СУДЬБА ИЗ ШРАМОВ, или О сталинщине - от очевидцев

Вместо вступления

В одном из произведений Александры Марининой есть хорошее определение разницы между животными и людьми. Эта разница заключается в том, что человек знает, что он, в конечном счете, умрет, а животное - нет. Свершиться этому событию помогают как внутренние, так и внешние "силы". Не могу сказать у кого есть преимущество...

Предыстория

Шел 1956-й год. Из сталинских лагерей стали возвращаться люди, чудом избежавшие этой внешней "силы". К их числу принадлежала и моя матушка. Это было оосновным главным событием этого года. Остальные события хотя, может быть, были .важными, но имели гораздо меньшее значение, кроме одного. Мой зять, Илья Вениаминович Крутас, был директором кондитерской фабрики имени Марите Мельникайте в Вильнюсе. В тот год на фабрике шел капитальный ремонт. Меняли оборудование, расширяли площади цехов и проводили прочие работы. Когда все это было закончено, пришла бригада маляров. Причем, основными работниками были женщины, а бригадир у них был мужчина.

Он был среднего роста, коренастый, с военной выправкой и абсолютно лысый. У него была одна особенность, он очень много курил. Заканчивал одну папиросу и от нее прикуривал следующую. Претензий у моего зятя к работе маляров не было, но его очень заинтересовал бригадир, мало походивший на маляра. И однажды мой зять спросил его, действительно ли он был маляром всегда.

- А, что. У вас есть претензии к нашей и моей, в частности, работе ?

- Нет, претензий у меня нет, - сказал Илья Вениаминович.

 На том разговор и закончился. Но на следующий день, утром бригадир маляров попросил, чтобы директор его принял. Получив разрешение, он вошел в кабинет и спросил:

- Товарищ директор, можно мне с вами переговорить ? Почему вы спросили, всегда ли я был маляром ?

- Не знаю, - сказал Илья Вениаминович, - меня смутила ваша военная выправка и поведение.

- Вы абсолютно правы, маляром я был не всегда. Если позволите, я расскажу о себе.

Мой зять не возражал.

Рассказ Станислава Викентьевича

Товарищи по несчастьям: моя мама и
Станислав Викентьевич Любецкий

Зовут меня Станислав Викентьевич Любецкий. Родился я и жил до 16-ти лет в городе Орша. Подростком работал какое-то время в железнодорожных мастерских. В это время в России шла Гражданская война. Я был молод и наивен и мне очень захотелось принять участие в боевых действиях. Я убежал из дома, добрался до Дальнего Востока и там, увеличив свой возраст, вступил в Красную Армию. Видимо, воевал я хорошо, потому что в возрасте 18 лет меня назначили командиром полка. За боевые действия меня наградили орденом Боевого Красного Знамени. Я так и остался в армии. Года через два или через три я посетил Оршу. Встретился с близкими. К сожалению, родители мои за это время умерли. И, в заключение, женился. Вместые с молодой женой я вернулся на Дальний Восток, под Читу, где находился мой полк. Через некоторое время меня послали на учебу, по окончании которой я вернулся в часть.

У меня была одна особенность, я был страстный охотник и организовал охотничью команду. В нее входили старшие офицеры дивизии и корпуса, к которым принадлежал мой полк. Я не помню какой это был год, но в нашу дивизию прибыл новый офицер, тоже страстный охотник. Это был молодой, веселый человек, прекрасный рассказ-чик. Мы заслушивались, когда он говорил. Пробыл он у нас не долго, а потом его перевели куда-то в Центр.

Мне хотелось бы еще сказать, что у нас была необычная форма, она напоминала казачью. Куртки с гозырями, папахи и обязательно сабля, хотя мы были пехотинцами. Итак, я командовал полком и возглавлял охотничью команду. После службы, дома меня ждала любимая жена, сын и дочка.

