СКРИПКА

Две недели тому назад исполнилось 120 лет со дня рождения Михаила Николаевича Тухачевского - одного из самых ярких и неоднозначных военно-политических деятелей советского государства. Военачальника РККА времён Гражданской войны, военного теоретика, Маршала Советского Союза. Расстрелянного в 1937 году по "делу военных" и реабилитированного в 1957-ом. "Верный сын России!..", "Предатель, шпион, враг народа...", "Великий полководец, стратег!..", "Кровопийца: для него массовый расстрел устроить - что плюнуть, газами людей травил...". Вот далеко не полный перечень характеристик, которых удостоили Тухаевского.

Дорогие читатели, в нынешнем номере "Кругозор" посвящает этому человеку свои страницы. Ни соглашаться с приведеными выше характеристиками, ни опровергать их, однако, не будет. Автор предлагаемого вам очерка - публицист Мирон Рейдель - расскажет о неожиданной и малоизвестной стороне жизни Михаила Николаевича Тухачевского. Прочтите. Вы узнаете об этой исторической личности то, о чём, скорее всего, прежде не ведали.

Те несколько лет "хрущёвской оттепели" ( конец пятидесятых - самое начало шестидесятых) кто-то из русских острословов метко назвал  эпохой "позднего реабилитанса". Старшее поколение и уже ставшее старшим помнят, конечно,  как возвращались, будто из небытия, амнистированные узники сталинской каторги. О полной реабилитации большинству ещё предстояло хлопотать, доказывать, что безвинно зачислили их в основной отряд строителей коммунизма - советских рабов.

Однако подавляющее большинство жертв режима уже нельзя было амнистировать и освободить. Их можно было только реабилитировать. Их давно уже не было. Их расстреляли "особые совещания" - страшной памяти "тройки" -  воплощения и символ сталинского правосудия. Их, привязав к бревну, спустили с заледенелой лестницы Секирной горы на Соловках. Им разрешили умереть от радиоактивного облучения в урановых рудниках, от тифа, чахотки, дистрофии, им позволили покончить жизнь самоубийством.

Вот таким реабилитированным, чуть ли не сразу после двадцатого съезда КПСС, был один из первых пяти маршалов Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский.

В те годы я работал на Центральной студии телевидения - ЦСТ  специальным корреспондентом и нештатным режиссёром. Одним из руководителей был там тогда некто Саконтиков. Поговаривали, при Сталине возглавлял  "тройку". Затем, после чистки "внутренних и внешних органов",  посадили на кадры, кажется, в Комитет по делам  кинематографии, оттуда перевели к нам, на Центральное телевидение.  Он отвечал, конечно же, за "идеологическое" содержание всего вещания.

Личность мрачная, тёмная и какая-то склизкая, хотя внешне пытался выглядеть эдаким улыбчивым обаяшкой и даже играл в демократа.  Порой разрешал закладывать в программу сценарии, с точки зрения цензуры сомнительные, даже утверждал их, но  когда дело доходило до эфира, рубил передачу под корень или урезал так, что пропадал всякий смысл её показа.

Вспоминается шутка, которая ходила тогда среди пишущей братии, обитавшей под крышей "Армянского радио": "Что такое телеграфный столб?- Хорошо отредактированная сосна".  Это Саконтиков выдвинул тезу, ставшую основным руководством к действию для инстанционных смотрителей на советском телевидении: "Телевидение -  это вам не зрелище, это, прежде всего, пропаганда".

Так вот Саконтиков был мастер делать из ёлки палку. Одним концом она била по создателям передачи, потому что получалась творчески неудачной, профессионально беспомощной. За неё им доставалось в письмах телезрителей и от того же Саконтикова. Другим концом била по головам. телезрителей бездарной пропагандистской галиматьёй

Естественно, не знаю, как выглядели глава испанской инквизиции выкрест Торквемада или создатель ордена иезуитов Игнатий Лойола, но если бы мне сегодня довелось писать портрет одного из них, писал бы его с Николая Ивановича Саконтикова.

Останавливаюсь несколько подробнее на его личности, потому что он сыграл определённую роль в истории, о которой пойдёт речь.

