ПРИГОВОР

Двадцать лет раздирает средневековую Империю гражданская война между партиями Льва и Грифона. Кругом упадок, разорение, голод, беззаконие. На месте деревень - пепелища, на дорогах хозяйничают банды, а защитники порядка еще страшней его нарушителей. Но главное - война обнажила все худшее в душах людей, от верхушки рыцарской знати до простых крестьян.
 
В это время по агонизирующей стране путешествуют двое. Он родился под забором. Она - в родовом замке. Он умеет лечить. Она - стрелять. Ему 30. Ей 12. Она мечтает отомстить, но не знает, как. Он - знает, но не имеет права...

- Странное место, - заметила Эвьет. - На дороге ничьих следов не видно. И окна в домах пыльные.

- Да, такое впечатление, что жители покинули село, - согласился я. - Жаль, я надеялся разжиться здесь овсом для коня, не все ж ему одной травой питаться. Да и подкову на левой передней ноге надо бы проверить.

- Что могло их заставить бросить собственные дома? Не похоже, чтобы здесь был бой...

- Голод, скорее всего, - предположил я. - Неурожаи и все такое. Наверное, они решили, что, чем голодать тут зимой, лучше податься в город на заработки.

- Так вот прямо всем селом снялись и ушли? А собак тут оставили?

- Ну, наверное, не все сразу. Сначала - самые легкие на подъем. А потом и остальные потянулись... А собаки зачем им в городе нужны, тем более если самим есть нечего...

- Смотри!

Я повернулся и поглядел туда, куда она показывала. В проулке справа между заборами белели кости. Это был скелет безрогого копытного - скорее всего, осла или мула, для лошади он был маловат. Я обратил внимание, что на костях не сохранилось ни клочка шкуры, они были словно выскоблены. Ситуация нравилась мне все меньше. Допустим, прежде чем уходить, жители забили и съели свою скотину, даже и ослов - голод, как говорится, не тетка, но почему останки валяются на улице, а не в одном из дворов? И почему скелет практически целый? Ведь, по идее, тушу должны были разрубить на куски, а уж потом готовить из каждого мясные блюда...
Я сжал каблуками бока Верного, побуждая его увеличить темп. Это место нравилось мне все меньше.

- Интересно все-таки, что здесь произошло, - сказала Эвьет. - Может, обследуем какой-нибудь дом?

- Не думаю, что это хорошая идея, - возразил я. - Опять же, пока мы на коне, собаки вряд ли решатся на нас нападать. А если спешимся и полезем в чей-нибудь двор - это уже другое дело.

- По-моему, они тут не в каждом дворе. Да и успокаиваются уже.
Действительно, лай, наконец, пошел на убыль, хотя отдельные гавканья то тут, то там еще раздавались.

- Все равно, - покачал головой я, - нам не нужны лишние проблемы. Впрочем... хотя овса мы здесь не найдем, но напоить Верного можем. Только без самодеятельных экскурсий.

- Ты мне приказываешь? - холодно осведомилась баронесса.

- Скажем так - рекомендую.

Я принялся озираться в поисках ближайшего колодца с поилкой для скота, и вдруг вздрогнул, уперевшись взглядом в открытую калитку. В ее проеме стояла бедно одетая старуха и смотрела на нас. Я мог бы поклясться, что только что ее тут не было.

- Куда путь держите, добрые люди? - осведомилась она, убедившись, что ее заметили.

- В город, - коротко ответил я, не уточняя название. - Скажи, что творится в вашей деревне? Как вымерли все.

- Худые времена, - прошамкала старуха. - Раньше-то, бывало, нарадоваться не могли, что село на проезжем тракте стоит... кто куда ни ехал, и купцы в город, и мужики на ярмарку, и прочий люд проезжий, все завсегда у нас останавливались. И путникам кров и отдых, и нам доход. А теперь кто по тракту шастает? Господа солдаты только брать горазды, а про плату им лучше и не заикаться... И добро бы уж одни какие-то, а то то те придут, то эти, то опять те... и, чуть что не по ним - сразу в крик: вы, мол, тут врагам короны помогаете, войско самозванца привечаете, вас вообще попалить-перевешать... как и невдомек им, что для тех они - такие же самозванцы, а мечи что у тех, что у этих здоровые, попробуй не приветь такого... Ой, да что ж я, дура старая, гостей жалобами кормлю! Вы заходите, угощу, чем бог послал...

- Спасибо, мы не голодны, - твердо ответил я. - Вот разве что овса для коня не найдется ли? Мы заплатим.

- Найдется, как не найтись... я уж и вижу, что вы не из этих охальников... и дочурка у вас такая славная... да вы заходите, в дом пожалуйте, и сами отдохните, и конь ваш отдохнет...

Ее желание заработать монету-другую было очень понятным, и все же не нравилась мне ее угодливость. Что, если в доме засада, хотя бы даже и из числа жителей этого же села? Тем более, если проезжие военные столько раз их грабили (а тут рассказ старухи очень походил на правду), то и они могли счесть, что грабить в ответ проезжих - не грех... Тем не менее, во двор ее дома я все же въехал, сразу отыскав взглядом колодец. А вот собаки тут, похоже, не было.

- Кто-нибудь еще дома? - требовательно осведомился я, вглядываясь в темные окна.

- Одна я, ох, одна... Тяжко одной в мои-то годы... Ну да господь меня не оставляет...

- Смотри, - предупредил я, демонстративно кладя руку на рукоять меча, - если обманываешь меня, горько пожалеешь.

- Как можно, добрый господин... правду говорю, как бог свят...

Я подъехал к колодцу и все же решился спешиться. Эвьет тоже спрыгнула в теплую пыль и прошлась по двору, словно бы разминаясь после долго пути верхом. Но я уже догадался, что она не просто прогуливается. Не сводя глаз со старухи, я принялся крутить ворот, поднимая полное ведро из гулких колодезных глубин. Селянка тем временем поглядывала то на меня, то на Эвьет, но вроде не выказывала беспокойства. Наконец я втащил плещущее ледяной водой ведро на край сруба и с шумом опрокинул его в деревянное корыто поилки. Верный после поездки по жаре не заставил себя упрашивать. Эвелина снова подошла ко мне.

- Следов других людей нет, - тихо сообщила она.

А и в самом деле, не слишком ли я подозрителен? Следы в пыли, конечно, недолговечны, но ведь не может быть, что местные несколько дней сидят в засаде, не высовывая носа на улицу. Уж по крайней мере к нужнику должны выходить, вон он слева за углом...

- Так вы в дом-то заходите, - снова предложила старуха.

- Мы спешим, - все же остался непреклонен я. - Так как насчет овса? Я бы купил полную меру.

- Сейчас схожу в подпол. А вы уж пока, добрый господин, сделайте милость, - она заискивающе улыбнулась, - помогите старухе воды в дом принести. Сами изволите видеть, ведро тяжелое... я уж корячусь, за раз только треть доношу, а вы вон какой сильный... - она вошла в дом и тут же вернулась, выставив пустое ведро на крыльцо.

- Ладно, - решился я и вновь отправил колодезное ведро вниз. Несколько секунд спустя из темной глубины донесся жестяной всплеск. Пока я вытягивал его обратно, Эвьет принесла с крыльца пустое, не преминув бросить взгляд в открытую дверь и, очевидно, не увидев там ничего подозрительного. Перелив воду, я понес ведро в дом. Эвелина последовала за мной.

