ХИПСЫ

Естественная реакция испуганного человека на нечто непостижимое сподвигла его прибегнуть к самому испытанному средству - спалить все дотла и тем самым дать выход накопившейся злобе. Теперь здесь ничего нет. Последние хипсы сгорели в огне много лет назад.

Сейчас, глядя на почерневшие стволы деревьев, торчащие из земли, словно воздетые в мольбе руки заживо погребенных великанов, на развалины домов на фоне темнеющего, как гниющая плоть, неба, я осознал всю бессмысленность содеянного ими. Но что-либо исправить уже не мог. Мне оставалось только посетовать на произошедшее и тихонько отправиться восвояси. Однако в наступающих сумерках мне казалось, что я вижу, как на холмы и выжженные улицы ложатся широкие, длинные тени погибших деревьев. Никакого логического объяснения этому чувству я подобрать не мог - оно было тайной, а тайны не входили в мою компетенцию. Они были предметом вечерней беседы, когда, разомлев от вина, люди открывали друг другу то, в чем ни под каким предлогом не признались бы часом раньше. Так же они возникали в тот краткий миг, образованный переходом дня в ночь, когда в человеке умирала светлая сторона, а темная начинала жить собственной жизнью.

Несмотря на то, что на улице стояла осень, воздух пах травами и прелыми листьями, как в ту весну тридцатилетней давности. Тогда тоже было прохладно. Наверное, само столетие было холодным. В особенности для меня, предпочитающего сезон таянья, когда жизненные силы, пробуждающиеся от зимнего сна, ключом бьют в организме.  Весной же просыпались и хипсы. Я видел, как постепенно набухали почки на их ветвях, и мне казалось, что они пульсировали, точно сотни маленьких сердечек, бьющихся в одном организме. Слышал, как лопалась древесная кора, и по стволу струился светло-розовый сок, похожий на слезы счастья. А ближе к лету на хипсах распускались цветы - тысячи белоснежных бутонов с тончайшими полупрозрачными лепестками. При внимательном рассмотрении на них можно было увидеть синие прожилки, похожие на вены, и желтый желеобразный нектар, расплескавшийся на дне бутона. Листья хипсов будто состояли из пяти пальцев, чем напоминали человеческую ладонь.

Здесь, на вершине, царила тишина. Она была тут всегда, сколько я помню эту рощицу. Весомая и прозаическая, словно принадлежащая другому времени - эпохе, когда лишь язычники ступали по холмам, преисполненные любви к древним святыням. В этом месте будто обитал другой мир - загадочный, диковинный, созданный не Богом, а кем-то другим. Мир, хранящий древнюю тайну.

Смерть хипсов ничего не изменила… по крайней мере для меня - я все равно считал это место святым. Мои предки верили, что священные деревья сохраняют свою силу и после того, как их срубят. Я тоже в это верил, поскольку до сих пор чувствовал энергию, исходящую от стволов погибших деревьев. Хипсы всегда были загадкой для человека. Энигмой, изучение которой составляет целый мир, живущий одним бесконечным часом. Легендой, предшествующей первому мгновению, с которого начинается история, открытием, превращающимся в знание, и тайной, разгадать которую люди пытались на протяжении многих столетий. Они постоянно посещали нашу деревню в надежде понять природу величавых деревьев, овладеть тайными знаниями, доступными лишь вековым хипсам. Прикасались к мощным стволам древних исполинов, ощупывали кору, словно искали дверь, ведущую в сказочный мир, пробовали на вкус цветы … и уходили ни с чем, разочарованные, сбитые с толку.

Я считал хипсы чем-то недоступным для моего восприятия, и от этого мое сердце трепетало еще больше перед их величием. Мама верила, что хипсы являются остовом, соединяющим верхний и подземный миры, поэтому лишь они могли дать ответы на сложные вопросы бытия. Дедушка говорил, что в их стволах обитают духи. Но одно было несомненным - их весенний сок исцелял страждущих, молодые ветки обладали лекарственными свойствами и помогали справиться с хандрой, а из дров мертвых хипсов готовили костры для сожжения тел умерших. Жители деревни просили у хипсов крепкого здоровья и хорошего урожая. В первый менструальный цикл девушки плели венки из цветов деревьев и омывали лицо их соком, разбавленным святой водой - существовало поверье, что цветы могут помочь удачно выйти замуж, а сок - оставить лицо молодым и цветущим. Первую брачную ночь, обычно, проводили в рощице хипсов - афродизиак, выделяемый листьями, вызывал желание, которое могло заставить луну мечтать об оплодотворении. 

