МОЯ БАБУШКА МАРИЯ ЯКОВЛЕВНА - "ТЕМНАЯ ЛИЧНОСТЬ"

Мы жили на последнем, пятом этаже. В нашем доме был роскошный лифт. Стены были сделаны из дубовых полированных панелей, напротив двери в стене было вделано большое зеркало, а по периметру, буквой  П, располагалась сплошная скамья, обшитая красным бархатом. Постепенно исчез дуб, зеркало и любимая мною скамья. Лифт стал  стоячим  линолиумно-металлическим чудовищем. То  же самое произошло с цветными витражами в окнах, и с росписью и лепниной на потолке.

Все, что можно было обезличить - обезличили и упростили, чтобы никому, боже упаси, не приходила в голову крамольная мысль  жить в красоте и роскоши, и чтобы                                 
романтическим натурам, вроде меня, не мерещились дамы с собачками в кринолинах и прочая буржуазная дребедень.                                                                                                                          
 
Бабушка Мария Яковлевна, папина мама, жила на четвертом  этаже. У нее была огромная комната, в которой стоял настоящий концертный рояль и еще было полно места. Комнату почему-то совсем не украшала старинная мебель
красного дерева в стиле позднего роккоко, вся отделенная бронзовыми завитушками. Бабушка утопала в голубом диване, в котором она практически жила. Во всяком случае, у меня было такое ощущение. Перед диваном стоял круглый обеденный стол, отделявший бабушку от внешнего мира.

Мое отношение к ней было весьма своеобразным, так как она ни по каким меркам не укладывалась в понятие "бабушка". Я ее называла на "вы" и по имени отчеству. С одной стороны я понимала, что Мария Яковлевна была моей бабушкой, а с другой - я никак не могла понять, как эта чужая женщина может быть матерью моего отца. Я регулярно навещала ее, причем, приходила одна и мы с ней вели беседы, которые я стала запоминать уже в более позднем возрасте.

Например, в какой-то связи  Мария Яковлевна назвала Карла Маркса -- Карлой Марлой. Я слегка прибалдела, но никак внешне не прореагировала на такую открытую крамолу. Репродукторы орали со всех сторон шедевр песенного искусства в период      любовной интриги между Сталиным и Мао-Цзедуном: " Сталин и Мао - братья на век!". На это бабушка, поманив меня пальцем поближе, прошептала  мне в ухо: 

- Запомни мои слова, Мариночка, желтая зараза завоюет весь мир!
                                       
Как-то речь зашла о дедушке, бывшем муже, с которым Мария Яковлевна давно разошлась. Ее комментарий был таков: "Мое замужество с Сережей практически было моим  альянсом с русским пролетариатом. Естественно, ничего хорошего из этого выйти не могло!"

История бабушкиной жизни довольно темная. Никто на самом деле не знает ни имен ее родителей, ни ее девичей фамилии. Нам  известна легенда, составленная из редких  замечаний, брошенных бабушкой вскользь. Из этого следовало, что бабушка воспитывалась в семье известного до революции тенора Мариинского Театра Николая Николаевича Фигнера. Сам Николай Николаевич был  младшим братом  народоволки Веры Фигнер, отсидевшей в Шлиссельбургской крепости 20 лет за участие в покушении на царя Александра II.                                                              

Живя в аристократической семье Фигнеров, бабушка получила весьма солидное образование и вообще была неординарным человеком. Она знала 25 языков, в том числе японский. Свободно говорила на шести европейских языках, на остальных читала и переводила письменно. Кроме того, в 1917 году бабушка окончила  Высшие женские курсы имени Бестужева-Рюмина. Когда грянула Первая мировая война, Фигнер испугался возможных репрессий по отношению к Маше, которая, якобы, была родом из Германии. Он сжег все ее документы и каким-то образом выправил новые. 

Папа всегда считал, что бабушкина мать была немецкой еврейкой, а отец, вероятно, поляк. Этим объяснялся тот факт, что бабушка с детства говорила по крайней мере на трех языках. В семье Фигнеров разговаривали по-итальянски, так как вторая жена Николая Николаевича - Медея Мей-Фигнер - была итальянcкой певицей. Супруги являлись первыми исполнителями "Пиковой Дамы" Чайковского в Мариинском Театре в 1890 году и были удостоены звания Солистов Императорского Театра.