Мы оказались на кухне с печкой у противоположной входу стены, громоздким столом без скатерти и тяжелой лавкой вдоль стола. Справа от печи была дверь в следующее помещение, а между ней и входом в полу чернела квадратная дыра открытого люка в подпол. Судя по доносившимся звукам, старуха возилась где-то внизу; в темноте подземелья мерцал огонек лучины.

- Так куда все-таки делись твои соседи, бабуся? - громко спросил я, ставя ведро на пол.

- Молодежь от такой жизни в город подалась, - донеслось в ответ подтверждение моей первоначальной гипотезы, - а таким старикам, как я, деваться некуда...

Неожиданно Эвьет своей беззвучной походкой юркнула мимо люка и, не успел я опомниться, взялась за ручку двери, уводившей вглубь дома. Я не решился протестующе окликнуть ее, дабы не привлекать внимание старухи; дверь открылась, не скрипнув, и девочка скрылась внутри. Оставалось лишь продолжать громкий разговор.

- Чем же вы тут кормитесь? Я вижу, у вас и поля непаханы...

- Ох, добрый господин, на чем пахать-то? Лошадей почитай всех забрали эти охальники, для нужд армии, говорят... первые-то еще половину оставили, вот мол вам, не плачьте, не всех забираем, а как вторые пришли, подавай, говорят, лошадей... а мы говорим, так ведь забрали уже у нас... а они: кто забрал? а! так вы изменников конями снабжаете, а законную власть не хотите?! Староста наш протестовать пытался, так его на воротах повесили... а на ослах не больно-то вспашешь...

- Так чем же вы питаетесь?

- Да вот чем бог пошлет...

- А овес тогда откуда? - моя подозрительность вновь возросла.

- Овес-то? А это из старых припасов осталось еще...

Нет, не сходится. Если старуха живет впроголодь - а по ее облику и впрямь было похоже на то - с какой стати ей продавать последние остатки овса? Она его лучше сама съест. Или рассчитывает получить за него уж очень выгодную цену и купить потом гораздо больше еды? Тоже нелепо: обычно сельские цены ниже городских, а если цена гостя не устроит, ясно же, что он поедет в город, который отсюда уже не так далеко. Если вообще не отберет желаемое силой, как это делали здесь другие люди с мечами. Да и вообще, хранят ли овес в подполе? Как горожанин, я имел на сей счет смутное представление. Вроде бы зерно засыпают в амбары на поверхности... И что, интересно, за еду сюда "посылает бог"? Реки или озера рядом нет, так что не рыбу. Лесные грибы да ягоды? Так до леса отсюда пешком далеко, старому человеку особенно...

Я решительно обнажил меч и быстро пошел следом за Эвьет. Мне совсем не нравилось, что она ходит по этому подозрительному дому одна, и даже без своего арбалета. Правда, пройти столь же беззвучно мне не удалось, под сапогом скрипнула половица, ну да черт с ней. Если здесь прячется кто-то еще - пусть знают, что я иду и им непоздоровится.

Я прошел через дверь справа от печки и оказался в коридоре, который после залитой светом кухни казался совсем темным. И был, кстати, слишком узким, чтобы успешно орудовать в нем мечом. Едва я это осознал, как навстречу мне метнулась безмолвная белесая фигура.

Но уже в следующий миг я понял, что это Эвьет. И, судя по выражению ее лица, мои подозрения были не напрасными.

- Взгляни на это, Дольф, - прошептала она, указывая на дверь комнаты, из которой выскочила.

Я бросил взгляд через плечо, проверяя, не подкрадывается ли кто сзади, и вошел в комнату. Окно здесь было занавешено, к тому же солнце в этот час светило с другой стороны дома - но все-таки света было достаточно, чтобы разглядеть нехитрое крестьянское убранство: грубо сколоченную кровать, пару табуретов, прялку, сундук в углу, накрытый сложенным стеганым одеялом, детскую колыбельку на полукруглых полозьях на полу рядом с кроватью...

И то, что лежало на кровати. Под остатками разорванного в клочья одеяла белели кости скелета. Светлые волосы, заплетенные в две косы, обрамляли оскаленный череп, уставивший глазницы в потолок. По позе не было похоже, чтобы покойница оказывала активное сопротивление, но с версией о мирной кончине плохо вязались бурые пятна давно засохшей крови на постели, склеившиеся от крови волосы, отсутствующая кисть левой руки и раздербаненные кости правой. Несколько небольших костей валялись на полу в разных местах комнаты, но они явно были не от этого скелета.

Я подскочил к окну, отдергивая плотную занавеску. В воздухе заклубилась пыль. Свет озарил кровать и колыбельку. В колыбели лежало то, что осталось от младенца - маленький череп и ребра с куском позвоночника и одной из тазовых костей. Судя по всему, ребенка буквально разорвали на куски.

И я понял, почему кости обеих жертв такие белые. Они не обнажились в ходе естественного разложения. Они были тщательно обглоданы.

В этот миг во дворе предостерегающе заржал Верный. И что-то глухо хлопнуло на кухне.

Я рывком сдернул с плеча арбалет и колчан, уже на бегу отдавая все это Эвьет, и с мечом в руке выскочил в коридор, а затем - на кухню. Как раз вовремя, чтобы увидеть прибытие истинных хозяев села.

Они больше не лаяли - теперь они шли в атаку молча. Один за другим они влетали в открытую калитку, словно разноцветные ядра, выстреливаемые неведомой катапультой, и мчались к крыльцу. Некоторые особо нетерпеливые и вовсе перемахивали прямо через плетень. Рыжие, пегие, черные деревенские псы. Тощие, грязные, в лишаях, с репьями, запутавшимися в свалявшейся шерсти. Но большие, как на подбор. Уши прижаты, пасти оскалены, глаза горят неутолимой злобой. Не просто голодные животные, нет. Не благородные волки, о которых рассказывала Эвьет. Гораздо худшая категория существ - рабы, лишившиеся своих хозяев. И явившиеся мстить за ненавистную свободу оставившей их господской расе.

Я сразу же понял, что добежать до двери наружу и захлопнуть ее я не успею. Я сумел лишь захлопнуть дверь, ведущую из коридора в кухню, и навалиться на нее всем телом, шаря рукой по косяку в тщетных поисках задвижки. За мгновение до этого я успел заметить, как Верный, на которого ощерилась часть своры, поднялся на дыбы, а затем обрушил на врагов оба передних копыта. Самого удара я уже не увидел, но судя по донесшемуся резкому визгу и скулежу, он достиг цели.
В следующий миг лавина врезалась в дверь. Я был готов, и все же не сумел полностью сдержать удар - дверь приоткрылась, и в нее тут же протиснулась зубастая морда. Я со всей силы рубанул по ней мечом и сумел снова закрыть дверь. Та вздрагивала от толчков, за ней лаяли, рычали и скребли когтями.

- Если сможешь впускать их по одной, я с ними разделаюсь, - спокойно сказала Эвьет. Она уже стояла в коридоре в нескольких ярдах от меня, напротив комнаты со скелетами, и, уверенно расставив ноги носками врозь, целилась в край двери из арбалета.

