ЧИТАТЕЛЬ, ДРУГ ЛЮБЕЗНЫЙ, ОТЗОВИСЬ!..

Не призывай в стихах невзгод, предупреждал поэт,
и вторил ему другой рапсод сто исхудалых лет
спустя. Тот, первый, верил в рок, романтик был и смутьян,
взимал умеренный оброк с мурановских крестьян,
считал, что поэзия - гневный гимн мирозданию, и, наконец,
жил сам и дышать давал другим, образцовый муж и отец.

А ученик его, одноногий герой Второй мировой войны,
расхаживал по Москве с клюкой, записывал грустные сны,
он тоже был, безусловно, жив, просил эпоху "не тронь!"
и в доме творчества спал, положив седую голову на ладонь.

И хотя ни один из них не украл ни яблоко, ни гранат,
обоих бардов господь прибрал в невеселый эдемский сад.
И я, ученый, про жизнь, что мне досталась, твержу во тьму:
не маши платком, бесценная, не исчезай в февральском дыму.

* * *

Каждому веку нужен родной язык,
каждому сердцу, дереву и ножу
нужен родной язык чистой слезы -
так я скажу и слово свое сдержу.

Так я скажу, и молча, босой, пройду
неплодородной, облачною страной
чтобы вменить в вину своему труду
ставший громоздким камнем язык родной.

С улицы инвалид ухом к стеклу приник.
всякому горлу больно, всякий слезится глаз,
если ветшает век, и его родник
пересыхает, не утешая нас.

Камни сотрут подошву, молодость отберут,
чтоб из воды поющий тростник возрос,
чтобы под старость мог оправдать свой труд
неутолимым кружевом камнетес.

Что ж - отдирая корку со сжатых губ,
превозмогая ложь, и в ушах нарыв,
каждому небу - если уж век не люб -
проговорись, забытое повторив

на языке родном, потому что вновь
в каждом живом предутренний сон глубок,
чтобы сливались ненависть и любовь
в узком твоем зрачке в золотой клубок.

* * *

Так, спесь твоя сильна, и сны твои страшны,
пока стоит в ушах - невольный ли, влюбленный -
 шум, сочетающий тщеславный плеск волны
и гул молитвы отдаленной.
И посох твой расцвел, и слезный взгляд просох:
на что же плакаться, когда в беде-злосчастье
нам жалует июль глубокий, сладкий вздох
и тополиный пух опухших глаз не застит?
Пусть время светится асфальтовым ручьем,
пусть горло, сдавлено волнением начальным,
переполняется тягучим бытием,
тягучим, зябнущим, прощальным, -
пусть с неба низкого струится звездный смех -
как голосит душа, как жаль ее, дуреху! -
не утешение, но музыка для тех,
ктообогналсвоюэпоху.

* * *

Есть в природе час, а вернее - миг,
в ноябре, под утро, когда в провалах
подворотен, в месиве сгнивших книг
все, что было, будет и миновало,

вдруг твердеет, схватывается, горя
серебром отчаянной, мертвой ночи, -
это время, черное, как заря.
никого не ждет, ничего не хочет.

И когда не люб ни огонь, ни гроб -
мухи белые на стекле оконном -
прислони к нему толоконный лоб
и за вьюжным высмотришь частоколом -

там один на один с шутовской Тверской
пожилой господин прописных и строчных
просыпается, словно песок морской
из разбитых часов песочных,

беспокойный город, гранитный сад,
видит злые сны в ледяной постели.
Остывает солнечный циферблат,
и любовь уже не отбросит тени.

* * *

Мыльные пузыри пролетают по парку, мыльные пузыри,
солнце уже слабеет, белки перед зимой отъелись.
Скоро зарядит дождь, по городам присмиревшей земли
будет мелкими каплями бить, не целясь.

