НИНЕТКА

Ел бы хлеб, да нету соли, 
Ел бы соль, да хлеба нет.
Снег растает в чистом поле, 
Порастет полынью след.

   /Арсений Тарковский, "Портной из Львова"/

- Нинетка-ранетка, а ну-ка повернись! - Дуся одергивает блузку по заднему шву, дергает рукава наперед, застегивает пуговку на манжете. Нинетка поворачивается, наклоняется, поднимает и опускает руки. Она знает - тетя Дуся сделает в точности как в бутике висит, за шестьсот долларов блузочка, не видели? И рюшечки, и прошвочки, и защипики - все повторит, и лейблу пришьет, не отличишь, хоть где показывай. И за все-про все двести долларов, плохо ли? А Гришке скажу - из бутика, за шестьсот, вместе присмотрели, не помнишь разве?! гони бабки! И пригонит, он такой. Четыреста долларов деньги небольшие, а свои, отчитываться за них не надо. А пока что у нас чаепитие в Мытищах, с тети Дусиным вареньем. Тетя Дуся всех постоянных клиенток угощает чаем со своими фирменными вареньями. Раскинет скатерть крыльями над круглым столом, и будто и не было ничего, опять - лето, скоро на дачу поедем, варенье варить. Небось не забыли еще?

Варенье из ранеток, кисло-сладкое, стекловидное, розово-желтое. Ранетки прозрачные, сладкие, на тонких хвостиках. Возьмешь в рот, стянешь зубами кожурку с немножком мякоти, потом разжуешь маленькие семечки, и запьешь горячим крепким чаем - ах, как хорошо! Что может сравниться с вареньем из ранеток? Пожалуй, только крыжовенное варенье. Если сварено правильно, с пониманием процесса, то оно коричнево-зеленое, не густое, и все крыжовины плавают в этом прозрачном сиропе целехонькие, даже пушок на них сохраняется.

Выдающиеся мастерицы, вот как тетя Дуся, варят королевское крыжовенное варенье. От обычного оно отличается тем, что в каждую ягодку вкладывается кусочек грецкого ореха. Вкус у этого варенья настолько необычен, что я даже затрудняюсь подобрать сравнение, но поверьте мне на слово - вкусно, очень вкусно! Такое варенье подают на специальных маленьких фарфоровых тарелочках - розетках, едят его серебряными ложечками, запивают горячим чаем с лимоном. К чаю пекутся белые духовые булочки, пухлые, румяные оттого, что перед тем как засунуть в духовку, их смазывают яичным желтком. Стол к чаю накрывают белой накрахмаленной скатертью, чай подают в больших чашках тонкого белого фарфора. За таким столом не грех выпить по рюмочке клюквенного ликера, а под хороший разговор можно и еще по одной, и еще.  А после третьей рюмочки начинается душевный разговор. Все обговорят, все обсудят: и мужей, и детей, и соседей, и котов с кошками. Наговорятся всласть, выпьют на посошок, и разойдутся - до следующей примерки. 

У тети Дуси все шьют, ну все кого Нинетка знает, кто тасуется. Иногда встречаются в дверях. В таких случаях полагается ахнуть, расцеловаться в воздух, щека к щеке, и ходу в разные стороны. Шитье - дело интимное, здесь компания ни к чему. У тети Дуси все секреты как в швейцарском банке запрятаны, она ни с кем ни делится. Случая не было, чтобы хоть что-то налево ушло, ну хоть какая-то информация. К примеру, чтобы муж узнал, как бизнес-партнер его же законную гребет, или до свекрухи дошло, что о ней невестка думает. А ведь обе у тети Дуси шьют, чай пьют. Поэтому с ней клиентки и делятся, что надежнее, чем у психоаналитика, журнал-то она не ведет. Или ведет? Ну да   Б-г с ней, если и ведет, никто этого никогда не читал и не видел даже, значит, считай что нету. 
Нинетка спускается в лифте с Дусиного этажа, облизывает сладкие клюквенные губы. Блузка будет готова завтра, после обеда. Тетя Дуся упакует ее в фирменный пакет, у нее все есть, от всех бутиков, что в Пассаже. Нинетка заедет между массажем и теннисом, заберет, а вечером предьявит Гришке. Он не жадный, Гришка, все аккуратно проплачивает, и массаж, и теннис, и психоаналитика, и на карманные расходы, но наличных все равно не хватает. Так что тетя Дуся очень, очень кстати.

