СЕНТЯБРЬ В ЕВРОПЕ ВЫДАЛСЯ ДОЖДЛИВ

Городок

Забытый Богом городок
Застыл в благословенной скуке,
Как фотоснимок. Словно руки
Не донесли воды глоток
До рта. Сухая тишина
Опавших листьев. Спирт размешан
С касторкой. Явь безгрешней сна,
Хоть вера в то что сон безгрешен
Наивна, ибо сон иной
Рождает чудищ. И кошмаром
Мне представляется недаром,
Привычно видимое мной:
Вокзал, кладбище, каланча,
Под ратушей безликой рынок,
Гудящий будто саранча...
Тоскливо, как среди поминок,
Пивными кружками гремит
Десяток баров. Пара саун.
Мясная лавка фрау Шмидт.
А, может, Мюллер. Или Браун.
Здесь не Москва и не Париж,
Здесь и спокойней, и покойней.
Здесь высоко не воспаришь,
Но если прыгнуть с колокольни,
Тебя заметят. Дня на три,
А, может быть, и на четыре
Ты станешь в этом сонном мире
Героем. Что ни говори -
Приятно. В этот городок,
Подобный опустевшей клетке,
Смерть редкий вобщем-то ездок,
Хоть к сожаленью слишком меткий,
И многие почти до ста
Здесь доживают терпеливо.
Здесь раскрываются уста
Лишь для того, чтоб выпить пиво,
Сказать соседу добрый день
И попросту зевнуть со скуки.
А, впрочем, остальные звуки,
Быть может, вправду дребедень.
К чему творить в душе разброд
И, песенкам внимая лисьим,
Чего-то ждать, раскрывши рот,
Как ждет почтовый ящик писем,
Взамен рекламы находя
И горькую усталость. Небо
Косой линейкою дождя
Напоминает, как нелепо
В ушедшем времени искать
От настоящего вакцину -
Как будто горло полоскать,
Настойчиво леча ангину
Двухлетней давности. В былом
Прекрасно то, что это было.
Нас вечность только пригубила
И приютила под крылом.
И даже этот городок
Уже обрел свое там место -
Не как смущенная невеста,
А как жена, надев платок
И в церковь наравне войдя
С молящимися. Но покуда
Живет он не сознаньем чуда,
А ощущением дождя
И созерцаньем тишины,
И чашкой утреннего кофе.
Он будет даже на Голгофе,
Как Гамлет, спать и видеть сны,
Покуда глас небесных труб
Ему не станет пробужденьем.
И на кресте он с удивленьем,
Проснувшись, обнаружит труп.
И пробежит по телу дрожь,
Как от укола злой булавки,
И... Но довольно. Вечер. Дождь.
Намокшие кафе и лавки.
Пустые улицы. Листву
Швыряет пригоршнями ветер.
И голый клен в фонарном свете
Как будто грезит наяву.
Надежда робкая в глазах
Желтушных окон страх сменила.
В слегка шершавых небесах 
Расплылись кляксою чернила.
Всплывает первая звезда,
Из темноты мерцая зыбко.
И я с тоской гляжу туда,
Оттуда чувствуя улыбку.

* * *

Ночь в сентябре. Полпервого. И тьма
Шершавыми ладонями пантеры
Пытается погладить по лицу
Того полусошедшего с ума,
Что эта и другие полумеры
К печальному ведут полуконцу,
То есть, меня. Точнее, то есть, нас.
Мы желтоватым полусветом лампы
Мрак превращаем в жалкий полумрак.
А ночь течет по капле. Третий час.
Вокруг полувампиры-полувампы.
Реально ощутим один коньяк.
Чернеющий за зеленью стекла,
Он предстает внезапно золотистым,
Когда струею падает в стакан.
Струя блестит под лампой, как игла,
Рука трясется шейком. Или твистом.
Того гляди, плясать пойдет канкан,
В отличие от ног. Те гладят пол,
Слегка касаясь ступнями. Их голость
Подчеркивает вновь, как ненужна
Одежда тем, кто от рожденья гол.
Коньяк ласкает ротовую полость,
На блюдечке лимон и тишина.
И до чего же странно пить, когда
Совсем иное ночь в нас пробуждает,
Лукаво изогнув хмельную бровь.
И чуть краснея, но не от стыда,
Все в той же полутьме нас поджидает
До сей поры запретная любовь.

Сентябрьские семистишья

Пускай я не волшебник, но дарю
Тебе сентябрь. Любовью к сентябрю
Мне нравится исписывать страницы.
И, кажется, я в воздухе парю,
На пару с ним дождем размыв границы
И стряхивая капли на ресницы
Немецких "штрассе" и французских "рю".

