УВИДЬТЕ

Раки

О раках следует писать - да и вообще обращаться с ними - чрезвычайно осторожно. С виду неторопливые, похожие на закованных в черные доспехи рыцарей, они могут пребольно цапнуть. Внушительные их клешни чуть ли не превалируют над всем остальным телом.

Будучи животными древними, раки весьма консервативны. Их мысли и взоры настолько устремлены в славное прошлое, что движению вперед они предпочитают пячание назад. Всякое развитие пугает их и кажется легкомыслием и либерализмом. Ползая задом наперед по дну, они с негодованием глядят на проплывающих над ними рыб и ворчат:

- Взяли тоже моду - по воде хвостом вилять. Никакой опоры, никакой почвы под ногами. Да у них и ног-то нет, какая-то дрянь бесстыдная болтается. Долиберальничаемся мы с ними. Они ведь как - вжик, и нету их. Нынче здесь, завтра Бог знает где. Это еще выяснить надо, куда они там плавают.

Раки очень патриотичны, хоть и питаются тухлятиной, которую называют славным мясом прошлого. На тухлятину их, кстати, и ловят. Когда их, ухватив сзади пальцами, вытаскивают из воды, они особо не сопротивляются, лишь кряхтят:

- Полегче, полегче... Без этого либерализма. Цапнуть бы вас, неумехи. Вот в старину ловили так ловили. А в ведерко тебе и соли, и перцу, и листу дадут лаврового. А нынешние? Ни словить, ни сварить - ничего толком не умеют.

Поскольку история движется по спирали (видимо, чтобы не забеременеть), на каком-то ее витке ко мнению раков снова начинают прислушиваться, оно даже делается главенствующим. Раки в эти времена торжествуют.

- Вот оно! Долегкомысличались, долиберальничались по самое нехочу, так, небось, назад, к истокам потянуло. Нет, что ни говори - жизнь мудра, как край ведра. Через нее не перескочишь.

Рачья философия охватывает целый водоем, расползаясь по нему раковой опухолью. Повсюду стоит запах поедаемой ими тухлятины, от которой мрут целые косяки рыб, а те, что выжили, стремятся уплыть куда подальше.

- И пусть плывут, - шипят раки. - Скатертью дорожка. Без них только воздух чище да вода прозрачней. Пусть либералят где подальше. Никто их к нам не звал, никто по ним слезы лить не станет.

И рыбы уплывают - косяками, стаями, и лишенный разнообразия видов водоем, поедаемый рачьим засильем, подергивается сплошною ряской и превращается в отстойник.

Но тут история, подустав от навязшей трясины, совершает новый виток, и раки, поджав хвосты, отползают вглубь, сделавшись почти незаметными на дне. Там они опять предаются воспоминаниям о славной старине и, мечтательно шевеля посконными усами, бормочут:

- Ничего. Налиберальничаются и снова возьмутся за ум. А крепки мы все умом задним. Так что куда ни ползи, всё одно приползешь назад. Вспомните еще о нас, на коленях прикорячите. И тогда мы вам всем покажем, где раки зимуют.

Чиновники

В Индии есть каста "неприкасаемых". Состоит она вовсе не из сливок общества, как можно ошибочно подумать, не из высших особей, неподвластных суду и закону, а из отверженных, парий. Строго говоря, это даже не каста, а люди, выброшенные из нее на обочину жизни, прикоснуться к которым и то считается зазорным. Отсюда и это обманчивое, псевдоэлитарное название - "неприкасаемые".

Неприкасаемомть чиновников - совсем иного рода. Правильней было бы назвать ее безнаказанностью. Поначалу чиновничество было задумано как некий мост между верховной властью и народом. Верховная власть отнюдь не собиралась кататься по этому мосту в народ и обратно - она вообще предпочитала держаться от народа подальше, считая его своего рода нелегальной организацией, подрывающей властные устои. Будь это возможно, власть с удовольствием обошлась бы без народа, занимаясь исключительно важными государственными делами. Но поскольку это было, увы, несбыточной утопией, власть стала использовать чиновничий мост для отправки на противоположный берег директив и доставки оттуда налогов. Так как сама власть трудилась много, но ничего не производила, налоги были ей жизненно необходимы. На эти деньги она обувала, одевала и кормила свой нежный и склонный к простудам организм, нанимала себе охрану в виде армии и полиции, а остатками полученных средств благодетельствовала тех, кто ее содержал.