Когда я навещала бабушку, то встречала у нее очень красивую женщину - Марину Фигнер. Она была внучкой Николая Николаевича и Медеи, до войны - актрисой театра Советской Армии, которой А. Галич посвятил свою песню "Караганда". Марине Фигнер не удалось избежать страшной участи, миновавшей остальных Фигнеров: она была посажена в лагерь, где у нее погиб ребенок. Тогда я, конечно, об этом ничего не знала.

К детям Фигнеров ходили гувернеры, обучавшие английскому и французскому. Остальное выучить, по бабушкиным собственным словам, было уже не так трудно. Происходило это так. На стол ставился здоровенный самовар, из ближайшей булочной приносились бублики. Бабушка вместе с подругами - Анной и  Надеждой Аллилуевыми - садилась за стол. Они сутками гоняли чаи с бубликами и сидели за учебниками.

Откуда взялись Аллилуевы и о многом другом, я узнала тогда, когда начала копаться в истории бабушкиной жизни. Сестры Аллилуевы были родственницами  третьей жены Николая Николаевича - Рэнэ Ефимовны Радиной. По рассказу одного из членов семьи Фигнеров-Радиных, когда Надежда уже была женой Сталина, она пришла к ним в дом и сказала, чтобы Радины уничтожили все документы, письма и фотографии, связывающие их с Аллилуевыми.

- Запомните, мы с вами не родственники, - сказала она перед уходом.

Но несмотря на это, тучи над Фигнерами-Радиными начали сгущаться (после ареста Марины) и тут произшла очень странная история. Вера Фигнер, которая в то время жила в Доме для престарелых революционеров под Москвой, позвонила Сталину:

- Иосиф! Я отсидела в Шлиссельбурге 20 лет и думаю, что этого достаточно. Оставь мою семью в покое!

На  удивление всем  "отец народов" действительно оставил семью в покое и им даже удалось пережить Ленинградскую блокаду.

Первая жена Н.Н. Фигнера - немецкая еврейка Мария-Луиза Кельберг - была гувернанткой в доме адмирала Шмидта, отца легендарного лейтенанта. Николай Николаевич познакомился с ней у Шмидтов, так как был морским офицером-дворянином и был вхож в их дом. По воспоминаниям членов семьи Фигнеров он влюбился отчаянно, но мнение о Марии-Луизе в семье было дословно такое: "Она вульгарна, у нее адский характер, она одаряла женскими милостями всех заезжих морских офицеров. Даже в какой-то момент супруга адмирала хотела от нее избавитья, но сам адмирал встал на ее защиту, так как она знала в совершенстве несколько языков и была всесторонне образована, а таких гувернанток в те времена было не так просто найти".

Молодые поженились тайком от родителей, которые были против этого брака. Николай ушел из флота и поступил в Петербургскую консерваторию, так как у него был оперный голос. Дочь София родилась в 1878 году. Взаимоотношения  Марии-Луизы и Николая Николаевича не складывались. Фигнер уехал в Италию учиться оперному искусству, оставив Луизу с дочерью в России. Из Италии Николай Николаевич привёз свою вторую жену.

Луизу и Софию он продолжал материально поддерживать всю свою жизнь. Докопавшись до этих фактов, и сопоставив их с тем, что говорила бабушка, я пришла к выводу, что она, скорее всего, была дочерью Софии, то есть внучкой Николая Фигнера. А оказалась она в его семье потому, что София уехала к больному мужу в Пруссию, и родители Маши были отрезаны от России, когда началась Первая мировая война. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.

Что же касается Луизы, знаю из тех же источников, что своенравная бонна, в период своей жизни в Италии, куда она последовала за Николаем без его согласия, переводила на итальянский язык книги и статьи, которые писала Вера Фигнер, находясь с сестрой Лидией в Цюрихе, где она училась в университете на медицинском факультете. 

Николай Николаевич умер в 1918 году. Маша осталась без стредств к сущестованию. Надежда Аллилуева привела бабушку в Смольный, Машу взяли переводчицей в аппарат Чичерина. Как-то она спросила одного из сотрудников:

- А что это за невзрачный мужичонка бегает как сумасшедший по коридору?