Самое время вздохнуть, призадуматься, и присесть
на чугунную лавочку, и уставиться, как театрал на сцену.
Есть огромные, радужные, крошечные, и тусклые есть.
Одни достигают древесных крон, а другие почти мгновенно
лопаются. И я говорю загрустившей
дочери: смотри, смотри,
как из воды и жидкости для мытья посуды
возникают великолепные мыльные пузыри!
Физика - проще некуда, а какое живое чудо,
подобное смеху на пересохших устах
умирающего, счастливому сну собаки или ребёнка.
Видишь, как взлетают и вьются, как
самозабвенно играет каждая нежная перепонка!
Именно сон, разумеется, именно смех.
Но и пролёт сквозь осень, где ветвь, как скелет, корява,
олицетворение (чуть не добавил) едва ли не всех
наших чаяний. Но промолчал, и слава
Богу. На памятник Гарибальди со шпагою сизари
хлопотливо слетались, хлопая крыльями, как в ладоши.
Пузыри земли, повторяю, мыльные пузыри,
одноразовая соломинка, не мучайся, мой хороший

* * *

"Cочинил бы что-нибудь, но увы -
и слова мертвы, и звуки мертвы".
Так письменник кокетничает, хитрюга,
впрочем, тут же в руки берёт бутыль,
открывает кильку в томате иль
режет козий сыр, а его подруга

(совершенно новая) говорит,
что всегда ценила стихи навзрыд,
скажем, мужа Лары Живаго (Отто
Ларинголога), о тщете труда
и любови. Знаете, господа
звёздный страх предутреннего полёта
над цветущим Киевом - спуск, подъём,
керосинки чиним, старьё берём,
в переходах подземных сладко
и прохладно но разве ты видишь их?
Ты высоко среди живых, негустых
облаков с серебряною подкладкой,

а бутыль - из беспошлинного ларька,
в ней вода горька и печаль крепка -
гаснет свет - подсолнечный, тонкорунный -
об одной струне в молодой ночи,
где медсёстры стонут, и спят врачи,
по притонам шляется тень Гаруна

аль-Рашида. Боже, нехорошо
отбирать подаренное (ещё
неразвёрнутое), нечестно даже.
Этот сыр, и хлеб, и любовь взаймы -
лишь бы их хватило до дна зимы.
До петушьего крика. До третьей стражи

* * *

Вот сочинитель желтеющих книг лбом толоконным к окошку приник -
Припоминает, уставясь в окно, то, что им в юности сочинено.
Сколько он перья чужие чинил, сколько истратил дубовых чернил!
Счастье мужское - бутыль да стакан. Жалкие слезы текут по щекам.

А за окном, запотевшим стеклом, ветер и свежесть - конкретный облом.
Мутная осень, бездомная брага, царская химия бога живаго,
Что растворяет любые слова, стёртые, будто старушка-Москва
С карты отечества. Сколько труда! Слезы - учили нас - соль и вода.
Это не самый мудреный коан: капля воды - мировой океан,
Где инфузория гимны поет, в воздух загробный ресничками бьет.

* * *

И в море ночь, и во вселенной тьма, и голоса, способные с ума
Свести, переплывают воздух мрачный.
Так неразборчивы, забывчивы - беда! А все шумят, как вешняя вода,
Как оправданье жизни неудачной.

Предупреждал пророк: распалась связь времен. Что лицемерить? Удалась,
И до сих пор, похоже, удается.
Поёт еще над сахаром оса, ночная влага (мертвых голоса)
По капле с неба рыночного льется.

А ты, завороженный океан, сегодня пьян и послезавтра пьян -
Чем? Бытием отверженным? Конечно,
Нет. Будущим и только, той игрой, в которой и гомеровский герой
Все отдает красавице кромешной.

Читатель, друг любезный, отзовись! Ну, голоса, ну, пасмурная высь
Над океаном. Дело наживное.
Побудь со мной, ведь на миру красна и смерть сама. Не пей её вина.
Не уходи, побудь со мною.

_________________________
На фото: Бахыт Кенжеев.