Сентябрь в Европе выдался дождлив.
Наш континент не то, чтобы пуглив,
Но чересчур приучен к равновесью,
В себе до срока жажду утолив.
Он наблюдает, с робостью и спесью
Раскрыв зонты, как в бурном поднебесье
С приливом чередуется отлив.

Как странен и стремителен поток,
Перечеркнувший запад и восток
Содружеством небесных параллелей.
Мгновенье ощутимо, как глоток,
И небеса цветут от акварелей,
На кроны ощетинившихся елей
Роняя туч тяжелый лепесток.

И смутно, но предчувствуется срок,
Когда деревья золотом оброк
Заплатят, обнажась наполовину.
И время незаметно кувырок
Вершит и улыбается невинно;
Играют пеной молодые вина,
И вкусно пахнет луковый пирог.

Итак, прими в подарок от меня
Сентябрь - от остроносого огня
Горящих листьев до мерцанья лужи.
Услышав поступь рыжего коня
Внутри себя, почувствуй, как снаружи
Катает он по небу наши души,
К земле с улыбкой голову склоня.

Осенние октавы

Ты знаешь, очень скоро небеса
Голубизну до серости отточат,
И полосу дожди на ней прострочат
Чуть серебристо. Эта полоса
Привяжет землю к ним и защекочет
Ее холмы, озера и леса.
И что-то нам невнятно напророчат
Разрозненные птичьи голоса.

Асфальт бульваров, улиц, площадей
Нальется черным и притянет листья,
И вместе с ними покачнутся лица
Опять врасплох застигнутых людей.
И заглядится вверх их стайка лисья,
Где каждый поневоле лицедей.
И, знаешь, я такой же - сколь ни злись я
И сколь о чем-то большем ни радей.

Я не радетель. Лучшие умы,
Стремившиеся быть за всё в ответе,
Взывали к свету. Но мечтать о свете
Приятней в окруженьи полутьмы.
А что до жажды большего, то эти
Мечтания опаснее чумы.
Не знаю, есть ли большее на свете
И есть ли что-то меньшее, чем мы.

Невыносимо глупо вновь и вновь
Во всем искать значение, отвисло
Выпячисать губу, читая числа,
И мерить буквы, изгибая бровь.
Мир бесподобно прост, как коромысло,
И сколь ты сам себе ни прекословь,
Ему нужнее всяческого смысла
То пробуждать, то чувствовать любовь.

Поверишь ли, но временем любви
Всегда считал я, как ни странно, осень.
Для многих был приход ее несносен,
Но оставаясь с нею визави,
Я чувствовал покачиванье сосен,
С дождем сплетались помыслы мои,
И открывалась вдруг такая просинь,
Что хоть в нее бросайся и плыви

За вечно недоступный окоем.
И так легко и безмятежно сердце
Внутри меня распахивало дверцу
И вылетало в узенький проем
Навстречу всем, с мечтою страстотерпца
Хоть на мгновенье, взятое внаем,
Искать и обрести единоверца
И с ним по миру шествовать вдвоем.

Я не желал до сути добрести -
Я просто был частичкою вселенной,
Пускай ничтожно малой, но нетленной,
Как капелька росы в моей горсти.
Пускай я, как любой военнопленный,
У вечности не очень был в чести,
Но что есть лучше в этой жизни бренной,
Чем взять весло и попросту грести

И чувствовать, как нежны и щедры
Твои поводыри и конвоиры.
Не столько сирость сера, сколько сира
Бывает серость. Ясен с той поры
Мне стал завет: "не сотвори кумира" -
Слепые создают себе миры,
А зрячему достаточно и мира,
Столь щедро разбросавшего дары.

Они твои - от золота листвы
До тишины чернеющего поля.
Чередованье радости и боли
На нашем теле оставляет швы
И вызывает пуще алкоголя
Круженье окаянной головы.
И как не улыбнуться поневоле,
Спускаясь в яму, где уснули львы.

Свирепости на вид в противовес,
Они в душе покладистые твари.
Когда они особенно в ударе,
Они готовы, словно мелкий бес,
Рассыпаться перед тобою, в паре
Танцуя менуэт и полонез,
Лишь угости их горстью киновари,
Рукою зачерпнув ее с небес.