На что  моя бабуля получила такой ответ:

- Опомнись, Маша! Это же Ленин!

Когда в 1919 году правительство перехало в Москву, бабушка переехала вместе с ним в одном из трех эшелонов, как это мне также стало известно позже. В поезде бабушка лежала на голой полке. Ленин, обходивший эшелон, проверяя, как устроился народ, увидел это и принес бабушке свою подушку. Рассказывая мне этот эпизод, бабушка подхихикивала, так как она не могла вспомнить, куда потом девалась историческая подушка!
 
С дедушкой Сергеем Прокофьевичем  бабушка познакомилась случайно. Поводом для знакомства был чемодан, который дедушка отдолжил бабушке во время переезда из Питера в Москву. Подробности этого знакомства, кроме самого факта, не известны.                  

Папа, как потом выяснилось, валял дурака, когда говорил мне, что наша фамилия - Прозоровы -  на самом деле партийная кличка дедушки. Его настоящая фамилия была Коклюшкин. Дед никогда не был членом партии, его причастность к политической борьбе заключалась лишь в том, что, когда-то, в далекой юности, его вместе с братом Тимошей по ошибке арестовали и продержали два дня в кутузке по подозрению в участии в стачке железнодорожных рабочих. В последствии этот факт был предметом постоянных шуток в семье. Когда же Мария Яковлевна вышла за него замуж, она настояла на перемене фамилии, так что мы должны быть благодарны бабушке за ее любовь к Чехову.

После революции можно было очень легко поменять себе и имя, и фамилию. Для этого достаточно было дать объявление в газете, а потом прийти с этой газетой в нотариальный отдел местного комиссариата, где оформляли новые документы. Папа долго хранил газету двадцатых годов, не знаю, куда она потом делась. В газете была изумительная реклама: "Пилюли АРА слабят легко и нежно, не нарушая сна!". А также объявления  об изменении фамилий и имен, среди которых был такой перл: "Иван Говно меняет имя на Эдуард"!

Дед Сергей был родом из Царицына, где он жил со своим старшим братом Тимошей и его женой Катей. Тимоша работал машинистом на железной дороге.
Первая дедушкина жена была из очень богатой польской семьи. Семья владела несколькими заводами, в том числе заводом фруктовых вод, на котором дед Сергей служил счетоводом. Дед влюбился в польку и захотел на ней жениться. Родители были решительно против такого мезальянса, поэтому Сергей, будучи не дурак, увез свою возлюбленную тайком из Царицына в Москву.   
Бедные польские буржуа, преданные католики, не могли вынести позора, смирились и купили молодоженам квартиру в Москве на четвертом этаже того самого  дома, где потом выросли все Прозоровы. От первого брака у деда было двое детей: Зося и Теодор. Он довольно быстро овдовел, и детей забрали на Волгу  родители жены.

То, что дедушка был женат, бабушка знала, а вот тот факт, что у него от этой жены есть двое детей, дед утаил. Каков же был шок для бедной Маши, когда власти нашли деда и потребовали забрать детей из детского дома, куда они попали после смерти бабушки и дедушки, скончавшихся в результате известного голода на Волге в  20-е годы.                                                                                             

Дед Сергей был хорош собою. И по рассказам очевидцев, заядлый "ходок". Он был причиной душевных страданий бабушки и ее неприятия русского пролетариата. Даже спустя много лет она не переставала жаловаться на его постоянные увлечения на стороне и, в свойственной ей оригинальной манере, заявляла, что рожала детей назло Сергею.

Дело доходило до того, что бабушка прятала его брюки. Но стойкий дед не унимался, отрывал штрипки от белых хлопчато-бумажных кальсон, поплевав на ладони, пришлепывал ими вдоль брючины, создавая впереди складку, как будто на брюках, и гордо отправлялся на Патриаршие пруды обаять домработниц, гулявших там с детьми. За это бабушка называла его не иначе, как  "кухарник".

Их первый ребенок - девочка, умерла в детстве. Потом родились близнецы: Борис и Глеб, а спустя несколько лет младшая дочь - Аглая ( в семье -- Галька).  Близнецы были похожи, как две капли воды.

