ТИХАЯ ГАВАНЬ

Денис Бушлатов - один из наиболее странных писателей постсоветского безвременья. В его произведениях правда и ложь, любовь и ненависть, дружба и предательство служат ингредиентами причудливого сюрреалистического коктейля, отображающего жестокий, порой уродливый вид современности. На страницах рассказов Бушлатова, написанных на стыке сюрреализма, экзистенциализма и хоррора, читателя поджидает пугающее, но бесконечно увлекательное путешествие по некрополю сегодняшнего мира.

Денис Бушлатов, справедливо считая себя гражданином мира, в настоящий момент проживает на территории Украины.

 

С  утра в голове у Авдеева происходила какая-то семантическая карусель.  Каждое произнесенное слово, пусть даже самое простое, вызывало раздражение, казалось чуждым, а то и неземным. 

Стоя перед зеркалом в ванной, он разглядывал свое отражение и старался внести нотку порядка в поселившийся в голове хаос.

- Видимо, я не до конца проснулся, - заявил он зеркалу и вздрогнул.  Слово "проснулся" отчего-то напомнило ему о куче едва родившихся крысят, голых и поголовно зараженных бубонной чумой.

- Про-снулся, - повторил он и снова вздрогнул. -  Ав-де-ев про-снулся, - собственная фамилия прозвучала неприятно.

Почему именно Авдеев?  Почему не Мамонтов, не Тиркас, не Кучко?  Не Штейнман, в конце концов?  Ведь это что-то значит! Ведь за всем этим что-то скрывается…  Он почесал подбородок, отметив, что не помешало бы  побриться.

-Ав-деев…  Какая бесхребетная и в то же время жуткая фамилия… Авдей.  Авгей.  Царь.    Автомат.  Багет.  Клюква, - окончательно запутавшись, он встряхнул головой и, наскоро обтершись полотенцем, вышел из ванной комнаты.

Семантика мироздания беспокоила Авдеева и за завтраком, и после, когда он собирался на работу, с декадентским изумлением вопрошая себя, отчего брюки называются именно брюки, а не кожаны, почему пиджак именуется пиджаком, а не кругаликом и почему слово "вакса" несет в себе столь явную угрозу.

"Я схожу с ума, - пугливо шептал он на пути к стоянке. - Спятил".  Но все же, ведь это неоспоримо, если прислушиваться, по-настоящему прислушиваться к словам, то их омерзительная искусственность становится очевидна.  Это люк над пропастью - стоит его приподнять и бездна явит себя во всей своей чудовищной красоте.

Машина долго не хотела заводиться, кряхтела и порыкивала.  Авдеев раз за разом проворачивал ключ в зажигании, стараясь не думать о метафизической омерзительности слова "ключ".  Наконец мотор завелся, утробно рыгнув облаком черного дыма.

-Черт-те что происходит, - пожал плечами Авдеев, - надо ехать на СТО.  А некогда.  И почему, собственно, надо?  И кому?  Едет и едет.  Я не могу заниматься всем, в конце концов!  Я не Шива Махараджа! - последнюю фразу он выкрикнул и тотчас же испугался, что его услышат охранники стоянки и, возможно, сочтут душевнобольным.

К серому, удивительно грязному зданию редакции он подъехал в ужасном расположении духа.  Революция слов в голове уступила место черной тоске. 

Проходя мимо сонного полуслепого вахтера, он не поздоровался и с подлым удовольствием отметил, что старик засуетился в своей стеклянной конуре.

"Пусть теперь гадает, кто это прошел, пусть мучается, как я!" - Авдеев ухмыльнулся, но пройдя полпролета, устыдился.

Дверь его крошечного кабинета была приоткрыта.  Судя  по звукам, раздававшимся из комнаты, Скарабич, маленький и сильно пьющий корректор, что делил с ним кабинет, уже пришел.  Авдеев поморщился.  Крысоподобный и диковатый Скарабич, полутатарин-полуеврей, "человек мира",  как он неоднократно называл себя, раздражал его до скрежета зубовного.

"Гляди-ка, - озверело подумалось ему, - каждый день пьет ведь, как свинья, и не сдох.  И поди не задумывается ни о семантике, ни о смысле.  Все ему, как медведю, - впрок".  Почувствовав, что ненависть к Скарабичу стала почти осязаемой, Авдеев толкнул дверь ногой и громко,  по-хозяйски топая, вошел в кабинет.

Михаил Невадович Скарабич  сидел за столом в дикой, не по сезону расстегнутой, клетчатой рубашке и ожесточенно пил чай.  Судя по распространяемому амбре, он успел уже принять на грудь немало вонючего коньяка.

Он посмотрел на вошедшего ничего не выражающим рыбьим взглядом, икнул и уткнулся в потрепанную рукопись, что лежала перед ним на заваленном бумагами столе, но тотчас же хмыкнул недоуменно и снова уставился на Авдеева. 

-А что, Владимир Степанович, - с некоторым трудом проговорил он, - тебя в детстве, в детстве мама не учила стучаться в дверь туалета, прежде чем ручку дергать? - и заухал по-марсиански.

Авдеев замер на секунду, представив себе, как Скарабича будут хоронить и как посреди прощания гроб упадет и труп вывалится на всеобщее обозрение.  Мысль пришлась ему по душе, но само слово "прощание" показалось омерзительно мягким, как фурункул.  Он вздрогнул, отвел глаза в сторону и проследовал к своему столу.

