Принцип Оккама

Геннадий ЕСИН

 Историк и Художник шли по высохшему дну солёного озера, и каждый их шаг сопровождался облачками белоснежной пыли. Мелкие кристаллики соли взмывали вверх, придавая одеждам путников белизну. Казавшиеся бесплотными, фигуры плыли в безбрежном дрожащем мареве раскаленного воздуха, переливавшегося на горизонте.

Они шли один за другим, и взгляд второго неизменно натыкался на чёрные пятна пота, выступившие на несвежей рубашке Художника. Его, как и всех гениев, скорее всего, признают и оценят только после смерти, а пока он творил исключительно для себя, легко расставаясь с работами, раздаривая их направо и налево близким, друзьям и случайным знакомым. Его полотна настораживали, завораживали и удивляли. Но все, кто их видел, признавали за Художником дар необычного восприятия окружающего мира.

Вторым шёл Историк. Настоящее его имя знали немногие, а фамилию могли вспомнить разве что единицы. Историк не был учёным и к науке с однокоренным названием имел довольно отдалённое отношение. Он не очень хорошо знал даже обязательный курс школьной истории, зато основательно преуспел в раскопках древних городищ и акрополей, и пользовался заслуженным уважением среди «чёрных» археологов. Историк прекрасно ориентировался в конъюнктуре рынка, ценах и спросе на антики. Он до сих пор был ещё жив, а не валялся в одном из раскопов с пулей в голове или с ножом в спине, и потому его авторитет был достаточно высоким как среди коллекционеров, так и среди его завистливых коллег.

Двое уверенно направлялись в самый центр солончака.

Ещё в самом начале лета неугомонный Художник, бродяжничая в этих местах в поисках подходящей натуры, случайно наткнулся на совершеннейшее чудо: почти идеальный круг изумрудной травы в самом центре солёной безжизненной пустыни.

При очередной встрече он проговорился своему приятелю о бесподобном состоянии, пережитом им в дивном месте, и Историк загорелся желанием попасть туда, где совершенно бесплатно и безо всяких на то усилий можно впасть в состояние нирваны.

– Далеко ещё? – поинтересовался Историк.

– Не близко, но больше половины уже прошли, – успокоил его добрый Художник. – На, развлекись. – Он обернулся и на ходу передал Историку монету, довольно толстый кружочек меди около двух сантиметров в диаметре.

На выпуклом аверсе выступал профиль мужской головы: кольца кудрявых волос на лбу перетянуты широкой лентой, волевой подбородок, классический, с горбинкой, греческий нос. Изображение было сделано так реалистично и сохранилось настолько хорошо, что Историк смог даже определить возраст древнего то ли бога, то ли героя. «Лет сорок пять – пятьдесят». Он смахнул со лба пот и перевернул монету.

На обратной стороне тот же бородач был изображён обнажённым, спиной к наблюдателю, причем его голова была развернута в профиль. «Плоский египетский стиль», – безошибочно определил Историк. В высоко поднятой правой руке бородатый держал связку прутьев, через левую руку был переброшен кусок ткани. Ноги широко расставлены и согнуты в коленях, имитируя бег. Ниже, под левой рукой героя, сидела птица, похожая на сокола, а ещё ниже красовался раскрытый цветок с пятью лепестками. Две строчки греческих букв следовали сверху вниз с обеих сторон монеты. «Агафоклюс* – властелин сущего», – безапелляционно утверждала надпись.

– Я нашёл монету совершенно случайно, – прервал молчание Художник, – вышел ночью во двор покурить, присел на скамейку. А ночь... Небо – словно покрыто чёрным лаком, звезды – яркие, низкие, луна – наглая. Передать бы... да всё никак руки не доходят, а жаль... Короче, сижу, курю. И вдруг боковым зрением улавливаю какой-то блик. Не поленился, встал, подошёл к недавно вскопанной грядке, присел. Ничего не вижу. Вернулся к скамейке – опять блик. Я – назад и, представляешь, нахожу вот эту самую монету. Она очень так элегантно торчала из земли и отсвечивала только под определённым углом. Честно говоря, я удивился её сохранности: видишь, она вся словно чёрным лаком покрыта. Покрутил я её в руках да и пошел спать. А утром поехал в антикварный магазин. Там мой одноклассник в нумизматическом отделе консультантом работает. Он оказался на месте, а вот монеты в кармане уже не было. Прекрасно помню, что с собой брал. Когда из автобуса выходил, проверил – она лежала в кармане. А тут пропала, как будто никогда и не было. Ну, думаю, как пришла, так и ушла.

Вернулся домой, дня три работал, и всё получалось, как никогда... Закончил очередной холст за полночь, вышел во двор покурить...

– Чего ржёшь? Так всё и было. Там же на грядке её снова и нашёл. Торчала так же бочком, будто никогда её из земли и не вынимали. Подумал, подумал и подобрал её снова, принёс в дом, положил на стол. Чую, что-то с ней нечисто, а никак не соображу, что делать. То ли в церковь отнести освятить, то ли обратно закопать. А может, вообще, в море выбросить – от греха подальше? И вдруг кажется мне, что ухожу я в эту монету, как вода в песок.

А дальше привиделось такое, чему и названия нет. Стою я на берегу моря. Горячий песок жжёт босые ноги. Жара – почти как сейчас. А прямо на меня скачут пять всадников. Ребята все крепкие, с бородами, как у меня. Сёдла покрыты звериными шкурами; рубахи навыпуск, цветными кушаками затянутые; штаны... ну, в точности, как казацкие шаровары, заправлены в короткие сапожки; луки в широких колчанах к седлам приторочены; копья короткие, но не у всех; мечи прямые, как-то они называются интересно, акинаки, что ли?.. Ощущения абсолютно натуральные: яркие, сочные, чёткие, словно свежие краски... И все звуки я слышал очень отчётливо... даже как ветерок песчинки сдувает... И тут меня осенило: вопервых, эти ребята – скифы, во-вторых, они меня не видят.

У самой воды воины спрыгнули с коней и, на ходу сбрасывая одежду, побежали купаться. Смеются, друг на друга водой брызгают, ну прямо как дети... Неожиданно хлопнула форточка, и я очнулся. Сижу за тем же столом, злосчастная монета всё так же лежит передо мной, а на улице уже ночь...

Полный текст читайте в печатном выпуске. (Подписка)