Чиновничество очень быстро уловило те выгоды, которые сулило ему положение моста. Конечно, были установлены  пошлины за перевозки с берега на берег, но деньги эти были смехотворно малы по сравнению с теми золотыми потоками, которые ежедневно текли по мосту и которыми умному человеку было просто грешно не воспользоваться. По большому счету чиновников можно было понять: народ был беден и платил неохотно, верховная власть была богата, но расставалась с деньгами еще неохотней, и посреднику приходилось заботиться о себе самому. Чиновничество жаловалось власти на обнищание народа и невозможность получать с него подати, народу - на финансовый кризис власти и вынужденное урезание выплат и наращивание цен и при этом незаметно и удовольственно похлопывало себя по обоим карманам. Оно очень быстро смекнуло, на какой берег ему следует опираться, а какой доить. Видя, что иные несознательные представители народа наловчились переходить реку вброд, чиновничество вытребовало у власти ассигнования якобы на упрочение опор моста и наняло на эти деньги часовых, которых приставило охранять ненадежные места на реке. Власть, впрочем, очень быстро вернула себе потраченное, увеличив налоги, часть от которых опять таки осела в чиновничьих карманах.

Положение моста делалось всй прочнее и значительнее. Власть настолько отвыкла иметь дело с народом, что полностью переложила это бремя на плечи чиновников. В задачу последних входило лишь время от времени рапортовать власти, что народ живет хорошо и любит власть, а народу - что власть трудится, не покладая рук, и печется о народе. Чиновникам поверили (или сделали вид, что поверили) и та, и другой, ибо каждому приятно слышать, что его любят и о нем пекутся. Но поскольку кроме любви существует также ненависть, то она должна была на кого-то излиться. До власти было далеко и подступы к ней благонадежно перекрыты, и народ обрушил всю силу этой ненависти на чиновничество. Чиновничество стойко и вполне равнодушно приняло этот удар, ибо в отличие от власти начисто было лишено таких амбиций, как быть обожаемым или даже обожествляемым.

Власть с удовольствием воспользовалась чиновничеством уже не в качестве моста, а щита. Время от времени она выявляла в его рядах чем-то ей неугодившего или совсем уж зарвавшегося и, полная благородного негодования, швыряла его к ногам озверевшего от безысходности народа. Народ давал выход ярости и рвал чиновника на куски, не забывая поблагодарить власть за то, что она блюдет его интересы и беспощадно борется с несправедливостью и мздоимством. Народ вообще был склонен испытывать благодарность, ибо с этим чувством было как-то легче уплачивать подати.

Чиновничество быстро оправлялось от полученного удара. Чуть поредевшие ряды мгновенно заполнялись и даже становились плотнее. А так как после прочистки желудка резко возрастает аппетит, мост тут же с удвоенною силой принимался доить оба берега. Вообще-то, его уже трудно было назвать просто мостом. Отличные широкие дороги настолько изумительно прикрепили его к властному берегу, что невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое. Зато пути к берегу противоположному оказались совершенно разбиты и поросли лопухом и бурьяном, оставив лишь те тропы, по которым продолжали течь денежные ручьи.

Однажды (очень хочется в это верить) люди придут на берег реки. Они не станут с благоговением всматриваться в далекую, почти невидимую сушу по ту сторону. Они не будут с ненавистью и злобой глядеть на мост, долженствующий соединять, а на деле разъединяющий. Они вдруг увидят саму реку и - может быть, впервые в жизни - задумаются, откуда она течет, куда и зачем. И этого не смогут им запретить ни всесильное чиновничество, ни даже самая верховная власть.

________________
Картины автора