- Стрел не хватит, - возразил я, - их там не меньше пары десятков... И я не уверен, что, если пропустить одну, за нею не прорвутся другие.
В этот момент хлопнуло окно в следующей по коридору комнате, оставшейся за спиной Эвелины, там что-то упало, и быстро застучали когти по доскам пола.

- Сзади! - рявкнул я, но Эвьет среагировала на звук еще раньше и, едва здоровенный пес выскочил в коридор, всадила ему стрелу прямо в глаз. Он врезался по инерции в стенку коридора и повалился на пол, конвульсивно суча лапами. Будь обстановка более подходящей, я бы обратил внимание моей ученицы, что это как раз пример ситуации, когда мозг мертв, но тело еще какое-то время продолжает жить - однако теперь я лишь крикнул ей: "Сюда! Быстрей!", опасаясь, что следующая псина запрыгнет в окно той комнаты раньше, чем Эвьет успеет взвести арбалет. Но, как видно, такой прыжок был по силам все же не каждой из собак, так что мы получили передышку в добрых полминуты, прежде чем пожаловал следующий кандидат. Эвьет, уже отбежавшая ко мне, всадила стрелу ему между ребрами, и пес, жалобно скуля, завертелся на боку, тщетно пытаясь выдрать стрелу зубами. Его пасть окрасилась кровавой пеной.

Эвьет вдруг подбежала к нему. "Осторожно!" - крикнул я, но девочка уже ухватилась за стрелу и резким рывком выдернула ее. Пес отрывисто взвизгнул и уронил голову; из раны толчками выбивалась кровь. Эвьет вновь отбежала ко мне, на ходу накладывая возвращенную стрелу на ложе арбалета. Что ж - решать проблему нехватки стрел таким образом было возможно, но рискованно. Что немедленно доказали сразу две собаки, запрыгнувшие в окно одна за другой - и парой появившиеся в коридоре.

Арбалет Эвьет был еще не взведен, так что разбираться с ними оставалось мне - притом, что я по-прежнему должен был удерживать дверь на кухню. Я вонзил острие меча прямо в разинутую пасть ближайшего пса - и это была ошибка, потому что челюсти агонизирующей твари сомкнулись, и я не мог быстро вытащить клинок. Меж тем второй прыгнул прямо на меня, ударив меня лапами в грудь и явно намереваясь вцепиться в горло. Я успел лишь заслониться свободной левой рукой, которая мигом оказалась в его зловонной пасти. Но прежде, чем он успел сжать челюсти, рядом туго щелкнула спускаемая тетива, и зверь рухнул на пол со стрелой в груди - кажется, на сей раз Эвьет попала точно в сердце. Она выстрелила, не успев взвести арбалет до конца, но с такого расстояния полная мощность и не требовалась.

Я, наконец, высвободил меч, торопливо обдумывая, что делать дальше. Не похоже, что потери среди своих вынудят собак отступить. Применить мое тайное средство? Серьезность угрозы вполне перекрывала мое нежелание демонстрировать его Эвелине, но врагов было слишком много. Пытаться и дальше отстреливать их в этом коридоре тоже не выход - все они сюда не переберутся, да и атаковать могут не поодиночке...

- Нам нужен огонь, - решил я. - Сумеешь сделать пару факелов? Отломать ножки какого-нибудь табурета и намотать на них тряпки...

- Хорошо, - кивнула Эвьет и побежала в комнату со скелетами. Изнутри послышались удары и треск - очевидно, она пыталась разломать прочный табурет, колотя им об пол. Окно в той комнате, как я успел заметить, было заперто, но это обеспечивало защиту лишь с одной стороны - что не замедлило подтвердиться.

Еще один пес выскочил из следующей комнаты и нерешительно остановился над трупом своего предшественника. Однако через несколько мгновений к нему подоспело подкрепление, и оба зверя устремились вперед.

- Эвьет! - предостерегающе крикнул я, надеясь, что хотя бы одна из собак предпочтет познакомиться со мной и моим мечом. Но они обе свернули в комнату, где сейчас находилась девочка. Тут же щелкнул арбалет, сразив одного из врагов прямо на пороге. Затем изнутри донесся звук удара, более глухой, чем предыдущие, и сразу же - короткий взлаивающий визг. Я с облегчением перевел дух.

Эвьет снова выскочила в коридор, с арбалетом в одной руке и двумя импровизированными факелами в другой (на одну из деревянных ножек налипла окровавленная шерсть). Вместе с факелами она держала еще какую-то тряпку. Ее нога поскользнулась в луже собачьей крови, но девочка сумела сохранить равновесие и подбежала ко мне.

- Через окна не выбраться, их там полно, - подтвердила она мои предположения.

- Огниво и кремень в сумке, там внутри маленький карман, - напуствовал ее я, поворачиваясь к ней боком, на котором висела моя котомка.

- Свои есть, - ответила Эвелина, вручая мне оба факела (пришлось тоже взять их одной рукой) и запуская руку в карман рубахи.

- Запасливая, - оценил я.

Пока она высекала огонь и поджигала тряпки, в коридоре показался еще один пес. Но, оценив участь предшественников, вдруг поджал хвост и попятился обратно в комнату. "Да здравствует трусость!" - подумал я.
Наконец оба факела загорелись. Эвьет взяла их у меня и протянула мне "лишнюю" тряпку:

- Это повяжи на свой меч и тоже подожги.

- Отличная идея! - оценил я. В самом деле, тряпка закрыла лишь небольшую часть лезвия возле острия, так что меч сохранял боевые свойства, а огонь мог напугать собак даже сильнее, чем пахнущая кровью сородичей сталь.

Тем временем напор на кухонную дверь прекратился. Очевидно, псы поняли, что у них не хватит силы ее открыть (пожалуй, хватило бы, сумей они навалиться все разом, но сколько собак могут упереться в дверь одновременно? Едва ли более трех.) Однако я не обольщался. Они продолжают чувствовать наш запах и наверняка ждут нас на кухне.

- У нас два плана, - объяснил я Эвьет. - Первый: если Верный еще возле крыльца и... в порядке, мы попробуем пробиться к нему через кухню и ускакать. Второй: если первый план невозможен, прорываемся к люку подпола и лезем внутрь потолковать по душам с бабкой. Не сомневаюсь, что это она позвала собак. Значит, должна знать и как их отогнать. Но будь осторожна. У старой карги в подполе может быть спрятано какое-нибудь оружие. Пусть даже это просто вилы или коса...

- Ей это не поможет, - угрюмо процедила баронесса.

- Только не убивай ее до того, как я с ней поговорю, - усмехнулся я. - Ладно, встань за моим плечом, и я открываю дверь.
Теперь у каждого из нас в левой руке был факел, а в правой - основное оружие. Арбалет Эвелины был вновь готов к стрельбе, но, разумеется, в ближнем бою у нее был лишь один выстрел. Сделав ей предостерегающий знак, я осторожно отступил от двери вспять по коридору - в ту же сторону, в которую открывалась дверь. Рванись собаки в атаку сейчас, мы бы вновь оказались на несколько мгновений отделены от них дверью, уже открытой.
Но атаки не последовало. Что ж - оставалось только атаковать самим.
Я рывком распахнул дверь и ворвался в кухню. Псы, разумеется, были там - сидели и ждали; в тот же миг они повскакивали. Их было, должно быть, не меньше десятка, а Верного за окнами видно не было.