Папа  родился первым и был ровно на 40 минут старше своего брата.
После того, как папа появился на свет, Мария Яковлевна собралась было встать и своим ходом отправиться в палату. И тут пришедшая в ужас акушерка завопила не своим голосом: " Что ты, что ты, Маша! Лежи, сейчас второй родится!". На что моя неординарная бабушка, брезгливо скривив губы, заявила :

- Фу, какая гадость! Что я, кошка, что-ли!?

После переезда в Москву бабушка продолжала работать с членами правительства переводчицей. Ездила с ними по стройкам коммунизма, на которых работали иностранные инженеры. Долгое время бабушка работала с Микояном.
Очень часто ее вызывали в различные министерства. Как потом мне рассказывала жена папиного брата, приходили даже домой разные знаменитые и исторические личности с просьбами о переводе писем и документов, которые они не хотели афишировать перед властями. Кроме того она помогала с делопроизводством в домоуправлении.

Когда родились близнецы, бабушка отправила местного дворника зарегистрировать детей. Дворник решил внести свою лепту в жизнь близнецов, позаботившись о том, чтобы хоть в документах была между ними какая-то разница. Он записал папу Прозоровым, а дядю Глеба Прозоровым-Коклюшкиным.
В результате этого идиотизма дяде Глебу потом пришлось мучиться с переоформлением своих документов на просто Прозорова.

Времена менялись, частная квартира перестала быть частной, Прозоровых уплотнили, вселили соседей. Дед тут же завел роман с соседкой. Затем уехал работать в Румынию. Брак распался окончательно.

Лето 41-го навсегда перевернуло жизнь семьи. Бабушка оказалась без работы - иностранных инженеров уже всех перестреляли. Почтовый ящик, где она работала и переводила документы, добытые советскими разведчиками и связанными с авиацией эвакуировали. Но Мария Яковлевна не хотела уезжать из Москвы.

Совершенно случайно бабушка встретила кого-то из высокого начальства в военкомате, куда она пришла в надежде получить работу, и этот человек порекомендовал её в НКВД.

Таким образом, бабушка, ярая контра, оказалась на службе в самом страшном в Советском Союзе учереждении, где она и проработала потом переводчицей с 1942  по 1953 год. В ответе на мой запрос в отдел кадров ФСБ  было написано:

"Ознакомить Вас с материалами личного дела Прозоровой М.Я. не представляется возможным, так как они относятся к сведениям конфиденциального характера".

А я спрашивала всего лишь о ее происхождении и девичьей фамилии. Из этого я сделала вывод, что бабушке удалось навести такую тень на плетень, что даже в КГБ о ней не было ничего известно. Это подтверждается автобиографией, приложенной к письму, и написанной бабушкой собственноручно в 1950 году.  (Кстати, в своё время и отец говорил, что властям известно о нас только то, что мы сами  о себе официально или неофициально сообщаем).

Из этого можно сделать еще и такой вывод, учитывая, что бабушка ушла на пенсию после смерти Сталина и Берия: она в течение 11 лет работала на Берия. Ему, конечно, удобнее было держать одного человека, знающего 25 языков, за которым следили два нквдешника, чем 25, за которыми должны были бы следить 50.

Молчать бабушка умела, страшно боялась власти и говорила, что когда она выходит из проходной, за ней опускается занавес. Марию Яковлевну, судя по всему, ценили, так как на пенсию она вышла в чине капитана службы безопасности, что, кажется, равнялось тогда общевойсковому подполковнику.

В бабушке сочетались савершенно невероятные и несовместимые черты и манера поведения, непрятие и способность адаптироваться вопреки и наперекор.
Папа рассказывал, что, когда она приходила с работы, широко распахивалась дверь в огромную комнату, всегда полную детей и их друзей разного калибра и возраста, и раздавалась всегда одна и та же громкая фраза, указывающая на то, что всем пора сматываться:

- Шухер! Дети, мать пришла!

Принимая во внимание воспитание и образование, которое получила бабушка, среду, в которой она жила в Петербурге, тот факт, что она дружила с поэтами-декадентами, лично знала Блока (дома Фигнеров и Блоков соседствовали), общалась с Саввой Морозовым, ее способность вот так лихо на воровском жаргоне приветствовать по вечерам своих детей производила сильное впечатление.

