ЛЮБОВЬ И СТАЛЬ

Что-то с па­мятью мо­ей ста­ло,

   Все, что бы­ло не со мной, пом­ню.

/Р.Рож­дес­твенский/

/Certificate. Writers Guild of America. 2009. Viktor Finkel/

Ги­гант­ская, поч­ти круг­лая, нег­лу­бокая, все­го-то в две сот­ни мет­ров, кот­ло­вина бы­ла зас­тро­ена го­род­ски­ми квар­та­лами, вплот­ную упи­рав­ши­мися в Хор­ду. Эта де­сяти­кило­мет­ро­вая ге­омет­ри­чес­кая пря­мая бы­ла целью, смыс­лом жиз­ни  и средс­твом су­щес­тво­вания не толь­ко по­лумил­ли­она го­рожан, но  и од­ной из опор ме­тал­лургии, а, ста­ло быть, и ма­шинос­тро­ения ог­ромной стра­ны.

На­вер­ное, ес­ли пос­мотреть на неё из кос­мо­са она на­поми­нала ко­рот­кую, но ши­рокую ре­ку с нес­коль­ки­ми ос­тро­вами. Они выс­тро­ились ше­рен­гой и пер­вым был кок­со­хим за­ливав­ший яр­ким све­том треть го­рода в ми­нуты  вы­тал­ки­вания рас­ка­лен­но­го кок­са из пе­чей, ког­да его вы­сокий, уз­кий и хруп­кий блок на гла­зах раз­ва­ливал­ся на мел­кие об­ломки и па­дал в сталь­ные ва­гоны.

По­том не­тороп­ли­во плыл оке­ан­ский мно­гот­рубный лай­нер ТЭЦ. Ко­неч­но, Хор­да - не го­лубые прос­то­ры мо­рей и оке­анов. Да и алым па­русам здесь не мес­то, как и зе­лено­му иде­алис­ту Гри­ну. Я так ду­маю, что ока­жись  тог­да на Хор­де сов­ре­мен­ные ба­ламу­ты - Green-peace-ов­цы со сво­ими фа­набе­ри­ями, - они не до­жили бы да­же до зас­тенка. - В пра­вед­ном ре­волю­ци­он­ном гне­ве их - вра­гов ми­рово­го про­лета­ри­ата и ин­дус­три­али­зации, - ре­шили бы на  мес­те, у поч­ти чер­ной от пы­ли и гря­зи сте­ны той же ТЭЦ.

 За­тем сле­довал ос­тров с че­тырь­мя или пятью ус­трем­ленны­ми к не­бу ги­гант­ски­ми мно­гос­ту­пен­ча­тыми стра­теги­чес­ки­ми ра­кета­ми до­мен, на ко­торые без кон­ца взби­рались уп­ря­мые ва­гонет­ки-ски­пы, оп­ро­киды­вались на­вер­ху и с чувс­твом вы­пол­ненно­го дол­га об­легчен­но стре­мились вниз. Ря­дом за­та­ились тем­ные мас­си­вы  неб­роских ши­рокоп­ле­чих и при­земис­тых ка­упе­ров. Каж­дый раз, ког­да из про­битой лёт­ки чу­гун по от­кры­тому же­лобу ус­трем­лялся в же­лез­но­дорож­ный ковш, бли­жай­шую ок­ру­гу ос­ве­щал не­ров­ный, не­надеж­ный  и тре­вож­ный свет.

Не знаю по­чему, толь­ко ни­ког­да не взле­тав­шие ра­кеты-дом­ны и не­ук­лю­жие тя­жело­вес­ные ка­упе­ры на­поми­нали мне  Дон-Ки­хота и Сан­чо-Пан­со. По­чему? Да из-за  иде­ализ­ма  ве­лико­го Сер­ванте­са, и стран­но­го, ущер­бно­го иде­ализ­ма, спла­вив­ше­гося с без­жа­лос­тностью и жес­то­костью пер­вос­тро­ите­лей этих монс­тров и страш­но­ватым рас­ка­лен­ным ме­тал­лом.

Еще по­даль­ше - ос­тров ста­леп­ла­виль­ных це­хов с по­луто­ра-дву­мя де­сят­ка­ми длин­ных и тон­ких так­ти­чес­ких ра­кет - труб мар­те­нов с веч­ным ды­мом над ни­ми. А у их ос­но­вания пе­ри­оди­чес­ки вспы­хива­ли спо­лохи рас­ка­лен­ной ста­ли, ярос­тно и не­году­юще ки­пев­шей и ис­торгав­шей­ся из адо­вых пе­чей. Как буд­то ра­бота­ли дви­гате­ли этих веч­но не­под­вижных ра­кет… Как пи­сали бой­кие жур­на­лист­ские перья, тру­бы эти, ра­кеты, бы­ли нап­равле­ны в свет­лое бу­дущее…, но в дей­стви­тель­нос­ти ни­ког­да и ни­куда они не ле­тели и да­же не пы­тались взле­тать. Ма­ло то­го, про­лете­ли еще пол­ве­ка и их, поп­росту, взор­ва­ли вмес­те с мар­те­нами - уж очень боль­шую бе­ду нес­ли они лю­дям.

 Ос­тров элек­тро-ста­леп­ла­виль­но­го це­ха был еще ни­же по "те­чению" и его пе­чи-монс­тры, на­поми­нав­шие ги­гант­ские, чу­довищ­ные, гу­дящие  и ши­пящие элек­три­чес­ки­ми ду­гами вул­ка­ничес­кие жер­ла, из­верга­ли  ла­ву - ме­тал­лурги­чес­кую эк­зо­тику, - фер­рос­пла­вы, инс­тру­мен­таль­ные спла­вы, жа­роп­рочные и жа­рос­той­кие ста­ли.

Ос­тров про­кат­ных це­хов был, по­жалуй, са­мым боль­шим. И са­мым "жес­то­ким". И сто­ял он на на­силии бе­шено вра­ща­ющих­ся вал­ков над рас­ка­лен­ной сталью. И не по­мога­ло ей нич­то - ни ог­ромные се­чения ме­тал­ла - под метр, ни ярос­тные уда­ры не­суще­гося по роль­ган­гу ис­кря­щего­ся слит­ка в не­нави­димый им про­кат­ный стан, ни шес­тизнач­ное чис­ло тонн. Вал­ки по­беж­да­ли всё и ка­тапуль­ти­рова­ли пос­ле "раз­же­выва­ния" ед­ва ли не мил­ли­оны ки­ломет­ров же­лез­но­дорож­ных рель­сов, ты­сячи тонн бро­невой ста­ли для тан­ков, и це­лые гек­та­ры нер­жа­ве­юще­го лис­та для   хи­мичес­кой про­мыш­леннос­ти.

По­том сле­дова­ла че­реда ос­тро­вов… Пом­ни­те ста­рый анек­дот, ког­да на де­монс­тра­ции ше­пеля­вый дик­тор объ­яв­лял: "А вот идут и на­ши "че­хи": ли­тей­ный, ог­не­упор­ный  и вспо­мога­тель­ный".

Но по­чему Хор­да на­поми­нала ре­ку?  Да по­тому, что  бы­ла она по­током скра­па, уг­ля, кок­са, чу­гуна, ста­ли и черт - те зна­ет че­го, и всё это стру­илось по её кро­венос­ным со­судам в обе сто­роны и днем и ночью, и ле­том и зи­мой, и в жа­ру и в сне­гопад… Не­широ­кая бы­ла ре­ка эта. Сов­сем не­широ­кая… По­жалуй, не бо­лее че­тырех­сот-пя­тисот мет­ров. Но пол­но­вод­ная… Од­на-две ас­фаль­то­вых до­роги и мно­гие, нес­чи­тано мно­гие де­сят­ки же­лез­но­дорож­ных пу­тей: сли­ва­ющих­ся, раз­бе­га­ющих­ся, а иных, и за­кан­чи­ва­ющих­ся ту­пиком. Же­лез­но­дорож­ные сор­ти­ровоч­ные гор­ки с дур­ны­ми, не­уп­равля­емы­ми ка­тящи­мися ва­гона­ми.

