю­ди и про­верять, не сти­ра­ют ли Ми­тя с же­ной по но­чам и при этом за­лива­ют нес­час­тную со­сед­ку. В кон­це кон­цов, кста­ти, по под­сказ­ке Ми­ти, вскры­ли сте­ну, и ока­залось, что внут­ри неё про­кор­ро­диро­вал, обыч­но, очень ус­той­чи­вый чу­гун­ный  сток и да­вал течь вниз, не ка­са­ясь, впро­чем, их ап­пар­тмен­та. А ведь до­му-то  все­го нес­коль­ко ме­сяцев от ро­ду и это­го вре­мени для раз­ви­тия кор­ро­зии бы­ло яв­но не­дос­та­точ­но.  "Про­дыря­вить" сан­ти­мет­ро­вую тру­бу мог­ло лишь ТО, что об­ла­дало боль­шой мощ­ностью и оши­валось пря­мо в этой зо­не!

Со­бытия, меж­ду тем, про­дол­жа­лись и, к со­жале­нию, раз­ви­вались по на­рас­та­ющей.  Же­на уже нес­коль­ко раз по­быва­ла в гос­пи­тале. Ей по­мога­ли, но пос­ле вы­пис­ки до­мой все на­чина­лось с но­вой си­лой. Дол­го  в та­кой об­ста­нов­ке они не вы­дер­жа­ли бы… Пе­релом нас­ту­пил во вре­мя пос­ледне­го её "ви­зита" в ЭМЭР­ДЖЕН­СИ. До этих пор Ми­тю му­чили раз­ные, но дос­та­точ­но оп­ре­делен­ные мыс­ли. Фо­куси­рова­лись они вок­руг об­ще­из­вес­тно­го сло­ва: ПОЛ­ТЕРГЕЙ­СТ! Но, как всег­да, ин­телли­ген­тщи­на про­тес­то­вала про­тив не­го: куль­тур­ный, ци­вили­зован­ный че­ловек, ко­нец двад­ца­того ве­ка, как ты мо­жешь ве­рить в эту ерун­ду, дь­яво­ли­аду, в эту иди­оти­чес­кую бе­сов­щи­ну?

Мо­жет, дей­стви­тель­но, за­нес­ли ка­кую-ни­будь га­дость-ба­цил­лу-ин­фекцию с фли­мар­ке­та, а уж даль­ше - пош­ло - по­еха­ло: воз­раст, по­вышен­ная чувс­тви­тель­ность, ал­лергия, на­конец. А ты, так уж сра­зу, и пол­тергей­ст! Сло­малось всё од­но­момен­тно. Был ве­чер, Ми­тя си­дел в боль­шой ком­на­те у те­лефо­на - толь­ко что он за­кон­чил пос­ледний в этот ве­чер раз­го­вор с же­ной из гос­пи­таля. Дверь в спаль­ню бы­ла зак­ры­та. Те­перь Ми­тя это де­лал всег­да, да и жил, прак­ти­чес­ки, он те­перь в боль­шой ком­на­те. Так вот, в ти­шине до­ма, раз­дался стук в дверь из спаль­ни. Ми­тя об­мер… Он по­чувс­тво­вал, что бук­валь­но по­холо­дел. Там ведь ни­кого не бы­ло… Стук пов­то­рил­ся и нам­но­го бо­лее нас­той­чи­во… Ошиб­ки быть не мог­ла, Ми­тя си­дел  на ди­ване в по­луто­ра мет­рах от этой, дей­стви­тель­но, чер­то­вой  две­ри… В неё сту­чали из­нутри спаль­ни… Бе­зус­ловно и оп­ре­делен­но сту­чали! По­шеве­лить­ся бы­ло труд­но. Единс­твен­ное, что мог сде­лать Ми­тя, это про­мол­вить:
- Как я по­нимаю,  у нас в спаль­не на­ходят­ся друзья?

Стук прек­ра­тил­ся. Ми­тя с ог­ромным тру­дом, с уп­ре­ками се­бя в тру­сос­ти, ма­лоду­шии и без­во­лии, встал, взял ТО­РУ, она ле­жала ря­дом с ним на ди­ване, и во­шел в спаль­ню… Там бы­ло пус­то…

XI.