* * *

Дуся везучая, что говорить. Как приехали с детьми в Москву,  жили на квартирах. На одной, на второй, на третьей. Всякий раз выходило так, что надо с квартиры вскорости съезжать. То хозяйкин муж начинал к Дусе пристраиваться, и та их со скандалом выгоняла. То сын связался с плохой компанией во дворе и те его к наркотикам приучили. Сьехали с квартиры, да поздно было, сын плотно подсел. Вроде он не колется, только на таблетках, а бросить сам  не может. Теперь Дуся его лечит, в специальную клинику устроила, и платить ничего не надо, за казенный счет. Повезло ей опять, хотя как-то неочевидно, не сразу. Нинетка тогда уже Тимура нашла, или это он ее навел? Ну, не важно кто первый, а только Тимур ее на дорогу и вывел.

Дуся к тому времени  уже набрала клиентуру, довольно обширную, у нее и швея была нанята на подхват, она ей по часам платила. Тут Тимурчик и нарисовался, через какую-то клиентку на нее вышел. Заказал ей на пробу, как сейчас помнится, какой-то синий балахон с серебряными блестками. Она за один вечер этот балахон сострочила, а блестки ее швея за ночь нашила на живую нитку. Тимуру понравилось. Что главное - быстро и то, что он хотел. А там отделка, детали - это ему не так уж важно, из зала не видно.   Он стал ей заказы давать на пошив сценической одежды, и платил хорошо, пятьдесят долларов за "выход". А "выход" - это все что угодно может быть, хоть трусы, хоть майка, хоть платье концертное. Но кто же теперь в платьях выступает. Все в трусах по  сцене прыгают, и майки не всегда одевают. И дело пошло.

Теперь у Дуси пять мастериц над машинками гнутся, заказы валом идут. К особо важным клиентам ее на дом вызывают. Интересно бывает. Некоторые, хоть и знаменитые, а совсем простые, тетей Дусей называют и чаем угощают. К одной приехала, а у нее то ли муж, то ли хахаль - генерал, настоящий, у них дачу по всему забору солдаты охраняют. Так она звонит по телефону: пост номер три, принесите мне чаю! И смотришь, через пять минут солдатик в дверь скребется, на подносе чай тащит, в серебряных подстаканниках, видно, еще со старого времени остались.

Да, мастерицы -то гнутся, а квартиры своей так и нет, на сьеме Дуся живет. Она внесла на новое строительство, на четырехкомнатную за кольцевой дорогой, но как то ненадежно это все выглядит. Уже третий год как стройка идет, и конца не видно, а деньги каждый раз доплачивать приходится - такой взнос, сякой взнос. Ездили они с дочкой искать эту стройку, да так и не нашли. Опять в дверь звонят.

-  Здравствуйте, Дина Павловна

- Здравствуйте, - Дуся стоит в дверях, держится за раму, но мужчины, двое,  настойчиво идут вперед,  в квартиру, и ей ничего не остается, как посторониться. Они проходят в прихожую, оба какие-то одинаковые, как сушеная вобла на веревочке, останавливаются, и тот, что постарше, спрашивает:

- Так где мы можем поговорить? Не хотелось бы мешать Вашим работницам.

Дуся, не удивляясь, не задавая никаких вопросов,  ведет их к себе в комнатку. Там все завешано незаконченными заказами, заставлено коробками с тесьмой, пуговицами, кружевами и другими швейными аксессуарами, но есть столик, и два стула, и кресло, так что можно разместиться. Она предлагает гостям присесть, а те и без того уже уселись и, особо не церемонясь, разглядывают комнатку и Нинетку так, как будто они скучающие туристы, а перед ними музейные экспонаты в запыленных витринах.

Дуся садится на свободный стул и говорит:

- Я вас слушаю.

Старший мужчина переглядывается с молодым, достает из кармана пачку "Кента", закуривает и  спрашивает:

- Дина Павловна, а где сейчас Ваш сын?

