МЫ ИЗ БАБЬЕГО ЯРА

Мы не должны были уезжать, бросать их всех. Огромная мишпуха, старики, тети-дяди, их дети и дети их детей; бабушка с дедушкой и слышать не хотели об эвакуации, да само слово давалось им с трудом. Кто в лавке останется? Маруся (домработница) за всем не уследит. Да не волнуйтесь вы, ничего худого нам немцы не сделают.

С балкона нашего дома в Пассаже, что на Крещатике, можно было видеть немецких парашютистов - они образовывались из синевы небесной и плавно исчезали, будто видения, на другом, пологом берегу Днепра. Уже собирались небольшими группками нарядно одетые парубки и дивчины, с цветастыми рушниками - готовились хлебом-солью встречать спасителей, распевали нестройными голосами, но с подчеркнутцым значением изрядно подзабытые "Щоб наша доля нас не цуралась", "Ще не вмерла Украiна" и тому подобное, запрещенное "советами".

Нет, никак нельзя было уезжать. Но отец выполнял важное государственное задание - ему надлежало эвакуировать фабрику кинопленки, людей и оборудование. И в августе 41-го, едва ли не последним эшелоном, мы отбыли.

А они - остались. Все. Двадцать родных душ. В Бабьем Ярe. Их всех расстреляли. Расстреляли и расстреляли - что я в том понимал, в пять-то лет. Были - и не стало, да и были мимолетно, а расстрел - абстракция.

В начале зимы 43-го мы с мамой, папой и старшей сестрой, утопая в склизкой грязи, рассматривали плывущую в ручейке детскую обувку, какие-то лоскуты одежды, ошметки каких-то вещей и даже (вот уж причуды детской памяти!) серебряные чайные ложечки. Искали своих, вернее - окончательное подтверждение тому, что их больше нет. Что искать, стало быть, некого.
Родных больше нет...

А реальная жизнь то и дело возвращала к Бабьему Яру. Партначальство закидывалось в истерике при одном упоминании об огромном могильнике на окраине Киева. А там ведь лежали разные люди, не только евреи. Там нашли последний приют моряки речной флотилии, и заключенные Сырецкого лагеря, и военнопленные Дарницкого, и простые жители города, пытавшиеся спасти евреев. В Бабьем Яре немцы убили членов Походных групп ОУН, которых Гитлер и Розенберг обманули призраком незалежности, и украинских - советских и несоветских - интеллигентов, не пожелавших смириться с нацистским рабством.

В начале шестидесятых Бабий Яр пережил еще одну катастрофу. Киевская партийная верхушка задумала стереть саму память о происшедшем, построив там стадион, для чего пришлось закачать колоссальное количество пульпы в глубокое, поросшее кустарником и деревьями пространство. Однажды перемычка не выдержала, и тяжелая масса - бушующий грязевой сель - рванула вниз, к Днепру, сметая все на пути, снося невысокие дома, переворачивая троллейбусы и изуродовав самое старое в стране трамвайное депо. Мы с моим другом видели деревья, обмотанные кучерявыми лентами трамвайных билетов, выброшенных со склада.

На расчистку бросили солдат и наскоро сформированные комсомольские отряды. Под плотами, сколоченными из досок и брошенными на проезжую часть и тротуары, долго потом хлюпала и дрожала черная вязкая жижа. Но вполне предсказуемое несчастье не отрезвило власть. Она по-прежнему настаивала на своем: не было киевского Холокоста, не было Бабьего Яра, никто никого здесь не уничтожал!

И однажды Виктор Некрасов, стоя на пронизывающем осеннем ветру у отрогов Бабьего Яра, в присутствии тысячной толпы, срывая голос, крикнул: "Мне стыдно за Советскую власть, которую я защищал!"…
Масштабы киевского Холокоста потрясают. Тот же Виктор Некрасов утверждал, что темп уничтожения здесь был наверняка самый высокий в Европе. За два дня, 29 и 30 сентября, нацисты умертвили в Бабьем Яре 31 771 человека - стариков, женщин, детей и небольшое количество мужчин. Цифра эта, стыдно сказать, взялась из отчета №6 о деятельности эйнзацгрупп полиции безопасности и СД в СССР за период с 1 по 31 октября 1941 года. Отчет подписан Генрихом Мюллером…

