Флюгер

    В Америке бывшие советские граждане в плохих местах, как правило, не живут.  Селятся  в хороших, либо в очень хороших. Предпочитают крупные города или мегаполисы на океанском побережье, умудряются обосноваться в дорогих и респектабельных районах. А иногда случается ещё и так, что удачно сложившиеся  обстоятельства забрасывают нашего брата  и вовсе в заповедные уголки - исторические кварталы культурных центров, на  улицы, обозначенные в туристических путеводителях, куда приезжать к себе домой не только приятно, но и престижно. Как это сложилось у Лёвы.

  Собственно, Лёвой, он - сын потомственного скорняка и преподавательницы музыкальной школы - был в Горьком. Оттуда в начале девяностых и перебрался в Америку.  С тех пор изменилась не только его привычная жизнь, но и Лёва стал другим. Настолько, что даже  имя взял себе традиционно еврейское - Арье.

Впрочем, перелом в его судьбе произошёл  не без причины. Он вдруг, вспомнив о своих корнях и о принадлежности к народу Авраама, обратился душой к Богу. Сначала знакомые Лёвы воспринимали его отказ развлекаться вместе как чудачества, но вскоре махнули рукой и не звали того ни на пикник с водочкой и шашлыками, ни к себе в гости на  щедрые застолья, ни, тем более, в русский ресторан выпить и поплясать.   

 - Совсем поехал, - жаловалась близким приятелям Лёвина жена Ленка на появившиеся у мужа странности. Тот взял за правило по субботам не зажигать и не тушить свет, причём и в туалете тоже, требовал готовить из кошерных продуктов, не будучи прежде переборчивым в еде, а вечерами пропадал в ортодоксальной синагоге.

  - Перебесится, - успокаивали Ленку подруги, знавшие супругов ещё по Горькому, - просто мужик ошалел  от возможностей. Или это наступил кризис среднего возраста. В его годах такое сплошь и рядом.

   К Ленкиному несчастью, Лёва не перебесился. Ни через месяц, ни через два, а не прошло и полгода, как он и вообще, подал на развод. Без объяснений и без скандалов  оставил русскую жену - добрую и внимательную, прожившую с ним в согласии шестнадцать лет. Ленка была в шоке. Истерик она не закатывала, но очень страдала. А вскоре до неё докатилось и вовсе дурное известие, после чего Ленка напрочь вычеркнула некогда любимого человека из собственной жизни.

  Лёва вступил в брак с дочкой их американского спонсора, опекавшего семью вновь прибывших политических беженцев из СССР. То есть, породнился с человеком, когда-то взявшим шефство над ним и Ленкой. Но не просто женился, а по еврейскому обычаю встал под Хупу, со всеми обязательными в церемонии порядками. Надел белый китл, белую кипу… И хоть Ленка плохо представляла себе все тонкости еврейской свадьбы, её бесконечно оскорбил торжественный наряд бывшего муженька -  как будто тот в первый раз вёл невесту под венец.

  Лёву приняла большая религиозная семья -  члены местной Любавической общины. Ну и он сам, естественно, окончательно заделался хабадником. Отпустил бороду, которую никогда прежде не носил, и даже прошёл обряд обрезания, что называется, на старости лет, не совершённый его родителями в положенное время. И одеваться Лёва начал соответствующим образом: в будни - белая сорочка, строгий чёрный костюм и неизменная фетровая шляпа, подобно той, что носил его отец в начале пятидесятых годов, а по субботам и праздникам - шёлковый сюртук и штраймл. Впрочем, советские эмигранты  в Америке иногда отваживаются и не такое.

   Тот дом в старой части города, облюбованной состоятельными хасидами, Лёве достался по фантастически низкой цене. Он и сам удивлялся невероятному везению, въезжая в роскошный особняк, построенный в двадцатых годах прошлого века. В доме имелся даже лифт с ажурными кованными дверьми. Правда, выше второго этажа подниматься было некуда, тем не менее, наличие этого, почти не используемого приспособления,  приятно поразило Лёвино воображение с первого дня. Да и потом почему-то именно лифт продолжал тешить его тщеславие ничем не меньше, чем услаждал бы самодовольство обыкновенного человека, не распрощавшегося с мирскими ценностями и соблазнами.