 Между прочим, Центальное телевидение долгие годы было своеобразным местом ссылки провинившихся на основной работе партийных, комсомольских и профсоюзных функционеров разных карьерных уровней. Перенесённые совершенно из других сфер деятельности, зачастую никакого отношения не имевшие ни к телевидению, ни к журналистике, плохо образованные, профессионально, а иногда и элементарно безграмотные, - они умели только читать сценарий, совершенно не представляя его экранное воплощение. В отличие от рядовых профессиональных работников, не  видели передачу  в сценарии. Она становилась им понятной, зримой только на генеральной репетиции, когда кардинально уже ничего не изменить. Их замечания, рекомендации бывали порой столь нелепы, что становились темой коридорных анекдотов. О том, чтобы учесть такие замечания, и речи быть не могло.  А раз замечание инстанционного смотрителя не учтено, передача - в корзину.  Творческие бригады, тратили время, здоровье, нервы, а государство деньги, и - впустую, да ещё выговоры за это получали.

…Сейчас уже не помню, кто поручил мне подготовить сценарий трёхчасовой передачи о Михаиле Николаевиче Тухачевском, кажется, в связи с днём его рождения. Сдаётся мне,  идея принадлежала самому Саконтикову. Предполагалось, пойдёт она в два вечера по полтора часа. В те годы такое практиковалось. "Шаболовка" ещё не располагала ни видеозаписью, ни даже съёмками с монитора.  Это значительно позднее режиссёры получили возможность переснимать, доснимать, монтировать, предварительно записывать. А в годы, о которых рассказываю, передача шла в эфир "живьём". Режиссёр ничего не мог изменить, ни убавить, ни прибавить. Он мог только руководить из аппаратной ходом эфирной передачи и хвататься за сердце и голову, если в эфир вылетало что-то непотребное.

Каждое новое задание журналиста начинается с поиска материала.  Специфика и сложность сбора материала для телевизионного сценария в те годы состояла в том, что, помимо текста, необходимо постоянно думать о происходящем на экране действии, о зрительном ряде, об изображении - о том, что увидит зритель. Можно было разработать великолепный сюжет, написать к нему эмоциональный и умный текст, но если не было зрительного ряда, не было действия, не было и  телевизионной передачи, а получалась унылая говорильня. Режиссер непременно сказал бы сценаристу: "Всё это великолепно, потрясающе, но что я буду показывать?"

В те годы к телевидению относились ещё как к новому виду искусства. Поэтому на Центральном телевидении в Москве основной творческой фигурой был режиссёр. Все они пришли либо из театра, либо из кинематографа. К сожалению, очень скоро ( А точно - после первого посещения Н.С. Хрущёвым Америки) утвердился другой взгляд на телевидения. Что это всего лишь  к средство массовой информации, а так же техническое средство переноса на экран другого вида искусства.

…Итак, с самого начала  подготовки сценария, с первого её этапа - сбора материала - мне было ясно, о чём предстоит рассказать и "о чём"  показать, но совершенно не представлял что буду рассказывать и что показывать. Кроме невзрачной, из газеты вырезанной фотографии ничем иным не располагал.

Прежде всего, пошёл по наиболее крупным библиотекам, начиная с "Ленинки". Все подшивки довоенных выпусков газет и общественно- политических, даже исторических журналов изъяты. А в "Ленинке" и "Историчке" - на "спецхране". Ответственные люди, которым доверял, сказали, что так обстоит дело во всех библиотеках Советского Союза,  и "соваться туда бесполезно". Всякая иная документальная литература, где хоть как-то могло быть упомянуто имя Тухачевского, оказалась или уничтоженной, или тоже на "спецхране". Допуск туда можно было получить только по очень высокому ходатайству. О Государственном архиве на Пироговке в Москве даже думать было бесполезно. Это учреждение, подведомственное исключительно спецорганам, всегда оставалось тайной за многими печатями. Тут даже  Саконтиков не смог бы помочь.

Забегу на минутку вперёд. Как теперь, после краха коммунистической власти, после раскрытия всех  (всех ли?) её секретов выяснилось, о маршале Тухачевском и его семье ничего не сохранилось. Ни в архивах, ни в "спецхране" - нигде. Даже среди страшных тайн "Президентской папки" о нём - почти ничего. Впрочем, если верить держателям этой "папки"…

Итак, я продолжал  журналистские поиски. Каждый профессиональный журналист, вероятно, испытал такое состояние, когда им начинает руководить профессиональный азарт, профессиональное самолюбие, даже профессиональная злость. Это состояние возникает особенно когда материал не даётся или даётся с трудом, когда сбор материала превращается в увлекательный поиск.