- Второй план! - крикнул я, одновременно пихая меч с горящей тряпкой в морду ближайшему врагу и отмахиваясь факелом от второго, готового наброситься слева. В тот же миг щелкнула тетива, и еще одна собака забилась в агонии. Я обратил внимание, что это была сука, и, кажется, беременная.

Я почувствовал, как Эвьет прижалась спиной (точнее, висящим на ней колчаном) к моей спине. Молодец, девочка, грамотная позиция для боя с превосходящим противником. Теперь надо было двигаться вперед, не теряя с ней контакта. Тощий рыжий пес попытался прыгнуть на меня, но с визгом грохнулся на пол, получив прямо в морду факелом, а затем бросился наутек. Кажется, я выжег ему глаз.

Окруженные рычащим и лающим мохнатым кольцом, мы продвигались к люку (разумеется, он был закрыт - я сразу понял, что за хлопок слышал перед началом нападения), яростно размахивая факелами, так, что они практически сливались в огненные петли. Псы ярились, шерсть на загривках стояла дыбом, но огня они все-таки боялись. Еще одного, оказавшегося чересчур смелым, я угостил уже не горящей, а рубящей частью меча. Нам нужно было преодолеть всего каких-то три ярда, но казалось, что этот путь занял целую вечность. Наконец я встал на крышку люка, затем сделал следующий шаг, оставляя ее за спиной.

- Эвьет, открывай, я прикрою!

Она вынуждена была присесть и положить арбалет на пол, и, хотя она по-прежнему продолжала отмахиваться факелом, большой черный пес с белым пятном в полморды решил, что это его шанс. Он прыгнул с места, норовя приземлиться ей на спину. Мечом я уже вряд ли изменил был направление его полета (а такая туша способна сбить девочку с ног, даже получив смертельную рану), но я успел достать его ударом сапога. Пес злобно клацнул зубами в воздухе, не сумев зацепить мою ногу, и грянулся на бок.

- Не открывается!

- Задвижка! Пошарь ножом в щели!

Но Эвьет уже и сама догадалась. К счастью, задвижка оказалась примитивной, и нож, чиркнувший по щели, легко отбросил ее. Эвелина распахнула люк, на миг отгородившись им от очередной разъяренной твари, и, не забыв подхватить арбалет, скользнула вниз. Я рубанул мечом еще одного сунувшегося ко мне пса и со всей возможной поспешностью последовал за ней, захлопнув люк над головой.

Наши факелы озарили подпол и лестницу, по которой мы спускались. Мои опасения не оправдались - бабка вовсе не ждала нас с вилами наготове. Напротив, она забилась в самый дальний угол и тщетно пыталась спрятаться за какими-то кадушками. Эвелина спрыгнула на земляной пол и, глядя на нее, принялась молча крутить ворот арбалета.

- Так-так, - зловеще произнес я, тоже спустившись на пол и с мечом в руке направляясь к старухе. - Вот, значит, каково твое гостеприимство.

- Не убивайте, добрый господин, - пролепетала та, - пощадите, ради господа нашего, не берите греха на душу...

Она все пыталась, сидя на земле, пятиться задом от меня и в результате опрокинула одну из кадушек. Крышка вылетела, а следом вывалилось и содержимое.

В кадушке, как и следовало ожидать, хранились соленья. Вот только это были не овощи, не грибы и даже не говядина. Это была рука взрослого мужчины. Не отрезанная. Отгрызенная.

- "Чем бог пошлет", - процитировал я. - Это тебе бог посылает?!
Глаза старухи сделались совсем круглыми и безумными, а бормотание - тихим и невнятным. Приходилось напрягаться, чтобы различить в этой каше какой-то смысл.

-... есть, оно ведь всем надо... кушать-то... а как падеж начался... остатняя скотинка-то наша... знали, что нельзя, а все равно ели... не траву же жевать... а потом болезня и приди... кто сразу помер, кто пластом лежал-маялся... а собачек кормить надо... собачки, они голодные... они сперва ослов поели, какие еще целы были... а потом и по домам пошли... меня только не тронули... пощадили меня собачки-то... чтобы, значит, я им служила, пропитание добывала... а они за то со мной делятся... кушать-то всем... а я за вас век бога молить...

Могли ли собаки и в самом деле специально оставить бабку в живых в расчете на подобное сотрудничество? Вряд ли животным под силу такое стратегическое планирование. Скорее, они просто не прельстились ее старым жилистым мясом, благо на тот момент свежих мертвецов и умирающих в селе хватало и без нее. А когда это изобилие сошло на нет, бабка сама смекнула, как не сделаться следующей, став полезной новым хозяевам. Интересно, вздумай она потом покинуть селение, позволили бы они ей уйти? Ведь в самом деле, атаковать едущих по дороге всадников (скорее всего, нескольких, сейчас мало кто решается ездить в одиночку) псам гораздо сложнее, чем когда те же самые люди сидят, расслабившись, на кухне деревенского дома. Может, карга еще и предусмотрительно подмешивала сонный отвар им в угощение, от которого мы благоразумно отказались. Чем она их угощала - неужто бульоном из предшественников?

Я заметил, что старуха что-то сжимает в костлявом кулаке.

- Что там? - грозно спросил я.

Она вздрогнула и попыталась спрятать кулак за спину.

- Руку отрублю!!! - рявкнул я.

Людоедка испуганно разжала пальцы. На землю выпал предмет, похожий на длинную свистульку.

- Я знаю, что это, - сказала Эвьет. - Специальный охотничий свисток. У моего отца был такой. Он издает такой тонкий звук, что его слышат только собаки.

Вот, значит, каким образом она сообщала своре, что кушать подано, не привлекая внимания гостей.

- Отзови их, - приказал я старухе, подталкивая свисток к ней ногой. - Ну?! Сделай так, чтобы они убрались!

- Н-не могу, добрый господин! - проблеяла та. - Только позвать могу... а уходят они сами, как наедятся... Правду говорю, как бог свят! - взвизгнула она, когда я приставил острие меча ей к горлу.

- Позволь я сама ее убью, - спокойно попросила Эвьет.

- Что? - переспросил я, несколько сбитый спокойствием ее тона.

- Она пыталась убить нас, убила других и, если ее пощадить, будет убивать еще. Она заслуживает смерти с любой точки зрения. Но ты сам говорил, что казнимого преступника стоит использовать, как учебное пособие. Вот я и хочу потренироваться, - все так же ровно пояснила она.

- Гм... логично, - согласился я, хотя идея мне не понравилась. Я и сам не собирался оставлять каргу в живых, но мне не хотелось, чтобы Эвьет пачкала руки подобными делами.

- Но она мало похожа на Карла. Справиться с ним, окажись он даже без охраны, оружия и доспехов, далеко не так легко.

- Какая-никакая, а практика, - пожала плечами баронесса. - Так каким образом это лучше сделать?
Старуха слушала наш разговор, совсем оцепенев от страха - и вдруг вскинула палец с обломанным ногтем, указывая куда-то за наши спины и вверх, и завопила:

- Пожар!

В первый миг я подумал, что это лишь жалкая уловка с целью оттянуть возмездие. Но уже в следующее мгновение понял то, что в более спокойной обстановке, конечно, заметил бы сразу: на моем мече больше не было горящей тряпки. Очевидно, она слетела, когда я отбивался от последней собаки, и осталась наверху. Я обернулся и увидел, что сквозь щель люка уже просачивается дым.