В связи с напряженным положением на Советско-Маньчжурской границе, мы были в постоянной боевой готовности и у нас часто проводились учения. Мой полк всегда был на хорошем счету. О событиях в стране мы знали, но они нас как-то особо не волновали, ведь они были далеко от нас.

Где-то в начале 1937 года инспектировать наш корпус приехал Маршал Блюхер. Полк, которым я командовал, был в это время на маневрах и Маршал решил посмотреть на наши действия, которыми остался очень доволен. После маневров он мне сказал:

- Ну, майор, ты меня очень порадовал. Проси, что хочешь.-

Окружающие мне стали подсказывать, чтобы я попросил отпуск на Юг, на Черное море. Но нужно отметить, что в то время из Дальне- восточного военного округа отпуска в Центральную Россию и, тем более, на Юг, не давали в связи с напряженным положением на границе. Почти каждый день были провокации со стороны японцев. "Поймал ты меня, майор, на слове. Ладно, так и быть. Разрешаю два с половиной месяца отпуска с дорогой",- сказал Маршал.
      
Мы с женой и детьми стали готовиться к отьезду. Через несколько дней ко мне в штаб приехал комиссар корпуса и попросил меня по пути назад забрать в Харькове плакаты наглядной агитации, которые мне поднесут к вагону. Отдохнули мы хорошо. На обратном пути я выполнил просьбу комиссара и мы вернулись в полк.
И вновь начались военные будни. Положение на Маньчжурской границе продолжало оставаться очень неспокойным.

Наступил 1938 год. Вскоре мы узнали, что Маршал Блюхер арестован как враг народа, но у нас в частях было все спокойно. В один из зимних дней я выехал с частью полка на учения. Через некоторое время ко мне приехал мой начальник особого отдела и сказал, что меня срочно вызывают в особый отдел корпуса.
Предстоит какая-то длительная командировка. "Передай полк заместителю и поедем со мной",- сказал он. Когда мы проезжали через наш военный городок, он сказал мне, чтобы я зашел домой, попрощался с смьей, оставил шашку, взял свой "тревожный" чемоданчик и другие, необходимые в командировке, вещи. Я все сделал как он сказал. Ни тени сомнения, ни тревоги у меня не было.

Когда мы прибыли в штаб корпуса и пошли в особый отдел, он сказал мне, чтобы я отдал ему пистолет, так как просили прийти без оружия, что я и сделал. И в данном случае у меня не возникло никакого подозрения. С "тревожным" чемоданчиком я вошел в кабинет начальника особого отдела корпуса. Фамилию его я называть не буду, да это и не имеет никакого значения. В охотничьей команде мы были с ним в очень хороших отношениях.

- А, привели врага народа. Снимите с него знаки различия и портупею. Расскажи нам как ты выполнял поручения врага народа Блюхера. С кем устанавливал связь на Юге и в Харькове ?
 
Я ничего понять не мог.

- Ты что, с ума сошел? - сказал я ему.

Покажите ему, какой я сумасшедший, обратился он к кому-то из находящихся в комнате, и я получил сильнейший удар в лицо. Видимо, на какое-то мнгновение я потерял сознание, потому что, когда очнулся, то лежал на полу и меня били ногами.

- Достаточно, - сказал особист,- отведите его в подвал.

Меня отвели, там уже находилось несколько избитых офицеров, некоторых из которых я знал. К вечеру в подвале находилось уже человек двадцать. Все были ошарашены случившимся. Как водится, мнения разделились. Часть офицеров говорила, что это местная провокация и нужно срочно поставить в известность товарища Сталина, другие говорили, а их было меньшинство, что никому ничего писать не надо, что что-то случилось в Стране, ведь все слышали про аресты и в том числе Блюхера, а третья часть, мнение которой придерживался и я, говорила:

- Товарищи, рядом японцы. Это нас проверяют: как мы будем вести себя, если попадем в плен.

