ГДЕ ЖЕ ТЫ ?

Иногда, в майские праздники, глядя на толпы "патриотов" с красными знаменами, невольно прислушиваюсь к состоянию своего сердца, но кроме кладбищенского безмолвия, там ничего  не наблюдаю, - слишком уже много миновало времени. Изменились люди, да и страна уж не та! Ненависть притупилась, мутируя в тупое, онемелое безразличие; но иногда, в самых сокровенных глубинах памяти, неожиданно всплывает облик удивительной девушки, с распахнутыми глазами и сияющей улыбкой, и тогда, невольно, будто полузабытую фразу из старой потрепанной  книги, произношу: "А где же ты, Ульма?"  -  но ответа нет … 

Осень 87-го! Странное времечко, когда по телевизору уже выступал генсек-реформатор, когда народ  безумно вопиял о свободе, когда на улицах, то там, то здесь, вспыхивали стихийные митинги с потасовками, - люди жили в ожидании неминуемой гражданской войны, ощущение которой витало в воздухе, как запах пороховой гари!...

В то время я жил в большом дальневосточном городе, обитал в девятиэтажной общежитии на берегу полноводного  Амура, из  окна которой доносились трубное гудение теплоходов и рефрижераторов. И дабы не подпасть под статью "за тунеядство", трудился на заводе "Дальдизель" оператором ЧПУ (прототип компьютера с бумажной перфолентой), а вечерами, в своей  комнатушке на восьмом этаже, сочинял "диссидентские" стихи. Вдоволь насидевшись за печатной машинкой, я обычно под вечер в одиночестве бродил по парку, чтобы после полуночи вернуться домой и отоспаться перед рабочей сменой, а потом ни свет, ни заря под бойкие звуки советской эстрадной музыки, рвущейся из заводского репродуктора, пересечь  проходную и, напялив на себя замасленную спецовку, проторчать восемь часов за токарным станком, словом, "чэпэу"!
Совершая свой традиционный променад, в один из вечеров я неожиданно встретил  иностранцев - двух парней и девушку, ну а случай для знакомства представился совсем уж банальный: у меня кончились спички  -  один из парней  дал мне (fire?) "огоньку", - они хотели общаться, поэтому лица их в тот момент сияли неподдельным радушием, да и не удивительно: весь мир с трепетом взирал на перемены в СССР, а я, будучи простым советским прохожим, олицетворял для них "глас народа".

- How do you do?

- Дую-дую, но хреново! - отшутился я, но мое незнание английского нисколько их не озадачило. Они говорили на своем финском, а девушка вполне сносно переводила. Звали ее Ульма. В желтой нейлоновой курточке, с сияющей волной рыжих волос,  стянутых на лбу широкой шерстяной белой полосой, в обтягивающих синих джинсах и белых красовках "пума", - она являла собой эталон тогдашней советской моды, для достижения которого среднестатистическому советскому гражданину нужно было отнести на "барахолку" три или четыре месячных зарплаты.

Говорили об искусстве, о политике, ну а потом  выяснилось, что финны эти, вообщем-то, просто профессиональные строители и прибыли в СССР, чтобы возвести глазную больницу с "рекламным глазом" на крыше, который, как слепое око небесного проведения, вращался уже во многих городах страны, ну а девушка  - Ульма  Йокинен  - студентка хельсинского университета состоит при их группе в качестве переводчицы, потому что миссия иностранцев была не только производственная, но и миротворческая, -  предстояло в некоторых местах выступить перед аудиторией, дабы подчеркнуть "неотъемлемую связь", когда-то единого финско-российского народа. Остановились они, как и положено, в гостинице "Интурист", многоэтажное сияющее огнями здание которой хорошо было видно с  площади, где мы в тот  момент прогуливались.     

- Пойдем с нами, Серж, а?! -  с задором предложила вдруг Ульма, когда я уже собрался было с ними распрощаться.  -    В ресторане накрыт большой табльдот… Будешь нашим гостем?

И действительно. Что терять одинокому непризнанному поэту в мрачном ночном советском городе, когда так хочется перемен? Конечно, согласился.

