В ПАРИЖЕ УШЁЛ РУССКИЙ ПОЭТ

 …Ужасно, что его больше нет. Это невосполнимо и неправильно. Более того, -- лишено какой бы то ни было логики, даже той, неумолимой, что ведет нас к неизбежному концу. Смерть  в Париже  русского поэта, переводчика поэзии и литературного критика Василия Бетаки возмутительна и противоестественна. Несмотря на инфаркты и прочие, не менее обидные и несвоевременные болячки, он, наверняка, был скроен не только для духовного, в памяти близких и читателей, но физического бессмертия. Кто-то нежно назвал его в Живом журнале "Тартареном из Тараскона" и угодил в самую точку.

1.

Я никогда не видел его воочию. Все мои впечатления носят косвенный характер. Немногие любительские фотки, рассказы одесского друга Бетаки, сетевые заметки его жены - вот, пожалуй, и все, если не считать стихов, самой, как я понимаю, главной, наравне с семьей,  привязанности, да что там, смысла существования этого человека. Но образ его, сложившийся из разнокалиберных впечатлений, -- внешний облик громадного (так ли было на самом деле?), нестареющего мужика с руками молотобойца; всклоченной, словно дымящейся  над тяжелым лбом шапкой волос; мощным, мясистым носом любителя женщин и выпивки; длинными, густыми, свившимися в толстые жгуты усищами, обрамляющим лопатоообразный, каменный подбородок, и поэтическое его "Я", импрессинистичное и философски углубленное одновременно; нервное, рефлексивное, иногда манифестирующее многознание, а то и трогательно беззащитное, -- этот образ просто не мог быть втиснутым в хлипкую оградку  имени и фамилии.

Он торжестувующе  выпирал за ее пределы. Возвышался над нею. Сокрушал ее. Посмеивался. Это был Тартарен Тарасконский, Румата Эсторский, Суворов Рымникский, Бетаки Санкт-Петербургский или  Парижский, в высшей степени уместный в таком воинственном и веселом ряду; не признающий над собою иных законов, нежели те, что установил он сам; свободный, склонный к романтическим фантазиям; бескорыстному озорству и сладкому самопожертвованию; такой, понимаете ли, Дон Кихот в громоздком теле Санчо Пансы. Тартарена иллюстраторы писали с  Альфонса Доде. Стоит внимательно рассмотреть фотографию Василия Бетаки, чтобы увидеть почти портретное сходство между ними. Но для нас куда важнее сущностные черты этого характера, хотя то и другое неизменно бывает между собою связанным.
 

2
 
Шумный, ироничный, беззлобно бранчливый; презирающий литературную фальшь и бурно ликующий при соприкосновении с подлинным; в любви и ненависти, чтении стихов, возне с любимыми псами; ходьбе по пустошам и холмам Бретани или лесным прогалинам Медона, заменившим  ему Балтийское взморье, неистовый и неутомимый Бетаки, насколько я вижу, был наделен редчайшей художнической харизмой.

Будучи совершенно очевидным противником дидактичности, назидательности, откровенного проповедничества, чем грешат многие литераторы, претендующие на философичность анализа окружающего, он, тем не менее, то и дело поднимался до высочайшего уровня обобщений. Оставаясь всегда конкретным, предпочитая тактильные ощущения, цветовые акценты, включения в ткань стихотворений бытовых шумов, шорохов и звуков, фиксацию мимолетных движений сущего  абстрактной, надвещной его мифологизации,  он вдруг непостижимым образом соединял подробности описываемой им реальной или воображаемой картины так, что многие из его  вещей завершал изящный, совершенный в своей очищенности от деталей быта, многозначный  апокриф.
Широко образованный, просвещенный, раскованный во всех своих проявлениях человек, Бетаки легко, без опасений навредить, испортить текст обращался с феноменом пространства-времени. Занимался он этим в своей, фигурально выражаясь, поэтической лаборатории; где, будто йог, владеющий чудесной "акаша-хроникой" как инструментом симультанного познания прошлого, настоящего и будущего, являл нам мир в виде неразделимой, неизменной, таящей в себе все пред и послесуществования материи целостности.
Недаром античность или средневековье органично смыкаются в его стихах с нашей убогой, страшной и, все же, восхитительной действительностью. Мы, с точки зрения поэта,  все те же, что вчера. И те же ценности остаются мерилом человеческих поступков и суждений. И те же сомнения терзают души. И та же неопределенность ждет нас в далеке, которое, порой, оказывается рядом, на расстоянии вытянутой руки. И все так же, как во времена Гомера или Чехова, целое может быть описано  в ничтожных частностях, вроде тени от мельничного колеса и отблеска луны на горлышке разбитой бутылки.
 