 Стал опрашивать друзей, приятелей, даже не очень близких знакомых. По их рекомендациям - уже их приятелей, друзей и знакомых. Никакого результата. Несколько человек, как понял из бесед с ними, кое-что знали, могли бы рассказать сами или дать какую-нибудь наводку, но под всякими предлогами уходили от разговора. Особенно - вернувшиеся "оттуда".

Интересная деталь: почти все, с кем заговаривал о Тухачевском, сразу же переходили на шёпот. Один бывший военный инженер даже выглянул на лестничную площадку проверить, не привёл ли я за собой "хвоста". Велика была ещё инерция страха, раскрученная Диктатором Советского Союза. Впрочем, она ещё не угасла и в наши дни.

Не лучше обстояло и с поиском изобразительного материала. Обратился к хорошим знакомым из  Красногорского архива кино-фото-фоно документов. Честно признались, что, кроме нескольких мало выразительных кадров кинохроники, никакого изобразительного материала о Тухачевском нет. Даже в спецхране.

И вот - странная находка. В который уже раз, ни на что не надеясь, роюсь в открытом каталоге "Ленинки". Вдруг глаза натыкаются на карточку: "М.Тухачевский. Скрипичные лаки.1929. Москва".

Тут же выписал книгу. Принесли тоненькую, менее ста страниц, брошюрку. Об авторе - ни полслова. Последняя, атрибутивная страничка книжки, на которой обычно сообщают полное имя автора и прочие выходные данные книги, оказалась вырванной. Полистал. Написана профессионально, вероятно, для специалистов интересна. Кто он, этот М.Тухачевский? Однофамилец? Родственник? Сам? В библиотеке же никто и ничего ни о книжке, ни об авторе сказать не мог.

Я уже знал, что всех, даже не очень близких родственников приказано было уничтожить, включая детей. А заодно и однофамильцев.  На всякий случай. Поэтому они давно изменили фамилии. Тоже на всякий случай. Книжка издана в 1929 году. Тогда ещё не страшно было  быть Тухачевским. Позднее все книги, авторы которых носили такую фамилию, изымались и уничтожались. Поскольку книжка сохранилась в "Ленинке" да ещё с фамилией автора - М. Тухачевский, значит, её прятали в спецхране, и автор того стоил.  Если он не однофамилец и не родственник, а сам командарм, какое отношение имеет профессиональный военный к профессиональным рассуждениям о скрипичном лаке?

Кто мог бы ответить на эти вопросы? - Конечно же, Эммануил Филиппович Ципельзон. Жил в Москве тогда такой интересный человек. Букинист. Библиофил. Страстный коллекционер всяких редкостей и особенно автографов. Он мог вам показать автографы Наполеона Бонапарта и Петра Первого, Жоржа Бизе и генералиссимуса Суворова. Страстному увлечению он принёс в жертву карьеру советского экономиста и  учёную степень кандидата экономических наук.

- Что такое советский экономист, - бывало, говорил он, - это учётчик, регистратор. И никаких свежих мыслей не сметь иметь. Это же скучно. Такое не для меня и, вообще, не для человека рассуждающего.

Москвичи могли видеть его на протяжении десятков лет за прилавком магазина старой книги в Камергерском переулке (проезд Художественного театра), читать его забавные истории в газете "Вечерняя Москва". Подписывался  - "Э. Циппельзон. Коллекционер".

Спросил у него, не знает ли он что либо о книжке "Скрипичные лаки" издания 1929 года? Ни слова не говоря, Ципельзон полез в свои бездонные закрома, извлёк из их недр знакомую мне брошюру.

- Вы говорите об этой книге? - спросил он.

Дальше между нами произошёл такой диалог:

- Вас интересует секрет скрипичного лака или автор книги? - спросил Эммануил Филиппович.

- А кто автор книжки? - ответил я вопросом на вопрос.

- Так тут же написано, - удивился Ципельзон, - Михаил Николаевич Тухачевский, - ткнул он пальцем в атрибутивную страничку, которая в его экземпляре оказалась не вырванной. - Кроме того, - развернул он титульный лист, здесь есть дарственная надпись. А то, что этот автограф оставил именно маршал Тухачевский - в этом я больше, чем уверен.