Дуся сразу пугается так, что у нее начинает дергаться левое веко. Она становится похожа на снулую курицу, и, по-куриному ныряя головой вниз, отвечает:

- Он в институте, на занятиях, а почему Вы спрашиваете? Что-нибудь случилось?

Старший визитер выпускает дым в сторону, машет рукой перед лицом, но в маленькой комнатке дым разгонять некуда, и отвечает:

- Надеюсь, что ничего серьезного, только в институте Вашего сына сейчас нет.

"Все шитье мне закоптит, надо будет потом проветрить на балконе, - думает Дуся и спохватывается, - Господи, о чем же я думаю, глупая дуся?" Она пугается еще больше, втягивает голову в плечи и произносит:

- Так вы наверное знаете, где мой сын? Вы ведь поэтому и пришли, да? Так где же мой сын?

- Он у нас, в отделе по борьбе с распространением наркотиков. - Старший ставит точку и замолкает, и Дуся видит, как он ждет, что она сейчас закричит, и заплачет, и начнет просить за сына. Он смотрит на нее сверху вниз и ждет, ждет, а она молчит, левое веко дергается, голова еще глубже ушла в плечи. Дуся сопит, думает:

- Вот кто пришел. И все-то они знают. И про работниц, и про имя. По паспорту я и правда Дина, дусей муж звал по первости, а потом и дети, а уж позже все так стали звать, и стало это мое имя. Мать девчонкой в Ташкент приехала, они из Проскурова, из ямы выскочили, а потом за Павла Белкина, кантонистова внука, замуж вышла. Дина я, Дина Белкина, а вам не все равно?

Пауза затягивается; старший, устав ждать, хлопает ладонью по столу, так что даже молодой вздрагивает, не говоря о Дусе. Та просто подпрыгивает вместе со стулом, но упорно молчит. Наконец старший раздраженно произносит:

- Итак, ваш сын у нас, и у него серьезные проблемы. Просто очень серьезные, и только он сам может помочь себе их разрешить.

Тут он опять делает паузу, но уже не такую длинную, не надеется на Дусю, что она подаст реплику. А она и не подает, помалкивает себе, дает ему высказаться, проявить себя. Сын у нее в самом деле наркоман, это она знает, но таблеточный, "колесный", не колется. И Дуся не колется, ждет, чего скажут. Старший устало трет лоб, оглядывается, куда бы стряхнуть пепел (Дуся подставляет ему хрустальную туфельку-пепельницу) и произносит главное, зачем собственно и пришел:

- Мы хотим, чтобы ваш сын нам помог, навел на поставщиков, у кого он товар берет. Поговорите с ним, повлияйте, а то он упорствует в своем ненужном заблуждении и сотрудничать с нами отказывается.

- Теперь понятно, чего вам надо, - Дуся откидывается на спинку стула, вывинчивает голову из плеч, и устало, но совершенно спокойно говорит, - Тут вы маху дали. Сын мой ни с кем не кооперируется, ни у кого ничего не берет. Он в аптеке за углом открыто таблетки покупает, да вы сами знаете какие, их без рецепта продают, и из них себе зелье и готовит. Не надо ему никаких поставщиков, у него государство поставщик. Ничего у него нет, и в доме у нас тоже ничего нет, если только вы с собой не принесли.

Гости переглядываются, старший гасит сигаретку  в туфельке, они встают, прощаются и уходят. Уже в дверях молодой сотрудник поворачивается к Дусе и говорит, протягивая визитку:

- Если хотите, могу помочь устроить его на лечение в хорошую клинику. Позвоните мне, вот мой телефон. Сын сегодня придет, не беспокойтесь.

Дуся берет визитку, прощается и закрывает дверь. Она возвращается к себе в комнату, садится на стул,  берет бычок из туфельки, чиркает забытой на столе зажигалкой, жадно затягивается. Давно, давно не курила, берегла здоровье, все для этого гаденыша. Ладно, пихну его в лечебницу, кому-то ведь они помогают. Все-все, гасит она окурок, машет рукой перед собой, разгоняя дым; встает, открывает окно, выносит пепельницу на кухню. Останавливается перед ведром, стоит, смотрит в стену, забытая пепельница дрожит в ее руке.