Бе­зум­ное ко­личес­тво стре­лок, при­чем ни­каких не ав­то­мати­чес­ких, а руч­ных и сот­ни пу­тей­цев в жел­тых жи­летах, вер­тя­щих­ся вок­руг них. Сколь­ко их, осо­бен­но сцеп­щи­ков и стре­лоч­ни­ков, про­пало под ко­леса­ми, бы­ло за­тер­то в  не­габа­рит­ностях, а поп­росту, меж­ду гру­жен­ны­ми чем и как по­пало от­кры­тыми плат­форма­ми, сколь­ко раз­давле­но сцеп­ка­ми меж­ду ва­гонов, сколь­ко сги­нуло  в сне­гопа­ды и сос­коль­зну­ло под ко­леса по на­ледям, сколь­ко ока­залось раз­ре­зан­ны­ми ва­гоном, пе­реп­рыгнув­шим тор­мозной баш­мак… Не ве­домо, не счи­тано… Так, мо­жет быть, для то­го и су­щес­тво­вал же­лез­но­дорож­ных цех, са­мый боль­шой на ком­би­нате, что-то за че­тыре тыш-ш-ш-и душ! Точ­нее  - тел, ду­ши в те, да и не толь­ко в те вре­мена, хоть и су­щес­тво­вали, но власть пре­дер­жа­щими не учи­тыва­лись. А меж­ду тем бы­ли они, су­щес­тво­вали, и ве­ли свою, вне­мир­скую жизнь…

На­писал я "пос­мотреть из кос­мо­са" и усо­вес­тился. Крас­ное слов­цо по­лучи­лось, по­тому что ни­чего из кос­мо­са мы бы не уви­дели.  Да­же из обыч­но­го рей­со­вого  ТУ-104… Да что там из не­го… Из пар­ши­вень­ко­го ку­куруз­ни­ка, пол­зу­щего на вы­соте не бо­лее 800-1000 мет­ров, - ни­чего, кро­ме се­рой пе­лены неп­розрач­но­го ды­ма вид­но не бы­ло. Все бы­ло пок­ры­то ни­ког­да не ис­че­за­ющим об­ла­ком… Хор­да, ги­гант­ский ком­би­нат, "ме­тал­лурги­чес­кий Ени­сей" су­щес­тво­вал, но был свер­ху не­видим… Ком­би­нат - не­видим­ка…

Вот в этом аду из ме­тал­ла, тех­ни­ки и га­за и ра­бота­ли шесть­де­сят ты­сяч тру­дяг. И жизнь не прос­то шла - она ки­пела, как сталь в мар­те­не или кон­верто­ре… Здесь спла­вилось все - и долг, и иде­ализм, и фа­натизм, и сталь… И страс­ти… Шек­спи­ров­ские… Поч­ти Ро­мео-Джуль­етов­ские… И все это под­хлёс­ты­валось ко­рот­кой, нап­ря­жен­ной и опас­ной жизнью, про­фес­си­ональ­ны­ми бо­лез­ня­ми и ни­ког­да не ис­че­за­ющим стра­хом…стра­хом…стра­хом.

Вот на бе­регу этой са­мой не­види­мой ре­ки, эда­кого стре­митель­но­го ме­тал­лурги­чес­ко­го си­бир­ско­го Ени­сея, как раз, меж­ду до­мен­ным и мар­те­нов­ски­ми це­хами, сто­яло  доб­ротное тре­хэтаж­ное зда­ние Цен­траль­ной За­вод­ской Ла­бора­тории, в прос­то­речье Цэ-Зэ-Эл. Боль­шая бы­ла фир­ма и со­лид­ная - ведь от­ве­чала она за ка­чес­тво ме­тал­ла, пос­тавля­емо­го за­водом, и бы­ло в ней аж во­семь со­тен сот­рудни­ков. Это мно­го, ведь да­же в са­мом глав­ном из це­хов - до­мен­ном их бы­ло все­го сто! И ко­ман­до­вал  этим уч­режде­ни­ем - цен­тром за­вод­ской на­уки - Сте­пан Дмит­ри­евич Ку­лин­ский.

Кра­сивый был че­ловек и  об­ра­зец пре­любо­пыт­ней­ший. Рос­та сред­не­го, но кре­пыш. Го­лова лы­сова­тая, с нем­но­гочис­ленны­ми, при­лизан­ны­ми ры­жева­тыми во­лоса­ми, но прек­расных форм и лоб - вы­сокий и ши­рокий, слег­ка шиш­ко­ватый. Креп­кая, пря­мая шея, ши­рокие мощ­ные пле­чи. И улыб­ка, ког­да он бе­седо­вал с ва­ми, ши­рокая, при­вет­ли­вая, доб­рая, не фаль­ши­вая, при­думан­ная или изоб­ра­жен­ная. Пом­ню, си­дит вот та­кой сим­па­тяга за пись­мен­ным сто­лом, пид­жак на спин­ке крес­ла и мо­гучие ру­ки, от­кры­тые ко­рот­ки­ми ру­кава­ми, прос­терты на сто­леш­ни­це. Хо­рош му­жик, хо­рош! Жен­щи­нам не влю­бить­ся в не­го бы­ло за­мыс­ло­вато, ну прос­то не­воз­можно. И влюб­ля­лись, и мно­гие… 

При­ехал он по пар­тий­ной пу­тев­ке пос­ле ин­сти­тута где-то в са­мом страш­ном трид­цать седь­мом. За­вод­скую ин­телли­ген­цию пох­ва­тали, по­сажа­ли, за­пыта­ли, пос­тре­ляли, по ла­герям рас­со­вали, кто еще жив был. А ведь без неё доб­ротный ме­талл в мар­те­не не сва­ришь, ле­гиро­ван­ную сталь в элек­тро­печи не вып­ла­вишь, бро­невой лист и нер­жа­вей­ку  не про­ката­ешь! Вот и на­чали наз­на­чать, ко­го по­пало. Ну, а Ку­лин­ский хоть и мо­лод, а все же ин­же­нер! Вот и оп­ре­дели­ли его на­чаль­ни­ком ЦЗЛ.

А пе­ред ним, ею ко­ман­до­вал ни ма­ло, ни мно­го, - ака­демик, при­чем не ли­повый, а нас­то­ящий, с аме­рикан­ским и мно­голет­ним рос­сий­ским, про­из­водс­твен­ным, ме­тал­лурги­чес­ким опы­том! Этот че­ловек был тех­ни­чес­ким ди­рек­то­ром  все­го ком­би­ната и его ду­шой. При всей сво­ей за­нятос­ти один день в не­делю он на­ходил­ся в ЦЗЛ, где имел собс­твен­ный ка­бинет. Вы се­год­ня та­кого ви­дели? Но вре­мена ме­нялись… Раз­вернул­ся бе­зум­ный трид­цать седь­мой. Вол­на тер­ро­ра, как ярос­тный и бес­смыс­ленный цу­нами, под­ня­лась из ком­му­нис­ти­чес­кой без­дны, зах­ва­тила и унес­ла ты­сячи лю­дей, в час­тнос­ти, и из ЦЗЛ, в дру­гую, веч­ную без­дну смер­ти. Но ког­да взя­ли ру­ково­дите­ля и строй­ки, и ком­би­ната, ста­рого боль­ше­вика, чле­на Це-Ка и про­чая, про­чая, про­чая Се­мена Фран­кфур­та и дь­яволь­ски пы­тали его, сна­чала сло­мав реб­ра, а по­том, спе­ци­аль­но сме­щая об­ломки, ста­ло яс­но - ско­ро, со дня на день, а тог­да ду­мали ка­тего­ри­ями  "с но­чи на ночь", нас­та­нет оче­редь и ака­деми­ка.

Кто-то в Мос­кве по­мог, кто-то в нар­ко­мате ор­га­низо­вал, что­бы сох­ра­нить - ведь руб­ка в Ста­легор­ске бы­ла по­валь­ная, под­ряд, под мел­кую гре­бен­ку! Нич­то не бы­ло важ­но, ни­какие зас­лу­ги не шли в счет, нич­то не спа­сало, да­же ака­деми­чес­кое зва­ние! Этот "кто-то" дал пра­витель­ствен­ную те­лег­рамму в Ста­легорск и поч­ти из са­мых рук мес­тных па­лачей, ка­тов не­насыт­ных, про­фес­си­ональ­ных мас­те­ров зап­лечных, зас­те­ноч­ных дел выр­ва­ли ака­деми­ка - волчьи зу­бы толь­ко клац­ну­ли. По тем зве­риным вре­менам - ред­кий слу­чай, кста­ти, - не унич­то­жили, а в Мос­кву пе­реве­ли! И там сбе­рег­ли! Хоть в кни­гу Ги­нес­са за­носи!