- Следи за ней, - бросил я Эвьет, быстро взбегая по лестнице. Осторожно приподняв мечом крышку люка - в другой руке у меня по-прежнему был факел - я выглянул. Лицо сразу обдало жаром, а в горле запершило от дыма. Собак на кухне, конечно, уже не было. Но пламя, быстро распространявшееся по сухим доскам пола, уже отрезало нас от двери. Прорываться бегом через огонь? Я бы рискнул, но Эвьет для этого слишком легко одета. Да и у меня имеется при себе кое-что, чему попадать в огонь противопоказано.

В тот же миг я вспомнил о ведре с водой, которое сам же принес на кухню. Для того, чтобы потушить пожар, одного ведра, пожалуй, уже не хватит - но временный коридор обеспечить себе таким образом можно. Правда, и для того, чтобы добраться до ведра, теперь уже придется шагнуть через пламя...

Я опустил крышку люка и сбежал вниз.

- Эй, ты! - ткнул я мечом старуху. - Вставай и лезь наверх. Справа от люка - ведро с водой. Возьмешь его и пойдешь к выходу, заливая огонь на полу. Все сразу не выливай, там в три-четыре приема плеснуть надо.

- Охх... да как же я... тяжелое ж...

- Быстро, если не хочешь сгореть заживо!

Охая и причитая, людоедка полезла вверх по лестнице - вполне, впрочем, шустро, ибо сразу же за ней шел я, подгоняя ее мечом. Эвьет замыкала процессию; свой факел она, по моему совету, бросила на земляной пол.
Увидев, что путь к ведру лежит через огонь, старуха испуганно крякнула и попыталась попятиться. Но я от души ткнул ее горящим факелом в зад, и она с воплем устремилась в нужном направлении. От моего тычка ее юбка не загорелась, но, когда она пробежала через пламя, подол занялся. Не переставая кричать, старуха с молодой прытью схватила ведро и щедро плеснула на пол. На месте огня с шипением поднялся пар.
Я отшвырнул свой факел в противоложную выходу сторону и, присев, скомандовал Эвьет: "Цепляйся за меня!" Она и сама понимала, что по только что горевшим доскам лучше не бегать босиком, так что без возражений обхватила меня сзади на шею и плечи, а я, в свою очередь, подхватил ее под коленки. В таком виде мы выскочили из люка. Сквозь пар и дым я видел старуху, бегущую к выходу и плещущую из ведра себе под ноги. Затем она отшвырнула пустое ведро и выбежала на крыльцо. Я выскочил следом и пробежал еще несколько шагов, кашляя от дыма, пока не почувствовал, что снова могу нормально дышать.

В разных местах двора валялось полдюжины собак с разбитыми головами и переломленными хребтами. Некоторые из них еще тоненько скулили. Те их сородичи, которым повезло больше, очевидно, предпочли убраться восвояси - и от пожара, и от копыт Верного. Самого коня, однако, тоже нигде не было видно. Я спустил Эвьет на землю, и она, едва протерев слезящиеся от дыма глаза, сняла с плеча арбалет. Быстро оглядевшись по сторонам, она взяла на прицел старуху, которая продолжала бежать в горящей юбке.

В следующий миг людоедка повалилась лицом в пыль. Но звука спускаемой тетивы не было. Я перевел взгляд на арбалет - тот оставался взведенным, да и из тела не торчало никакой стрелы, которая указала бы на другого стрелка. Мы поспешно подошли к застывшей неподвижно фигуре. Я перевернул ее сапогом, частично сбив при этом пламя, но полностью юбка все же не погасла. Однако пока это означало не более чем ожоги на ногах. Я присел рядом, поискал пульс на дряблой шее, оттянул морщинистые веки, открывая расширившиеся зрачки закатившихся глаз. Можно было еще поднести отполированную сталь к ее носу, дабы убедиться в отсутствии влаги от дыхания, но и так все было ясно.

- Мертва, - констатировал я, поднимаясь.

- Притворяется, - неуверенно возразила Эвьет.

- Нет, точно мертва. Видимо, физическое и нервное перенапряжение ее прикончили.

Я объяснил Эвелине, по каким признакам можно отличить смерть от притворства или обморока, и мы пошли прочь от трупа, предоставив вновь разгоравшемуся огню делать свое дело.

Эвьет с неудовольствием посмотрела на свои перепачканные собачьей кровью ступни и пошла мыть их в корыте у колодца, где еще оставалась вода. Я тем временем рассматривал в пыли следы битвы Верного с псами. Отпечатки подкованных копыт вели за ограду, как и следы собачьих лап, но ускакал ли конь, преследуемый сворой, или, напротив, покинул двор уже после собак?

- Они за ним не гнались, - уверенно заявила Эвелина, присоединяясь ко мне. - Но он, похоже, прихрамывает на правую заднюю ногу. А вот один из псов точно ускакал отсюда на трех лапах.

Мы вышли на улицу, по-прежнему держа оружие наготове. Собак не оказалось и здесь. Следы копыт вели прочь из села в сторону, противоположную той, откуда мы приехали.

- Верный! - громко позвал я, не особо надеясь, что конь уже выучил свое имя. Впрочем, мой голос он все же должен был знать. - Вер-ны-ый!
В ответ мне раздался злобный лай, и я подумал, что обнаруживать себя было не такой уж хорошей идеей. Но почти тут же я услышал и радостное ржание, а затем Верный, целый и невредимый, галопом вылетел из-за церкви и помчался к нам.

Или, может быть, не совсем целый и невредимый. Бабки всех четырех его ног были забрызганы кровью, и я не был уверен, что вся эта кровь - собачья.

Но я ни на миг не хотел задерживаться в проклятом селении. Кто знает, не предпримут ли псы новую попытку? К тому же пламя позади нас уже не только с яростным треском пожирало дом, пышными хвостами вырываясь из окон, но и успело перекинуться на соломенную крышу соседнего сарая, и сухой горячий ветер нес жгучие искры все дальше. Пожалуй, скоро на этой узкой улице станет жарко в самом буквальном смысле. Поэтому мы сразу же уселись на коня и поскакали прочь. Лишь проехав около мили, я принял решение остановиться и осмотреть Верного более внимательно.

Эвелина оказалась права: на правой задней ноге обнаружился довольно глубокий укус. Я развязал котомку и извлек свои припасы. К сожалению, поблизости не было воды, чтобы промыть рану, так что пришлось израсходовать на это мою питьевую флягу. Но Верный того заслуживал. Я наложил на рану мазь и сделал перевязку. Верный выдержал всю процедуру стоически и лишь взмахивал хвостом, но не делал попыток дернуть ногой. Он был боевым конем и, наверное, уже знал, что необходимая помощь бывает болезненна. Правая передняя бабка тоже пострадала, но там были лишь две поверхностных царапины - видимо, конь вырвал ногу прежде, чем пес успел вонзить зубы. Заодно я осмотрел и левую переднюю подкову - да, ее определенно необходимо было перековать поскорее, пока она не осталась лежать на дороге.

- Я же говорила, что Верный - это хорошее имя для коня, - сказала Эвьет, обнимая лошадиную морду. - Он спас нас.