* * *

Раньше, до Москвы, Дуся жила в Ташкенте, у нее там был большой прохладный дом, и муж, и дети, сын и дочка, во дворе росли абрикосы, гранат. Она работала в ателье, закройщицей, а муж на автобазе, в конторе. Хорошо жили, не хуже людей, пока не настали  девяностые годы. Заказчицы разьехались на все четыре стороны, кто в Россию или Америку, кто в Германию или Израиль и ателье закрылось, а за ним и автобаза. Жить стало не на что и как-то неуютно. Никто их особо не гнал, а только все вокруг вдруг начало меняться так быстро, что успевай замечать, и вскорости оказалась Дуся у себя дома, никуда не выезжая,  в другой стране, мало ей подходящей. Тогда и решила она - ехать надо! А куда ? да домой, в Россию, тем более зовут, вон по телеку на всех каналах президент желваки гоняет - вставайте, люди русские! Идите домой, Родина-мать зовет. Ну ладно, встали пошли.

Дали им направление в деревню, в Смоленскую область. Приехали они, а там, даром что Европа, а дикость такая, что жить нельзя. Газа нет, телефона нет, водопровода нет, канализации нет, электричество по часам. Работа есть, но денег почти не платят, все живут своим хозяйством, а у них какое хозяйство? Выделили им брошенный дом, так его ремонтировать легче новый построить. И все пьют, и мужчины, и женщины, и подростки. Пожили они некоторое время, поглядели на это на все и решили уезжать пока не затянуло.

Муж вернулся в Ташкент, благо дом не продали, а Дуся с детьми подались в Москву, у нее там сестра троюродная нашлась, приютила на первое время. С тех самых пор они живут с мужем врозь, он и не приезжал ни разу их проведать. Дуся от него и отвыкла уже, странно даже, столько прожили и как мокрой тряпкой кто-то часть жизни стер. Да она и занята очень, шитье, дети, заказчицы, шоу-бизнес с Тимуром, печалиться времени нет.

Незаметно, как легкий вздох,  пролетели семь лет, библейский срок. Семь лет служил Иаков за Рахиль, а в свадебную ночь ему подсунули ее некрасивую сестру Лею. Так и Дуся, семь лет отжила в Москве, и у нее обнаружилась меланома. На спине, на загривке, что всегда торчит из-под любого платья.  Да она и не думала никогда, не прикрывала, ходила в сарафанах, пеклась-жарилась на ташкентском солнце, и ничего. А здесь, в московской переменчивой погоде, случилось.

Так Дусе жалко себя стало. Как же это, только жить начала, на ноги стала, в столице укрепилась, и с работой все хорошо, ах, бедная я, бедная я Дуся! Сирота я горькая, ни мамы, ни папы, ни мужа, ни любовника, и пожалеть меня некому, несчастная я, бедная я Дуся! Так она поплакала, пожалилась сама себе, да и стала лечиться: дети еще не на крыле, и квартиры нет, и вообще помирать  неохота. Опять же везучая она Дуся - в Москве это случилось, не в смоленском селе, и не в азиатских пучинах. Сделали Дусе операцию, потом химию, потом облучение. Вроде бы остановили эту заразу. Тут  Тимурчик проникся, чувствительный он парень, и сделал ей подарок - тур в Италию на десять дней.

Дуся сроду за границей не была, ну разве что Ташкент теперь можно засчитать за заграницу. Она собиралась в дорогу с радостью. Одеть особенно нечего было, другим она шьет, а на себя времени нет. Дуся поехала на рынок, купила джинсы, слаксы, шорты, кучу всяких маек, пару блузок с длинным рукавом, кроссовки, летнею кружевную шаль плечи прикрывать, шляпу. Уложила все в дорожную сумку, добавила взятый у дочки фотоаппарат и полетела - в Рим! Вы только подумайте - Рим!