Вот пос­ле та­кой-то фи­гуры и стал Ку­лин­ский ко­ман­до­вать. В двад­цать семь-то лет бе­зо вся­кого на­уч­но­го по­тен­ци­ала и са­мой склон­ности к на­уч­ной ра­боте! Я так ду­маю, что это нав­сегда оп­ре­дели­ло все его бу­дущие проб­ле­мы. Он был об­ре­чен на пос­то­ян­ное со­пос­тавле­ние с  вы­да­ющим­ся пред­шес­твен­ни­ком,  и вы­дер­жи­вать это бы­ло поч­ти не­воз­можно! Ведь ЦЗЛ - не прос­то зда­ние. Это пол­то­ра де­сят­ка ла­бора­торий, да де­сяток раз­бро­сан­ных по це­хам! Это мно­гоп­ро­филь­ная за­вод­ская на­ука, нап­ря­мую, круг­ло­суточ­но свя­зан­ная с про­из­водс­твом. Это сот­ни, ку­да ни шло, но про­фес­си­она­лов, за­вязан­ных на кон­крет­ную тех­но­логию. Это сот­ни ха­рак­те­ров и са­молю­бий. Всё это ку­да как серь­ёз­ней, чем в про­из­водс­твен­ных це­хах. И всем этим дол­жен уп­равлять мо­лодой че­ловек, не толь­ко без на­уч­но­го, но и без  дос­та­точ­но­го жиз­ненно­го опы­та!

Сло­вом, по­пал  Ку­лин­ский, как кур в ощипь! И на­зад хо­ду нет - пар­тий­ный би­лет по­теря­ешь, а то и го­лову, и впе­ред - нор­маль­ной до­роги не прос­матри­ва­ет­ся! А про­из­водс­тво пох­лесты­ва­ет - то в мар­те­нов­ских це­хах мик­сер из­но­сил­ся и сталь за­лила хи­мичес­кую и спек­траль­ную экс­пресс - ла­бора­торию пря­мо под ним - лю­ди по­гиб­ли, да как? - за­живо сго­рели. То в до­мен­ном - про­горе­ло дни­ще пе­чи - ле­щадь, то­го и гля­ди, чу­гун по­падет на сис­те­му ох­лажде­ния и быть тог­да страш­но­му взры­ву. То же­лез­но­дорож­ный нар­ко­мат не­дово­лен ка­чес­твом рель­сов - во­дород­ные по­ры в них - фло­кены ока­зались и ава­рии на си­бир­ской ма­гис­тра­ли пош­ли од­на за дру­гой. И на все эти и ты­сячи дру­гих воп­ро­сов на­до да­вать чет­кие от­ве­ты на за­седа­ни­ях в ди­рек­ции и на ежед­невных за­вод­ский со­веща­ни­ях по се­лек­то­ру. И ре­шать все это на­до, да не­мед­ленно!  Это и про­фес­си­она­лу-то неп­росто, а уж Ку­лин­ско­му…

Как он справ­лялся со всем этим в пер­вые свои го­ды ска­зать труд­но.  Спа­сало то, что не на сво­ем мес­те ока­зались не толь­ко он один, но, ед­ва ли, не все на­чаль­ни­ки це­хов, да и сам глав­ный ин­же­нер. А тут и вой­на по­дос­пе­ла. Ми­ровое зло, ко­неч­но. Но, как ни стран­но, лич­но Ку­лин­ско­му она по­мог­ла, и креп­ко. И при­чин то­му бы­ло две. Во-пер­вых, на за­вод хлы­нули эва­ку­иро­ван­ные из Ук­ра­ины. И бы­ло сре­ди них мно­жес­тво вы­сокок­лас­сных спе­ци­алис­тов всех ме­тал­лурги­чес­ких про­филей. Уро­вень ЦЗЛ под­нялся, как по ма­нове­нию вол­шебной па­лоч­ки, на по­рядок.

Сре­ди них бы­ли лю­ди, из­вес­тные во всей со­вет­ской на­уке. Вот, нап­ри­мер, при­ехал про­фес­сор Бо­рис Яков­ле­вич Пи­нес - круп­ный и приз­нанный  рен­тге­нос­туктур­щик. - уче­ник са­мого Аб­ра­ма Фе­доро­вича И­оф­фе! И тут на­до от­дать дол­жное Ку­лин­ско­му - че­ловек-то он был хо­роший и со­чувс­твен­ный. При­нял  всех с ра­достью и по­могал  чем  мог и как мог. А с Пи­несом и вов­се под­ру­жил­ся и мно­го лет спус­тя, ког­да Пи­нес дав­но уже вер­нулся в Харь­ков, с  боль­шой теп­ло­той вспо­минал его и, осо­бен­но, глу­бокие бе­седы с ним. Мо­лод был Ку­лин­ский, мо­лод, Но с детс­тва, с ма­лых лет, при­учен был це­нить  ум­ных лю­дей и учить­ся у них! Ну, и они пла­тили ему тем же. И за­рабо­тала ЦЗЛ мощ­но, по вы­соким стан­дартам, во все сво­их звень­ях.  И Ку­лин­ский, как её на­чаль­ник, рез­ко под­нял свои ак­ции не толь­ко в гла­зах ру­ководс­тва ком­би­натом но и в гла­зах не­доб­ро­жела­тель­ных, ме­лоч­ных и за­вис­тли­вых це­ховых ра­бот­ни­ков, всег­да и вез­де го­товых сва­лить свои гре­хи и ог­ре­хи на ЦЗЛ.

Но это не все. Бы­ла и вто­рая при­чина Де­ло в том, что в го­ды вой­ны на­чаль­ник це­ха обо­рон­но­го пред­при­ятия - был "Бо­гом, ца­рем и во­ин­ским на­чаль­ни­ком" - опо­рой и на­деж­дой всех сво­их под­чи­нен­ных, он был всем! И от не­го за­висе­ло всё, без пре­уве­личе­ния всё! Бро­ня от при­зыва в ар­мию, хлеб­ные кар­точки, су­щес­тву­ющие, или, не­ровен час, по­терян­ные, жилье  в ба­рач­ном фон­де, а дру­гого тог­да в Ста­легор­ске, прак­ти­чес­ки, не бы­ло, мес­та в дет­ских са­дах, уголь для отоп­ле­ния, зем­ля для по­сева кар­тошки и по­сев­ной ма­тери­ал, и мно­гое, мно­гое дру­гое. Вот тут-то и был ви­ден че­ловек.

И Ку­лин­ский ока­зал­ся на вы­соте. Он ока­зал­ся че­лове­ком доб­рым и со­чувс­твен­ным. И по­могал сво­им под­чи­нен­ным ши­роко и с яв­ным удо­воль­стви­ем. В эти го­ды он за­во­евал мно­го сер­дец, и, не в пос­леднюю оче­редь, жен­ских. Че­реда их прош­ла че­рез его ру­ки. И ни­како­го на­силия. Сам по се­бе он был хо­рош и жен­щи­ны без му­жей-фрон­то­виков  ль­ну­ли к не­му. Да и за­виси­мость от на­чаль­ства, за­виси­мость прак­ти­чес­ки то­таль­ная, дей­ство­вала на жен­щин, под­талки­вая их к его пос­те­ли. Мож­но да­же ска­зать, не он их брал, а они его бра­ли. Теп­лые, че­лове­чес­кие от­но­шения с его лю­бов­ни­цами не про­ходи­ли да­же пос­ле раз­ры­ва пос­тель­ных, в те­чение мно­гих лет

В са­мый раз те­перь на­до рас­ска­зать о его се­мей­ной жиз­ни. Бы­ла у не­го семья. Бы­ла. И сов­сем не пло­хая. Же­на - ев­рей­ка, лю­била его, да и он её. Бы­ла у них и дочь, единс­твен­ная, же­лан­ная и лю­бимая. Но вот бе­да - бо­лела же­на. Пло­хо бо­лела. То ли тя­желая деп­рессия, то ли ши­зоф­ре­ния. Ник­то тол­ком не знал. Но в пси­хи­ат­ри­чес­кую ле­чеб­ни­цу она по­пада­ла час­тень­ко и на­дол­го… В чем бы­ла при­чина хво­ри этой? Ска­зать труд­но. Мо­жет нас­ледс­твен­ное. Не­кото­рые счи­тали, что де­ло бы­ло в лю­бов­ни­цах. Но не по­хоже, - Ку­лин­ский дер­жал сво­их пас­сий на боль­шом рас­сто­янии от семьи. Лю­бил он же­ну, це­нил  её и бе­рег. Ну и, яс­ное де­ло, бо­ял­ся и ог­ласки, и до­носов, и об­ви­нений в амо­раль­нос­ти.