-Ты мне, Степанович, не ответил, а зря, - саркастически заметил Скарабич. - Теперь я подсознательно на тебя зло затаю.  И сожру тебя когда-нибудь…  может, и сегодня, - он довольно заухал, глядя на осоловелого Авдеева. - Да,  и вот еще что, пока ты перевариваешь это мое практически признание в содеянном, эдакое "Вы-с и убили!" в интерпретации столь модернистского толка, можно сказать, импликацию предзнания твоей скорой погибели… - он замолчал, потеряв мысль, тупо посмотрел на Авдеева, нахмурился, пригубил было чай, но, скривившись, отставил стакан, мрачно и гнусно причмокивая. - Так вот, тебя с утра искал Проскурня.  Кажется, по-важному.

-Вот ты мне скажи, Скарабич, - пробурчал Авдеев, - ты же вроде не мальчик уже?  И филфак  закончил с красным, и аспирантуру осилил и преподавал даже… по слухам непроверенным.  Отчего же ты такой…

-Мудак?  Это ты хотел сказать, Степаныч? - Скарабич шумно отхлебнул чай и снова сморщился весь, как от зубной боли. - А может, это не я мудак, а мир такой мудацкий вокруг нас?  Ну, будя!  Как вернешься, я тебя угощу кое-чем, - он несколько развратно развязно подмигнул. - Остался у меня "Арарат", зальем твое горе.  Все же  мне тебя еще кушать вечером, так что, сам понимаешь, хоть выпьешь напоследок, - и он разразился чередой ухающих всхлипов.

Авдеев махнул рукой и вышел из кабинета. 

Поднимаясь в кабинет главреда, он осторожно прислушивался к своему состоянию.  Слова родного языка более не казались ему чужеродными, хандра прошла, и даже идиотская шутка Скарабича теперь казалась почти уместной.

"А ведь он несчастный мужик, - взбреднулось Авдееву, - ни жены, ни детей…  Приходит, поди, каждый вечер в свою общагу и пьет… когда есть на что…  Нужно его как-то подбодрить". 

У двери кабинета главного редактора,  единственной прилично выглядевшей во всем здании, Авдеев помедлил, оправил пиджак, потер слегка вспотевшими ладонями о брюки, кашлянул и деликатно постучал.

- Войдите! - донеслось из-за двери.

Авдеев вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь.  Внезапно накатила на него слабость.  Разом вернулись утренние страдания, тоска и непонятное, сладкое посасывание под ложечкой.  Подняв взгляд на редакторский стол, он с удивлением обнаружил, что в кабинете никого нет.  Но, помилуйте, кто же тогда ответил на его стук? 

Из-под стола послышалось кряхтение, а после показалась большая, заросшая жестким седым волосом голова Проскурни.  Главред был небрит, с упрямо-сумрачным выражением на лице.  Усевшись за стол, он зыркнул на Авдеева из-под насупленных бровей и, схватив ручку, принялся ожесточенно чиркать в блокноте. 

- Поляки приезжают завтра, - буркнул он внезапно, - а у нас ничего.  Ни-че-го! - он откинул ручку в сторону и уставился на Авдеева.  - Ни гостиницы, ни банкета, ни водителя!    Горсовет молчит.  Д-дума,  - он презрительно хмыкнул, - дума думает.  В городе единственная бюджетная морская газета, а им жалко выделить какие-то сраные пятьсот… восемьсот долларов. 

-Так ведь через две недели должны были…- начал было Авдеев, внутренне ужасаясь.

Польская типография "Санмар" для "Морского вестника" была решительно всем.  На протяжении  последних двух лет Проскурня правдами и неправдами уламывал польских коллег проспонсировать издание своей книги "Как продавался Черноморский флот",  одновременно на русском и польском языках.  Главред был твердо убежден в том, что издание этого монументального труда не просто упрочит весьма шаткое положение газеты, но и принесет неслыханные дивиденды.  Будучи человеком активным, он задействовал нескольких грамотных переводчиков, которые в кратчайшие сроки перевели не изданную еще книгу на польский и  английский языки - главред считал, что спрос среди политически подкованного западного читателя неизбежен.  Книге был посвящен сайт, более того, Проскурня неоднократно упоминал о грядущем фуроре в редакторской колонке  газеты. 

Он с изрядным  упорством искал спонсоров, как среди государственных структур, так и среди представителей морского бизнеса в регионе.  Однако, несмотря на его старания и почти фанатическую веру в успех рукописи, желающих вложиться в книгу и последующую ее раскрутку на международном рынке не нашлось.  Зарубежные издатели попросту игнорировали письма главреда. 

В "Санмар" поначалу и слышать не хотели о сотрудничестве, однако мало-помалу агрессивные проповеди Проскурни привели к тому, что руководство компании согласилось рассмотреть проект при личной встрече.

Безумие главного редактора перешло в маниакальную фазу.  На протяжении следующих трех дней он расхаживал по коридорам, заглядывая то в бухгалтерию, то в корректорскую и вещал о великих свершениях, что грядут.  Поуспокоившись, он собрал коллектив и потребовал составить детальный план встречи, включающий в себя выбор гостиницы для высоких гостей, планирование экскурсионной программы и вечерние развлечения.

-А чтоб им! - в запале верещал он, - организуем шлюх! - Но вскорости, узнав о примерной стоимости улуг местных гетер, в унынии отмел пафосную идею.