 "...Буржуйские хоромы да и только! - Лёва чувствовал себя блудным сыном, вознаграждённым богом этим чудесным жилищем за возвращение к еврейству.  Ну, а такие милые сердцу эстета мелочи, как паркетные полы, высокие потолки с вязью лепки по периметру карниза, дубовые панели на стенах делали интерьеры комнат по-европейски безупречно элегантными. Одним словом, Лёве посчастливилось приобрести дом своей мечты.

   Новоселье не обошлось и без отрадного сюрприза. Разбирая бумаги, оставленные или позабытые прежними хозяевами, Лёва наткнулся на вырезку из местной газеты почти полувековой давности. Машинально скользнул по той глазами, и вздрогнул от радости. Заметка была коротенькой, но в ней теперь уже его - Лёвин адрес, упоминался в связи с проведением благотворительного ужина, организованного одной очень известной в кинематографе персоной. И снимок именитых гостей за столом в просторной гостиной лежал в папке вместе со статейкой. Эти документальные свидетельства заслуг прежних владельцев дома Лёва с гордостью показывал новым многочисленным родственникам, принимая их в том же помещении. Те воспринимали его рассказ, не связанный с еврейской жизнью, довольно равнодушно, но Лёва всё равно не скрывал удовольствия от занимательного факта. Миновало какое-то время и на его голову свалился другой сюрприз, но уже несколько иного свойства.

  Однажды утром, возвращаясь из синагоги после молитвы, Лёва случайно задрал голову возле своего дома и обомлел! Как раз накануне муниципальная служба города проредила разросшиеся ветви огромных деревьев, заслонявшие до сих пор все детали фасада. Раньше дома на улице утопали в зелени, а теперь они, непривычно оголённые, невольно притягивали взор к открывшемуся архитектурному великолепию. Каждый имел свою изюминку: то ли стрельчатые окна, как в готическом соборе, то ли эркеры в виде миниатюрных башенок, как в замке, то ли барочные витые колонны, поддерживающие тяжёлые карнизы фронтонов. И Лёвин дом, конечно же, выделялся собственным характером. Построенный в средиземноморском стиле, с марокканскими мотивами в орнаменте изразцовых плиток, огибающих дугами арки балконов, он сейчас привлек его внимание не всплеском воображения зодчего, а совершенно другой особенностью.

   Лёва стоял на ступеньке дорожки, мощёной каким-то редким камнем, ведущей к массивной входной двери, и ошарашенный, с мистическим ужасом разглядывал предмет, о существовании которого абсолютно не подозревал раньше. Устремлённую круто вверх черепичную крышу украшал затейливый флюгер в виде  испанской каравеллы-редонды. Наверняка сработанный небесталанным умельцем, флюгер был довольно крупным и сейчас, не загораживаемый более густой листвой, хорошо просматривался на фоне сочной голубизны августовского неба. Не фитюлька задрипанная и едва заметная, а впечатляющих размеров шедевр неведомого художника-кузнеца. Прямые паруса каравеллы, словно надутые свежим бризом, гордо несли кресты тамплиеров - прекрасно узнаваемые знаки ордена рыцарей Храма Соломона. Крестов Лёва насчитал три: центральный - большой и два других - поменьше. Вырезанные в металле, они словно струились ярким золотом солнечного света. На каждом парусе по одному. Три креста. Три  богословских добродетели - Вера, Надежда, Любовь.

Не посвяти себя Лёва внезапно проснувшимся духовным исканиям, не стань благочестивым прихожанином местной хасидской синагоги, и ликовал бы сейчас по поводу классной находке на крыше - не менее интересной и уникальной, чем та унаследованная фотография и страничка из пожелтевшей газеты. Ведь раньше, в Горьком, он был совсем не прочь оживить интерьер  их с Ленкой однокомнатной малогабаритной квартиры какой-нибудь оригинальной безделушкой. Мог повесить на стену африканскую ритуальную маску - продукцию местного художественного салона, или модную в те годы русскую икону - приданое жены. Не сложись его настоящее, как сложилась, и Лёва,  скорей всего, не обратил бы внимания на флюгер - крутится себе, ну и пусть крутится по прихоти ветра. Но обнаружить христианский символ, венчающий собственное жилище! Кресты над домом хабадника? Шокированный негаданным открытием, Лёва парализованный застыл на месте, будто ослеплённый огнём языческого светильника, на который не разрешено смотреть, и поплатившийся за нарушение запрета.