К кон­цу вой­ны Ку­лин­ский за­мате­рел. На­уч­но­го и за­вод­ско­го прак­ти­чес­ко­го опы­та он наб­рался не слиш­ком мно­го - не­об­хо­димос­ти в этом боль­шой у не­го не бы­ло. Та­лан­тли­вые и мно­го­опыт­ные ра­бот­ни­ки тя­нули де­ло са­ми. Но вот ад­ми­нис­тра­тив­но­го опы­та он на­копил не­мало. И те­перь на соб­ра­ни­ях внут­ри ла­бора­тории у не­го по­явил­ся на­чаль­ни­чес­кий,  чи­нов­ни­чий тон, са­мо­уве­рен­ность, на­дутость и да­же валь­яж­ность. А уж ес­ли он де­лал док­лад на пар­тий­ных соб­ра­ни­ях, то был спо­собен и на­бычить­ся, и ве­щать мно­гоз­на­читель­но, и труб­но, с па­фосом и те­ат­раль­ным подъ­емом про­воз­гла­шать пар­тий­ную тя­гомо­тину, и, да­же,  гру­бо об­ры­вать выс­ту­пав­ших. И во­об­ще все пуб­личные ре­чи его те­перь тек­ли на ба­совых но­тах. Внеш­не он креп­ко из­ме­нил­ся. Но, ког­да вы при­ходи­ли к не­му в ка­бинет, или ког­да он, об­хо­дя ла­бора­тории, ока­зывал­ся в ва­шей ком­на­те, всё бы­ло по-преж­не­му -  улыб­чи­во и при­яз­ненно. И по­могал, как и всег­да, как толь­ко мог.

С окон­ча­ни­ем вой­ны си­ту­ация на­чала кру­то ме­нять­ся. Его про­фес­си­ональ­ный щит и опо­ра, эва­ку­иро­ван­ные ев­реи, меж­ду со­рок пя­тым и со­рок седь­мым, поч­ти все вер­ну­лись на Ук­ра­ину. А тут и на­чал раз­во­рачи­вать­ся по всей стра­не ан­ти­семит­ский ша­баш - си­онис­ты, кос­мо­поли­ты, вра­чи-убий­цы, меж­ду­народ­ный Джой­нт. Слом нор­маль­ной об­ста­нов­ке на ком­би­нате про­изо­шел окон­ча­тель­но где-то  в 1952, ког­да фи­зичес­ки унич­то­жили  тех­ни­чес­кое ру­ководс­тво  все­го за­вода - пос­тре­ляли их, да и все. А что­бы окон­ча­тель­но ском­про­мети­ровать, слу­хи рас­простра­нял мес­тный КГБ - по под­лянке они ведь боль­шие мас­те­ра бы­ли, неп­ревзой­ден­ные, - что глав­ный ин­же­нер и его же­на в вой­ну, в го­лод, мо­лоч­ные ван­ны при­нима­ли…

Для Ку­лин­ско­го все это бы­ло бе­дой. И де­ло не толь­ко в том, что ан­ти­семи­том он не был ни­ког­да, и не толь­ко в том, что лю­бил же­ну - ев­рей­ку и свою единс­твен­ную дочь, по­пав­шую те­перь в жиз­ненно опас­ный ре­естр ев­ре­ев-по­лови­нок. Де­ло в том, что вок­руг не­го опус­те­ло всё, что оп­ре­деля­ло его ста­биль­ность как на­чаль­ни­ка ЦЗЛ - та­лан­тли­вые эва­ку­иро­ван­ные ев­реи и ум­ный, все по­нимав­ший глав­ный ин­же­нер ком­би­ната, то­же ев­рей - всё это ис­чезло. Ху­же то­го, ди­рек­тор ком­би­ната в во­ен­ные го­да - рус­ский, чес­тный и доб­ро­совес­тный ме­тал­лург в 1953 по­лучил наз­на­чение в Мос­кву. И круг зам­кнул­ся.

Что до тех, кто при­шел ру­ково­дить за­водом поз­днее, то это бы­ли сов­сем дру­гие лю­ди, сфор­ми­ровав­ши­еся во вре­мя пос­ледних ан­ти­семит­ских ком­па­ний и при­ложив­шие ру­ку к унич­то­жению мно­гих ев­ре­ев на ком­би­нате и, в пер­вую оче­редь, ос­новно­го ев­рей­ско­го сос­та­ва его ди­рек­ции. Они бы­ли по­вяза­ны этой грязью и не лю­били Ку­лин­ско­го… - во всей этой ис­то­рии с кро­вавым кон­цом он учас­тия не при­нимал. Не то, что­бы они хо­тели его не­мед­ленно унич­то­жить - рус­ский все же, да и скром­ные свя­зи у не­го бы­ли. Но ог­ра­ничи­тель­ные ме­ры при­няли - к Ку­лин­ско­му без сог­ла­сова­ния с ним, си­ловым при­казом ди­рек­ции свер­ху, был наз­на­чен за­мес­ти­телем по на­уч­ной час­ти нек­то Пле­хов. Быв­ший  ра­бот­ник те­хот­де­ла за­вода. Свой из сво­их - ев­ре­ев на дух не пе­рено­сил.  В на­уке и ме­тал­лурги­чес­ких тон­костях  не блис­тал, но ха­рак­те­ра был страш­но­вато­го. 

Тя­желое поч­ти бе­зум­ное ли­цо с про­вален­ны­ми вглубь жут­ки­ми гла­зами Ива­на Гроз­но­го, ок­ру­жен­ны­ми нез­до­ровой чер­но­той. Квад­ратный, вы­пирав­ший впе­ред  раз­дво­ен­ный под­бо­родок, за­вора­чивав­ший мя­сис­тостью слег­ка вверх, за­вер­шал гра­фичес­кое изоб­ра­жение неп­ре­ходя­щего гне­ва к со­бесед­ни­ку. Су­дя по все­му, он был пси­хичес­ки не­урав­но­вешен и дей­стви­тель­но, за­час­тую, впа­дал в пло­хо кон­тро­лиру­емую ярость с воп­ля­ми и уда­рами, не прос­то ку­лаком, а дву­мя ку­лака­ми по сто­лу. В гла­зах тех, кто наз­на­чил его, все это бы­ло не­об­хо­димо для из­ме­нения кли­мата ЦЗЛ и ог­ра­ниче­ния  влас­ти Ку­лин­ско­го. И  он пре­ус­пел… Об­ста­нов­ка в ЦЗЛ мед­ленно, но яв­но заг­ни­вала…

Но не толь­ко это уг­не­тало Ку­лин­ско­го. Вмес­те с эва­ку­иро­ван­ны­ми, на Ук­ра­ину вер­ну­лись жен­щи­ны, сре­ди ко­торых бы­ло мно­го его дру­зей и быв­ших, и нас­то­ящих лю­бов­ниц. Же­на бо­лела все тя­желее и без­на­деж­нее. Вок­руг не­го пус­те­ло и пус­те­ло. Бес­прос­ветным все ста­нови­лось. И он, бы­ло, заг­рустил сов­сем, но… Но тут в ЦЗЛ по­явил­ся но­вый ра­бот­ник - трид­ца­типя­тилет­няя Али­на Вит­ков­ская. Вдо­ва ли, или раз­ве­ден­ная - не знал ник­то.  Но она бы­ла сво­бод­на, без­детна и нес­ка­зан'но хо­роша со­бой. Стат­ная, лад­ная, глу­бин­но, от при­роды женс­твен­ная, с чу­дес­ной при­чес­кой, пра­виль­ны­ми, тон­ки­ми, ве­лико­леп­ны­ми чер­та­ми и сов­сем не ста­легор­ским, обыч­но-то се­рым, поч­ти ту­бер­ку­лез­ным, цве­том ли­ца. А ка­кие но­ги!... То­ченые, по Бож-му ле­калу, с чу­дес­ны­ми щи­колот­ка­ми.  Цве­тущая, яр­ко­щекая, брос­кая ша­тен­ка. Ска­зать, что она хо­рошо сох­ра­нилась, оз­на­чало бы свя­тотатс­тво­вать!

Мо­лодая она бы­ла, сов­сем мо­лодая, све­жая, не­из­но­шен­ная, не ус­та­лая, как буд­то и не бы­ло страш­ной вой­ны. И хо­леной она бы­ла, хо­леной. Это сре­ди за­вод­ских-то жен­щин, за­мор­до­ван­ных ба­рач­ной жизнью с уг­лем и кар­тошкой под кро­ватью, с во­дой и ту­але­том на мо­розе, смен­ной ра­ботой, не­до­еда­ни­ем, ави­тами­нозом, борь­бой за вы­жива­ние.  Она смот­ре­лась сре­ди  сво­его ок­ру­жения фан­тасти­чес­кой, неп­равдо­подоб­ной мар­си­ан­кой - нас­то­ящей ко­роле­вой. Пред­став­ля­ете? - ко­роле­ва в ЦЗЛ!  Как ей уда­лось это в пос­ле­во­ен­ной ме­тал­лурги­чес­кой Си­бири, да еще в ча­ду Ста­легор­ска, не знаю, не ве­даю.