Встреча была намечена на конец ноября.  Проскурня назначил ответственных за гостиницу, ресторан, и даже машину, которая привезет гостей из аэропорта, так как единственная служебная "Волга" вот уже третий месяц была не на ходу, а использовать для этой цели "Жигули" Авдеева или совершенно ржавый "Москвич" бухгалтера Бубенцова не представлялось возможным.

Авдеев подошел к поставленной перед ним задаче выбора гостиницы с должной ответственностью.  Он провел маркетинг среди трех-четырехзвездочных отелей города, памятуя о том, что цены должны быть умеренными, а сервис солидным  ("Без этих модных выкрутасов!"-туманно потребовал главред.), и остановился на нескольких вариантах.  Представив их на рассмотрение Проскурни, он был немало удивлен, когда последний, после недолгих раздумий  отмел их все и предложил Авдееву сделать бронь в  гостинице с неброским названием "Тихая Гавань", расположенной близ побережья. 

-У меня знакомые там останавливались, - пояснил главред. -  Довольны. 

Через недельку Авдеев думал заехать туда лично, поосмотреться и забронировать номера, не откладывая дело в долгий ящик.

Заявление Проскурни ввело его в ступор.

-Должны были! - басом передразнил главред. - Это мы им должны! -  он вперился в Авдеева и внезапно облизал губы.  Движение было настолько быстрым, что Авдеев усомнился в реальности произошедшего.

-Ты, вот что.  Сейчас, я повторяю, прямо сейчас, бросай все и езжай в эту "Тихую Гавань".  Глянь, что и как.  Закажи номера, и пусть выставляют счет по безналу, мы все оплатим.  Как закончишь -  отзвонись.  Если будут проблемы…  Ох, Владимир Степаныч, надеюсь, что проблем не будет.  Давай, одна нога тут - другая там. 

И снова жирный малиновый язык змеей мелькнул меж губ.  Авдееву показалось, что язык раздвоен.  Он вздрогнул и отогнал морок.

- Не волнуйтесь, Леонид Петрович, справимся.  Все будет в ажуре, - он нервно улыбнулся.

Проскурня уставился на него по-бараньи.

- В ажуре? - медленно повторил он, багровея. - В Ажуре???  Если ты через час, е-мое, мне не перезвонишь и не скажешь, что все в ажуре, то я… Я тебе гарантирую, Владимир Степаныч, я тебе га-ран-ти-рую, я…- Он налился краской как помидор, - Что ты стоишь, ехай!

Авдеев опрометью выскочил из кабинета и понесся по коридору.

Гостиница находилась на окраине города.  Неудобное расположение с лихвой  компенсировалось панорамным видом на море. Во всяком случае, так было написано на сайте, и Авдеев искренне надеялся на это.

Покинув центр города, он повернул налево и некоторое время ехал по Никольской.  В  разгар  предвыборной гонки мэр, вспомнив о своих непосредственных обязанностях, отреставрировал большую часть центральных улиц, равно как и несколько прилегающих к ним.  Никольская изобиловала уютными трехэтажными графскими особнячками, перемежавшимися пятиэтажными сталинками. Растущие у обочины платаны усыпали дорогу разноцветными листьями.  Едва пробивающиеся сквозь тучи лучи осеннего солнца окрашивали пейзаж в романтически-мистические цвета. 

Проехав по Никольской, Авдеев повернул направо, ушел под мост и оказался совсем в другом районе.   Аккуратные сталинки уступили место уродливым конструкциям из бетона.  Облезлые и, на первый взгляд, необитаемые индустриальные здания, казалось, соревновались в уродстве.  Редкие прохожие брели по грязным тротуарам, ветер гнал по  пустынным улицам опавшие сухие листья.  Дорожное покрытие здесь было неровным:  то и дело попадались выбоины, ямы.  Авдеев  убавил скорость и сконцентрировался на дороге. 

Проезжая мимо автобусной остановки, он заметил нескольких болезненного вида детей, стоявших вокруг продолговатого мешка на земле.  Не сбавляя хода, Авдеев поглядел в зеркало заднего вида и увидел, как дети по очереди пинают извивающийся мешок.  Ему даже показалось, что он слышит визг, подобный визгу свиньи.

Пейзаж становился все более унылым.  Вдоль усыпанной промышленными отходами обочины выстроились одноэтажные склады; стекла во многих зданиях были выбиты, стены украшены граффити.  Немногочисленные жилые здания - двухэтажные покосившиеся домики из ракушечника - зияли темными провалами окон и выглядели необитаемыми.

Прохожие, попадавшие в поле зрения Авдеева, смотрелись дико и несуразно, так, словно район этот не был предназначен для проживания людей.

-Черт возьми, - буркнул Авдеев и вздрогнул - до того чужим показался ему голос, - кто же знал, что дорога такая ужасная…  Что ли анекдотами их отвлекать по пути?..  Хорошо еще, что гостиница на взморье. 

Он покрепче ухватился за баранку и придавил педаль газа, переключаясь на четвертую передачу. Задумавшись, он ехал слишком медленно. 

"Странно, что мне никто не сигналил…" - подумал он и только сейчас обратил внимание на то, что по пути ему не попалось ни одной машины.  Район словно оцепенел.

Улица, по которой он ехал, внезапно закончилась т-образным перекрестком.  Авдеев хмыкнул, включил правый поворотник и притормозил у обочины.  Светофор над ним монотонно мигал желтым.  Впереди, за перекрестком, начиналось поле, поросшее серой сухой травой.  Налево уходила ровная трасса.  Судя по изъеденному ржавчиной знаку, она привела бы его обратно в город.  Дорога направо была выстлана бетонными плитами, сквозь которые пробивалась пожухлая поросль.  Знаков на повороте не было, но логика подсказывала Авдееву, что ехать нужно именно направо. 