Однако все это теперь не имело никакого значения. Факты и фантазии, поверья и домыслы, суеверия и предрассудки переплелись, как ветви, сложились в узоры, а главным стало другое - что таилось внутри хипсов. В каком случае они могли позволить человеку переступить филигрань и увидеть иной, доселе неизвестный мир?

Однажды я увидел тонкую черту, всегда отделявшую нас от них, и мне стало по-настоящему страшно. И сейчас, трогая сгнившие стволы деревьев, кроша в руках кору, становящуюся пылью, я вспоминаю, как держал зеленые листья и вдыхал душистый, будто банное мыло, аромат их цветов.

Где-то вдали запела сойка, и ее сладкий голос перенес меня в прошлое на тридцать лет назад. Мне даже показалось, что я чувствую запах черничного пирога, только что испеченного мамой, и слышу ее голос, такой родной и близкий. Еще я слышу звук моторов и чувствую, как земля дрожит под ногами. А к нашему дому, взбивая клубы пыли, приближаются грузовики…

Сонную тишину прохладного весеннего вечера разорвал рев моторов - в деревню заехало около восьми грузовиков. Это те, что попали в поле моего зрения. Сколько их было в действительности, мне неизвестно. Мама застыла посреди кухни в нерешительности, с тарелкой в одной руке и кувшином молока - в другой, чем напомнила мне статую Медеи в храме на краю улицы, держащую в расставленных руках солнце и месяц. Мы с сестрой залезли на старую мойку и прильнули к решетчатому окну.

- Браконьеры, - чуть слышно прошептал дед.

Машины были похожи на огромных жуков, их крыши блестели в лучах заходящего солнца, как черные панцири, и мне казалось, что они прибыли к нам из другого мира - слишком уж они контрастировали с безмятежностью нашего края. Через дорогу хипсы молча внимали безоблачному вечернему небу и чуть слышно перешептывались, как души, вернувшиеся с кладбища. Вкупе с автомобилями они выглядели абсурдно - словно группа древних седовласых монахов, затерявшихся в другой цивилизации.

Из машины вышел человек - мужчина в зеленой майке, линялых джинсах с оттопыренными коленками и высоких ботинках. Его лысая голова блестела на солнце, как крыши автомобилей, и мне он тоже напоминал жука. Ядовитого жука.

Папа встал и подошел к глиняной печи, вделанной в толщу стены, где мама пекла хлеб. Взял железную кочергу и, взвесив ее в руках, вышел на улицу. О чем они говорили, я не слышал, но лысый явно что-то требовал. Он много жестикулировал и часто указывал руками в сторону хипсов, которые смиренно провожали умирающий день. Я видел, что папина рука, держащая кочергу, иногда сжималась, отчего костяшки его пальцев белели.

Секунды через две к лысому присоединилось еще двое мужчин, один из них передал ему ружье. Я никак не мог понять, что происходило, а моей четырехлетней сестре это уже было неинтересно - она шумно выдыхала воздух и на запотевшем стекле рисовала какие-то каракули. Пока я разглядывал ее очередной шедевр, краем глаза уловил движение - лысый резко выкинул руку вперед, и в то же мгновение мой отец упал на землю, взметнув пыль, которая грязной вуалью улетела прочь. Кочерга отлетела в сторону, будто костыль, выхваченный ветром из рук калеки.

Я услышал, как мама втянула в себя воздух, и от этого свистящего вдоха мое сердце будто остановилось. На ее шее выступили красные пятна, а глаза заблестели. Она все также стояла посреди кухни с тарелкой, на которой лежал кусок черничного пирога, и кувшином молока в руках, не в силах сдвинуться с места. Настоящая Медея - богиня, определяющая границы дня и ночи. Лысый снова замахнулся и прикладом ружья ударил отца по голове. Кровь брызнула в разные стороны, будто в тарелку с вишневым вареньем упал камень. Я видел, как дернулись папины руки, как его глаза, всегда бывшие самой выразительной чертой внешности (одно из немногих существенных сходств между нами), расширились, словно перед смертью он хотел досыта насмотреться на этот мир, а затем закрылись.

Из домов высыпали люди, и выстрелы взорвали безмятежность весеннего вечера. Наши соседи падали в пыль, как мешки с тряпьем, а мы стояли у окна и смотрели на то, что творилось, не веря своим глазам. Чувство неправдоподобности происходящего было столь явным, что ощущалось почти физически - как будто невидимые когтистые лапы давили мне на грудь. Я никак не мог поверить, что это происходило в моей деревне. С моими знакомыми. С моими родными!