С это­го дня в ма­лень­кой ком­на­те Ми­тя не жил и дверь в неё бы­ла пос­то­ян­но зак­ры­та. Ког­да он ос­та­вал­ся один, он, ли­бо чи­тал ТО­РУ, ли­бо ШМА ИС­РА­ЭЛЬ и сту­ков боль­ше не бы­ло. А уж ес­ли нуж­но бы­ло зай­ти в спаль­ню, то без ТО­РЫ он это­го де­лать не рис­ко­вал. У этой си­ту­ации ока­залось од­но стран­ное пре­иму­щес­тво, сох­ра­нив­ше­еся у Ми­ти на всю жизнь: те­перь он чувс­тво­вал ПОЛ­ТЕРГЕЙ­СТ, как вы­соко­чувс­тви­тель­ная ан­тенна - ра­ди­овол­ну. По те­лу его рас­простра­нялось стран­ное, труд­но опи­су­емое, но от­четли­вое ощу­щение дро­жи и хо­лода, ко­торое дви­галось сни­зу и со­бира­лось в груд­ной клет­ке, поб­ли­же к гор­та­ни… Да и ко­жа на го­лове слег­ка ше­вели­лась и все­го его лег­ко, но ося­за­емо, пос­то­ян­но, сот­ря­сала сто­ячая вол­на от пят до ма­куш­ки и на­обо­рот…

Спо­соб­ность эта по­яви­лась, но его не ра­дова­ла, и в бли­жай­шие же дни он по­дал за­яв­ле­ние о пе­ресе­лении их в дру­гой дом… Они с же­ной сде­лали это быс­тро, нас­толь­ко, нас­коль­ко это бы­ло воз­можным… Мэ­нэд­же­ру до­ма Ми­тя си­ту­ацию объ­яс­нил, но ему, ве­ро­ят­но, не по­вери­ли. Ока­зав­шись в но­вом до­ме, они с ра­достью убе­дились, что ОН за ни­ми не пос­ле­довал… Ми­тя, с его вновь при­об­ре­тен­ной чувс­тви­тель­ностью к бе­сов­щи­не, про­верял это не­од­нократ­но. И при ма­лей­шей тре­воге, хо­дил по квар­ти­ре с боль­шим ко­рабель­ным ко­локо­лом и тща­тель­но об­зва­нивал все за­ко­ул­ки.

ОН или ОНА, а кто его зна­ет, мо­жет, и ОНО  яв­но ос­та­лось в ста­ром ап­пар­тмен­те. Ми­тя нес­коль­ко раз об­ра­щал­ся к по­селив­шимся там лю­дям за поч­той, про­дол­жавшей нес­коль­ко ме­сяцев при­ходить по ста­рому ад­ре­су. Нас­коль­ко бы­ло из­вес­тно, гла­ва семьи, ко­торый был не здо­ров и до пе­ре­ез­да, до­воль­но быс­тро, умер…

Прош­ло еще нес­коль­ко лет. Бо­лезнь их по­нем­но­гу ухо­дила. Ми­тя по-преж­не­му па­ру раз в не­делю бы­вал на фли­мар­ке­тах и соб­рал за мно­гие го­ды неп­ло­хую кол­лекцию раз­личных кар­тин. Яс­ное де­ло, те­перь он был пос­то­ян­но на ушах, и преж­де, чем по­весить кар­тинку на сте­ну, дол­го вы­дер­жи­вал её на по­лу. Но Бог ми­ловал, и злые, и вред­ные для жиз­ни и ду­шев­но­го по­коя ве­щи уда­валось от­се­ивать. А один раз, и вов­се, круп­но по­вез­ло. Де­ло в том, что сны в его го­ды бы­ли, как пра­вило, тре­вож­ны­ми и по про­буж­де­нии, хоть и не сох­ра­нялись, но пло­хой оса­док ос­тавля­ли всег­да. А тут, ку­пил за пять дол­ла­ров доб­ротно на­рисо­ван­ный пор­трет ста­рого мо­ряка на фо­не ры­бачь­их фе­люг и па­русов.

Круп­ное и до­воль­но тя­желое, за­горе­лое и об­ветрен­ное  баг­ро­вое ли­цо с мас­сивным но­сом и се­дыми во­лоса­ми, уса­ми и бо­родой, под мор­ским бе­ретом с крас­ным пом­по­ном, от­бро­шен­ным на за­тылок, бы­ло раз­верну­то в по­лобо­рота. В зу­бах он дер­жал не­боль­шую тру­боч­ку и, как раз, сей­час её за­жигал. Но глав­ным бы­ло не это. Улыб­ка, - лег­кая, муд­рая и доб­рая. Все по­нима­ющая и про­ща­ющая улыб­ка… Дру­жес­кая улыб­ка и… сов­сем мо­лодые гла­за,  ско­шен­ные на вас, и  всег­да сле­дящие за ва­ми, где бы вы не на­ходи­лись,  и то­же улы­ба­ющи­еся.  Ве­селость этих, не ста­рящих­ся глаз, под­черки­валась гус­ты­ми чер­ны­ми бро­вями и лег­ки­ми рас­ко­состью и съ­ужен­ностью их, выз­ванны­ми ад­ре­сован­ной вам, ни ко­му-то дру­гому, а имен­но вам, и, оп­ре­делен­но, при­яз­ненной к вам улыб­кой. Вот этот-то ми­лый де­душ­ка об­ла­дал не­малой си­лой и, или, во­об­ще, уби­рал Ми­тины сны, или де­лал их ком­фор­тны­ми, мяг­ки­ми, спо­кой­ны­ми и не тре­вож­ны­ми, и поч­ти не бес­по­ко­ящи­ми гря­дущие ут­ро и день. По­тому и по­весил его Ми­тя пря­мо нап­ро­тив сво­ей кро­вати…

XII.