Он пожал плечами, переключился на вторую и тронулся с места под протестующий скрип "Жигулей".  Проехав около ста пятидесяти метров, он увидел человека у дороги.  Повинуясь импульсу, Авдеев притормозил и,  наклонившись к пассажирской двери, крутанул ручку окна.

Человек, стоявший вполоборота к нему, не шелохнулся.  Одетый в линялый свитер и джинсовую куртку он покачивался  на широко расставленных ногах и смотрел прямо пред собой.  В позе его было что-то неестественное, неприятное Авдееву. 

"Может, у меня бред", - отмахнулся Авдеев.  Улыбнувшись как можно приветливей, он обратился к мужчине:

- Скажите, уважаемый…  Вы не могли бы мне подсказать… Мужчина скосил глаз на него и ухмыльнулся, широко открыв рот, полный гнилых, черных, но на удивление длинных и острых зубов, в беспорядке наползающих друг на друга.

- Если вам к морю, - прогудел он, - то метров через пятьсот уходите направо, потом еще с километр прямо, и дальше сами увидите. 

- Мне к "Тихой Гавани", - вежливо произнес Авдеев, стараясь не обращать внимания ни на омерзительный оскал незнакомца, ни на его мушиный голос.

- А, понятно.  Там будет указатель - прямо к "Личинковой Ворвани".

- Ч-что, простите? - Авдеев похолодел.

- Я говорю, указатель прямо к "Тихой Гавани", - мушино прогудел незнакомец и, не дожидаясь продолжения беседы, пошел прочь, помахивая длинными руками.

Авдеев откинулся на сиденье.  "Он сказал…он сказал…" - раз за разом повторял он про себя.

- Ничего он не сказал!  Тебе послышалось, Вова.  День у тебя сегодня такой.  Может,                                                                                                         тебе, Вова, к эндокринологу сходить? - он хохотнул, но тотчас же осекся - смех  в окружающей его унылой тишине прозвучал жалко.

Прикрыв окошко, он тронулся с места и через несколько метров обогнал незнакомца - тот снова стоял у дороги и казался совершенно плоским трафаретным пугалом.  Авдеев посигналил коротко и прибавил газу, стараясь не смотреть в зеркало заднего вида - ему показалось, что за спиной у мужчины трепетали на ветру два прозрачных крыла.

Доехав до поворота, он, как и было сказано, повернул направо.  Дорога теперь шла через совершенно неприглядную заросшую местность - тут и там попадались косые лачуги с заколоченными окнами.  Деревья стояли голыми, горестно вздымая изломанные ветви к тяжелому жирному небу.  Обочина пестрела мусором.  Среди мусорных куч рыскали на удивление крупные, худые собаки.  Доехав почти до поворота, Авдеев увидел двух дерущихся из-за добычи псов - они обхватили друг друга жилистыми руками и…

Он резко ударил по тормозам так, что машину занесло, и затравленно оглянулся, но кроме гор мусора ничего не увидел.  Его пробрала дрожь.  Отдышавшись, Авдеев опустил солнцезащитный козырек и уставился на свое отражение, округлив глаза. 

-Ты сходишь с ума, - прошептал он и скривился - до того омерзительно влажно-шипящим  ему показалось слово "сходишь".

Было совершенно ясно, что поляков можно везти в гостиницу "Тихая Гавань" только предварительно напоив до бессознательного состояния.  Вне зависимости от того, какой вид открывался из окон отеля, окрестности вызывали омерзение и страх. 

По уму, следовало отзвониться Проскурне и объяснить ему, что "Тихая Гавань" проверку не прошла и надо бы подыскать другую гостиницу.

-Так просто? - пискнул кто-то в голове у Авдеева. - Значит, позвонить Проскурне и все ему рассказать?  А если в других гостиницах не будет свободных мест?  А если в других гостиницах будет вдвое дороже?

"К тому же, - мстительно подумалось Авдееву, - я ему предлагал другие варианты.  Сам виноват".

При мысли о том, что полякам явятся собаки с человеческими руками, а то и что похуже, он почувствовал озноб.

"Скажусь больным, - осенило его, - с недельку проваляюсь в постели, а там, глядишь, все обойдется".

Но что-то упрямо подсказывало ему, что ничего не обойдется.

"Жигули" со скрипом тронулись с места.  Дорога после поворота была более ухоженной, однако пейзаж оставался унылым и неприглядным.  По обе стороны тянулась заросшая сухим бурьяном пустошь.  Вдоль дороги тут и там валялись пустые бутылки, полусгнившие автомобильные покрышки, кучи строительного мусора.  Собаки более не показывались, но Авдееву постоянно чудилось движение справа и слева от машины. 

Впереди была большая заасфальтированная площадка,  в которую упиралась дорога.  Авдеев чуть прибавил скорость и, преодолев небольшой подъем, въехал на площадку.  Припарковался подле старого облепленного грязью и листьями "Форда", заглушил мотор и вышел из машины.

Площадка заканчивалась невысоким декоративным забором, прямо за которым начинался обрыв, а дальше, метрах в пятидесяти, внизу простиралось море.