  Приглашённый им в срочном порядке кровельщик снимать флюгер наотрез отказался.

- В этом районе? - усмехнулся он, - без письменного разрешения от городских властей?  Моя лицензия стоила  слишком дорого, чтобы так бездарно её лишиться. Сожалею, но вам придётся обратиться к кому-нибудь другому.

 Лёва подумал, что тот хитрит, набивая цену, и позвал человека попроще, тоже как и он,  из эмигрантов,  ремонтника-универсала, но оба словно сговорились.

- Историческое место, - покачал  головой Лёвин соотечественник, - Здесь, товарищ дорогой, гвоздя нельзя вбить без инспектора, не то что самовольничать. И хоть вы у себя во владениях, перекраивать их на свой вкус чревато серьёзными последствиями. Так сказать, охраняемая государством архитектурная зона. Почти как Кремль.

  Человеком он был словоохотливым, а вот каким специалистом - узнать Лёве так и не пришлось. Тот болтал минут десять, потом почесал затылок, вроде собираясь рискнуть, чтобы не упустить клиента в богатом районе,  но отчего-то передумал:

   - Нет, не возьмусь. Внутри двора работать ещё куда ни шло, а на крыше я весь как на ладони. Не дай бог, засечёт кто или ваши соседи стукнут, и тогда стопроцентно штраф обеспечен.

  Третий мастер на все руки, высоко рекомендованный Лёве в синагоге, даже не потрудился приехать, когда выяснил в чём дело. И тоже категорически отказался снять флюгер.

  - А чем вам эта железка мешает, - полюбопытствовал он, вероятно впервые столкнувшись со столь необычным пожеланием заказчика.

 - Скрипит. Спать не даёт  - раздражённо ответил Лёва, потеряв остатки терпения от единодушия людей, которым за плёвую работу собирался заплатить сколько те потребовали бы. И наверняка, не торгуясь, раскошелился и на большую сумму, если бы попросили. Конечно, он мог нанять нелегала - латиноамериканца. Ещё бы и сэкономил... Лёва пораскинул мозгами, и хоть соблазн был велик, он побоялся связываться: не ровён час, сорвётся с крыши и тогда уж точно хлопот не оберёшься. А вот высказанный вслух, причём совершенно неожиданно для себя, довод избавиться от злополучного флюгера не шёл у Лёвы из головы и после того как он в сердцах положил трубку. Идея со спасительной зацепкой ему уже не казалась бесперспективной, а ночью, в полной тишине Лёве даже почудился слабый металлический скрежет,  доносившийся через открытое окно откуда-то с улицы.

  "...Скрипит, подлый. Как ржавая петля стонет и всех в округе будит, - убеждал себя он сквозь сон, уже и сам уверовав в необходимость снять флюгер.

 На следующий день соответствующее письмо-челобитная ушло в один из департаментов городского управления, а ещё через неделю у Лёвы состоялась встреча с клерком из отдела по надзору за жилым фондом, попадающим под статус архитектурных памятников. Приехала молодая не то китаянка, не то кореянка - миниатюрная серьезная  девушка в новёхонькой жёлтой строительной каске, с планшетом подмышкой и с фотокамерой на плече. Нащёлкала снимков, аккуратно запротоколировала Лёвины объяснения и убыла восвояси. Наверное, Лёве не удалось её убедить в факте, изложенном им с таким пылом и усердием, поскольку вскоре ему вежливо отказали. Как говорилось в официальной бумаге, оснований для демонтажа декоративного элемента конструкции инспектор не обнаружил.

  Однако Лёва не собирался отступать и потребовал дополнительное разбирательство. В итоге, чиновник, вероятно, более высокого ранга, чем его предыдущий коллега, тоже не выявил свидетельств посторонних шумов. Тот даже не поленился  взобраться на крышу и, дотошно обследовав флюгер, обязал Лёву произвести необходимый ремонт.

  -  Ремонт? - удивился Лёва, - Какой ремонт?