Ку­лин­ский за­горел­ся сра­зу. Но на то он и был Ку­лин­ский, что­бы на­чинать не с прис­ту­па, бу­ри и на­тис­ка, а со всес­то­рон­ней по­мощи ей в соз­да­нии пер­вой на за­воде ла­бора­тории элек­трон­ной мик­роско­пии. И день­ги для обо­рудо­вания ис­хло­потал, и по­меще­ние в нес­коль­ко изо­лиро­ван­ных ком­нат в сво­ем кры­ле зда­ния, пря­мо под сво­им ка­бине­том, вы­делил, и сво­его по­мощ­ни­ка по хо­зяй­ствен­ной ра­боте к стро­итель­ству прик­ле­ил, и снаб­женцев в Мос­кву и на за­вод-из­го­тови­тель мик­роско­пов от­пра­вил. Сло­вом, в пол­го­да ла­бора­тория и соз­да­лась, и за­рабо­тала. Яс­ное де­ло, все эти пол­го­да кон­такт у них был ежед­невный и не по од­но­му ра­зу. Бы­ла у неё од­на ком­на­та в ком­му­нал­ке. Не­замет­но для пос­то­рон­не­го гла­за по­яви­лась и от­дель­ная двух­комнат­ная квар­ти­ра. Сло­вом, шаг за ша­гом и сбли­зились они. Бы­ло, ви­димо у них что-то об­щее, внут­реннее. Резь­ба бы­ла оди­нако­вая. Свин­ти­лись они… Креп­ко свин­ти­лись... И срас­лись в мо­нолит. Спа­ялись.  Не мел­кий адюль­тер это ока­зал­ся. И пред­сто­яв­шие им су­ровые вре­мена под­твер­ди­ли это.

На­до ска­зать, в цен­траль­ной ла­бора­тории не у них толь­ко бы­ли ро­ман­ти­чес­кие от­но­шения. Не мел­кая мол­ни­енос­ная случ­ка на сту­ле или сто­ле в ра­бочий пе­рерыв или пос­ле ра­боты, а мно­голет­ние,  ро­ман­ти­чес­кие. Что-то по­доб­ное про­ис­хо­дило, нап­ри­мер, и в бро­невой ла­бора­тории. Её на­чаль­ник, быв­ший ле­нин­гра­дец, пос­ле вой­ны ос­тался в Си­бири - при­рос. Ра­бота у не­го бы­ла ува­жа­емая, ла­бора­тория - серь­ёз­ная. Име­ла она и свой по­лигон за Вер­хним по­селе­ни­ем -  ого­рожен­ная мощ­ным трех­метро­вым за­бором с ко­лючей про­воло­кой  и ос­ве­щени­ем по­вер­ху бал­ка, с не­боль­шим зда­ни­ем и сто­мет­ро­вым ти­ром. Там и ис­пы­тыва­лись, а поп­росту го­воря, обс­тре­лива­лись и прос­тре­лива­лись бро­нес­пинки для кре­сел пи­лотов ис­тре­бите­лей.

Че­ловек это был ин­телли­ген­тный, эле­ган­тный и кра­сивый. Сек­ретность вок­руг не­го и его ла­бора­тории со вре­мен вой­ны, бы­ла ис­клю­читель­ной, да и он без пис­то­лета в кар­ма­не паль­то  не хо­дил. Мо­жет быть, эта сек­ретность и его сдер­жанность, -  при всей сво­ей пар­тий­нос­ти, на соб­ра­ни­ях он ни­ког­да выс­тупле­ни­ями не све­тил­ся, - ни ано­ним­ки, ни жа­лобы на не­го не сы­пались. А с точ­ки зре­ния пар­тий­ных дер­жи­морд, он это­го зас­лу­жил. Лю­дей в его ла­бора­тории бы­ло не мно­го - не боль­ше де­сят­ка. И сре­ди них на­ходи­лась его мно­голет­няя лю­бов­ни­ца. И у не­го же­на и две до­чери, и у неё - муж и сын. И вот те­бе, при всем этом - лю­бовь. Нас­то­ящая лю­бовь с бур­ны­ми сце­нами рев­ности, ко­торая ус­тра­ива­ла лю­бов­ни­ца, не осо­бен­но-то стес­ня­ясь  сот­рудни­ков бро­невой ла­бора­тории.

 Осо­бен­ностью этой люб­ви бы­ло то, что все эти го­ды они бы­ли близ­ки толь­ко в пре­делах сво­ей ла­бора­тории и, в пер­вую оче­редь, по­лиго­на. Единс­твен­ный раз он про­летел, из­ме­нив же­не и лю­бов­ни­це, ког­да соб­лазнил же­ну сво­его дру­га и кол­ле­ги пол­ковни­ка - во­ен­пре­да. Про­изош­ло это вне за­сек­ре­чен­но­го и хо­рошо изо­лиро­ван­но­го слу­жеб­но­го прос­транс­тва. Это его и под­ве­ло. Го­ворят, де­ло дош­ло до дра­ки, фин­га­лов под гла­зом и нас­тавлен­ных друг на дру­га пис­то­летов. Обош­лось, Б-г ми­ловал, без стрель­бы. А пол­ковник с же­ной пе­ре­ехал на дру­гой ме­тал­лурги­чес­кий за­вод. В семье это на­шему ле­нин­град­цу сош­ло, а вот в ла­бора­тории лю­бов­ни­ца сма­зала его дваж­ды ла­дош­кой по мор­да­сам… Но тем все и ог­ра­ничи­лось …

Сей­час во вре­мя обе­ден­но­го пе­реры­ва ЦЗЛ опус­те­ла и Ку­лин­ский, вос­поль­зо­вав­шись  удоб­ным мо­мен­том, си­дел в элек­трон­ной мик­роско­пии по од­ну сто­рону сто­ла, а Али­на по дру­гую. Ру­ка на­чаль­ни­ка ЦЗЛ ле­жала на рас­слаб­ленной ру­ке Вит­ков­ской. Они мол­ча­ли. Те­перь они дол­го мог­ли так си­деть. Им бы­ло, хоть и тре­вож­но, не до­ма ведь,  но теп­ло и при­ят­но. И ка­залось им, что сер­дца их ра­бота­ют в од­ном рит­ме, и они од­но це­лое… У них да­же пес­ня бы­ла лю­бимая и они час­то на­пева­ли её:

Здесь те­бя со мною час­то ждет -
Ти-ши-на…

По­чему имен­но эта пес­ня? Ду­маю по­тому, что она тра­гич­на и есть в ней горь­кие строч­ки о преж­ней жиз­ни, ко­торую каж­дый из них хо­тел бы за­быть:

Счастье у лю­дей все­го од­но,
Толь­ко я его не убе­рег.

Ночью мне по­коя не да­ет
Горь­кая моя ви­на.
Ночью за ок­ном зве­нит-по­ет
Ти-ши-на…

Гла­за их, меж­ду тем, вни­матель­но сле­дили сквозь ши­рокое ок­но за "Ени­се­ем", че­рез стре­митель­ное рус­ло ко­торо­го как раз сей­час "пе­реп­равля­лись" сот­ни сот­рудни­ков ЦЗЛ. Де­ло в том, что ЦЗЛ не име­ло собс­твен­ной сто­ловой. И обе­дали все в сто­ловой до­мен­но­го це­ха, как раз на дру­гом бе­регу "ре­ки". Пе­реп­ра­ва эта бы­ла де­лом не прос­тым, и да­леко не бе­зопас­ным. Ни­каких пе­рехо­дов, мос­тков и про­чего не бы­ло в по­мине. Од­ни шпа­лы, рель­сы, про­валы зем­ли меж­ду ни­ми и стрел­ки. При­ходи­лось пре­одо­левать мно­го де­сят­ков же­лез­но­дорож­ных пу­тей, по ко­торым в обе сто­роны  ле­тели сос­та­вы с са­мыми раз­ны­ми гру­зами и ве­личес­твен­но, не­тороп­ли­во, не­ровен час, не рас­плес­кать, дви­гались ков­ши с рас­ка­лен­ным рас­плав­ленным чу­гуном от до­мен к мар­те­нам. Ночью они бы­ли баг­ро­во крас­ны­ми, но и днем - све­тились, толь­ко пос­ла­бее. И сей­час Ку­лин­ский и Вит­ков­ская вни­матель­но смот­ре­ли на  ко­рот­кие пе­ребеж­ки сот­рудни­ков, как под фрон­то­вым пу­лемет­ным ог­нем, стре­мясь не про­пус­тить мо­мент, ког­да они, по­обе­дав, дви­нут­ся в об­ратный путь и Ку­лин­ско­му при­дет­ся под­нять­ся на вто­рой этаж в свой ка­бинет.