В бесконечной дали, на линии горизонта, там, где на рейде еле угадывались крошечные силуэты кораблей, серое нависающее небо соединялось с чудовищной массой воды.  Седые волны перекатывались через буи, разбивались о волнорез и, набираясь новых сил, атаковали каменистый берег.  Холодная черная вода пенилась барашками.  Панорама была столь же завораживающей, сколь и чуждой.  Черное, непокорное, злое - море отрицало всяческую причастность к себе людей.  Даже корабли на горизонте казались выплавленными из воды.

Авдеев постоял немного, вдыхая холодный морской воздух.  Тишина на площадке нарушалась лишь далекими криками чаек.  Здесь, на пустынной стоянке, лицом к лицу с бушующей природой, он почувствовал себя последним из живых людей, Уэлльсовским скитальцем во времени, заглянувшим за горизонт событий.

Когда человек исчезнет, когда последний из разумных приматов испустит дух, в мире ничего не изменится.  Все так же будет катить свои воды великое море, все так же будут опадать листья по осени, и небо будет плакать дождем.  Останутся чайки и ржавеющие суда на рейде, останется город за его спиной и дорога, ведущая в город.

И после осени наступит зима.  Придут вьюги, и снегом засыплет упокоившуюся землю.

А потом наступит весна.  Мир пробудится, и снова заиграет радугой каждая капля и зазеленеет ковыль в полях, и первые робкие ростки пробьются сквозь трещины в асфальте.

Не будет нас.  Но мир не заметит.

-Да, - вырвалось у него, - поляки будут довольны. 

Он поглядел направо и увидел покосившийся указатель  "К Тихой Гавани".

К опарышевой заводи.

Авдеев тупо ухмыльнулся, набрал полные легкие воздуха, сел в машину и, сдав назад, поехал в сторону пятиэтажного здания, расположенного неподалеку, на пригорке.

Облепленный грязью "Форд" за его спиной осел на два передних колеса, припав к земле.

Впрочем, Авдеев этого не увидел.

Он припарковался на небольшой стоянке возле главного входа, заглушил двигатель и вышел из машины.  Вблизи гостиница производила не лучшее впечатление.  Когда-то покрашенные серой краской стены ныне облупились и казались ободранными.  За широко распахнутыми дверями открывался темный холл.  Здание выглядело заброшенным.

"А может, ну его, - подумал Авдеев. - Что мне поляки?" - он даже потянулся было к мобильнику но, вспомнив гневный бас Проскурни, нервно улыбнулся и поднялся по заросшим травой ступеням.

Полутемный холл выглядел запущенным.  На полу лежал толстый слой пыли и листьев, стойка регистратора тоже была в пыли.  Авдеев покосился на два плетеных кресла, неуместно стоявших посреди зала, хмыкнул и повернулся к стойке.  Не обнаружив ни кнопки, ни звонка, он постучал по пыльной поверхности, кашлянул несколько раз и принялся прохаживаться вдоль холла, поглядывая то на тяжелые портьеры на окнах, задернутые и почти не пропускающие дневной свет, то на низкий журнальный столик, возле которого, собственно, и должны были стоять кресла, заваленный пожелтевшими газетами.  Одна из них, с темными разводами, чем-то заинтересовала его.  Он подошел к столику, поднял газету и, смахнув с нее пыль, в немом удивлении уставился на название заглавной статьи:

"Крысы Олиума пожирают младенцев еще в материнских утробах!"- кричали огромные буквы,   ярко выделяясь на грязной бумаге.

И ниже:

"Бойня на кладбище!  Дети Олиума в опасности!"

Он поднес газету поближе к глазам и попытался разобрать мелко напечатанный текст.

"Сегодня, 48 октября 1612 года, Морской Страж Олиума обнаружил бесчисленные полчища Крыс, марширующих по главной пристани.  Чудовища несли стяги провинции Штиль и обладали значительными запасами огнестрельного оружия.  Многие из них находились в состоянии алкогольного опьянения и выкрикивали антимонархические лозунги.  Наш корреспондент…"  Далее текст был густо залит черной краской, проглядывали лишь отдельные слова.  Не веря своим глазам, Авдеев попытался перелистнуть газету, однако страницы слиплись, и он лишь порвал ее вдоль.

-А, черт, - выругался он и потянулся за глянцевым журналом, на обложке которого была фотография невообразимо толстого младенца в окружении двух мужчин нормальных пропорций, каждый из которых на его фоне казался карликом.  Журнал назывался "Мнемон Олиума" - во всяком случае, именно это было написано на обложке.

За его спиной кто-то негромко кашлянул.

Авдеев вздрогнул, выронил журнал и повернулся.  Перед ним никого не было.  Зато за регистрационной стойкой неведомым образом материализовался невысокий мужчина с жировиком на шее.  Вид он имел надменный и в то же время несколько скучающий.

-Журнальчиками балуетесь? - произнес он так, будто застукал Авдеева за мастурбацией. - Могу порекомедовать.

-Я, собственно…

-Для поляков. Номера.  Так, - механическим голосом заявил мужчина.

 Он вышел из-за стойки и протянул Авдееву пухлую ладошку.

-Миногин Антон Павлович.   Почти как Чехов, только… хм-м… Миногин.  Ну, вы понимаете.

-Авдеев Владимир Степанович, -  Авдеев обескураженно пожал протянутую руку, - а как вы, собственно…

-Так ведь все готово уже, Владимир Степанович! - мельнично замахал руками Миногин, - Проскурня еще неделю назад заявочку дал.  Оплата по безналу!  Какие счеты!