 Он было собрался возмутиться и запротестовать по поводу абсолютно ненужных затрат, но чиновник бесстрастно протянул копию его же письма с сетованием на скрип и прочие неудобства, доставляемые, как выразился Лёва, указателем направления ветра. После этого Лёва уже не пытался затевать спор, но впервые в Америке сильно пожалел, что не может дать взятку. А ведь насколько легко и просто решались  проблемы в Горьком... И хоть мздоимцев на берегах Волги не водилось в несметном количестве, опыт не одного поколения его земляков вовсе  не опровергал надёжность проверенного способа и бюрократические препоны обойти, и несовершенства системы преодолеть. Не говоря уже об эффективности взяточничества для устранения  неизбежных сложностей в быту. Лёва отнюдь  не забыл как, на всякий случай, постоянно держал в водительском удостоверении червонец и как в дальних поездках клал  в паспорт четвертной, протягивая документик администратору гостиницы. И пятёрочку совал швейцару в ресторане, игнорируя табличку "свободных мест нет", и трёшку - знакомой продавщице в гастрономе, переплачивая за бутылку дефицитного шампанского на Новый Год. А уж в  домоуправлении, кому надо подмазав, и подавно, решал без головной боли любые задачи, что с сантехником, что с газовщиком.  Да разве только живым помогало денежное подношение в конверте?

  - Аидише копф, - с уважением отзывалась о Лёве бабушка Фира, для мужа которой и для своего деда Аарона он выхлопотал место на "Красной Этне" - на закрытом уже нижегородском кладбище со старым еврейским участком. Заплатил кому надо, чтобы отдать последний долг любимому человеку, и жил потом с чистой совестью, что похоронил того как подобает.

  "... Да уж, хабар. Воистину универсальный инструмент, столь незаменимый и при проклятом царизме, и при славленном социализме. И теперь, судя по сообщениям в американской прессе, в России успешно продолжают давать на лапу на всех уровнях. Куда ж без взяток? Они хоть и порицалась обществом, но, с какого боку не взгляни, делали жизнь легче. Вот и выходит, что не было худа без добра - по крайней мере, пустяковый вопрос, но стоящий выеденного яйца, там не превратился бы в геморрой. Здесь же, бери и бейся  головой об стенку, потому как, видите ли, жестяные паруса с крестами - художественная деталь исторического объекта, - досадовал Лёва, распрощавшись с чиновником.    

   Только и оставалось, что обратиться за советом к раввину Элиэзеру. Однажды тот уже избавил Лёву от сомнений, выслушав стыдливое признание советского эмигранта по поводу необрезанной крайней плоти. Лёва тогда только-только вступал в по-настоящему еврейскую жизнь и раввин, уловив замешательство взрослого мужчины, его в два счёта успокоил. 

  - Если мальчик не обрезан в детстве, - рассудительно заметил он, - ему потом, когда вырастет, следует самому позаботиться об исполнении завета с Создателем. Это сделать никогда не поздно. Обрезание станет твоей мицвой.

  Теперешние же обстоятельства Лёвы, похоже, не решались столь просто и скоро. 

"...Ну, не съезжать же отсюда из за этой дурацкой вертушки? - размышлял он, чувствуя себя в глупейшем положении и не зная, что предпринять. С тем и пришёл опять к старику раввину, слывущему в округе цадиком. С некоторых пор Лёва стал почитать его как  отца, не дожившего ни до дней духовного возрождения сына, ни до его новоселья в прекрасном доме. Равин Элиэзер и возраста был примерно того же - под семьдесят или чуть старше. Да и выглядел как отец Лёвы - почему ж тому не довериться?

     О практически безвыходной ситуации, в которой он оказался так внезапно, Лёва рассказал от начала до конца. И о перипетиях со злосчастным  флюгером посетовал, и о предпринятых шагах поведал, и самое главное от раввина не утаил. Как с родным отцом поделился, не рисуясь и не выставляя себя жертвой каверзных обстоятельств.

   А самое главное состояло в том, что Лёва категорически не хотел менять жилище. То есть, об этом не могло идти и речи! Причин нежелания враз освободиться от проблемы, спихнуть её с плеч долой существовало несколько, но Лёву останавливала лишь одна. Она то и изводила его, понимавшего слишком хорошо, что при любом раскладе такой дом купить уже не удастся.