Италия, мягкая, теплая, шелковистая как старинный габардин, так и хочется приласкать. Дуся и ласкала: долины и горы, луга и море, дома и дворцы. Венеция (мама родная, неужто на самом деле?! Ущипните меня, нет, не надо, не хочу просыпаться!), вода проступает из-под камней на площади Святого Марка. Флоренция, Верона, Сиена, Орвието, Неаполь, Помпеи. Слова на языке как сладкая спелая вишня катаются, одно другого лучше. Господи твоя воля, как же ты решаешь, кому родиться в Умбрии, а кому на Тамбовщине? Кости бросаешь, как чаевники в ташкентском духане? Чего ж мне не пофартило?

В Сиене Дуся набрела на маленький магазинчик. Дверь на улицу была открыта, а Дуся устала, все в гору да в гору, ну и зашла. Смотрит, пустая комната, никого нет, освещение желтое,  мягкое, от лампы из цветного стекла, а в магазинчике  весь товар - открытки. Расставлены по полкам, большие и маленькие,  рамочки на них нарисованы золотом с рубином, красивые, с завитушками, а в завитушках птички, и листья, и виноградные гроздья. А посредине текст какой-то, красивыми буквами на непонятном Дусе языке. Не латинские буквы и не кириллица. Дуся заглянула в боковую дверь, а там нестарый еще мужчина, худой, черноволосый, сидит за столом, макает перышко в баночку с жидким золотом, и рисует новую открытку. Поздоровались, стали разговаривать, и оказалось что Дуся все понимает, что мужчина говорит, хоть и языка не знает. И говорит он о том, что зовут его Эвен Каредиа и эти открытки - еврейские, в старинном стиле, поэтому на них нет изображений людей, только виньетки и слова.

- Что же за слова, - спросила Дуся, - добрые пожелания к праздникам?

- Есть и такие, - ответил мужчина, - но по большей части это отрывки из еврейской библии. Вот на этой открытке, - и он взял одну большую, размером со школьную тетрадку, - написано: "...наступило утро, и запели птицы. Сегодня будет хороший день".

Дуся купила открытку, попрощалась и ушла.

- Повешу дома в рамочке над кроватью, - думала она, - каждое утро буду видеть поющих птичек и ждать хорошего дня.
 
* * *
 

В конце улицы Дуся повернула налево и оказалась на маленькой площади, от которой лучами отходило четыре улочки. Через площадь, на стене дома была устроена мраморная чаша, в нее из позеленевшего бронзового крана в виде львиной морды тоненькой струйкой текла вода. Над чашей, склонившись, стояла Нинетка и пила воду из пригоршни. Дуся засмеялась, подошла к Нинетке, та обрадованно вскрикнула, они обнялись и разом заговорили:

- Ой, как ты здесь?! Надо же, какая встреча, тесен мир!

- Мне Гришка купил индивидуальный тур, вали, говорит, из Москвы, у него там закрутилось что-то серьезное, мне, говорит, спокойнее будет, если ты по Италии покатаешься, и без определенного маршрута. Денег дал, трачу-трачу, а все есть!

- А мне Тимур путевку купил, тур, восемь городов включено, и надо же, чтобы именно в эту минуту, здесь, на площади, ты оказалась! То есть не зайди я в магазинчик, или задержись там на пару минут дольше, и мы бы уже не встретились, - Дуся погладила Нинетку по плечу. - Ты смотри, и блузочка моя пригодилась. Как же я рада тебя видеть, будто я снова дома.

- Пойдем куда-нибудь, посидим, - сказала Нинетка, - у тебя время есть? У меня-то навалом, я гида отпустила на сегодня, надоел.

- Есть еще час до автобуса, - сказала Дуся, - пошли вон в тот ресторанчик, видишь, в переулке, за кустом роз?

Они заняли столик на улице, под навесом, увитым цветущими лианами, к ним подошел официант в длинном белом фартуке, предложил по бокалу кьянти для начала и меню. Они заказали пасту ламборжини, и еще кьянти, а потом мороженое и кофе и все говорили, говорили. После второго бокала кьянти Дуся вдруг опечалилась, замолчала, сорвала цветок с лианы, подала его Нинетке:

- Возьми от меня, засуши на память.

- Ты чего, какую память? - удивилась Нинетка. - В Москве встретимся, я  к тебе шить приду.

- Это как Б-г даст, - сказала Дуся. - Как твой Гришка разрешит свои проблемы, и как я разрешу мои.