- Тот самый, маршал Советского Союза? - не верил я удачи.

- Ну, если вы знаете ещё какого-нибудь Михаила Николаевича Тухачевского, тогда вопрос ваш справедлив.

- Допустим, - ещё сомневался я, - но какое отношение имеют к маршалу скрипичные лаки?

- Помню, ходили слухи, - вспоминал Ципельзон, -что  Тухачевский имел солидную коллекцию скрипок  старинных мастеров, которая исчезла после его ареста. Поговаривали ещё, что в свободное от военных занятий время, он то ли мастерил скрипки сам, то ли реставрировал их. Разгадка, по моему разумению - вот в этой дарственной надписи: "Дорогому учителю ККК от благодарного ученика". И Ципельзон рассказал…

Ещё до войны, вскоре после ареста Тухачевского, как-то перед самым закрытием к нему в магазин пришёл знакомый книжник. Эммануил Филиппович знал только, что он скрипичный мастер, работает в консерватории и большой любитель старых книг. Тот долго перелистывал разные книги, ничего не покупая. А едва из магазина ушёл последний покупатель, предложил Ципельзону книжку "Скрипичные лаки". Всё рассказал об авторе. Сказал также, что книжка очень ценная, настоящее учебное пособие, уже сегодня библиографическая редкость. Выбросить её или сжечь - совесть не позволяла, но и хранить у себя боялся. А в книжном магазине, мол, безопаснее.

с тех пор и до ухода на пенсию, Эммануил Филиппович прятал книжку на полках магазина. Скрипичного мастера давно не видел. Сомневался, жив ли он, потому что лет ему должно быть очень много…

Скрипичного мастера звали Константин Кириллович. Фамилию, к сожалению, забыл. Помню только, что начиналась тоже на "К". На сделанных им скрипках стоит монограмма из трёх "К". Когда с ним познакомился, лет ему было за девяносто, давно уже не работал, но мозги и память были, относительно, ещё в порядке.

Тухачевского хорошо помнил. Да, Михаил Николаевич, действительно, увлекался музыкой вообще и скрипками, в частности. Даже играл на скрипке. Но больше всего Тухачевский любил  скрипку как музыкальный инструмент -  произведение рук мастера. Любил её формы, её звук. Он собрал уникальную коллекцию произведений старинных мастеров скрипичного ремесла - Амати, Гварнери. Страдивари, менее известных мастеров.

Действительно, Тухачевский ремонтировал и реставрировал старинные инструменты. В официальном каталоге скрипок Страдивари числится одна, отреставрированная им как"Скрипка с клинышком". Однако Михаил Николаевич и сам делал скрипки, имел собственное клеймо. По отзывам  мастеров и музыкантов это были отличные инструменты, с высоким качеством звучания. Но он был не просто мастером, он вёл одновременно исследовательскую работу. Ему не нравились отечественные лаки, которые глушили звук. Возможно, в столярном деле они были и хороши, но в таком тонком, скрипичном - они, как малярная краска в живописи. И он стал изучать лаки старых мастеров. Потом разработал свои рецепты. Да вот применить не успел.

Естественно,  я поинтересовался судьбой скрипок Тухачевского его коллекции. Константин Кириллович только пожал плечами и сказал с грустью, что такой вопрос следовало бы задать тем, кто арестовал маршала Тухачевского,  изъял при обыске часть вещей, а затем и конфисковал всё его имущество.

 Правда, о судьбе одной из скрипок, именно о "скрипке с клинышком" мастеру было кое-что известно. За подробностями посоветовал обратиться к музыкантам оркестра Большого театра.

Так я "вышел" на концертмейстера скрипок оркестра Большого театра Калиновского (прошу простить: у меня всегда была плохая память на имена и фамилии). От него-то и узнал взволновавшую меня историю…

Когда-то в Москве, на старом Арбате были два магазина, торгующих антиквариатом. Один из них был, действительно, комиссионным, во втором, под видом выставленных на комиссию вещей, продавали "конфискат". Это вещи вещи, конфискованные по постановлению "троек", по решению суда и прокуратуры у "врагов народа". Работали в лавке отнюдь не специалисты в области антиквариата.