- Да, - согласился я, - если бы он вовремя не заржал, неизвестно, как бы все обернулось... И псам от него досталось изрядно.

- Молодец, Верный, молодец! - девочка гладила его по носу и по холке. Конь довольно пофыркивал. Похоже, Эвьет сразу ему понравилась.
Меж тем вдали над селением бушевало пламя, и тянулись в безоблачное небо длинные косые султаны сизо-черного дыма. Теперь уже не было сомнений, что еще до вечера проклятое село выгорит дотла.

Дорога под ногами была хорошей - плотно убитый грунт, припорошенный мягкой пылью, без всяких острых камней - и я предложил пока прогуляться пешком, чтобы не нагружать Верного. Эвьет охотно согласилась, и мы зашагали в сторону пока еще невидимого отсюда города.

Пик дневной жары миновал, но было по-прежнему тепло и солнечно. Нагретая земля дышала покоем. Тишину нарушали только щебет каких-то невидимых птах да стрекот цикад в траве. Вокруг не было никаких признаков человеческого жилья - только распахнутый до горизонта зеленый простор полей, голубой купол неба и желтая лента дороги. И, чем дольше мы шагали, тем легче было поверить, что недавно пережитое нами было просто каким-то мороком, дурным послеобеденным сном.

Но достаточно было уже просто взглянуть на ногу Верного, чтобы убедиться, что это не так.

- Ты говорил, что люди ведут себя хуже животных, - сказала вдруг Эвьет, - но эти собаки не показались мне симпатичными. Злобы в них было больше, чем просто инстинкта хищника, который хочет есть. Хищник отступается, если видит, что встретил достойного противника, который ему не по зубам, а эти бросались снова и снова...

- Вот именно. Нормальный хищник - отступается. Но собака - не показатель. Собаку испортил человек. Превратил в свое карикатурное подобие... обрати внимание, кстати, что люди презирают собак, которые вроде бы преданно служат им. "Пес" и "сука" - это ругательства. Презирают свое собственное отражение... И все же, согласись, самый мерзкий персонаж в этой истории - это старуха.

- Или те, кто довел ее до такой жизни, - заметила Эвьет. - Хотя они, конечно же, тоже люди. Как ты думаешь, то, что она рассказывала об истории села - правда?
- Скорее всего, да. Думаю, что единственной ложью в ее словах было обещание отсыпать нам овса. В остальном она не врала. Просто малость не договаривала... Но, какими бы ни были внешние обстоятельства, свой выбор человек всегда делает сам. У тебя эта война отняла даже больше, чем у нее, но ты ведь не стала такой, как она? Человека вообще нельзя заставить сделать что бы то ни было вопреки его желанию.

- Разве? Может быть, некоторых, но не любого же!

- Любого. Все, что человек делает - он делает исключительно по собственной воле. Просто под влиянием внешних обстоятельств эта воля может измениться. Скажем, на смену желанию сохранить верность принципам придет желание избежать боли.

- Хм... а ведь ты прав. Выходит, тот, кто властен над своими желаниями, непобедим?

- В каком-то смысле. Хотя его, конечно, по-прежнему можно уничтожить физически...

- Так просто!

- Просто в теории. На самом деле обрести полную власть над своими желаниями не так легко. Первый шаг здесь - понять, что есть собственно "я". И перестать отождествлять себя со своим телом.

- Как это?

- Так. Мое тело - это не я. Оно - лишь слуга моего разума. Хороший хозяин учитывает потребности своего слуги, если хочет, чтобы тот хорошо служил ему. Однако никогда не позволит слуге собой командовать.

- Интересно. Никогда об этом не задумывалась.

- Я в твоем возрасте тоже не задумывался, - улыбнулся я. - Может, не задумался бы и до сих пор, если бы не мой учитель.

- Ему удалось достичь полной власти над желаниями?

- Мне кажется, да.

- А где он теперь?

- Он умер.

- Жаль... - вздохнула Эвьет и через некоторое время добавила: - Тело - это слуга, который рано или поздно убивает своего хозяина.

- Увы. Хотя нередко это делают другие.

- Что да, то да, - мрачно констатировала Эвьет, и я мысленно выругал себя: думая о своем, я невольно вновь напомнил ей о ее собственных потерях.

- Интересно, кто были те солдаты, что отняли последних лошадей у селян? - произнесла меж тем Эвелина и тут же сама себе ответила: - Наверняка лангедаргцы.

- Не хочу тебя расстраивать, но с тем же успехом это могли бы и йорлингисты.

- Армия Льва борется за правое дело!

- А я думал, все дело в том, что Йорлинг - твой сюзерен, - усмехнулся я.

- Ну, это, конечно, тоже важно... но вассальный долг не заставил бы меня пойти против законов чести! У Йорлингов действительно больше прав на престол. По женской линии они в более близком родстве с пресекшейся династией, чем Лангедарги... хотя и в более дальнем по мужской. Но у Лангедаргов по женской линии вообще нет ничего общего с императорами...

- Вопрос о том, насколько существенно родство по женской линии, не имеет общепризнанного решения, - напомнил я. - Именно ему мы обязаны двумя десятилетиями этой войны. Хотя мне всегда казалось полнейшей глупостью решать вопрос о правителе, исходя не из его личных качеств, а из степени кровного родства. И даже не просто из родства, а из очередности появления на свет отпрысков одной и той же семьи. Или, скажем, из юридических тонкостей, в зависимости от которых один и тот же брак, породивший одного и того же отпрыска и давший ему одно и то же воспитание, может быть признан законным или незаконным...

- Ты опасный человек, - усмехнулась баронесса, взглянув на меня.

- Я? Разве это я развязал войну?

- Войну, кстати, развязал Лангедарг!

- Вообще-то это отец нынешнего Йорлинга отказался принести ему присягу и начал собирать свою армию.

- Ну еще бы - ведь для такой присяги не было никаких законных оснований! Но тогда еще была надежда как-то решить дело миром. Однако Карл подло заманил его в ловушку и убил!

- Эвьет, у меня и в мыслях нет оправдывать Карла. Но просто тот факт, что кто-то пострадал от подлости и несправедливости, ровным счетом ничего не говорит о его собственных достоинствах. Быть жертвой - это еще не добродетель.

- Ну... - эта мысль явно прежде не приходила ей в голову. - В общем ты, конечно, прав... Но в данном случае правота действительно на стороне Льва.

- Даже если вторую половину лошадей отобрали грифонцы, то первую - львисты, не так ли?

- Ну так война же. Совсем без потерь нельзя. Все должны чем-то жертвовать.

- Должны? Кому должны, почему должны? Я понимаю, когда чем-то жертвуют Йорлинги или Лангедарги. Они дерутся за власть для своего рода, они рассчитывают на самый высокий куш - и, соответственно, они должны нести издержки. Но причем тут, скажи на милость, мирные жители деревни, которые в гробу видали эту войну? Которым нет никакого дела, кто будет сидеть на троне в тысяче миль от них?

- Вот потому, что обывателям нет никакого дела до торжества справедливости, все это и творится столько лет! - перешла в наступление Эвьет.

- Даже если допустить, что справедливость действительно на стороне Льва - что, по-твоему, должны были делать эти селяне? Их староста пытался протестовать. Его повесили. Даже если бы они все, как один, вышли с топорами и вилами против мечей и копий регулярной армии, их бы просто перебили.