...Я к немцам не испытываю мстительных чувств, больше того - я их прощаю. Я - да. Но не они, а я - их обожаемый игрушечный внучек.
Я видел там, в Германии, тех, чья судьба оказалась счастливее, - они тянутся к общинам, к своим, с кем можно говорить на своем языке. Когда я вижу их вместе - я узнаю в них расстрелянных дядюшек, тетушек, родных, двоюродных. Разница лишь в том, что в их пиджаки, рубашки, кожу и голову не вмозжались шипящие пули. А раз так, то это совсем другое дело, и никаких немцев я не люблю и не прощаю и даже не хочу про них думать…

В начале 90-х я впервые летел в Израиль с какой-то делегацией на какой-то конгресс. Пока все оформлялось, я подгонял расписание жизни под срок отлета, и меня посещала дикая, но неотразимая мысль: я их всех, убитых, там встречу. Но поскольку там уже несколько месяцев жила моя маленькая дочь, то ряд тех, кого я ожидал увидеть, носил совершенно нелепый, сюрреалистический смысл - они там собрались все вместе, живые и мертвые, и с нетерпением ждут меня, чтобы картина одним пятном получила завершение.

Кажется, что все в самолете чувствуют то же. Мы снижаемся, и едва показалась на горизонте линия берега, что-то толкает меня в сердце, что так и есть, а если реально и не встречу, то по особому стечению обстоятельств: не в то время приехал, не найти адресов, придется ходить от дома к дому, спрашивать. Страна представлялась крошечным местечком в черте оседлости. Звоню по телефонам, слышу родные голоса, ставшие уже немного чужими, не-родными, уже образовалась пропасть, а как преодолеть ее - не умею. Мне кажется, что они обладают некоторым знанием, которым не обладаю я: что думала бабушка или маленький брат Марик, когда их вели на расстрел. Оно пришло к ним, это знание, здесь, в Яффо, или на крутых вертлявых улочках Хайфы.

Какая мне, собственно, разница? То, что для них составляло существо жизни повседневной (а другой не бывает), для меня неважная деталь, без нее можно обойтись. Потому что сейчас, в дни, до которых я дожил, никаких родственных зависимостей больше нет, твои дедушки-прадедушки никому не интересны, разве что одному тебе, и то как домашняя экзотика, точка приложения пресловутой еврейской сентиментальности. Ты от них не происходишь, даже от собственных родителей происходишь, главным образом, биологически, как потомство моей кошки, уже через два месяца относящееся к ней, как к посторонней тетке. Семьи разгромлены, родословные невыносимы, как пересказ сна - но какой-то сверкнувший срезанным краем осколок вдруг дает знать, какого состава твой сплав. Например, в ту меру, в какой я еврей - не по паспорту, не по крови, а по Авраамову потомству, - это только из них: ни из мамы-папы, ни из дедушек-бабушек - отсутствовавших, я евреем не получаюсь, только вот из этих - расстрелянных.

Мы - я и мое еврейство - родом из Бабьего Яра. А значит - не совсем правильное еврейство. Если признать, что еврейство - это кровь, гены, семья, племя. Это практика и идея существования. Это не столько поступки и слова, сколько реакции, не индивидуальные, а неизвестно откуда, но с твоего ведома в тебя заложенные; не предугадываемые заранее, хотя заранее оправданные простым, без анализа, почему и как, сознанием, что они всегда наготове. Это время, в границах сроков жизни материализованное в цепочки и узлы таких реакций. Еврейство - не судьба, потому что как судьба оно тебе не принадлежит. Судьба - отпечаток следа, зависящий от свойства почвы и твоего веса, а в еврействе почва - камень или твой вес - энная часть общего.

Как сформулировать, что такое еврейскость во внеееврейской среде или по крайней мере, что оно такое в наступившем веке? Я в Бога не верю, но все-таки я еврей, считаю себя евреем. Мне стыдно бывает за гадкий поступок еврея. А стыдно бывает только за родственника или очень близкого человека. Только за братьев и сестер можно стыдиться.

Нет в мире еврея, крещеного или некрещеного, в котором не было бы хотя бы капли социальной неуверенности. Который считает, что он должен вести себя немножечко лучше, чем другие - а то ИМ это не понравится...

Вот что такое для меня Бабий Яр. Спустя прожитую жизнь.

________________________
На фото: Памятник евреям, погибшим в Бабьем Яру в 1941 году; фрагмент объявления гитлеровского командования, распространённого в Киеве накануне массовых расстрелов в Бабьем Яру.

ДОКУМЕНТАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ФИЛЬМ "БАБИЙ ЯР"