Я ВСПОМИНАЮ

КОРЧАК

1

Опять вы про "это"?
Зачем вы про "это"?
Погромы и смерти, страдания, гетто…
Другие народы не любят, учтите,
чтоб кто-то кричал о своем геноциде.
Как будто изгнание - ваша заслуга.
С ярмом отчужденья извечно по кругу
упреком, намеком, бельмом на планете
Израиля неугомонные дети.
Не правда ль, удобно, что попеременно
иные народы сходили со сцены?
Без воплей и стонов, бесшумно и просто,
сбегая с дощатых дешевых подмостков…

2

Корчак - имя корневое,
крепкое, приметное,
словно пулемет стрекочет,
словно крик бросает кочет
в темень предрассветную.
Корчак… Может, ближе к корчам?
Кормчему - да к гавани?
Нет, скорее - колокольчик,
бабочка за ставнями.

3

Не стройно, не в ногу,
не так, как солдаты,
по улице в небо
уходят ребята.
Еще не нассорившись,
не наигравшись,
уходят на небо
по Химмельфартштрассе.
Колышутся в поле
цветы и былинки,
но в небо нас требует
кто-то с Треблинки.
Глаза без слезинки,
а руки без хлеба…
Уходим, уходим
по улице в небо.

Ведь кто-то упорно
зовет нас на небо.
Нас всех и еще
грустноглазого ребе…

4

Я не узнаю, доктор синеглазый,
как вы погибли, задохнувшись газом,
что напоследок вы сказали детям -
наверно, помнит только Ангел Смерти.
А смерть, она всегда пребезобразна.
Вы слышали ль про доктора Гааза?
А доктор Швейцер, что вам  это имя?
Знакомы ль вы с собратьями своими?
"Как можно жить, когда погибнут дети?" -
шепнул вам торопливо Ангел Смерти.
"Кто их приободрит и успокоит?
И что за жизнь, когда терзает совесть?"
Не думаю, чтоб были колебанья.
Ваш путь и постиженья и призванья
так долог, что и смерть не оборвала,
но все же вас на свете, доктор, мало…

5

Пока на земле нет небесного царства,
и пытки как альтернатива лекарствам,
и братских могил громоздятся лафеты
мы будем (вы слышите?), будем про "это".
Пока еще есть почитатели Торы,
пока не предстали на суд мы нескорый,
пока будут жить чудаки и поэты
мы будем, мы будем, мы будем про "это".

* * *

Я снова вспоминаю дом.
На кухонной стене картину:
арбуз и семечки на нем,
блестя наивностью старинной.
Что ныне мне в арбузе том?
Облупленное кресло. В нем
я сиживала у камина,
а рядом отчий друг старинный
смеялся, сидя за столом.
А синий бабушкин альбом,
сцепив застежки из металла,
хранил портреты чьи попало,
наклеенные на картон.

Зачем из этого гнезда,
какой стихией, чьим сознаньем
теперь я вырвалась сюда,
гоня вперед воспоминанья,
как непослушные стада?!

РУССКОЕ КАФЕ
  
Валерии Коренной

В русском кафе, что бывают и краше,
где кормят прилично гречневой кашей
(впрочем, не думаю, чтобы спаржу
там подавали даже владельцу) -
официант вымогает подать,
в дыму курильщиков вянет похоть,
и в полумраке сгущенном локоть
может просыпать на скатерть перца -

пела актриса голосом низким,
и кто-то упорно жевал редиску,
и парень ловил слова гитаристки,
одновременно любуясь соседкой.
Но пела дева не в хоре церковном
своим знакомым и незнакомым,
и было это далеко от дома -
Большой Садовой иль Павелецкой.

И позабылся чужой Манхэттен,
что холодно в мире февральском этом,
что марихуану курят где-то
не далее, чем за квартал от пенья.
Но пела приехавшая с Востока
о грустной любви, и пенилась кока,
и было то сладко или жестоко? -
кто слезы лил, кто терял терпенье.

А после очередного куплета
дружно схватились за сигареты,
и зеркало запестрело клозета
отображеньем спешащего люда.
Ее поздравляли и жали ручку.
Порхала бабочкой авторучка,
автографы выдавая поштучно
поклонникам, этим смешным занудам.

Потом выступал восторженный критик,
и некто открыл под парами митинг,
и мы, памятуя о Гераклите,
прощались  с угрюмым официантом.
И долго, в холодном трясясь сабвее,
мне слышался голос и ныла шея,
желая склониться и все ж не смея
перед Морфеем или талантом.

МУЗЫКАЛЬНЫЙ ПРОСМОТР

Просмотр. Игра в четыре длани
по длиннозубой фортепьяне.
Партнер мой страхом приарканен,
впечатан в черный круглый стул.
Педагогини басовитой,
осанистой и боевитой,
с многозначительною свитой
боимся. Каждый б драпанул!

Как будто некие шпионы,
как будто воры вне закона,
как будто наша роль позорна -
в испарине сидим и ждем.
До замысла ли нам Клементи?
Мы - заблудившиеся дети
на людоедовском банкете.
Еще минута - пропадем.

Ну, все! Итак, мы начинаем,
мы промыслу себя вверяем,
и друг на друга смотрим краем,
краями бегающих глаз.
Но вдруг из пяток иль из почек
возникло то, что в нас хохочет,
что нас очаянно морочит,
до колик потрясает нас.

Страх отзывается вдруг смехом,
что дребезжит, чреватый эхом,
и каждый, был бы человеком -
нас пожалел за этот смех,
что, порожден известным страхом,
нам угрожает явным крахом
и все вот-вот рассыплет прахом -
мы станем дурнями для всех.