От бабушки у меня осталась только серебряная дессертная ложка, которую она подарила мне, когда мне исполнился год, а у брата Глебушки - зеркало в раме из красного дерева, с которого я помогала маме сдирать бронзовые завитушки, превращая роккоко в новый модерн.

Из историй, рассказанных мне бабушкой, когда я приходила ее навещать в больницу, уже умирающую от диабета, меня поразила одна.

 Это было во время войны. В один прекрасный день, бабушка только вернулась домой с ночного дежурства из НКВД, как раздался стук в дверь и в
комнату внесли здровенный деревянный сундук, на котором  золотыми буквами было выбито "VATICAN".

"И представляешь, Мариночка, - рассказывала бабушка, - когда я это увидела, я встала, собрала котомочку, сижу и жду когда за мной придут. Сижу час, второй, третий. Никто не приходит. Мне надоело, я беру трубку и звоню особистам в НКВД. Говорю, вот так и так, вероятно, родственники первой Сереженой жены, католики, организовали посылку.

А они мне говорят: "А что вы волнуетесь, Мария Яковлевна? Открывайте и пользуйтесь. Неужели вы думаете, что получили бы эту посылку без нашей санкции!"

Дед Сергей продолжал изредка общаться с бабушкой по телефону и ее очень развлекали эти разговоры. Как-то он позвонил после переезда на новую квартиру в Сокольники и с восторгом сообщил:
- И представляешь, Маша, я теперь открываю дверь и выхожу  в сад!                                                                  

На что бабушка совершенно спокойно заявила:

- А я, Сережа, открываю дверь - и выхожу, куда хочу!

Моя бабушка, Мария Яковлевна, была выкрестом и антисемиткой. Поэтому она не восприняла мою мать и поэтому я ее всегда навещала одна. Эта проблема в семье никогда не обсуждалась. Папа, обожавший маму, не мог примириться с этим.

Бабушка очень веселилась, рассказывая историю из своей юности. Её самая близкая подруга по гимназии была дочерью православного священника. Как-то, когда они шли из гимназии, на них напали черносотенцы, которые побили дочь священника, приняв её за еврейку, поскольку она была темноглазой брюнеткой, а бабушка -- голубоглазой блондинкой.

В конце своей жизни, Мария Яковлевна, вероятно, переоценила свое отношение к этому вопросу, так как единственным человеком, который снабжал больную бабушку нормальной едой, свежими соками и пр., была моя мать. Бабушку в больнице навещала я, принося ей еду, папа и дядя Глеб. Поэтому она как-то позвонила маме и сказала:

- Стэлла! Я дожна попросить у тебя прощения! Я была к тебе несправедлива!
           
Бабушка так и не приняла ни революцию, ни коммунистов. Имея такой трезвый и острый ум, жила в своем внутреннем мире, как бы под колпаком, оставаясь верной себе и своему прошлому. Поэтому  как-то после моего очередного визита к ней в больницу она позвонила маме и сказала:                         

- Стэлла! У меня была Мариночка. Она была одета как простая крестьянка, деревенский платок на голове и шуба из овчины! (В голосе бабушки - ужас!)
Ты же так хорошо шьешь, неужели не можешь одеть ее, как полагается, она же уже девица! Вот когда я жила в Петербурге, у меня был великолепный фисташковый капор с малиновым рюшем!

Это было начало  шестидесятых годов, в моде были шерстяные шали. Я носила мерлушковую черную шубку, которую мне достали по колоссальному блату. Но моя бабушка была Марией Яковлевной, которая ездила на извозчике, носила немыслимые шляпки, мазала щеки румянами, знала более двух десятков языков, при этом, вероятно, могла запросто решить в уме интеграл и, однажды, придя на работу и сняв шинель, обнаружила, что гимнастерка на ней, а вот юбку она надеть забыла.

Когда бабушка умерла, я впервые в своей жизни видела, как плакал мой отец.

Эта и другие не менее интересные истории приведены в недавно вышедшей книге Марины Прозоровой "Всё проходит". Книга быстро раскупается и "Кругозор" поздравляет нашего постоянного автора с безусловным творческим успехом. Вы же, уважаемые читатели, можете приобрести по приемлемой цене ещё не проданные книги в интернете, по нижеприведенной ссылке:

http://www.abcknigi.com/e-store/books/index.php?SECTION ID=157&ELEMENT ID=703