-Заявочку? - Авдеев как-то поплыл внутренне, - позвольте, но…

-Так он и сказал, Проскурня-то! - прервал его Миногин, - неделю тому!    По телефону!  Мол, будет удивляться сотрудник мой - угостите его коньячком!  Покажите номера, отчитайтесь по полной, а он уж передо мной отчет держать будет.  Так и сказал!

-Но ведь… то есть, я полагал…

-А вы сами подумайте, Владимир Степанович.  Тут делов на двадцать минут.  Начальника вашего я знаю еще с детства.  Мы, помнится, школярами носили в гимназический класс блины, а преподаватель, строгий был мужик…  впрочем, не суть, - Миногин мелко потрусил головой, и с волос его снегом посыпалась перхоть. - В общем, ваша задача следующая.  Осмотреть номера, спуститься на кухню, отведать нашей стряпни и подтвердить, что уровень обслуживания и предлагаемого питания достоин  высоких гостей.

-Я-а..  позвоню только, - Авдеев полез в карман.  Стоило ему достать телефон, как Миногин отскочил от него резво на добрых два метра и монотонно загудел:

-Не положено это, да и не ловит тут у нас, мы  по старинке привыкли!

Авдеев, совсем потерявшись, все же включил телефон  и, выбрав в "контактах" главреда, нажал на кнопку вызова. 

Телефон молчал.  Ни  обычного сигнала соединения, ни вежливого голоса оператора, ни коротких гудков.  В гулкой тишине Авдееву почудилось потаенное шипение на том конце провода.

Он беспомощно пожал плечами и положил телефон в карман. 

-Знаете что, - осторожно начал он, - у вас ведь должен быть… э-э, стационарный телефон…- и невесть зачем вдруг добавил. - Я оплачу звонок.

Миногин неприятно хихикнул: 

- Сломан, уж второй месяц как.  И не думайте даже.  Я вижу, вы устали с дороги,  давайте лучше я вам и вправду сварганю коньячку, - и он скабрезно подмигнул, - а там, глядишь, жизнь заиграет в красках!

Он подхватил Авдеева под локоть и потащил за собой к лестнице.

-Я вам так скажу, - щебетал он на ходу, - мы сейчас поднимемся на второй этаж, вы глянете номера, потом на кухню, оцените умения наших поваров. Не побрезгуйте: кусочек того, кусочек этого, а я тем временем согрею бокалы, нарежу лимончик…  чтобы по-человечески! 

Авдеев осоловело прислушивался к бормотанию Миногина, лишь частично улавливая смысл сказанного.  Его не отпускало ощущение нереальности происходящего.  Вдобавок ко всему была в словах Миногина некая неправильность, маленькая деталь, не вписывающаяся в общую картину, что беспокоила его.   Он попытался сконцентрироваться, но для этого пришлось бы остановиться, а Миногин крепко держал его за руку и не собирался сбавлять темп.

-Послушайте! - Авдеев собрался с силами и выдернул руку. - Да погодите вы!

Миногин остановился и повернулся к Авдееву с выражением неподдельного удивления и даже некоторой скорби на лице.  Он приподнял одну бровь, просительно изогнулся и  всем телом потянулся к Авдееву.

-Я не думаю, что наши гости оценят это… это место, - буркнул Авдеев, стараясь смотреть чуть выше и левее Миногина. - Здесь… словом у вас пыльно и…  И позвольте! - он словно со стороны услышал, как голос его поднялся до визга. - Эти ваши… журналы, что это такое?  Как это понимать?

Миногин в несколько куриных шажков преодолел разделяющее их расстояние и жарко зашептал:

-Это все не важно, Владимир Степанович, не извольте беспокоиться, мы все уберем, уберем.  К тому же, начальник ваш, САМ…  ЛИЧНО…  Вы только гляньте на номера, холл - пустое, мы швабрами, знаете как, о-го-го! Он потряс сжатыми в кулаки руками над головой и внезапно рухнул перед Авдеевым на колени.

-Умоляю! - запричитал он, ухватившись за ноги Авдеева. - У меня дети!

Авдеев ошеломленно замычал и попытался отойти в сторону, но не тут-то было.  Миногин держался мертвой хваткой.

-Не губите…- тихонько подвывал он.

-Ну… встаньте, черт возьми.  Это уже ни в какие ворота, - Авдеев сдержал импульсивное желание присесть рядом с Миногиным и приобнять его за плечи. - Чего уж… ехал долго…  Да посмотрю я ваши номера, идемте же…  Право же, какая-то околесица.

-Вот именно! - Миногин вскочил на ноги, отряхнул мятые брюки и широко улыбнулся. - Это вы точно подметили, Владимир Степанович!  Вся наша жизнь - сплошная околеснаяоколесица.  А журналы, что там… кружок художественной самодеятельности, пф! - он презрительно махнул рукой в неопределенном направлении и засеменил в сторону лестницы.

Авдеев последовал за ним.  Глаза его автоматически подмечали, в сколь запущенном состоянии находились лестничные пролеты.  Давно немытые ступени, грязная паутина по углам, облезшая неприятно-розовая краска на стенах.

"Что я тут делаю?" - вопрошал он себя.  Ему не давали покоя журналы на столе  и та маленькая неточность в словах Миногина, которую он вроде и заприметил, но никак не мог ухватить.

Не важно.  И пусть!  Это даже интересно. 

Окончательно решив для себя относиться к происходящему как к забавному приключению, он испытал немалое облегчение.

- С горкой? - донеслось до него.

Он непонимающе уставился на Миногина.