Незадолго до Отечественной войны в магазин зашёл скрипичный мастер из консерватории и увидел выставленную на продажу скрипку Страдивари. Он узнал её. Она была  из коллекции Тухачевского. Та самая, с клинышком. Он попросил продавца припрятать инструмент, пообещав вскоре вернуться с деньгами, которых у него при себе не оказалось.

Мастер тут же сообщил о находке давнему приятелю, скрипачу из оркестра Большого театра. Посоветовал срочно выкупить скрипку, иначе - "уплывёт".  Тот рассказал коллегам по оркестру. Решение созрело моментально. Музыканты сложились и сообща выкупили дорогую скрипку. С тех пор, в тайне от высокого  начальства и, естественно, от "органов" она хранилась в оркестре Большого театра. По установленной традиции на ней играет концертмейстер скрипок.

Калиновский согласился принять участие в передаче, повторить с экрана рассказанную мне историю скрипки "с клинышком" и даже сыграть какую-нибудь классическую скрипичную пьесу, посвятив её памяти маршала.

Судьба остальных скрипок до сих пор неизвестна. Зато стало известно, что в архивном списке, изъятых при обыске  конфискованных вещей, скрипки не значатся. Видать, "кристально честные" чекисты, как они любят себя подавать, попросту украли скрипки, присвоили их. А "с клинышком", посчитав её бракованной, сдали в антикварную лавку…

Итак, один эпизод для сценария у меня уже был. Лиха беда - начало. Во время беседы с оркестрантами появилась идея развить музыкальную тему в отдельный сюжет, сделать его второй частью двухдневной передачи.

Мне рассказали три легенды о Тухачевском. Помимо того, что он был страстный меломан, увлекался музыкой, посещал все мало-мальски значительные концерты и мастерил скрипки - он был ещё и меценат. Теперь сказали бы - спонсор. Тухачевский, например, помог знаменитому педагогу Елене Фабиановне Гнесиной в создании ставшей всемирно известной музыкальной школы.

Вторая легенда. Знаменитый струнный квартет имени Бетховена был создан по инициативе Тухачевского. Он собрал музыкантов, на свои деньги купил им часть инструментов. Первую программу, в составлении которой активно участвовал и командарм, музыканты репетировали на его квартире. Она  находилась тогда вторым входом на станцию метро "Площадь Революции" со стороны Никольской.  Можно только представить, в каком "восторге" от этого были его домашние.

И третья легенда. Тухачевский помогал наиболее одаренным студентам консерватории реальными деньгами из своего кармана, если не удавалось выхлопотать им стипендию. Он покровительствовал начинающим музыкантам и, в меру возможностей, поддерживал их. Ещё мало кому известный молодой композитор Митя Шостакович в самом начале творческого пути просто жил в семье командарма, работал в его квартире.

Интересные легенды. Но легенды - материал для фантазии, для создания художественного произведения. Мне же предстояло написать сценарий и "выдать в эфир" документальную телевизионную передачу.  Для неё необходимы документы, свидетельские показания живых людей, нужны - "выступающие в кадре". Да при том ещё, интересные рассказчики.

С музыкантами Бетховенского квартета договорился очень быстро. На это ушло не больше часа в перерыве между их репетициями. Они мне всё подтвердили, даже наперебой вспоминали некоторые эпизоды, детали.  Мы договорились, что все они примут участие в передаче, а в конце её сыграют что-нибудь из первой программы, которую ещё составляли вместе с Тухачевскими и посветят выступление его памяти. Один из артистов квартета - кажется, это был профессор Шервинский - согласился стать ведущим в этом эпизоде передачи.

Сложнее оказалось встретиться с Шостаковичем. Он тоже переживал период "позднего реабилитанса", как и все наиболее талантливые композиторы того времени. Ведь всего за несколько лет до этого кремлёвские невежды разработали против них позорнейшую акцию. Они придумали и приклеили им ярлыки: "какофонисты", "мрачная серость", "бездарные подражатели", "проводники растленной культуры американского империализма". Это всё цитаты из газет 1948 года. И вот теперь, в знаменитую хрущёвскую "оттепель", все обвинения сняты. А пресловутое постановление ЦК КПСС, (составленное А.А. Ждановым, который одним пальцем тыкая по клавишам рояля, учил композиторов, как интерпретировать народную песню "Чижик-пыжик") -  признано "ошибочным", "вредным", "порочащим честь советского композитора". И это - цитаты из газет.