3
 
Как ему все это удавалось? Чтобы узнать об этом, стоит забраться в Живой журнал его жены, чуть не сказал Елены и вовремя сдержался. Судя по ее текстам, там, в этом доме, как черт ладана бегущем всякой позы, надувания щек, "глубокоуважемые шкафы" были не в чести. Они друг друга окликали - Ленка, Васька, и было им при этом, рядом с их мохнатыми, четвероногими Машей, Гришей или покинувшей этот свет пуделихой Нюшкой,  весьма комфортно.  Ну, так я не рискну. Это было бы чересчур. А Вася, Лена - вполне, по-моему, приемлемо. Так вот, теперь я вижу, что лучшие стихи Васи Бетаки были написаны не только оттого, что он, неодолимый Румата Парижский, был сам собой велик, а еще и потому, что рядом, как собеседник, спорщик, исповедник, друг и вечная, последняя любовь, обреталась его неповторимая Ленка, между прочим, дочь друзей поэта, которую он в свое время выследил и рассмотрел, и раскусил, и  возбудился, и уволок вслед за собою, в свою берлогу, и ни минуты, до самого конца, об этом не жалел.

В своих заметках, которые, даст Бог, станут когда-нибудь не только сетевой, но обычной печатной книгой, Лена описывает технологию сочинения стихов, которую ее Бетаки, сосредоточившийся в последнее время только  на этом, считал для себя оптимальной. Мне кажется, я чувствую, как это у них происходило. Они все время говорили. Не сосредотачивались на том, что произнесенное в бесконечных диалогах обо всем на свете, близком и далеком, с реминисценциями и свежими впечатлениями, случайными переживаниями и осознанной концентрацией на каком-либо предмете для размышлений, должно стать и станет когда-нибудь стихами.

Жизнь шла обыкновенно. Как у многих. Но вся штука в том, что их долгие вечера и уикенды, особенно в последние годы, были буквально пропитаны поэзией. В стихи могло превратиться, что угодно, -- шум ветра за стеной, собачьи выходки, болтовня в застолье с друзьями, ни к чему не обязывающие дурачества; островки молчания, которые вдруг всплывают в неудержимом  многоголосье дня и становятся предчувствиями стихотворений.
 

4
 
Вот так это и случалось. Я не буду здесь цитировать Лены Бетаки, которая приводит примеры невероятных, на первый взгляд, интеллектуальных происшествий. Ее  записи на скорую руку, какие-то общего свойства мысли, наблюдения, не стоящая особого внимания мелочевка к вечеру, когда она возвращалась с работы, оборачивались в обработке мужа совершенно неожиданными стихами, чего  исходный материал, который выступал, честно говоря, лишь необязательным сырьем, никоим образом не сулил. И это было прекрасно.

Один из товарищей последних лет Васи Бетаки, познакомившийся с ним в сети и оставшийся рядом навсегда одесский прозаик и поэт Александр Бирштейн, словно предчувствуя его скорый уход, хотя ни за что с подобнымм допущением не согласится, издал недавно сборник последних стихов своего друга и дал ему имя "Только сад". Так называлось одно из стихотворений Бетаки, охваченное печалью и, на мой взгляд, осознанием неизбежного, однако,  светлое и спокойное.
Я прочел эту книжку вдоль и поперек несколько раз кряду и могу утверждать, что для автора, чем бы он в жизни еще ни занимался, сочинение стихов было естественным, как дыхание.  В этом своем занятии он оставался честным перед собою и людьми, как мало кто иной.  Лена писала, что муж ее, Бетаки, обещал дожить до девяноста; изо всех сил старался, с нею вместе, но не дотянул. Это большая беда. Конечно, и во-первых, для родных. Но и для поэзии это "во-первых". Такие вот странные дела…
 
_________________________
На фото: Василй Бетаки.