- Я говорю, с горкой вам наливать, коньячку-то?

-Хм…  Нет, вообще не нужно.  Я за рулем, - выдавил из себя Авдеев, оглядываясь.

Задумавшись, он и не заметил, как они поднялись на второй этаж.  Лестница вывела их в самый центр узкого плохо освещенного коридора, по обе стороны которого располагались многочисленные двери.  В коридоре отчетливо пахло тухлым мясом.

- Вот, извольте направо, - изогнулся Миногин, делая приглашающие пассы руками.

Авдеев послушно пошел вслед за провожатым, стараясь не дышать.  Этаж будто вымер.    В гулкой тишине Авдеев отчетливо слышал биение своего сердца и шумное дыхание Миногина.

-Вы не пожалеете, Владимир Степанович, уж поверьте, - тараторил портье, - у нас здесь как в "Амбассадоре"!  Да что там "Амбассадор"!  Бери выше!  Вот, собственно, пришли.

Он остановился подле узкой двери, грубо выкрашенной коричневой краской.  На двери черным маркером было намалевано: "Люкс".

-Люксация! - верещал Миногин.  Он театральным жестом выудил из заднего кармана штанов тяжелый ключ и вставил его в замочную скважину.  Ключ скрипел, шел туго, видимо, дверь давно не открывали.

-А мы и баньку истопим, а как же, для высоких гостей! - приветливо хрипел Миногин, сражаясь с замочной скважиной.

Наконец, с утробным скрежетом дверь открылась.  Из номера пахнуло мертвечиной. 

Миногин ужом юркнул в дверной проем, повозился во тьме несколько секунд, щелкнул выключателем, и комнату залил желтый свет.

-Оп-ля! - заорал Миногин, - милости прошу, Владимир Степанович!

Ошеломленный Авдеев медленно, на резиновых ногах, зашел в небольшой тамбур, сделал несколько шагов и оказался в комнате…

…В углу которой располагался допотопный диван с просевшей спинкой.  Рядом  валялись два изорванных пуфика.  В противоположном углу, установленный на некогда полированную деревянную тумбу, стоял огромный черно-белый телевизор отечественного производства.  

По центру комнаты находился прямоугольный стол на четырех длинных и тонких ногах.  На столе был пузатый стеклянный  графин, наполовину заполненный зеленоватой жидкостью, возле графина, перевернутый вверх дном, пылился граненый стакан.  У стола стояли два стула:  один - офисного образца, с порванной обивкой под кожу; второй -деревянный, вовсе без обивки.  На спинке деревянного стула крупно было выведено нецензурное слово.

Стены были оклеены ядовито-желтыми обоями в цветочек.  На потолок в ржавых потеках было страшно смотреть.

Но более всего Авдеева поразила огромная картина, что висела слева от него.  На засиженном мухами холсте был изображен голый изможденный старик, сидящий на стуле.  Его правая нога была привязана к ножке стула - левую, отрезанную по колено, он протягивал вперед.  Вокруг старика, взявшись за руки, стояли жирные краснощекие младенцы, каждый - вдвое больше его. 

Старик приветливо улыбался.

Стараясь не показывать эмоции, Авдеев повернулся и медленно вышел из номера.

В коридоре ждал веселый Миногин.  За спиной у портье, в неверном полусвете, Авдеев разглядел крупного мужчину в поварском колпаке, с мясистым, жестоким лицом.

-Ну как? - пискнул Миногин. - Высший класс?  Париж?

Авдеев начал пятиться назад. 

"Ведь надо что-то сказать, - лихорадочно думал он, - как-то успокоить…  А там в машину и ходу, в милицию, в больницу, к черту на кулички!

Где-то за  тридевять земель зазвонил телефон.

И вдруг его осенило.  Прежде, чем он успел взять себя в руки, слова сами вылетели изо рта.

-Телефон! - прохрипел он, пятясь все быстрее, - вы же говорили, что он не работает…  А мобильные здесь не ловят.   Верно?

Миногин и его зловещий спутник остались на месте.  Расстояние межу ними и Авдеевым быстро увеличивалось.

-Разумеется, Владимир Степанович, так я и сказал, - надменно произнес портье, - вы сомневаетесь в моих словах?

-Нет, разумеется, - теперь он почти бежал задом,- но как, скажите на милость, вам мог звонить Проскурня с неделю тому?

Миногин пожал плечами: 

-На самом деле, как?  Черт его знает - как!  Впрочем, я поясню.  Видите ли, ваш главный редактор вовсе не Проскурня, а Прошргрнрагрня, и вам бы следовало прислушиваться к истинной семантике слов, Владимир Жертвович! - портье  шагнул  в сторону, и его молчаливый спутник ринулся вперед, передвигаясь нечеловечески быстрыми,  рваными прыжками от тени к тени.

Авдеев взвизгнул и, повернувшись, со всех ног ринулся к лестнице.

Он почти добежал, когда огромная лапа ухватила его за волосы и оторвала от земли, как щенка. 

-Не до смерти, Леша! - услышал он, корчась в воздухе. 

С утробным хрипом повар швырнул его головой о стену.

Авдееву послышался громкий треск, и стало темно.

Из тьмы пришло осознание своего "я".  Он существовал.  Он дышал, чувствовал боль и страх.  Он слышал - глухой рокот низких голосов, подобных далекому грому, звон, металлическое лязганье, хруст.  Он был обездвижен, но чувствовал свое тело - разбитое, изломанное и мокрое.  Он был наг.