И я стойко держался этой версии, несмотря на жуткие допросы и издевательства. Так был воспитан. Это продолжалось в течение двух недель. Потом нас всех перевезли на товарную станцию в Читу, погрузили в эшелон и повезли в Хабаровск.

Когда мы прибыли на товарную станцию Хабаровска, нам велели пройти в пакгауз и расположиться там. Поскольку мы были молодыми и достаточно сильными, мы заняли места в центре, на так называемой "Красной площади". Там было значительно теплее, чем по краям. Многие, кто лежал вдоль наружных стен, погибли, они замерзли.

Через два дня пребывания в пакгаузе, меня и еще нескольких офицеров перевели в Хабаровскую тюрьму, где нам зачитали определение Особого совещания. Я обвинялся в шпионской деятельности, участии в контрреволюционной организации, возглавляемой бывшим Маршалом Блюхером и приговаривался к десяти годам лишения свободы без права переписки с конфискацией имущества. Этот приговор, как правило, означал расстрел, но меня не расстреляли. Вот тогда до меня дошло, что ни о каком японском плене речь не идет. Что же теперь будет с моими близкими, думал я.

В камере хабаровской тюрьмы ко мне подошел штатский человек и сксзал:

- Слушай, казак, (это из-за моей формы) я ленинградец. Со мной там в камере сидел офицер в такой же форме. Он был прекрасный рассказчик, неунывающий человек. Даже, когда его, избитого до полусмерти, приносили в камеру с допросов, он и то пытался шутить. Его звали Константин. Не знаешь такого ?
 
И я вспомнил охотничью команду и прекрасного рассказчика Константина Константиновича Рокоссовского.

Его фамилия Рокоссовский? - спросил я.

- Да.

-Я некоторое время служил с ним.

Через неделю пребывания в тюрьме меня снова посадили в эшелон и повезли куда-то на Север. Ехали мы дней пять. Затем поезд остановился на каком-то разьезде. Нас выгрузили. Кругом была белая, снежная пустыня и лишь вдали просматривались какие-то строения. Нас построили в колону и повели в их сторону. Примерно через километр мы подошли к ним. Это были бараки, обнесенные колючей проволокой. В стороне от них стояли два двухэтажных дома. Видимо там жил персонал лагеря. Меня поместили в один из бараков. Моего соседа по нарам не было. Он появился только к вечеру. Мы познакомились. Ему было примерно лет семьдесят. Он был высокого роста и очень худой.

- Меня зовут Отто Вильгельмович,- сказал он. По национальности я немец, приехал в СССР в 1933 году помогать строить социализм. А в 1937 году меня арестовали как немецкого шпиона и вот уже год как я здесь.

Я назвал себя и спросил, какая здесь работа.

- Каменоломни, завтра увидите.-

Назавтра нас подняли в шесть утра, дали какую-то бурду на завтрак и морковный чай, а затем строем повели в каменоломню. Наша работа заключалась в том, что сначала мы лопатами снимали грунт, а затем кирками начинали откалывать камни. Я был в паре с немцем, причем наши ноги были соединены цепью как кандала- ламн. Бригадир установил каждому из нас норму выработки до обеда. Кто ее не выполнял, того оставляли в каменоломне работать дальше. Мой напарник часто оставался там и его приводили в лагерь только вечером. Но мне с ним повезло. Вы уже, наверное обратили внимание, что я много курю, а немец не курил и отдавал махорку мне. Через некоторое время я ему сказал:

- Я молодой и здоровый. Давайте в работе обьединим наши усилия.

Но недаром он был немец.

- Ведь это не положено,- сказал он.

- Отто Вильгельмович, многое не положено в жизни, даже наше с вами пребывание здесь.

Я выполнял полторы нормы, а он половину, но зато стал питаться нормально, так как стал вовремя возвращаться в лагерь. К нашему счастью мы ни разу не попались. Как-то я спросил его, кто он по специальности ?