Я подкарауливал Дмитрия Дмитриевича у дверей его класса в консерватории, у подъезда его дома, в Союзе композиторов, я звонил целыми днями на его квартиру - и всё безрезультатно. Великий композитор в те годы бежал по жизни. Угнаться за ним, перехватить его - у меня не получалось. И вот иду как-то по коридору на Шаболовке, и меня останавливает главный редактор телевизионного журнала "Искусство" Андрюша Донатов.

- Слушай, старик, - говорит он напористо, - ко мне только что пришёл Шостакович, а меня срочно вызвали к начальству. Он там один, неудобно.  Посиди с ним минут двадцать, поговори о наших делах, о телевидении. В общем, развлеки. Надеюсь, скоро вернусь.

- Какой Шостакович? - обалдело спросил я.

- Композитор, - удивлённо пропел Андрюша.

Ни слова не сказав, я побежал в его кабинет. Вхожу. Дмитрий Дмитриевич сидит в кресле у окна, слегка развалясь, раскинув руки по подлокотникам, запрокинув голову. Я поздоровался, он ответил, повернувшись ко мне вполоборота. Без обиняков, торопясь, боясь, что вернётся Донатов и прервёт меня, я выложил композитору свою просьбу - поделиться воспоминаниями о маршале Тухачевском и принять участие в готовящейся передаче.

Шостакович мигом распрямился. Потом, сложив ладони, сунул их между колен и крепко зажал. Затем нагнулся чуть ли не до самых колен, втянул голову в плечи и будто весь задрожал. Мне показалось, он плачет. Тогда ещё  не знал, что у него развивалась болезнь Паркинсона, и когда волновался, вот так зажимал ладони, прижимался к коленям, чтоб унять усиливающуюся дрожь.

Пауза затянулась. Я не знал, что делать и как себя вести в такой ситуации. Наконец, Дмитрий Дмитриевич поднял лицо. Не утверждаю, но, по-моему, в его глазах были слёзы.

- Я приму участие в вашей работе, - тихо сказал он. - Только не надо предварительно ни о чём говорить. Я всё скажу как надо на передаче, поверьте. Даже могу придти на генеральную репетицию. Вы только чётко определите место и размер моего выступления. Позвоните мне за несколько дней до передачи, мы обо всём договоримся. Если не застанете, оставьте номер своего телефона, я с вами свяжусь. А сейчас, очень вас прошу, оставьте меня одного. Так надо. Спасибо.

- Вам  спасибо, - промямлил я в ответ и вышел.

Ощущение после разговора с композитором осталось тягостное, однако и была причина торжествовать. Вторая часть передачи была готова. Как говаривал Ефроим Лессинг, её оставалось только написать.

Ну а как же быть с первой частью, с первым вечером? Там предполагалось рассказать о военном деятеле Тухачевском - герое Гражданской войны, герое подавления Кронштадского и Антоновского мятежей - полководце, командарме, маршале. Тогда мы ещё не знали всех вскрывшихся в постсоветские времена деталей, фактов, которые представляли советского маршала, скажем мягко, не с лучшей стороны. Для нас Тухачевский оставался несколько романтическим героем, эдаким рыцарем, которого несправедливо раздавил сталинский Молох.

Я продолжал  почти безуспешные поиски в разных  направлениях. Кто-то что-то вспоминал, кто-то что-то рассказывал, но всё это не давало повода  не только для написания сценария - для включения передачи даже в перспективный план.

И вдруг… звонок из одного женского журнала. Меня просят немедленно приехать в редакцию.

- Нужно срочно написать очерк об одной женщине, - щебетала в телефонной трубке молодая сотрудница редакции. - Она недавно вернулась  из заключения.

- Что за женщина? - спрашиваю.

- Потрясающая баба, - продолжала верещать трубка. - Она только что ушла от нас. Представляешь, столько оптимизма, столько оптимизма и ни капли злости, обиды. Произвела на всех колоссальное впечатление. Валентина (главный редактор) просила позвонить тебе, чтоб ты срочно приехал.

- Ну а как зовут эту потрясающую бабу?

- Елизавета Николаевна Тухачевская. Ну, родная сестра того самого маршала.