Во­об­ще-то, он, толь­ко что не ежед­невно, при­ходил к ней до­мой. А сей­час, ког­да дочь учи­лась в Мос­кве, а же­на, прак­ти­чес­ки, не по­кида­ла пси­холе­чеб­ни­цу, и ос­та­вал­ся до ут­ра. Лю­бовь зах­ва­тила их це­ликом и от­тесни­ла пре­дис­то­рию каж­до­го из них в по­тус­то­рон­нее прос­транс­тво ни­ког­да не су­щес­тво­вав­ше­го плюс­квам­перфек­та. Её прош­ло­го не знал ник­то, но все го­ды Ку­лин­ско­го про­ходи­ли на гла­зах ЦЗЛ, и бы­ло уди­витель­но, до ка­кой сте­пени  он из­ме­нил­ся, скон­цен­три­ровав­шись на этой жен­щи­не, слив­шись с ней, ду­шой и те­лом, не ви­дя ни­каких дру­гих вок­руг, и, ед­ва ли, не за­быв семью, и свою сов­сем не бед­ную жен­щи­нами и чувс­тва­ми жизнь.

Как ру­ково­дитель кол­лекти­ва он не из­ме­нил­ся. Все тот же важ­ный, им­по­зан­тный чи­нов­ник, от­ве­ча­ющий за вве­рен­ное ему про­из­водс­тво, с хо­рошо пос­тавлен­ным гус­тым ко­ман­дир­ским го­лосом. Все тот же на­чаль­ник, не вни­ка­ющий глу­боко в ха­рак­тер ра­боты ла­бора­торий и мо­били­зу­ющий лю­дей на вы­пол­не­ние при­казов ди­рек­то­ра и глав­но­го ин­же­нера, а так­же стро­гое, не­укос­ни­тель­ное соб­лю­дение ли­нии пар­тии. Од­на­ко бы­ли у не­го и две осо­бен­ности. Преж­де все­го, он не был ан­ти­семи­том. Не бы­ло в нем это­го. Не бы­ло! И его жен­щи­ны, ед­ва ли не все, бы­ли ев­рей­ка­ми. Не без при­меси этой кро­ви бы­ла и Вит­ков­ская. А кро­ме то­го, за важ­ностью и на­дутостью - неп­ре­мен­ным ан­ту­ражем со­вет­ско­го, пар­тий­но­го фун­кци­оне­ра, - скры­вал­ся ло­яль­ный к лю­дям, при­лич­ный и со­чувс­твен­ный че­ловек. Сна­ружи это не прос­матри­валось, но ес­ли вас при­жима­ло и вы об­ра­щались к не­му…

Вот так, ока­зал­ся, не прос­то на ме­ли, а в бе­де, и один из нем­но­гочис­ленных те­перь ев­ре­ев ЦЗЛ - мо­лодой спе­ци­алист, три го­да на­зад за­кон­чивший ин­сти­тут. По за­вод­ским стан­дартам, он со­вер­шил прес­тупле­ние. Бе­зо вся­кой ас­пи­ран­ту­ры, ев­ре­ев в те го­ды к ас­пи­ран­ту­ре на пу­шеч­ный выс­трел не под­пуска­ли,- он са­мос­то­ятель­но сдал кан­ди­дат­ские эк­за­мены и в не­рабо­чее вре­мя сде­лал дис­серта­ци­он­ную ра­боту. По­мог­ло ему то, что ра­ботал он с рен­тге­нов­ски­ми лу­чами и имел ко­рот­кий ра­бочий день - все­го 5 ча­сов. Как вы по­нима­ете, за кра­сивые гла­за та­кое сок­ра­щен­ное вре­мя не да­ют. Опас­ная и вред­ная это бы­ла ра­бота в те го­ды, прак­ти­чес­ки, бе­зо вся­кой ра­ди­аци­он­ной  и элек­три­чес­кой за­щиты…

Так вот, со­вер­шенно са­мос­то­ятель­но сде­лал он ра­боту и до­ложил её в Том­ске, где ан­ти­семи­тиз­му вход  на не­кото­рые уни­вер­си­тет­ские ка­фед­ры, в час­тнос­ти, свет­лой па­мяти Ма­рии Алек­сан­дров­ны Боль­ша­ниной, был заб­ло­киро­ван. Вот вам Си­бирь-ма­туш­ка! И при­няли его дис­серта­цию. Ос­та­лось де­ло за фор­маль­ностью. Нуж­но бы­ло пред­став­ле­ние от ЦЗЛ. И тут Пле­хов ра­зошел­ся…  По­сыпа­лись раз­но­сы, вы­гово­ры, ли­шения пре­мий, трав­ля, не­мед­ленная по­сыл­ка в кол­хоз, уг­ро­зы уволь­не­ния… И приш­лось это­му ев­рею об­ра­тить­ся к на­чаль­ни­ку ЦЗЛ. Ку­лин­ско­го на мес­те не ока­залось, но сек­ре­тарь выс­лу­шала его и поп­ро­сила зай­ти по­поз­же. Че­рез пол­ча­са она ска­зала ему, что Ку­лин­ский бо­лен, но про­сит его зай­ти к не­му до­мой. Еще че­рез час он был до­ма у Ку­лин­ско­го и впер­вые уви­дел, как скром­но и без­вещно тот жил. При­нят был дру­жес­ки, выс­лу­шан, и ушел об­на­дежен­ным.

Еще че­рез два ча­са, пар­торг ЦЗЛ - че­ловек Ку­лин­ско­го, - вру­чил ему пред­став­ле­ние в уни­вер­си­тет, поз­во­лив­шее нап­ра­вить дис­серта­цию в Томск. Уж что бы­ло по­том… Пле­хов мо­били­зовал за­мес­ти­теля ге­нераль­но­го ди­рек­то­ра по кад­рам и тот пе­речер­кнул ре­шение Ку­лин­ско­го и по­пытал­ся отоз­вать ра­боту… И Ма­рия Алек­сан­дров­на Боль­ша­нина, вер­ная се­бе, вос­про­тиви­лась ан­ти­семит­ской ак­ции…  И был  двад­ца­тый съ­езд и зло, не­надол­го, от­сту­пило…  И… Но все это бы­ло по­том… Од­на­ко до все­го это­го,  в свое вре­мя и свое де­ло Ку­лин­ский сде­лал, по­мог, как умел - быс­тро и ре­шитель­но…

Бо­ялись они за свою лю­бовь, бо­ялись, и пу­ще все­го бе­рег­лись бе­ремен­ности - тог­да ведь не скро­ешь ни­чего… Ну и ос­то­рож­ни­чали… Ни­какой бли­зос­ти в по­меще­ни­ях ла­бора­тории. Но ярость и зло не дре­мали. И Пле­хов - ос­новной их но­ситель и вдох­но­витель,- был на стра­же. Хо­тя ему-то как раз и сле­дова­ло быть ос­то­рож­ным са­мому… На боль­шие чувс­тва этот че­ловек спо­собен не был, раз­ве что на не­нависть… А по­тому за­вязал пош­лый адюль­тер с за­веду­ющей биб­ли­оте­кой. Бла­го две­ри их ка­бине­тов бы­ли ря­дом. И на­до же та­кому слу­чить­ся, близ­ки они бы­ли не бо­лее ме­сяца и у неё об­на­ружи­ли рак в не­опе­рабель­ной ста­дии. Умер­ла она быс­тро, пос­ле че­го про­изош­ло со­бытие анек­до­тичес­кое, ес­ли бы не об­щая тра­гич­ность про­ис­шедше­го.

Он об­ра­тил­ся к сво­ему ле­чаще­му вра­чу, а в те вре­мена ра­бот­ни­ки за­вода мог­ли ле­чить­ся толь­ко в за­вод­ской по­лик­ли­нике, с воп­ро­сом, за­дан­ным дро­жащим от стра­ха и вол­не­ния го­лосом. Ин­те­ресо­вало его, нет ли и у не­го те­перь ра­ка, пос­ле бли­зос­ти с по­кой­ной. По­нят­ное де­ло, раз­го­вор этот не ос­тался в сте­нах ме­дицин­ско­го ка­бине­та… Но дь­явол он и есть дь­явол. У не­го всег­да  две ги­ри в ки­се, две ме­ры и две ли­ней­ки. Од­на - для се­бя и сов­сем дру­гая - для ос­таль­ных. Пле­хов рыл, рыл и рыл. И, в кон­це кон­цов, на­рыл. Кто-то, сов­сем не­понят­но как, втор­гся в те­лефон­ный раз­го­вор Ку­лин­ско­го с Али­ной. Го­вори­ли они друг дру­гу не прос­то теп­лые и сер­дечные, а пла­мен­ные сло­ва и, в их чис­ле, об­молви­лась она, что всег­да чувс­тву­ет его мо­гучие ру­ки на сво­ем те­ле… Не зна­ли они, не ве­дали, ка­ким об­ра­зом от­зо­вет­ся в их судь­бах эта не­ос­то­рож­ность…

Пле­хов нас­то­ял, что­бы этот воп­рос был вы­несен на зак­ры­тое пар­тсоб­ра­ние. Вы­нес­ли. Сам Пле­хов до­ложил и за­читал этот эпи­зод. Соб­ра­ние, од­на­ко, по его сце­нарию не пош­ло. Ку­лин­ско­го мно­гие и лю­били, и ува­жали и бы­ли обя­заны ему. А у Пле­хова хва­тало нед­ру­гов. За не­дол­гое свое вре­мя в ЦЗЛ он на­орал на де­сят­ки сот­рудни­ков, ос­корбил и об­ру­гал ни за что, мно­гих.  Один из них не по­бо­ял­ся встать и уди­вить­ся вслух:

-  Что пе­нять на дру­гих, ко­ли ро­жа кри­ва? Мы все зна­ем и о биб­ли­оте­кар­ше, и о ва­шей бо­яз­ни за­разить­ся от неё! Зак­рыть на­до этот воп­рос и не под­ни­мать его впредь! Ра­ботать на­до! Ка­чес­тво ста­ли по­вышать, а не скло­ками за­нимать­ся. Уж они-то сталь и про­из­во­дитель­ность тру­да точ­но не улуч­шат!