- Я строительный рабочий. Могу быть штукатуром, плотником, маляром, - ответил он.

О начале войны мы узнали только через месяц. Я тут-же написал заявление с просьбой послать меня на фронт, но получил отказ. И, вообще, на все мои заявления приходили стандартные ответы: " Вы осуждены без права переписки." Меня очень волновала судьба домашних, но о них я ничего узнать не мог. Я попросил Отто Вильгельмовича, чтобы написал он, но письма в конторе просматривались и ему сказали, что если он еще раз так сделает, то его ждет карцер.

Ночами я часто думал: что-же произошло? Ведь я числился хорошим коммунистом и офицером. Я честно служил Стране, а каков результат ? Ответа я не находил. Но все-же надеялся, что справедливость восторжествует.

Приближался 1948 год- год окончания моего срока заключения. Но перед этим произошло очень важное событие. Я уже говорил, что во время работы мы с напарником были скованы цепью. Однажды в каменоломне к нам подошел конвой и со старика сняли цепь. Такое событие, как правило, означало, что его ведут на расстрел. Отто Вильгельмович поклонился нам всем и попросил прощения. Мы с ним обнялись и его увели. Настроение у меня, да и у окружающих было подавленным. Однако вечером, когда я вернулся в барак, то на своей койке я увидел пакет, в котором был трехдневный запас махорки. Значит старика не расстреляли, а куда-то увезли. Но узнать это было невозможно.

Закончился мой срок пребывания в заключении. Меня вызвали в комендатуру.. Я шел туда радостный. Когда я вошел в комнату начальника лагеря, он встал и зачитал мне документ, из которого значилось, что в связи с тем, что во время пребывания в лагере, я постоянно нарушал режим, вел контрреволюционные разговоры, ругал руководство страны и вооруженных сил, Особое совещание назначает мне повторный срок лишения свободы - десять лет. Я был поражен и потрясен этим.

- Но ведь это же неправда, этого ничего не было!..
-Вы не верите органам ? Так вот от себя я вам добавляю трое суток штрафного изолятора, - сказал начальник лагеря.
 
И меня отвели в ШИЗО. Мне как-то все стало безразличным,голова была пустой. После выхода из изолятора я стал преднамеренно нарушать режим, перестал выполнять норму и, вообще, стал частым гостем ШИЗО. Но потом я взял себя в руки, поняв, что мой протест ничего не даст.

Где-то в ферврале 1950 года в каменоломню за мной пришел конвой. Я попрощался со всеми и меня повели в лагерь. Я был очень спокоен, шел и думал: вот скоро и кончатся все мои мучения. Один выстрел - и все. Каково же было мое удивление, когда в лагере мне выдали старые валенки, бушлат, шапку-ушанку и продукты на три дня.

Наутро к бараку подошла полуторка, мне велели сесть в кузов. Рядом со мной расположился конвоир в тулупе и с винтовкой. Еще один конвоир сидел в кабине. Мы поехали. Я спросил куда мы едем и получил ответ, что это мне знать не положено. Мороз был жуткий и я буквально коченел. Когда мы останавливались, меня заводили в помещение, а иногда даже давали кружку кипятка

Через три дня мы подьехали к месту, где велось боль-шое строительство. Из силикатного кирпича строились жилые дома, преимущественно двухэтажные. Зона располагалась в цетре этого строительства и, как поло-жено, была обнесена колючей проволокой, а по углам располагались сторожевые вышки. Меня ввели в барак и я увидел - Отто Вильгельмовича. Мы обнялись, он подвел меня к моим нарам. Мы сели и он сказал мне:

- Станислав, слушай меня внимательно. С сегодняшнего дня ты маляр, мой подручный. Здесь ведется строительство города, который называется Магадан. Из всех лагерей сюда свозят строительных рабочих. Город строят под наблюдением  "Генерал-губернатора Калымского края" генерала Никишова. Так его здесь называют. Я назвал твою фамилию и тебя привезли.