Стол в ресторане едва ли не ломился от водки и дорогой закуски! Большинство финнов, по причине "сухого" закона в их стране,  к тому времени были уже "в стельку": пели свои лапландские гнусавые песенки и многие рвались, почему-то, выпить со мной на брудершафт. Быстро охмелев, помню, читал свои стихи и еще мало известного тогда Пастернака "Свеча горела на столе, свеча горела…", после чего оказался в руках озверевшего толстомордого вахтера, отставного военного или "гэбэшника" с "планкой" орденов на пиджаке, который порывался сдать меня в милицию. Ульма при помощи десяти долларов, незаметно ему переданных, отстояла-таки мою свободу и  участие в стихийной попойке по-фински, завершение которой я потом так и не восстановил в памяти.

Очнулся с трескучей головой в пустом гостиничном номере и мне тут же представился  "простаивающий" производственный станок, где я должен был в эту минуту находиться, частые рядки металлических деталей, выданные мне для выполнения плана, озверелое лицо Федоровича-мастера,  -  и сделалось еще хуже. На полированном столе стояли ваза с фруктами, фужер и бутылка "Советского" шампанского, оставленная понимающей рукой, а рядом  -   записка, в которой Ульма каллиграфическим почерком, дабы подчеркнуть, очевидно, свои лингвистические способности, излагала по-русски, что, в качестве переводчицы, со своими соотечественниками приглашена в горисполком и просила непременно их дождаться; но иностранцы в моей жизни  - это было уже слишком, поэтому я просто-напросто сбежал, не оставив после себя никаких координат.   

Случай этот, скорее всего, был бы вскоре забыт, как мое очередное нелепое похождение, но спустя несколько дней, вечером, я услышал робкий стук в дверь. Постукивание, заглушаемое стрекотом моей печатной машинки, длилось долго.
 
-  Да елы-палы!  -  рявкнул я и распахнул дверь.   

Если бы в это мгновение увидел приведение замка Моррисвилль, то удивился бы гораздо меньше,  -  предо мной стояла Ульма Йокинен , которая, как показалось мне в ту минуту, могла разыскать меня только в силу небесного проведения (спустя некоторое время выяснилось, что, в полном "неадеквате" я сам назвал свой адрес). В комнате царил творческий беспорядок: на полу валялись смятые листы писчей бумаги, пепельница с окурками,  ну а на веревке под потолком, как сигнальные флаги тонущего фрегата, висели мои трусы. Она присела на край стула, сложив ладони на коленях, а я, сгорая от стыда, принялся судорожно создавать идеальный порядок и справился с этой задачей в мгновение ока,  после чего раздобыл-таки у торговцев-армян, что жили этажом ниже, букет живых цветов и бутылку "рикацители"; как на крыльях, взлетел на свой этаж, и тут же оказался в поле зрения комендантши, которая напирая мощным телом, буквально приперла меня к стенке.

-  Ты что - обалдел?  -  шипела она, как раскаленный самовар. -  Смерти моей хочешь?  Ты посмотри, что твоя краля на "вахте" оставила! 

Она протянула мне  ламинированный документ на английском с фотографией Ульмы - 3/4. Выдержав некоторую паузу, по-садистски насладившись моим отчаянием, наконец-то смягчилась - губы расплылись в добродушной колхозной улыбке, а в глазах даже загорелся женский озорной огонек.

 -  Ты думаешь, я не понимаю? В жизни всяко бывает . Скажи девчонке, чтобы документы свои на вахте не оставляла. Никому это не надо. Понял?

Конечно, я понял и облегченно вздохнул   -  пока что все обошлось без международного скандала. Оставаться под крышей общежития не хотелось, и мы, прихватив с собой бутылку вина, отправились гулять по городу. Она о чем-то все время меня расспрашивала, а я что-то вдохновенно рассказывал.

Надвигалась ночь. В парке работал ночным сторожем мой хороший знакомый из общежития, я попросил его запустить "чертово колесо", он, заговорщицки нам подмигнув,  раздобыл где-то ключи от электрического щита. Уселись на холодную скамеечку, Заскрипели металлические шестеренки, и колесо двинулось. Земля стала медленно удаляться, гигантские тополя оказались внизу, а освещенный неоновыми фонарями парк стал походить на игрушечный макет.