Из машин появлялись все новые и новые люди, и мне казалось, что им не будет конца. Все они были вооружены ружьями и топорами. Я взглянул на дедушку, ища в его лице ответы на свои немые вопросы, но его взор был затуманен и устремлен в никуда. Странно, но в его глазах цвета грязной воды не было печали, в них я увидел усталость, настолько глубокую, что места для других чувств уже не осталось. Разве что, за исключением сожаления о нераскрытых тайнах. Однако на лице мамы читалось мрачное понимание, тускло сверкающее жестоким блеском, как старое серебро.

С улицы доносились плач и крики, но когда бандиты направились к хипсам, все стихло. Наступила давящая тишина, которая сделала воздух ощутимым. Мне почудилось, что если я возьму нож, то смогу разрезать его, как мамин пирог.

У одного из хипсов лысый остановился и постучал по коре, словно проверяя ее на прочность, для того чтобы…

В то самое мгновение, когда мысль оформилась в моем сознании, я понял, какая именно цель привела сюда этих людей. Лысый не преклонил колени перед деревом, не открыл рот, чтобы пропеть осанну, а взял топор и с размаху ударил по стволу. Кора полетела в стороны, как ошметки старой мертвой кожи, и внезапно я услышал звон бьющегося стекла - посуда, которую мама держала в руках, разлетелась по выложенному каменными плитами полу на мелкие куски. Пирог расплющился и напомнил мне вырванное из груди сердце, а капли молока, попавшие маме на ноги, в сгущающихся сумерках превратились в язвы черной оспы.   

Лысый ударил еще раз. И еще. И еще.

Из образовавшейся раны по стволу потек древесный сок. Только теперь он был не светло-розовым, а темно-бордовым, как венозная кровь. Мне показалось, что хипс закричал, но когда я опомнился, то понял, что это над моим ухом ревела сестра.

Кто-то подставил к стволу канистру, желая собрать сок, а лысый продолжал рубить, в исступлении размахивая топором. Его руки уже по локоть были испачканы красным соком. Я увидел, как дерево наклонилось вперед, в предсмертной агонии тряхнув кроной, и через несколько ударов рухнуло вниз. Ветви затрещали и расползлись по земле, словно застигнутые врасплох змеи. Кто-то издал победный клич и ринулся рубить другие деревья, а кто-то стал сдирать кору с упавшего.

Во мне зародилась ярость - хотелось взять нож и заколоть этих людей одного за другим, беспощадно разрезать им глотки и оставить их истекать кровью. Слезы бессилья потекли по моим щекам, и окружающий меня мир расплылся, словно погрузившись под воду. Я хотел их убить! За то, что они уничтожили нашу святыню. За то, что лишили жизни моего отца!

Мне хотелось кричать. Не просто кричать, а истошно вопить и сыпать проклятиями.  Ведь хипсы не были простыми деревьями, в них была загадка, которую теперь разрушали эти твари! Я вдруг вспомнил, как однажды хипсовый сок помог женщине, промолчавшей сорок лет, вновь заговорить. Как девочка, которая с рождения не могла ходить, проведя ночь в хипсовой роще, сама пришла домой. Как соседка, с которой дружила мама, отчаявшись завести ребенка, сплела себе венок из пышных цветов, и буквально через год родила двойняшек. Теперь она лежала у своего дома с пулевым ранением, а хипсы были не в силах ей помочь.

Огонь в очаге угасал, и темные тени протянули по стене свои длинные пальцы. На рощу опускалась тьма. Тьма отчаяния и скорби. Я почувствовал, что в воздухе повисло напряжение. Постепенно нагнетающееся напряжение, выносить которое было очень тяжело. Сам воздух будто наэлектризовался и стал липким, как слюна. Деревья зашевелили ветвями, которые переплелись в сложных геометрических узорах, их листья угрожающе зашелестели. Словно хотели предупредить о чем-то. И внезапно я осознал, что на улице нет ветра…

Видимо, дедушка тоже заметил это, потому что прокричал маме:

- Уводи детей в подвал!

Он что-то знал. Эта мысль полоснула меня, словно нож по шее. Он определенно что-то знал.

Мама тут же схватила нас с сестрой за руки и потащила в коридор. Дед отправился следом за нами. Я никогда не замечал в нем такой поворотливости. Он уже перешагнул девяностолетний рубеж и очень тяжело передвигался без посторонней помощи. Но сейчас его движения были проворными, словно тело выжимало из себя последние соки. Мама откинула ковер в коридоре и распахнула скрывающийся под ним люк, ведущий в погреб, где хранились банки с соленьями на зиму.