Не бойся их. Не бойся ничего -
Ни смерти, ни - всего важнее - жизни.
А лучше влезь на дерево и свистни,
В одно сливаясь с миром существо.
И в нынешней, и в будущей отчизне,
Где, верно, правит антивещество,
Что может - при любой дороговизне -
Быть драгоценней сердца твоего?

Я не прошу тебя сойти с ума.
Не зная сам, ушли или вернулись
Мы в этот мир, я чувствую, сутулясь,
Как давит переметная сума
На плечи мне. Мы, видимо, проснулись,
И кажется, что осень нам сама
Велит мотать на палец нити улиц,
Раскачивая спящие дома.

* * *

Только дело не в снеге. Ступая по голой земле,
Улыбаясь камням, и стирая подошвы в мозоли,
Мы сумеем так нежно, так тихо исчезнуть во мгле,
Так легко, чтоб при этом никто не почувствовал боли.
Горизонтом назвавшись, к себе приближенья не ждут.
Так заблудимся в чаще, лишь шаг не дойдя до опушки,
Наблюдая, как за руки взявшись, столетья идут,
И, старея на наших глазах, умирают кукушки.
В предвечернюю синь убегает разбитый огонь,
И, запамятав, что человек человеку - полено,
Мы поместимся в мире, ладонь положив на ладонь,
И поместимся в клетке, коленом упершись в колено.
Пусть спасенье нелепо, как айсберг укутанный в мех,
Но, сближаясь в щелчке, уже пальцы не так одиноки.
И над нами рассыплется каплями тихонький смех -
Это ветер смеется о наши небритые щеки.

Шестистишья

Твоя наивность слишком горяча.
А я устал. Ни твоего плеча,
Ни рук твоих, ни нежного затылка
Я не коснусь. Как к пламени свеча,
Так жертва опрометчиво и пылко
Стремится под секиру палача.

Я не злодей, я не нарочно груб.
Звучит печально флейта в хоре труб.
Под ветром осыпается шиповник,
Теряя лепестки невинных губ.
Помилуй Бог - какой же я садовник?
Скорее - поневоле - лесоруб.

В душе моей гуляют декабри -
Темно снаружи, холодно внутри.
Завален снегом сад наполовину,
И, как живые пятнышки зари,
Поклевывают мерзлую рябину,
Сверкая алой грудью, снегири.

Забредшая сюда издалека,
Застыла в изумлении река,
Со всех сторон охваченная льдами.
Но неподвижность стала ей близка -
Мгновения, умножившись годами,
Незримо превращаются в века.

Так было, есть и, верно, будет впредь.
Печально раньше смерти умереть.
Бездарно ощущенье здешней скуки.
Вечерний воздух потемнел на треть,
И ветер дует бешенно на руки,
Пытаясь их морозом отогреть.

Но даже если нет пути назад,
Заглянем напоследок в этот сад,
Где, с трепетом предчувствуя секиру,
Под снегом ветви голые висят.
И наши судьбы шествуют по миру,
Живя и умирая невпопад.

* * *

Уедем отсюда к черту,
Во Тьму-Таракань, куда-то.
Протянем к аэропорту
Краснеющий луч заката.
Отправимся в поднебесье,
Торчащее в горле костью,
И будем срывать созвездья,
Висящие белой гроздью.
Мы выдавим гроздь в бокалы
И звездного хмелю выпьем.
Завоем степным шакалом,
Заплачем болотной выпью.
Шатаясь межзвездной пьянью
В космической тьме пантеры,
Мы руки в нее протянем,
Корявые, как антенны,
Которые синий ветер
Колышет камышной пляской.
Наложим на солнце вето,
Утешимся лунной сказкой.
В ночи нас никто не тронет,
Она нам дана от Бога.
В ней скачут вдоль речки кони,
Отведав луны и грога.
На их пропотевших спинах
Нам мчится легко и ясно.
Так пишут стихом картины,
Так пишут поэмы маслом.
Никто ничего не скажет,
Никто ни о чем не спросит.
Лишь Бог елеем помажет,
Когда нас на Землю сбросят,
Обвяжет нам раны бинтом,
Укроет тулупом ватным.
И мы пойдем лабиринтом
Меж жизнью и непонятным.

* * *

Полоумный покажется вещим,
Соловьями покажутся волки.
Я живу ощущением трещин,
По утрам подметая осколки.
Я измучен зеркальностью игр,
И меня пробирает до вздрога
То светящийся ангел, то тигр,
Потерявший надежду и Бога.
А душа все стремится к распятью,
Чтоб, изломов окутавшись сетью,
Не родиться на свет - от зачатья.
А потом умереть - от бессмертья