- По крайней мере, умерли бы достойно и прихватили бы с собой хоть нескольких врагов. А не пошли бы на корм собственным собакам.

- Ну, возможно, - согласился я. - Однако интересно, что бы ты сказала, окажись этими врагами йорлингисты. Для крестьянина враг не тот, кто имеет меньше прав на престол. А тот, кто приходит отобрать его собственность.

- Даже если последних лошадей забрали львисты, я думаю, это был произвол какого-нибудь капрала. А вовсе не политика Ришарда Йорлинга. В конце концов, какой ему смысл разорять собственных подданных, которые платят налоги в его казну? Ну или будут платить после победы, если говорить о крестьянах на грифонских землях...

- А какой смысл Лангедаргу? Война, все средства хороши - вот и весь смысл. Обрати внимание на свою логику. Если это сделали лангедаргцы, то
- "чего еще ожидать от Грифона, Карл же негодяй". А если йорлингисты, то - "перегибы на местах, Ришард ни при чем".
- Хм... - смутилась Эвьет.

- И, кстати, тебе не приходила в голову крамольная мысль, что и Карл мог не знать о том, что случилось с твоей семьей?

- Нет, - решительно возразила Эвелина, - это совершенно не одно и то же. Одно дело - отобрать скот у простых крестьян и совсем другое - перебить целый баронский род в его родовом замке. На такое без приказа ни один капрал не решится. Может быть, Лангедарг не называл конкретно нашу фамилию - но тогда, значит, он просто приказал убивать всех вассалов Йорлингов на этих землях.

- Ну, наверное, - согласился я. В конце концов, она дворянка, ей виднее, какие правила убийства приняты в их среде... - Однако, ты не ответила на мой вопрос насчет врагов.

- Ну, я могу понять точку зрения селян. Могу им посочувствовать. Но все-таки низшее сословие на то и низшее, что судит не дальше собственного курятника.

- Ах, низшее сословие? А как насчет вас, баронесса? Что вы предпочтете - торжество справедливости в виде победы Льва или вашу личную месть?

- Так ведь одно прямо связано с другим!

- Совсем не обязательно. Предположим, что Карл решил сложить оружие и присягнуть Ришарду. На условиях, естественно, полной амнистии и сохранения всех своих земель и замков. Герцог Йорлинг восходит на трон, а герцог Лангедарг живет долго и счастливо. Ну, может, не совсем счастливо, но уж явно дольше и счастливее тех, кого убили по его вине. Устраивает такой вариант?

- Ришард не может помиловать убийцу собственного отца!

- Может. Ради власти люди сами становятся убийцами, а не то что милуют убийц. Итак, ваш выбор, баронесса?
Эвьет долго молчала, затем тихо, но твердо сказала:

- Я должна отомстить.

- Что и требовалось доказать. Молодец, что не лукавишь.
- Но будет несправедливо, если Карл избежит наказания за все убийства, совершенные по его приказу!

- А справедливость всегда должна торжествовать, не так ли?
- Так, - черные глаза Эвьет с подозрением уставились на меня. - А ты что, и с этим собираешься спорить?

- Отвлечемся на время от конкретных людей и фамилий. Представим себе, что имеется законный наследник престола, чьи права неоспоримы. И имеется самозванец, пытающийся захватить трон. Чья победа является торжеством справедливости?

- Первого, конечно, - по тону было ясно, что Эвелина чувствует подвох, но не может понять, в чем он заключается.

- Хорошо. Но первый - мерзавец, каких поискать, и к тому же бездарен, как правитель. А второй - действительно талантливый политик, способный править мудро и привести страну к процветанию. Он и в борьбу-то вступил не из властолюбия, а желая спасти государство от катастрофы, грозящей в случае воцарения первого. Ты по-прежнему желаешь победы справедливости?

- Ну... если все действительно так... тогда справедливость будет на стороне второго, только и всего.

- Несмотря на законные права первого?

- Законы пишутся людьми. Справедливость важнее законов.

- Вот видишь, ты уже стала не менее опасным человеком, чем я, - усмехнулся я. - Но хорошо. Вот тебе пример посложнее. На чьей стороне справедливость - крестьянина, который в неурожайный год поднимает цену на хлеб, потому что иначе не сможет прокормить свою семью, или горожанина, который при новой цене не сможет прокормить свою?
Эвьет вновь надолго задумалась.

- Получается, что каждый по-своему прав, - констатировала она наконец. - И общей для всех справедливости просто не существует.

- Именно так. Поэтому, когда слышишь высокие слова о справедливости, всегда проверяй, на месте ли твой кошелек.

- А что же существует?

- Только личные интересы. У каждого свои.

- Но как же честь?

- Можешь, если угодно, включить ее в список личных интересов, - вновь усмехнулся я. - Ведь дворянина, свято блюдущего законы чести - даже если предположить, что такие господа в наше время еще остались - заботит вовсе не участь людей, которые пострадали бы от нарушения им этих законов. Если соображения чести потребуют, он зарежет невиновного и не поморщится - сколько уже было, к примеру, тех же дуэлей по пустячным поводам... А волнует его исключительно собственная правильность, собственная репутация - и в глазах окружающих, и в своих. Хотя по мне, самая честная честь состоит в том, чтобы прямо следовать своим интересам, не пряча их под лицемерной маской пафосных слов и понятий.

- А каковы твои интересы?

- Не знаю, - вздохнул я. - Наверное, найти место, где можно отдохнуть.

- Мы уже скоро должны добраться до Пье.

- Я не в этом смысле. Вообще отдохнуть, понимаешь? От войны. От людской тупости и злобы. От всей этой мерзости. Но не похоже, чтобы еще где-то остался такой уголок...

- Я просто думаю, - серьезным тоном пояснила Эвьет, - можно ли тебе доверять, или надо сразу хвататься за кошелек.

- А разве я говорю высокие слова о справедливости? - улыбнулся я. - И к тому же у тебя нет кошелька.

- Что да, то да, - спокойно согласилась баронесса. - У отстутствия имущества свои преимущества, - она сама хихикнула над невольным каламбуром. - Можно доверять случайным спутникам.

- Тоже не всем, - серьезно напомнил я.

- Это верно, хоть и скверно, - ею, очевидно, овладело каламбурное настроение. - Совсем не всем.
Солнце склонялось все ниже, и я решил, что нам стоит поторопиться. Понаблюдав за шагом Верного, я пришел к выводу, что, благодаря принятым мною мерам, он уже не испытывает боли, хотя рана, конечно, была еще далека от заживления.

- Дальше поедем верхом, - объявил я.

- Я не устала, могу и дальше идти, - ответила Эвьет. - По лесу, бывало, целый день ходила...

- Мне тоже доводилось много ходить, но нам надо успеть сделать неотложные дела в городе до темноты. Видишь, Верный уже не хромает.

- Действительно. А какие у нас неотложные дела?

- Ну, во-первых, купить тебе одежду и обувь. Потом, левая передняя подкова... Что не так? - спросил я, заметив мелькнувшую на ее лице недовольную гримаску.

- Не хочется снова в туфли влезать. Я уже привыкла босиком, мне нравится. Тем более в такую славную погоду!

- Баронессе не пристало ходить босой, - напомнил я.