Так и пос­ту­пили. И Ку­лин­ский с Вит­ков­ской по­лучи­ли от­сроч­ку на год, по­ка Пле­хов за­лечи­вал гул­кую пуб­личную оп­ле­уху. Не­обыч­ный этот год был для них, нас­квозь счас­тли­вый. Бла­гоже­латель­ность мно­гих и дре­без­жа­щая не­нависть не­кото­рых соз­да­вали вок­руг них по­ле вы­соко­го нап­ря­жения, и  прев­ра­щали каж­дое мгно­вение их су­щес­тво­вания в пос­ледний миг, яр­кий, не­пов­то­римый, на­сыщен­ный счасть­ем. За эти ра­дуж­ные ме­сяцы они за­ново про­жили  свою жизнь… Не­надеж­ное бу­дущее при­жима­ло их друг к дру­гу,  пос­те­пен­но прев­ра­щая в еди­ное ду­хов­ное су­щес­тво.

Но зло, вти­хую, под­талки­ва­емое Пле­ховым и ди­рек­ци­ей ком­би­ната, не дре­мало. В ЦЗЛ по­шел слух, что ла­бора­тория Вит­ков­ской не да­ет прак­ти­чес­кой от­да­чи, что вмес­то про­дук­ции, она всем де­монс­три­ру­ет ни­кому не нуж­ные плас­тмас­со­вые реп­ли­ки - от­пе­чат­ки с по­вер­хнос­ти по­лиро­ван­ной ста­ли. Что смыс­ла здесь не боль­ше, чем в пос­мер­тных мас­ках с лиц по­кой­ни­ков. Опыт­ный Ку­лин­ский по­нял опас­ность про­ис­хо­дяще­го и при­нял не­замед­ли­тель­ные ме­ры.  Из Цен­траль­но­го ин­сти­тута ме­тал­лургии бы­ли приг­ла­шены два кон­суль­тан­та по элек­трон­ной мик­роско­пии. В ре­зуль­та­те, раз в де­сять дней об­разцы Вит­ков­ской ста­ли са­моле­том дос­тавлять в Мос­кву, где на сов­ре­мен­ных мик­роско­пах ста­ли сни­мать  жи­вые ме­тал­ли­чес­кие плен­ки на прос­вет.

Про­демонс­три­рован­ные сним­ки на тех­ни­чес­ких со­веща­ни­ях ЦЗЛ поз­во­лили нем­но­го ос­ла­бить нап­ря­жен­ность. Что­бы зак­ре­пить этот ус­пех, Ку­лин­ский по­садил снаб­женцев в ми­нис­терс­тво ме­тал­лургии и че­рез пол­го­да по­лучил пер­вый, еще эк­спе­римен­таль­ный об­ра­зец рас­тро­вого мик­роско­па. И ког­да, спус­тя ме­сяц-дру­гой, Вит­ков­ская вмес­те с на­лад­чи­ками и кон­суль­тан­та­ми из Мос­квы, по­каза­ла не­метал­ли­чес­кие вклю­чения на дне из­ло­ма го­ряче­ката­ной ста­ли, си­ту­ация бла­гоп­ри­ят­но пе­рело­милась. Вздох­нул Ку­лин­ский, вздох­ну­ли друзья, и, ка­залось бы, уго­мони­лись нед­ру­ги.

К со­жале­нию, это был ил­лю­зор­ный по­кой. Как раз че­рез год пос­ле соб­ра­ния за­мес­ти­тель ди­рек­то­ра ком­би­ната приг­ла­сил Ку­лин­ско­го,  и в пря­мой бе­седе с гла­зу на глаз за­явил ему:

- Сте­пан Дмит­ри­евич, ты ло­ма­ешь мо­раль­ный кли­мат в ла­бора­тории. Убе­ри Вит­ков­скую. Не де­ло те­бе, рус­ско­му ком­му­нис­ту пу­тать­ся с жи­дов­кой!
Поб­леднев­ший  Ку­лин­ский пос­мотрел на чи­нов­ни­ка и от­ве­тил сдер­жанно, но твер­до:

- Я это­го де­лать не бу­ду!

- Ну, как зна­ешь! Я те­бя пре­дуп­ре­дил!  Пло­хо бу­дет и ей и те­бе!

На сле­ду­ющий же день ди­рек­ция ком­би­ната пе­репо­ручи­ла это де­ло пар­тко­му. Там дол­го не тя­нули и че­рез не­делю соб­ра­ли пар­тком за­вода в пол­ном сос­та­ве, на­вер­ное, че­ловек двад­цать. Из ЦЗЛ приг­ла­сили пар­торга и Ку­лин­ско­го. И по­нес­лось: "пер­со­наль­ное де­ло ком­му­нис­та Ку­лин­ско­го", "амо­раль­ность, рас­пу­щен­ность, раз­врат", "че­му мы учим мо­лодежь", "как это сог­ла­су­ет­ся с мо­раль­ным ко­дек­сом стро­ите­лей ком­му­низ­ма" и пош­ло - по­еха­ло ярос­тно - злоб­ное, зло­вон­ное и зло­наме­рен­ное, со­вет­ско-пар­тий­ное сло­воб­лу­дие.

Ку­лин­ско­го поп­ро­сили встать и от­ве­тить по су­щес­тву под­ня­тых воп­ро­сов. Ме­ловой Ку­лин­ский под­нялся, вып­ря­мил­ся и, вдруг, это­го ник­то от не­го не ожи­дал, этот мощ­ный, кря­жис­тый, тя­желоп­ле­чий му­жик зап­ла­кал! Его ли­цо бы­ло под­ня­то вверх, гла­за ши­роко рас­кры­ты и из них гра­дом ка­тились слё­зы. В та­ком вот ви­де, сгла­тывая  по­ток слез и по­мар­ги­вая, но  твер­до, он про­из­нес:

- Вит­ков­ская от­личный ра­бот­ник. Но де­ло не толь­ко в этом. Я люб­лю её, люб­лю боль­ше мо­ей жиз­ни, и ни­ког­да, ни­како­го вре­да ей  не при­чиню! И ни­ког­да не уво­лю её! Де­лай­те со мной, что хо­тите!

Ос­толбе­нели все, а мно­гие и опус­ти­ли го­ловы. Пер­вой не вы­дер­жа­ла тре­тий сек­ре­тарь пар­тко­ма - жен­щи­на:
- Кон­ча­ем этот мор­до­бой! Это же чис­тое чувс­тво! Лю­бовь это! Ес­ли бы все му­жики так лю­били сво­их баб,  мы бы жи­ли по-дру­гому!
Её сра­зу же под­держа­ли жен­щи­ны, а мгно­венье спус­тя - и все ос­таль­ные:
- Хва­тит!

Ста­лин­ские вре­мена бы­ли дав­но по­зади. Мно­гое из­ме­нилось, лю­ди ос­ме­лели. Сек­ре­тарь пар­тко­ма за­вода уло­вил си­ту­ацию и ло­мить не стал:

- Лад­но. Яс­но, что воп­рос не про­рабо­тан. На этом се­год­ня кон­ча­ем. Сте­пан Дмит­ри­евич, ты иди, ус­по­кой­ся…

Но пар­тий­ное зло, ярость и мсти­тель­ность не мог­ли ос­та­новить­ся.  Ведь имен­но на них сто­яла вся пар­тий­ная и го­сударс­твен­ная сис­те­ма - по - на­шему бу­дет. Есть ли Ста­лин, нет его…  С трид­цать седь­мым или без не­го… - Пар­тия - наш ру­левой! Ку­да они на­рули­ли  -  сей­час из­вес­тно всем! Но не тог­да. Тог­да они по-преж­не­му де­лали лю­бые са­танин­ские де­ла, толь­ко вти­хую! Со­бирать лю­дей они боль­ше не хо­тели, те­перь они не бы­ли уве­рены в их под­дер­жке, но го­рели же­лани­ем до­давить и смять Ку­лин­ско­го. По­тому и приг­ла­сили на бе­седу в пар­тком за­вода, где жда­ли его трое - пом­ни­те, ре­волю­ци­он­ные, да и пос­ле­рево­люци­он­ные  трой­ки а трой­ки трид­цать седь­мо­го? - пер­вый сек­ре­тарь гор­ко­ма, пар­торг и за­мес­ти­тель ди­рек­то­ра ком­би­ната по кад­рам.