Да здравствует журналистский бог господин случай! Да здравствует журналистская богиня госпожа удача! А мне говорили,  никого из родственников Тухачевского в живых не осталось…

Елизавета Николаевна Тухачевская. Семнадцать лет лагерей, ссылки почему-то не отразились на её внешности. Наверное, потому, что в её сердце (права была девочка из редакции) не поселились злоба, ненависть, жажда мести. Даже о лютых врагах она говорила не только с юмором, даже с тенью жалости к ним, как к людям неполноценным, обездоленным, лишённым величайшего человеческого качества - добра.  Женщина мягкая, интеллигентная, несколько застенчивая, однако обладала твердым характером, сильной волей. Это было видно по всему. Иначе, не  выжила бы там.

 Она категорически отказывалась говорить о себе, чтоб не отвлекаться от разговора о судьбе брата. Однако то немногое, что всё-таки поведала о своей одиссее, преподносила скорее в жанре трагифарса.

Во время беседы в квартиру вошла молодая стройная, малость худая женщина. Меня поразили её большие карие и ужасно грустные глаза. Представилась: "Светлана Михайловна…" Фамилию, возможно, не назвала. Не помню. Думал о другом. Передо мной  стояла младшая дочь Тухачевского. Его последний ребёнок. Единственная из его детей, оставшаяся в живых. Остальных Сталин приказал умертвить, как и всю родню.

Светлана, практически, не знала ни отца ни матери. Никогда не носила их фамилию, даже не слышала о ней. Была совсем крохой, когда родителей арестовали и расстреляли. Предчувствуя беду, за день до ареста мать передала её то ли дальним родственникам куда-то за Урал, то ли близким друзьям. Те, в свою очередь, передали её своим друзьям, затем опять кому-то передали. Её прятали и перепрятывали несколько раз. В конце концов, она оказалась в Казахстане, и люди, удочерившие её, даже не знали, кто она на самом деле, откуда родом. Ещё находясь в ссылке, Елизавета Николаевна стала её разыскивать. Нашла уже после освобождения. Светлана к тому времени вышла замуж, носила фамилию мужа.

Теперь у меня уже был первый эпизод первой части сценария. Мог рассказать о семье маршала, познакомить телезрителя с его сестрой и дочерью. Но этого было недостаточно для полуторачасовой передачи. Особенно, при отсутствии хоть какого-то изобразительного материала.

Как говорят журналисты и криминалисты, Елизавета Михайловна вывела меня на генерала Александра Ивановича Тодорского. Ближайший помощник маршала Тухачевского, его соратник и сотрудник, он начал свою военную карьеру с рядового красноармейца в Гражданскую войну, под командованием комполка Михаила Тухачевского. Происходил из крестьян одной из северных губерний. В двадцатые годы была популярна его книжка "С винтовкой и плугом".

Уже будучи заслуженным генералом, прошёл казематы Лубянки, свыше семнадцати лет ежедневно боролся за жизнь на одном из островов смерти "Архипелага ГУЛАГ" под названием "ОЗЕРЛАГ" на станции Вихоревка. Строил самую первую очередь пресловутого БАМа - участок Тайшет-Лена. Освобождённый и сразу же реабилитированный,  он возглавил одну из комиссий по реабилитации безвинно осуждённых.

По совету Тодорского включил в сценарий интервью с бывшим сотрудником Лубянки. Назову его Степаном. Фамилию обещал никогда, нигде не называть. Впрочем, не вполне уверен, что фамилия, которую он просил не оглашать, подлинная, да и забыл её напрочь. Перед генеральной репетицией наши гримёры, по его просьбе, так над ним поработали, что и мать родная не узнала бы.  Этот Степан был приставлен к Тухачевскому после вынесения тому смертного приговора.

 Как известно, Сталин по каким-то причинам, ему одному известным, хотел сохранить маршалу жизнь. Через следователей предложил осуждённому написать прошение о помиловании. Тухачевский попросил бумагу, и на два дня его оставили в специальной комнате наедине с этим самым Степаном.