Я  раскрыл бутылку и наполнил два пластмассовых раскладных стаканчика. Вино было холодным и нисколько не согревало. Я обнял девушку и поцеловал. Во всем мире мы были одни, а ее сияющие глаза в тот миг показались мне открытым космосом, куда я летел в невесомости, как кусок тупого астероида. После этого жизнь моя перевернулась с ног на голову (или наоборот?). Мы каждый день встречались  на центральной площади возле фонтана - бродили по городу, сидели в кафэшках, посещали кинотеатры, а просыпались вместе с ней: или в ее гостиничном номере,  или в моей общаге. Я потерял ощущение и времени, и пространства, а, между тем, позабыл и дорогу на завод, а Ульма однажды опоздала на важную конференцию, организованную администрацией города в городском "дворце культуры", из-за чего присутствующие там ее соотечественники, как рассказала потом девушка, прыская от смеха, не бельмеса не поняв, несколько часов тупо кивали головами. Миновали две недели - и пришло время прощаться.

Последний вечер мы провели в общежитии. Она подошла к окну и, при лунном свете, ее облик наполнил  мне виолончелью, которая, едва слышно, источала печальные звуки. Я подошел к ней и обнял. За окном медленно падал снег, таял на стекле, превращаясь в тонкие струйки воды.   

- Я люблю тебя! Ты приедешь ко мне?  - спросила она, и я впервые понял, что наши страны разделяет не просто большое расстояние, но также политическое противостояние, в свете чего мы находились на разных берегах огромного невидимого моря. - Я хочу, чтобы мы были вместе.

А, между тем, одного желания тут было недостаточно; а группа иностранцев  в ближайшие дни готовилась отправиться в Японию, после чего, я знал,  что Ульма не вернется в СССР никогда. На последние "гроши" я купил ей огромный букет красных роз и подарил прямо в аэропорту. Пока мы самозабвенно целовались, финны стояли понуро в сторонке. А спустя двадцать минут, "Боинг  - 777", очевидно южно-корейской авиакомпании,  взмыл в воздух, чтобы уже через несколько часов приземлиться в Токио. Ошеломленный, я почти до самого вечера бродил по городу, совершенно не понимая, что со мной произошло и как с этим жить дальше.

 "На вахте" меня встретила комендантша.

- Тебя тут целый день какие-то товарищи ищут… важные такие, представительные…Что натворил-то?  -   спросила она взволнованным голосом.
Поднявшись на лифте на свой  этаж, подойдя к  комнате, увидел, что дверь  приоткрыта, а непрошенные гости  - внутри. (Открыть английский замок, оказывается, для них было плевое дело!) Два аккуратно одетых мужчины лет тридцати пяти. Одни из них сидел на кровати, а другой  -  за столом, безобразно тыкал пальцем в клавиши моей "гэдээровской" пишущей машинки "Оптима".

- Ну, привет, Ромео! - сказал один из "товарищей" и  ударил меня в лицо. Удар была настолько сильным, что я упал, едва не потеряв сознание. Кровь струйкой покатила из поломанного носа на ковер. Завернули руки за спину и надели наручники. Железным прутом принялись все крушить в комнате. Больше всего ударов приняла пишущая машинка  - выплевывала клавиши с буквами, как выбитые зубы! Все печатные листы изорвали на мелкие кусочки и, как новогодние конфетти, высыпали мне на голову, после чего сняли с меня  наручники и… ушли.
Я с трудом поднялся на ноги и подошел к зеркалу: лицо раздулось, под глазами образовались синяки. Около двух недель не выходил из комнаты, а потом появился Федорович-мастер с завода "Дальдизель". Это был типичный трудяга, которого, казалось, нашли не в капусте, как всех нормальных людей, а в металлической стружке,  между фрезерным и токарным станком. Он просто жил в заводском цехе, превратив производственный план в смысл своего существования.      

- Знаешь, мне тут позвонили… Словом, нужно выходить на работу… давай парень. Не глупи.

На завод я так и не вышел, поэтому вынужден был жить в другом месте. Спустя некоторое время отправил несколько писем в далекую Финляндию, но ответа так и не получил.

В стране свершилась "бархатная" революция, сошла с "политической арены" правящая  партия, рухнул "железный занавес". Теперь, если поднапрячься, можно перемахнуть через океан, отправиться в ту же самую Финляндию, но вряд ли удастся вернуть свою юность, где, как сюжет из полузабытой мелодрамы, живет облик скандинавской девочки с золотистыми волосами.

Где же ты, Ульма?