Вот тут-то, спус­тя го­ды, Ми­тя и вспом­нил о кло­уне, по­дарен­ном с та­ким аф­ронтом внуч­ке. Те­перь, пос­ле на­коп­ленно­го им опы­та в об­ра­щении с ве­щами с фли­мар­ке­та, и пе­чаль­но­го об­ще­ния с пол­тергей­стом (сов­сем, как у Жва­нец­ко­го: "Мы ра­зош­лись, при­чем, я по­бежал"), он чувс­тво­вал в се­бе спо­соб­ность вер­нуть­ся к прош­ло­му. Ока­залось, что кло­ун по-преж­не­му сто­ял где-то в даль­нем из даль­них уг­лов под­ва­ла в до­ме его де­тей. Заб­рав его че­рез не­делю до­мой, Ми­тя ре­шил ус­тро­ить ему и се­бе про­вер­ку. По­весил он его не в ком­на­те, а в кро­хот­ном, тем­ном ко­ридор­чи­ке меж­ду ком­на­тами и ван­ной, при­мер­но, в час дня. И день, и ве­чер прош­ли спо­кой­но. Ми­тя уже бы­ло ре­шил, что в преж­ние го­ды про­изош­ла ошиб­ка и кло­ун впол­не нор­ма­лен и без­вре­ден.

Без чет­верти один­надцать Ми­тя раз­делся и лег в кро­вать. Вот тут-то, ров­но в один­надцать всё и на­чалось  - ОН при­шел… Ми­тя, как мно­го лет рань­ше, об­мер, по­холо­дел, по те­лу по­бежа­ла мел­кая дрожь, от гру­ди к гор­та­ни по­шел пе­рех­ва­тыва­ющий  ды­хание спазм, му­раш­ки по­бежа­ли по го­лове…. Сом­не­ний не ос­та­валось - чис­тая и от­кры­тая де­воч­ка - его внуч­ка мно­го лет на­зад по­чувс­тво­вала это пер­вой, а он, ог­рублен­ный жизнью му­жик, - толь­ко сей­час… Не­мед­ленно встал, снял кло­уна со сте­ны и пос­та­вил в кла­дов­ку ли­цом к сте­не. Ут­ром от­нес его в ма­шину и по­ложил ли­цом вниз в ба­гаж­ник. По­ка он ду­мал, что с ним де­лать, прош­ло не бо­лее од­ной - двух не­дель.

В дож­дли­вую по­году, они с же­ной воз­вра­щались от кар­ди­оло­га. И вдруг, ма­шина пош­ла рыв­ка­ми. До до­ма бы­ло не бо­лее двух ки­ломет­ров и Ми­тя, на­де­ясь доб­рать­ся, при­бавил га­зу. Од­на­ко на пер­вом же крас­ном све­те он при­ос­та­новил­ся и ма­шина заг­лохла окон­ча­тель­но. С боль­ши­ми прик­лю­чени­ями, с по­мощью со­чувс­тву­ющих во­дите­лей, сто­ящих на све­тофо­ре ма­шин, уда­лось вы­тол­кнуть его ма­шину на обо­чину. Дол­го и му­читель­но зво­нил в трип­лэй. При­чем опе­ратор за­сыпа­ла его не­нуж­ны­ми воп­ро­сами и до та­кой сте­пени вы­мота­ла его, что он спро­сил её, по­чему бы ей не по­ин­те­ресо­вать­ся тем, сколь­ко раз он был же­нат…

На сле­ду­ющий день ока­залось, что вы­шел из строя элек­тро­гене­ратор… Но­вый ге­нера­тор, ус­та­нов­ленный все­го па­ру ме­сяцев то­му на­зад… Кло­ун ра­ботал и уби­рать его нуж­но бы­ло не­мед­ленно… Сра­зу пос­ле ре­мон­та ма­шины, Ми­тя по­дарил его од­но­му из ма­газин­чи­ков  сис­те­мы Thrift Shop, в ко­торых при­нима­лись по­жер­тво­вания… И пос­та­рал­ся не ду­мать о  его даль­ней­шей судь­бе…