Он умирал.

Авдеев попробовал пошевелить руками, но они, казалось, были приклеены к поверхности, на которой он лежал.  Попытка вызвала сильнейшую боль в предплечьях.  Он закричал, но из горла вырвалось хриплое карканье.  Не контролируя себя, он дернулся изо всех сил, почувствовал, как торс его отрывается от шершавой и влажной поверхности, но руки остались на месте.

"Они меня привязали, - промелькнула первая сознательная мысль. - Миногин… и этот повар-дегенерат.  Они меня привязали, избили и…  И что?"

Звуки вокруг него сформировались в гомон веселых голосов, смех, звон бокалов и… будто стук вилок о тарелки.  Он попытался открыть глаза, с трудом разлепив веки, словно  залитые клеем.  И тотчас же зажмурился от яркого света.  Полежал, снова приоткрыл глаза и с ужасом и недоверием уставился на то, что находилось в нескольких метрах от него.

Лишь спустя некоторое время он осознал, что омерзительное переплетение щупалец и клешней  было светильником.  Лампой, искусно сделанной из металлических конструкций.

Он смотрел на низкий каменный потолок, по центру которого слепила глаза богомерзкая люстра.

Инстинктивно Авдеев попытался прикрыть глаза рукой и снова не смог ее поднять.

Он медленно повернул голову.

И увидел их.

Он лежал на длинном деревянном столе, вытянувшись вдоль доски.

 Прямо перед ним стояли чудовища.  Гораздо выше человеческого роста, жирные, лоснящиеся, антропоморфные существа, что походили на огромных младенцев.  Они зубасто улыбались, так широко, что казалось, вот-вот улыбки разрежут их лица надвое.  Они пускали слюни. 

Рядом с ними находились люди.  В ярком свете ужасной люстры Авдеев узнал Миногина и мужчину, что встретился ему на шоссе, существо с черным ртом, и гориллоподобного повара - этот стоял в сторонке, сжимая в руках тесак.  Чуть поодаль… Нет, он ошибся, этого не может быть!

Но это могло.  И было.  Слева от существ, в костюме и при галстуке, стоял, подбоченившись, главный редактор "Морского вестника" Леонид Петрович Проскурня.

Из-за его спины выглядывал Михаил Невадович Скарабич, корректор и каннибал.

Авдеев почувствовал, что теряет сознание.  Замычав, он рванулся еще раз, взвыл от боли и, поглядев вниз, узрел себя.

Они раздели его.  И прибили к столу толстыми болтами. 

-Смотри-ка, очнулся наш Жертвович! - запищал Миногин, угодливо кланяясь. - Все для Высоких Гостей!

-Добже…  Добже…- проскрипело одно из существ.  Оно облизнулось, на миг явив гнилой жирный язык, и сомовьими тупыми глазами уставилось на Авдеева.

-Пан… пришшшел самммм? - прошелестел второй монстр.

-Это да… То есть так точно, - быстро закивал Миногин. - Мы только указали товарищу, то есть… пану, ну вот, путь, направление, что ли, но он сам, и номер проинспектировал, и был представлен лику Младых на картине, все как полагается, - он вытер лоб.

-Я бы хотел добавить, - подпрыгивая от нетерпения пискнул Скарабич, - что Еда с двумя высшими образованиями, кандидат филологических наук и мой друг! Он картинно всхлипнул и утер нос.  Проскурня цыкнул на него, и Скарабич уставился в пол.

-Товарищи! - главред торжественно простер правую руку вперед, - в этот торжественный день, от имени Консорциума Ревнителей Веры, равно как и  от редколлегии "Морского вестника", я хотел бы выразить глубочайшую признательность нашим друзьям, покровителям и спонсорам из великой империи Крыс, поблагодарить их за снисходительность к нашим ошибкам, долготерпение и бесконечную доброту, щедрость и понимание.  Мы, дети Олиума, тля у ног Предвечного, ваши рабы и последователи, поем вам хвалу! - он упал на колени перед чудовищами.

-Кушайте, господа, милости просим, - подобострастно изогнулся Миногин.

-ДОБЖЕ!!!  БАРДЗО ДОООБЖЕ!!! -  заревел первый монстр.  Он хрюкнул и неестественным движением перетек к столу, протянул жирные лапы, и с чудовищной силой ухватившись за левую кисть Авдеева, с хрустом вырвал ее из сустава, раззявил огромную черную пасть и, отправив ужасный трофей в смрадную темноту, принялся с упоением жевать, громко разгрызая кости.

Авдеев почувствовал звериную, невыносимую боль, открыл рот, чтобы закричать, но в это  время второй монстр, очутившийся возле него, схватил его за нижнюю челюсть и повернув, оторвал ее с лоскутом кожи с шеи.

-Во имя братского сотрудничества между подземным городом Олиумом и Повелителями Крыс! - взревело существо, размахивая челюстью.

-И вечного процветания наших народов! - в тон ему ответил Проскурня. 

В кровавом тумане черный мир, окружающий Авдеева, тускнел, выцветал.  Ему было холодно, но холод этот он воспринимал опосредованно, равно как и боль.  Словно все происходило не с ним, и мало его касалось.  Он понимал, что через секунду умрет, истечет кровью еще до того как омерзительные твари сожрут его тело, но и это теперь казалось ему не важным.

Волны смерти нежно укачивали его.  Он вздрогнул лишь раз. Всхлипнул.

И затих, убаюканный водами тихой гавани.