Сторонник оборонной доктрины, Тухачевский около двух суток излагал на бумаге план подготовки Красной Армии и всей страны к отражению агрессии фашистской Германии. Он так и назвал своё письмо - "Как нам подготовиться к отражению германской агрессии". Тодорский располагал копиями отдельных, наиболее важных страниц документа. Подтверждал подлинность этих страниц и Степан, который относил начальству исписанные листы, и по дороге некоторые из них успевал прочесть. Сталин, получив рукопись и прочитав  заголовок, швырнул листы в угол кабинета и приказал немедленно расстрелять Тухачевского.

Помимо названных уже участников готовящейся передачи, в сценарий были включены несколько человек, приглашенных Тодорским. Все они лично знали маршала.

Итак, материал собран, сценарий написан, прошли трактовые репетиции. Прошла генеральная репетиция. Цензором подписана микрофонная папка. Всё готово. Можно в эфир. Но Саконтиков назначает ещё одну, специальную репетицию и предупреждает, что сам будет принимать передачу.

И он пришёл.  Отсидел в аппаратной все  три часа, не обронив ни слова. Я иногда поглядывал не него, пытаясь уловить хоть какие-то эмоции в его лице. Оно не выражало ничего.  Потом, прямо в павильоне он устроил творческой бригаде истерический разнос. Мы обвинялись в спекуляции на ошибках прошлого, в отсутствии политического такта и чувства меры.  Словом, первую часть передачи, первые полтора часа Саконтиков полностью запретил, даже не извинился перед  гостями.

А мне было стыдно - и перед Елизаветой Николаевной Тухачевской, и перед Светланой Тухачевской и перед генералом Тодорским с его товарищами. Стыдно, что попусту отнял столько времени, уговорив участвовать в передаче. А главное - что заставил вновь пережить пережитое. Подыскивал слова, пытаясь хоть как-то объяснить происшедшее.

Поняв моё состояние, Тодорский пытался меня успокоить:

- Не переживайте, - сказал он, а в глазах были слёзы. - Неужели вы не видите, кто это, откровенно показал он на Саконтикова. Это он, такие как он гноили нас в тюрьмах, уничтожали в лагерях, расстреливали. Неужели вы все не понимаете, что ничего же не изменилось, - громко сказал он, чтоб слышал Саконтиков, стоящий недалеко. - Они и сейчас верховодят. И будут верховодить, пока их власть поддерживает. Им бы очень хотелось вернуть Сталина, да не знают пока, как это сделать…

Лет через пятнадцать, после описываемых событий, ехал как-то в трамвае. В вагон поднялся сгорбленный старичок, опиравшийся на палку и подволакивающий ногу. Я уступил ему место. Он поднял голову, поблагодарил меня. С трудом, но узнал Саконтикова. И он меня узнал. Рассказал, что перенёс инсульт, был парализован, сейчас потихоньку восстанавливается. Нам нужно было выходить на одной остановке. Я проводил его до поликлиники. Он шёл, одной рукой крепко держа меня под руку, другой опираясь на палку. По дороге всё жаловался, что про него все забыли, за время болезни никто ни разу не навестил.

- А ведь я так много сделал для нашего телевидения, - несколько раз повторил он.

Прощаясь, он вдруг сказал:

- А я помню вашу передачу о Тухачевском. Интересная могла получиться. А что я мог сделать? - поспешил он предвосхитить мой вопрос. - Я только выполнял волю Серого Кардинала, Суслова…

В эфир прошла тогда только вторая часть, и то в сильно усеченном виде. Саконтиков приказал снять название второй серии "Скрипка Тухаческого" и, вообще, полностью исключить рассказ о ней. Очень любезно попросил "товарища  Шостаковича" до минимума сократить  воспоминания о  Тухачевском. Он считал их несколько затянутыми. Короче, это была уж не моя передача, и совершенно не помню, как она прошла.

Дмитрий Дмитриевич был на генеральной репетиции, пришёл на сдачу, был свидетелем саконтиковского разноса, пришел и на самоё передачу. Да только перед самым эфиром, уже у двери в студию, никем не замеченный, исчез, уехал. Телезритель его не увидел.

На другой день утром позвонил ему.

- Понимаете ли, дорогой мой, - извинялся он, - не мог я поручиться за себя. До сих пор больно. Так больно, что не могу без слёз говорить о Михаиле Николаевиче. Вряд ли доставило бы зрителю удовольствие созерцать на экране плачущего какофониста. К тому же ещё этот ваш Саконтиков… А скрипку с клинышком жаль. Трогательная история получись бы…