Мы сбились к ужасу собранья.
Боимся встретиться глазами,
и наши жалкие старанья
увенчаны (увы!) ничем.
Наш педагог метает громы.
Нам не смешно. Что скажут дома?
Что скажет тот и тот знакомый?
Что мы с ума сошли совсем?

Клементи ж нам сказал, целуя:
"Май за окном давно ликует.
Скажите, дети, алиллуйя:
все зеленеет и цветет.
К чему томить себя напрасно?
Вы не для музыки, что ясно.
Она ж без вас вполне прекрасно
на этом свете проживет".
    12-13 мая 1992 г.

* * *

Еще до встречи мы разлучены.
Кому угодно было так - не знаю.
Наверно, правда, что судьба слепая.
Еще до встречи мы разлучены.

Мы нежностью, мы горечью пьяны,
а за спиной уже давно судачат.
Напрасно нам завидуете, знайте:
еще до встречи мы разлучены.

Когда твой взгляд я на себе ловлю,
тот взгляд, что восхищенно-долго длится,
чью музыку мы оборвать должны,
я понимаю, как тебя люблю.
Мне от твоих объятий не укрыться.
Еще до встречи мы разлучены.

* * *

Римме Коган

Пойдем на Брайтон в ресторан, моя родная.
Нам нужен этот балаган, зачем - не знаю.
Там будет много разных блюд и с выпендрежем.
И пропитает русский дух белье и кожу.
Официанты будут там,  -  что вышибалы.
Там будет шум, там будет гам, и горя мало.
Бриллианты будут - будь здоров, в обтяжку - ляжки,
у кавалеров от прыжков мокры рубашки.
Там будет чей-то юбилей или бар-мицва,
и среди множества гостей легко забыться.
Пропахнем водкой, табаком, духами, потом,
а мысли - словно помелом: одна икота.
Веселье будет тамада вздымать натужно,
ему покорные стада охрипнут дружно.
Там позолота, мрамора, как в ханской бане,
и шоу блещет до утра, увы, телами.
Певец в жилетке слезно так споет о шмоне,
что разрыдается завмаг, как вор в законе.
И натолкавшись до стыда со всей ордою,
мы скажем: больше никогда и ни ногою.

24 июля 2001 г.
 

* * *

Александру Кушнеру

В наш Бруклин приехал поэт знаменитый
И светится город, дождями умытый:
Приехал маэстро, прекрасный Поэт!
А я Пенелопа,  прикована к пряже,
Не встречусь с поэтом и он не подскажет
И мне не раскроет искусства секрет.

Работы, заботы - какая досада!
Мне видеть его обязательно надо:
Когорта бессмертных не так уж длинна.
Но так уж судьбе близорукой угодно,
Что я не свободна, увы, не свободна
И в этом, отчасти, моя есть вина.

Придут графоманы и полные дамы,
Придет эмиграция дряхлая самая
И что помоложе. Навалит толпа.
Все, кто равнодушны и неравнодушны
Придут непременно поэта послушать.
А я не смогу. Вот такая судьба.

Я предана прялке и пряжей обмотана
Увы, в выходные я тоже работаю.
Напрасно, должно быть, но так уж стряслось.
Поэт же, предмет моего непокоя,
Возникнет, умчится в турне дорогое
И мне повидать его не довелось

А время уходит под стук метронома.
Стареют артисты, стареют знакомые.
Мы тоже стареем немного, пустяк.
И Случай мальчишкой задорным дразнится
Со старой Судьбою, которая злится,
Но все ж сорванца не ухватит никак.

28-29 сентября 2007 г.

САРАТОГА

Во мне рождает Саратога
Необходимость монолога.
Беседы с Богом и душой.
Стареть невыносимо грустно,
О чем нам говорит искусство.
"Банально, Хоботов", друг мой!

Здесь пруд, где был написан "Ворон",
чей автор Эдгар По, кто помнит.
А кто не помнит -  не беда.
Сюда спешил beau mond столичный:
Бега и воды, все приличья.
И узы брака навсегда.

Красивый город, славный город,
Он, словно светский лев, немолод,
Свое достоинство блюдя.
Осенний воздух свеж и горек.
Библиотекарши Нью-Йорка
Слегка покой его мутят.

Тут конференция в разгаре.
И выставки и трали-вали,
И много бесполезных дел.
И все полны энтузиазма -
Эмоции весьма заразной,
Болезни временной прострел.

Они уедут, эти дамы.
И город отряхнет упрямой
Своей стареющей главой,
И водопад с дерев обрушит
На землю мокрую, на лужи,
И снова обретет покой.

Ноябрь 2008 г.

* * *

Накануне любви маета-суета.
Осознаешь, что жизнь, к сожаленью, не та.
Дует в окна, ночник слишком ярко горит
Накануне любви, накануне любви.

И не веришь, что ты человека найдешь,
Ты уверен: весь век бобылем проживешь,
И коль что позабыл, на себя лишь пенять
Остается: тебе одному куковать.

Слишком странен, и ни на кого не похож.
Что посеял, конечно, то сам и пожнешь.
Ты смирился, забыл, что когда-то мечтал.
Скрипку ты отложил и смычок потерял.

И когда равнодушие вступит в права,
И когда охладеет твоя голова,
Вот тогда-то внезапно, нежданно придет
То, что долго искал, поразит тебя влет.

Абсолютно некстати, нет, ты не готов...
Но любовь не щадит, потому что любовь
И вступив  в поединок, ввязавшись в бои,
Позабудешь, как жил ты один, без любви.

6 октября 2010 г.