Света не было и мне казалось, что мы спускаемся в черную бездну, открывающуюся в другой мир, дорогу из которого в этой жгучей темноте мы найти не сможем. Мама и сестра были уже внизу (мама шарила по стене в поисках выключателя), когда я понял, что не хочу оставаться в погребе. Я хотел видеть. Я знал, что сейчас что-то произойдет, и хотел стать свидетелем этого безумия.

Выскочив из подвала и обогнув дедушку, я помчался к окну.

- Ты куда?! - крикнул он мне вслед, и его голос, от паники поднявшийся до высоких нот, был похож на карканье. 

- Мне нужно! - слова стекали с моих губ, как густые капли растапливающегося воска и, казалось, застывали в воздухе.

Я прильнул к стеклу. На улице уже почти стемнело. Но, тем не менее, я видел упавшее дерево, из ствола которого все еще сочился и растекался по земле сок, похожий на кровь, видел  бандитов, орудующих топорами. Видел тело своего отца, лежащее почти у порога нашего дома. Каким-то образом я знал, что он будет отомщен.

На небе появились тучи, которые скрыли звезды, похожие на тускло сияющие, умирающие угли. Они неслись к нашей деревне, как чудовищные волны в штормящем океане. Глазами я нашел лысого - он рубил самое старое и огромное дерево, из ствола которого также текла бордовая, почти черная жидкость.

Хипсы продолжали шевелить ветками, хотя ветра на улице не было, и мне показалось, что я услышал какой-то ритм. Ритм лихорадочно работающего насоса. Это не было фантазией. У меня сложилось такое ощущение, что деревья стучали своими ветками в определенном темпе. Я обратил внимание, что биение моего сердца совпадало с этим ритмом. Вот оно бьется все быстрее. И быстрее. И быстрее. А ветки в исступлении хлещут друг друга. В то же мгновение небо рассекла молния, которая была похожа на прорезь рта, сжатого в порыве гнева. Тучи превратились в посиневшие тела утопленников.

И я увидел, как на стволе дерева, которое кромсал лысый, проступило лицо.

Нет, мне не почудилось, потому что лысый тоже увидел это. Топор выпал из его руки, как окровавленная секира, брошенная палачом, испугавшимся за свою грешную душу. Он стал пятиться назад, не отрывая взгляда от хипса. Это не было людское лицо, но лицо древнего исполина, бывшего гораздо старше и мудрее человека. Что-то первобытное таилось в его чертах, и я подумал, что в этих деревьях жили не духи, как говорил дедушка, а демоны.

Когда на небе прогремел гром, похожий на выстрел гигантского ружья, в коре дерева появился провал рта. Лицо резко выдохнуло, взметнув столб пыли, и с чудовищным свистом стало всасывать в себя воздух. Лысый не смог устоять на месте. Его ноги оторвались от земли, словно он внезапно стал невесомым, и тело, подхваченное могучим потоком воздуха, рвануло вперед. В огромную древесную пасть. 

В тот же миг за моей спиной раздался каркающий голос деда. Он просил меня вернуться в погреб, но я не мог оторвать взгляд от захватившего меня зрелища. Дерево с отвратительным чавкающим звуком поглощало тело лысого, которое дергалось и корчилось, словно по нему пропустили ток. Через секунду рот дерева закрылся, как гигантский ставень, и нижняя часть туловища бандита повалилась на землю. Толстые древесные губы окропились алой кровью, которая во мраке наступавшей ночи была похожа на черную болотную гниль.

Первые пару минут я пытался убедить себя, что все это просто обман зрения и то, что я вижу - неправда, неправда, неправда! И дерево вовсе не имеет рта, пожирающего человека, у меня просто разыгралось воображение.

Но когда на стволах остальных деревьев тоже выступили лица, я понял, что это не сон. Они открывали свои рты и делали шумные, могучие вдохи, как новорожденные, вдыхающие в себя первородный грех. Люди в панике заметались по роще, но укрыться им было негде - по обе стороны от хипсов лежала обнаженная и беззащитная пустошь. Тучи мчались по небу и разрывались на части, превращаясь в разбухшие от удушья лица уродливых гоблинов.

Наконец-то пришла ночь. Лишь она могла скрыть бушевавшее зверство. Она стерла дневные краски, как черничный сироп, капающий на тарелку, стирает ее белизну.

Я же во всем видел противостояние. Противостояние дня и ночи, людей и древних чудовищ, которые когда-то были деревьями. Противостояние двух противоположностей - света и тьмы, которое никогда не завершится.

Деревья поднимали свои мощные корни, разбрасывая в разные стороны куски земли. Они хватали браконьеров и, как змеи сворачиваясь в кольца, сдавливали их тела, которые затем откидывали прочь.