- Сте­пан Дмит­ри­евич, ты, по-преж­не­му, бу­дешь прик­ры­вать Вит­ков­скую?

- Да.

- Тог­да  вы­бирай од­но из двух: На бли­жай­шем пле­нуме гор­ко­ма ты по­ложишь пар­тий­ный и по­лучишь вза­мен вол­чий би­лет. И нич­то и ник­то те­бе там не по­может…

Ку­лин­ский мол­чал.

- Или ты сей­час пи­шешь за­яв­ле­ние о вы­ходе на пен­сию. Ес­ли ты это сде­ла­ешь, Вит­ков­скую  тро­гать не бу­дут - пусть ра­бота­ет.

И Ку­лин­ский мол­ча кив­нул го­ловой.

Те­перь он жил у Али­ны. Его квар­ти­ра сто­яла за­пер­той и лишь иног­да он на­веды­вал­ся ту­да. Же­на окон­ча­тель­но про­писа­лась в пси­холе­чеб­ни­це. Она дав­но от­клю­чилась, ни­кого не уз­на­вала и су­щес­тво­вала внут­ри се­бя, ес­ли су­щес­тво­вала. Он на­вещал её час­то, пы­тал­ся го­ворить с ней, но тщет­но - она не ре­аги­рова­ла.

Про­сыпал­ся он  вмес­те с Али­ной, кор­мил её зав­тра­ком и шел про­вожать до трам­вая. Вер­нувшись до­мой,  оде­вал прос­торную кур­тку или ват­ник, и вы­ходил к га­ражам че­рез до­рогу. У не­го бы­ла "Вол­га" и он те­перь без кон­ца во­зил­ся с ней. Ес­ли со­седи по га­ражам бы­ли ря­дом, не­тороп­ли­во об­щался с ни­ми, об­суждая буд­ничные шо­фер­ские но­вос­ти и кон­суль­ти­ру­ясь по ра­боте мо­тора… В хо­рошую по­году, он, иног­да, на нес­коль­ко ча­сов  вы­бирал­ся  на ры­бал­ку. Ез­дил он не на ре­ку, и в быв­ший шах­тер­ский рай­он. Пос­ле зак­ры­тия шахт, штре­ки оса­жива­ли и на по­вер­хнос­ти над ни­ми об­ра­зовы­вались про­валы. С го­дами они за­пол­ня­лись во­дой и в них вы­пус­ка­ли маль­ков. Ры­бал­ка бы­ла хо­рошей, толь­ко тре­бова­ла иног­да на­дувать ре­зино­вую лод­ку и от­гре­бать от бе­рега.

Но чем бы он не за­нимал­ся, в нем пос­то­ян­но ра­бота­ли внут­ренние ча­сы - он еже­секун­дно пом­нил и ждал ее. А по­тому к ве­черу  мчал­ся до­мой, пе­ре­оде­вал­ся в "ци­виль­ное"  и ле­тел к трам­ваю, что­бы встре­тить Али­ну. Мчал­ся, ле­тел - о ком это? О пен­си­оне­ре? Да ведь мо­лодой он был - все­го ка­ких-то пять­де­сят пять! Пен­сия у ме­тал­лургов, осо­бен­но из го­рячих це­хов, бы­ла ран­ней! Власть пре­дер­жа­щие так хо­тели от не­го из­ба­вить­ся, что при­рав­ня­ли на­чаль­ни­ка ЦЗЛ к ста­лева­рам.

Смот­реть на Ку­лин­ско­го и Вит­ков­скую бы­ло при­ят­но. Те­перь, ког­да им не нуж­но бы­ло пря­тать­ся, они нас­лажда­лись по­ко­ем и бе­зопас­ностью, и он, чуть-чуть нак­ло­нив­шись, ста­ромод­но вел её под ру­ку, а она неж­но при­жима­лась к не­му… Он ра­зог­ре­вал обед, и они спо­кой­но и не­тороп­ли­во еще с пол­ча­са си­дели за сто­лом. По­том она шла к те­леви­зору, а он мыл по­суду. Го­вори­ли они не мно­го. Они чувс­тво­вали друг дру­га без слов. Им бы­ло хо­рошо мол­чать… У них бы­ли впе­реди два го­да без­мя­теж­но­го счастья…

Они зас­ну­ли, как всег­да, вмес­те, и его ру­ка об­ни­мала её. Ночью она вне­зап­но прос­ну­лась от теп­ла и неж­ности, вне­зап­но объ­яв­ших и за­топив­ших её. Она про­шеп­та­ла:

- Стё­пуш­ка! -  и по­вер­ну­лась к не­му. Но его ру­ка бес­силь­но сос­коль­зну­ла с неё. Он был мертв. Сер­дце его ра­зор­ва­лось во сне,  бук­валь­но ра­зор­ва­лось.

По­ка при­еха­ла ско­рая по­мощь, и во вре­мя по­хорон, и по­том Али­на не пла­кала. Вна­чале у неё чуть-чуть по­дер­ги­вались угол­ки рта, а по­том они слег­ка ра­зош­лись, и на ли­це её зас­ты­ла стран­ная по­лу удив­ленная, как буд­то ви­нова­тая  улыб­ка. Улыб­ка эта не ад­ре­сова­лась ни со­бесед­ни­ку, ни прос­транс­тву. Она улы­балась са­мой се­бе, по­тому, что те, не­забы­ва­емые, ох­ва­тив­шие её теп­ло и неж­ность ос­та­лись нав­сегда с ней - он и его лю­бовь ос­та­лись  с ней! Те­перь она не ве­рила, что ду­ша по­кида­ет те­ло в мо­мент кон­чи­ны. Она твер­до зна­ла, что ду­ши их бы­ли не­раз­рывны и он сей­час с ней, и в ней. Она зна­ла это, чувс­тво­вала это, слы­шала это,  и бы­ла пол­на этим. И те­перь она жи­ла и дви­галась так, что­бы не рас­плес­кать это чу­до из двух душ,  жи­вущих в ней, в её те­ле… Они  про­дол­жа­ли быть вмес­те еще тес­нее, еще бли­же… Его ду­ша гре­ла её из­нутри, и пок­ры­вала бро­ней сна­ружи, за­щищая со­бой, как всег­да,  от не­доб­ро­го ми­ра. Ведь да­же уми­рая, во сне, в са­мые пос­ледние свои мгно­венья он ус­пел об­ласкать и обог­реть её, его ду­ша и его лю­бовь ох­ва­тили её, смяг­чая удар.

Пос­ле его ухо­да она пос­то­ян­но чувс­тво­вала теп­ло его ду­ши и её при­сутс­твие в се­бе. Вез­де и, в осо­бен­ности, в гор­ле и гру­ди. День и ночь! День и ночь!  Ког­да за­тихал день, ос­та­ва­ясь од­на и пы­та­ясь зас­нуть, она шеп­та­ла:

-  Стё­пуш­ка, ты здесь? -  и неж­ная вол­на теп­ла  мяг­кой пу­хов­кой про­бега­ла по её те­лу, оку­тыва­ла её, и еще дол­го по­лыха­ли в ней тре­пет­ные вспо­лохи его  неж­ности…

Он хо­тел, он так хо­тел, но не мог ос­та­вать­ся веч­но - его то­ропи­ло мо­гущес­твен­ное Вре­мя. И тог­да Не­бо  сми­лос­ти­вилось к ним…

Точ­но в ка­нун его со­роко­вин, она, ни­ког­да и ни­чем не бо­лев­шая ра­нее, умер­ла.  Уш­ла, лег­ко и без­бо­лез­ненно, ра­дос­тно улы­ба­ясь, без­мя­теж­но и спо­кой­но - ведь они бы­ли  вмес­те, и ей бы­ло не страш­но - с ним она не бо­ялась ни­чего. И неж­но об­нявшись, и при­жав­шись друг к дру­гу, они  шаг­ну­ли в но­вый Мир и в но­вую счас­тли­вую Жизнь…