- Да, но я не знаю с какой стороны держат кисть.

- Это неважно.Пока я буду работать, ты отдыхай, приходи в себя после каменоломни. А если кто войдет, макай кисть в любую краску и мажь стену, я потом переделаю. Здесь условия куда легче, чем там, где ты был.

И я стал ходить с Отто Вильгельмовичем на работу. Первые две недели я бездельничал, а потом стал присматриваться к тому, что он делает, а еще через некоторое время я стал у него активно учиться. Он даже стал поручать мне отдельные работы.

Как-то я решил, я нахожусь на новом месте, в новом приговоре ничего не говорилось о запрете на перепис-ку и я написал письмо на адрес полка с просьбой сообщить мне о судьбе моей семьи. Через некоторое время я получил ответ, что семья моя выбыла в в 1939 году, адрес неизвестен. Тогда я написал письмо в Оршу и тоже получил неутешительный ответ.

А время шло, весна была очень морозной. Отто Вильгельмович простудился, получил воспаление легких и скончался. Я вновь остался один, но теперь у меня была гражданская специальность.

В 1953 году умер Сталин и мы ждали амнистию. И действительно, в конце того года меня досрочно освободили. Счастье было безмерным, но куда ехать ? Я подписал контракт и остался работать на год в Магадане. ЯСделал еще одну попытку разыскать семью, написал письмо в Красный Крест и получил ответ, что : "сведений об О.В.Любецкой и ее детях не имеевтся".

По окончании контракта я решил, что поеду в Литву, в Вильнюс. Там много живет поляков а я ведь поляк. Может быть встречу хорошую женщину и создам семью.. И год назад я приехал сюда, Пошел в строительную организацию и меня приняли на работу. Я познакомился с хорошей женщиной, ставшей моей женой. Ну а конец моей истории Вы знаете. Теперь я бригадир маляров.

Рассказ Ильи Вениаминовича.

Мы проговорили с Любецким почти весь рабочий день. Слушать его было страшно. Потерять семью, получить два десятилетних срока заключения - этому невозможно было поверить, это не укладывалось в голове.

- Скажите, Станислав Викентьевич, а после освобождения вы не обращались с просьбой о пересмотре вашего дела ?

- Нет. Какое теперь это имеет значение. Все в прошлом.

- Вы разве не слышали, что сейчас реабилитируют тех, кто пострадал при Сталине?
 
- Как это ? - удивился он.

- Недавно реабилитировали мать моей жены, восстановили её во всех правах и в членстве в партии.

- Нет, товарищ директор, я об этом первый раз слышу. Ведь я этим не интересовался.

- Я вам дам адрес родственников моей жены в Москве. Поезжайте, они вам подскажут, что следует делать.

Он стал каким-то растерянным, а потом сказал:

- Спасибо вам. Я попробую.

Он приехал в Москву, ему рассказали, что следует делать и куда необходимо пойти. К удивлению, его реабилитировали очень быстро, даже вернули орден, но в партийном стаже у него остался 17-летний перерыв. Станислав Викентьевич вернулся в Вильнюс и, первым делом, пошел в горком партии. Там его любезно приняли и когда он попросил, чтобы его устроили на работу, сказали, что посылают его директором на деревообрабатывающий комбинат. Я знал это учреж-дение не с лучшей стороны и отговаривал его от этой должности, говорил, что там нет никакой дисциплины, что предприятие никогда не выполняет план. Но он ответил, что его направляет Партия и отказаться он не может.

Работалось ему очень сложно, он переживал, но уходить не хотел. В результате - тяжелейший инфаркт. В больнице он прожил всего два дня и скончался.

От автора.

Станислав Викентьевич Любецкий похоронен в Вильнюсе на военном кладбище. На его могиле стоит простая доска с датами рождения и смерти. А судьбу его знаем только мы с вами.

WORCESTER, 2004