- Да я понимаю, - вздохнула Эвьет. - Но почему простолюдинкам можно, а мне нет?!

- У каждого сословия свои привилегии, - усмехнулся я.
На самом деле я мог ее понять. Я сам проходил босиком первые годы своей жизни. И, когда впервые надел настоящие башмаки, стер себе обе ноги в тот же день. Но для меня те башмаки и новенький костюмчик стали символом радикальной перемены социального статуса (хотя тогда я, конечно, еще не знал таких мудреных слов). И я готов был терпеть любые неудобства, лишь бы не возвращаться снова к жизни и облику уличного оборвыша. Эвелина же и босая оставалась аристократкой и не ощущала ни малейшего урона своему достоинству. Я мог лишь позавидовать чувству внутренней свободы и независимости этой девочки. Однако приходилось принимать во внимание мнение окружающих. Встречают, как известно, по одежке. А в мире, где догмы и титулы ценятся выше знаний и ума, нередко по ней же и провожают.

- Обещаю - никаких туфель на каблуках, - улыбнулся я.

Итак, мы продолжили путь верхом, предоставив Верному самому выбрать удобный ему аллюр, и без особой спешки через пару часов подъехали к воротам Пье.

Городишко оказался как раз такой дырой, какую я ожидал увидеть. Выщербленная не столько, очевидно, снарядами вражеских требушетов, сколько временем крепостная стена выглядела скорее следствием принципа "и у нас все, как у людей", нежели реальным фортификационным сооружением, возвышаясь над крапивой и лопухами от силы на три-четыре ярда. Город вряд ли имел статус вольного - скорее располагался на земле кого-то из феодалов, но я не заметил на надвратной башне никаких флагов с гербами. Это, впрочем, тоже было вполне ожидаемо; я уже привык к тому, что в таких местах магистрат держит под рукой два флага - золотого льва на синем поле и черного грифона на серебряном - и поднимает один из них при подходе соответствующего войска, по-тихому спуская сразу же после ухода солдат.

 О том, чтобы оказывать вооруженное сопротивление, тут, конечно, и не помышляют. Впрочем, если к стенам подойдет не войско, а небольшой отряд, перед ним, скорее всего, гордо закроют ворота, независимо от того, именем какой партии будет хрипло ругаться под стенами командир. И в общем-то правильно сделают, ибо в большинстве своем такие отдельные отряды, даже если когда-то они и начинали службу под теми или иными пафосными знаменами, давно уже выродились в банды, озабоченные исключительно собственным снабжением. Нередко подобными бандами командуют люди благородной крови, причем не только бастарды, но и вполне законные сыновья, которым просто не повезло с очередностью появления на свет. Закон о майорате не позволяет дробить родовое имение и отдает его целиком старшему, предоставляя остальных братьев их собственной фортуне или же изворотливости. Тоже, кстати, замечательный пример справедливости...

Но мы не были ни войском, ни бандой, а потому двое не первой молодости часовых, которые подремывали в воротах, опершись на копья, не уделили нам никакого внимания. Лишь тот, что справа, открыл глаза, вспугнув ползшую по лбу муху, когда мы проезжали мимо, и снова опустил веки.

Лишь центральная улица Пье оказалась мощеной (причем так, что едущий по ней на повозке, должно быть, растрясал себе все кости), и на ней-то Верный все-таки потерял свою подкову. К счастью, я вовремя это заметил и успел подобрать ее, шуганув устремившегося к добыче оборванного субъекта неопределенного возраста. Вроде и невелико богатство, а пару монет кузнец за подкову отсчитает... "Не в этот раз, приятель", - осклабился я. Он отступил, обдав меня зловонным дыханием и не менее зловонным ругательством.

Эвьет в последний раз была в Пье, когда ей было восемь, и теперь с любопытством оглядывалась по сторонам. Хотя смотреть было особо не на что. Узкие грязные улочки в конском навозе и остатках помоев, которые льют прямо из окон, внаглую снующие под ногами крысы, тесно жмущиеся друг к другу унылые дома, давно не знавшие ремонта, вечно сырое и не очень-то чистое белье на веревках, там и сям натянутых поперек улицы между вторыми этажами, пьяница, вышвырнутый из дверей кабака и дрыхнущий прямо в мутной луже, другой, чуть потрезвее, справляющий малую нужду на стену дома, возле церкви - толпа нищих, агрессивно тычущих под нос прохожим свои гноящиеся язвы и безобразные культи... (В начале своих странствий я как-то по наивности предложил такому калеке безвозмездную помощь, ибо видел, что его болезнь пока еще не запущена до неизлечимой стадии - так он чуть не поколотил меня костылем за то, что я хочу лишить его источника дохода.) А запахи! О эти городские запахи! Смесь нечистот с сочащимся из окон и труб кухонным чадом, где сливаются прогорклое масло, вареная гнилая капуста, бульон из рыбы, весь летний день пролежавшей под солнцем на прилавке, и дьявол ведает что еще... В городе даже небо другое - больное и мутное от вечно висящей в воздухе сажи.

- Вроде бы, когда мы ездили смотреть мистерию, здесь было почище, - с сомнением произнесла Эвьет. Наверное, глядя на состояние местных улиц, она уже не жалела о необходимости обуться.

- Скорее ты просто отвыкла от подобных зрелищ, - возразил я. - Я сам родился в городе и когда-то считал, что только так и можно жить... Дайте людям просторные поля, бескрайние леса, чистое небо, и что они сделают? Собьются в кучу на крохотном пятачке, обнесут его забором и загадят до невозможности.

- Ну, что касается пятачка и забора, то в этом есть смысл, - заметила Эвьет.

- Так легче обороняться.

- Обороняться от кого?

- От... да, действительно.

- По-хорошему, городские стены следует использовать не для того, чтобы не пускать людей внутрь, а для того, чтобы не выпускать их наружу. В мир, который они еще не успели испакостить.

- Ты не любишь людей, - констатировала Эвелина.

- Назови хоть одну причину, по которой их следует любить.

- Ну... ты сам человек.

- А если кто-то родился горбатым, разве это повод любить свой горб?

- Пожалуй, нет, - хмыкнула Эвелина.

- И знаешь, что самое противное? Даже не собственная горбатость, тем более что ее, приложив достаточно усилий, можно во многом выправить. А самодовольство гордящихся своими горбами окружающих. Ты, наверное, слышала поговорку "В стране слепых одноглазый - король"? Как бы не так! В стране слепых одноглазый - урод, достойный либо сочувствия, либо насмешки. Причем те, кто сочувствует, гораздо хуже тех, кто насмехается. Ибо они стремятся реализовать свое сочувствие на практике, избавив несчастного от его уродства.

- То есть выколов ему здоровый глаз?

- Схватываешь на лету... А уж двуглазый - и вовсе опасный выродок, грозящий всем устоям. Ему не сочувствуют - его убивают.

- А сколько глаз у тебя?

- Надеюсь, что два. Но один я научился зажмуривать.

- Пожалуй, если ты его откроешь, то заметишь вывеску портного, мимо которой мы только что проехали.
В самом деле, за всеми этими философскими разговорами я как-то отвлекся от наших текущих проблем. Я поворотил коня, не обижаясь на Эвьет за то, что она свела серьезную беседу в шутку. Это замечательно, что она, с ее биографией, вообще сохранила способность шутить.