   - Надеюсь на вашу мудрость, ребе, - почтительно заключил Лёва. Вопрос, как ему показалось, поставил раввина в тупик. Тот, медленно поглаживая седую бороду, задумался о деле, наверняка, необычном, потом сдвинул брови, нахмурился, но так ничего и не ответил.

 - Приходи завтра, - оставаясь сосредоточенным, вздохнул раввин.

  В эту ночь Лёва заснул не терзаемый более тягостными думами. Бремя нравственной ноши, переложенное на плечи наставника, многоопытного в толковании законов веры, уже не давило как раньше, не донимало, не конфузило и не тяготило. Лёва даже вспомнил о супруге, как о женщине. Она тихонько посапывала в своей постели, и их разделял узкий проход между кроватями. Лёва ничего не стоило дотянуться до неё рукой, но он так и не прикоснулся к жене, самоустранившейся от сумятицы с флюгером. Считавшая, возникшее столь некстати, затруднительное положение целиком заботой мужа - хозяина и главы семьи, она не вмешивалась, как будто ту не касалось его разрешение. Лёве же, не отвыкшему ещё чувствовать во всём поддержку Ленки, подобное отношение не то чтобы обижало, но уж точно не радовало, и положиться он мог только на подсказку  раввина.

  Однако Лёву тот несказанно разочаровал. Когда он чуть свет, пришёл в синагогу, раввин Элиэзер - обычно первый на утренней молитве, в зале отсутствовал. Место возле парохета пустовало и Лёва нашёл раввина в библиотеке. Старик в одиночестве сидел за столом, обложенный книгами, и, низко склонившись над одной из них,  даже не обратил внимание на звук открываемой двери.

  - Ребе, - осторожно окликнул его Лёва. Раввин, погружённый в текст, продолжал водить пальцем по строчкам и не сразу оторвался от чтения. Лишь перелистнув страницу, он поднял глаза, спокойные и отрешённые от повседневных хлопот - безмятежные глаза мудреца.

   - А, Арье, - раввин испытывающие посмотрел на Лёву, словно примеряя к человеку, образованному  лишь по-светски, готовность к глубокой мысли, которую тому предстояло постичь.    

  - Ответ мой тебе будет коротким.

 Он знал, что Лёва ждёт конкретного совета. А больше, чает услышать точный рецепт,  по-житейски  незамысловатый, как предписание или инструкция. Желает получить нужное ему решение в разногласиях с собственной совестью, полагая, что кому-то оно даётся легче. Это стремление снять с себя моральную ответственность не стало для раввина чем-то новым.  Да и Лёва был не первым и не последним человеком, старавшимся отыскать не столько верный путь, сколько найти удобный и безболезненный компромисс. Таких людей раввин на своём веку повидал немало. Однако и это Лёва хотел сделать не самостоятельно, а старался последовать чужому авторитетному мнению. Раввин чуть помедлил и, не опасаясь остаться непонятым, проговорил:

 -  Все в руках Небес, кроме страха перед Небесами. Так нас учит Талмуд.

  Лёва талмудистом не был и потому откровение, заложенное в, очевидно, древнем изречении, не пролилось на него тем же благодатным светом, каким сияло для раввина.

- Это всё?

- А разве недостаточно?

- Так как же мне поступить, ребе?

- Ты должен решить сам.

И, заметив  растерянность Лёвы, но нисколько не удивившись его реакции, добавил:

  - ХаШем дал возможность тебе приехать в Америку. Его же деяние - наставить тебя на путь Веры. И подбросить тебе шанс купить дорогой дом, который ты так любишь, тоже Его Промысел. Теперь твой черёд быть любезным Творцу. Как? Пусть тебе подскажет сердце. Я бессилен против твоей свободы выбора. Она дарована не мной и не мне её у тебя отнимать.

  У раввина просветлело лицо. Он положил ладонь Лёве на плечо, как сделал бы это его отец в важный и памятный для них обоих день, благословляя сына открыть ещё неоткрытое.

  - Твое предпочтение в каком доме жить. Твоя дилемма - подымать голову и смотреть на флюгер или не замечать противное взору. А сделанныйвыбор, будеттвоейволей. И только твоей...