И она наклонилась вперед, сбросила шаль, оттянула воротник, ткнула пальцем пониже шеи и спросила:

- Видишь?

Нинетка посмотрела - на спине, чуть пониже бугорка, где заканчивается шея и начинается собственно спина, вился красный шрам, обставленный с двух сторон красными же точками от скобок.

- Это меланома, - Дуся выпрямилась, подтянула шаль на место. - Ну чего ты скисла? Вытри слезы, это не повод для печали.

- А что же тогда повод? - утерла глаза Нинетка.

- Вот когда у тебя молоко убежит, или у Гришки деньги кончатся, тогда и печалься, - сказала Дуся. - А тут плачь не плачь, слезами делу не поможешь. Да ничего, я в порядке. Врач сказал, у меня позитивная реакция на лечение, я в ремиссии. Ладно, я пойду, пора, давай обнимемся на дорожку. Цветочек мой береги.

Они обнялись и Дуся побежала к автобуса, а Нинетка все сидела в ресторане, пила кьянти, плакала и очень себя жалела. На следующий день она вернулась в Рим, у нее был зарезервирован двухкомнатный номер  в уютном маленьком отеле на виа Карло Альберто.

* * * 

На остановке в Риме стояло много людей, все они смотрели в сторону, откуда подъезжали автобусы, и только смуглолицый мужчина и белокожая девочка лет шести смотрели на Нинетку. Она подошла, поздоровалась и спросила, на каком автобусе можно доехать до Термини?

Малышка спросила:

- Что ты здесь делаешь? Зачем ты приехала в Рим?

Нинетка сказала:

- Да просто посмотреть, как и что здесь в Италии. Мне интересно, а здесь очень красиво. Страна у тебя, малышка - просто рай земной. Так где я могу купить билет на автобус?

- Перейдите улицу, и видите, вон, на углу, маленький киоск? Вот там и продают билеты, - показал рукой отец девочки.

- Будь очень осторожна, как будешь переходить дорогу, - девочка схватила Нинетку за руку, заглянула тревожно в глаза. Маленькая ручка железным кольцом охватила запястье. - Пожалуйста, пожалуйста, будь осторожна, это очень опасный город. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

- Как ты хорошо говоришь по-английски, - удивилась Нинетка.

- Ее мать - англичанка, и зимой она живет в Лондоне, ходит там в школу. - Отец погладил девочку по голове и она разжала руку и отпустила Нинетку. - Идите, купите билет и возвращайтесь, мы покажем, где Вам нужно сесть на автобус.

Нинетка сходила за билетом, и пока она это делала, движение на улице замерло -  не ехали ни автобусы, ни машины, и даже люди не проходили по улице. Она вернулась на платформу, мужчина что-то сказал по-итальянски, девочка тихо засмеялась, и по улице снова поехали машины, зазвучали голоса.

- Вон Ваш автобус подъезжает, - показал мужчина, - счастливо!

- Пока, пока! - закричала девочка, - Будь осторожна, пока! - и они взялись за руки и ушли из нинеткиной жизни, а она села на автобус и поехала в гостиницу. Надо уложить вещи, завтра улетать назад в Москву. А не хочется. Так бы и жила себе в Риме, ездила на автобусе, звонила детям, ждала их в гости. А может быть, это дети бы ей звонили, и приглашали в гости. В Москву, в Москву!

* * *
 
В Москве Нинетка созвонилась с Дусей, и даже хотела что-то у нее шить,  да так и не собралась. То одно, то другое, с Гришкой проблемы, педикюр,  массаж и прочая толкотня и  она пару месяцев не звонила тете Дусе, не до того было.

А потом тетя Дуся пропала. Перестала отвечать на звонки. Может, она и умерла, хотя мне бы этого не хотелось. Просто она переехала в дальние страны, и живет теперь где-то в глухой иностранной провинции у синего-синего моря. Поставила машинку на столик у окна и шьет людям по-прежнему. Окно завивает хмель, жужжат пчелы, мягкое солнце золотит ее руки. На спине у тети Дуси все прошло, как и не было,  только шрам вьется тонкой белой ниткой пониже шеи.  От заказчиц у нее отбоя нет.