Крики, хруст ломающихся костей, отвратительное чавканье, раскаты грома слились в общем жутком хоре, превратившемся в погребальную песнь, в которой слышалось неподдельное отчаяние. Ливень застучал по стеклу, словно кто-то кинул в окно пригоршню гальки. Громадные капли стекали вниз, лишая меня ужасного, но безумно притягательного зрелища.

Я почувствовал, как на мое плечо опустилась рука, и в моей голове внезапно проскочила мысль, что это папа - он поднялся с земли и пришел разделить со мною триумф. Хоть и был  мертвым. Но, обернувшись, я увидел рядом с собой маму. Ее била дрожь, лицо стало черным от горя. Посиневшие губы читали молитву.

Сквозь воду, стекающую по стеклу, мне удалось разглядеть группу людей, разливающих бесцветную жидкость из канистр. Даже в свои одиннадцать лет я понял, что это был бензин. Спустя пару секунд огонь вспыхнул у нас под окном, словно сам ад вылез из-под земли. Так снова началось столкновение двух древних стихий - противостояние огня и воды.

Огонь тут же перекинулся на хипсы, и даже дождь не мог его остановить. Я слышал, как деревья кричали (ведь у них теперь были рты), и эти звуки показались мне более болезненными, чем хруст ломающихся костей. Их крик постепенно срывался на свист. Так ветер свистит в дыре, пробитой в черепе мертвеца. Едкий дым стал пробираться в комнату, однако я смог скинуть с себя оцепенение лишь тогда, когда дед ударил меня своим костылем по ноге. В его глазах плясали языки пламени, и в этот момент он сам напоминал мне демона, покинувшего подземный мир. Он что-то говорил мне, но я не слышал его за грохотом рушащихся домов, криками людей и плачем хипсов. Мы побежали к выходу, но пожар уже бушевал в коридоре. Картина, на которой огонь поедает мокрые дверные косяки, навсегда врезалась в мою память, и когда я вспоминаю ту страшную ночь, она первая встает перед моими глазами.

Дед своим костылем высадил решетку на окне и выбил стекло. Я быстрее всех выкарабкался наружу и помог вылезти из окна маме и сестре. Дед выбраться не успел. Огонь уже пробрался на кухню, он похотливо лизал деревянные стены и потолочные балки, которые в скором времени в порочном экстазе рухнули вниз. Мама ринулась назад, к дому, но мне удалось ее остановить.

Пожар пожирал деревню, и мне подумалось, что маленькие домики на улице принялись разом сочиться кровью. Пока мы пробегали мимо хипсов, я краем глаза увидел, как вздымалась и пузырилась в огне их кора, как сворачивались листья и опадали лепестки с цветов…

Мне показалось, что я до сих пор чувствую запах гари и слышу отчаянные крики горящих деревьев. Но это было всего лишь моим воображением - на сердце стало тяжело от встречи с прошлым.

Теперь хипсы (точнее то, что от них осталось) представляли собой жалкое зрелище. Их величие, недоступность и тайна сгорели в огне. Рощица, которую я так любил тридцать лет назад, сейчас напоминала кладбище сказочных великанов, которые умерли, пытаясь выбраться из-под земли. Почерневшие стволы деревьев - это их лишенные плоти руки, мечтающие зацепиться за небо. Внезапно в моей голове всплыли слова из Ветхого Завета: "… он всеми внутренностями тосковал по брату". Именно такие чувства я испытывал, глядя на мертвых хипсов. 

День плавно переходил в вечер. На небе появились первые звезды, похожие на глаза, смотрящие на меня из других Вселенных. Мне нужно было уходить, но я не хотел. На подъезде к холму меня ждала машина (белого цвета, черные автомобили я терпеть не мог), но я углублялся в рощу.

Вдруг мой взор что-то привлекло. Какое-то странное растение, прятавшееся за широким стволом одного из хипсов. Подойдя ближе, я обнаружил молодое деревце. Кора его блестела в лучах угасавшего солнца. Маленькие листочки, покрасневшие, точно от смущения, были похожи на ладошки младенца. Деревце уже отцвело, белые полупрозрачные лепестки, опавшие с цветов, позволили ветру унести себя прочь. 

Меня разом обуяла куча противоречивых чувств, в числе которых была надежда на светлое будущее. Сердце вновь затрепетало, а в груди белым голубем забилось радостное волнение. Деревце казалось девственным и нетронутым ореолом волшебства на фоне разрушения, покрытого пылью тридцатилетней давности. Оно не доходило мне до пояса, но в нем уже чувствовалась святость. Ощущалась могучая сила.